Глава IV. Участие России в утверждении защиты прав человека в международном праве

 

Субъектами международного права, как мы уже отмечали, выступают, как правило, только суверенные государства. Отдельные лица не могут быть субъектами этого права.

Однако отсюда вовсе не вытекает, что они не имеют никаких прав в области международных отношений. Современная цивилизация и культура распространяют покровительство международного права и на права отдельных лиц. Они пользуются, во-первых, правами, которые принадлежат им безотносительно к их гражданству. Сюда относятся, например, личная и религиозная свобода. Отдельные лица пользуются, во-вторых, известной совокупностью прав, которые принадлежат им в области международных отношений как гражданам определенного государства. Вне пределов своего государства (отечества) отдельные лица выступают в качестве иностранцев, т.е. лиц иного гражданства. С точки зрения современного правосознания, иностранцы не являются бесправными. Они находятся под покровительством не только внутренних законов того или иного государства, но отчасти и норм международного права.

Отдельные лица, пользуясь покровительством международного права, несут перед ним, с другой стороны, и известную ответственность. Не являясь субъектами международных отношений в собственном смысле слова, отдельные лица могут, однако, оказаться субъектами посягательств на международно-правовые отношения*(343).

Принципы покровительства и защиты прав отдельных лиц в области международных отношений прочно вошли ныне в сокровищницу общекультурных ценностей прогрессивного человечества. В этом - заслуга передовых народов мира.

В деле утверждения этих начал международного общения одно из первых мест принадлежит Русскому государству. Это тем более важно подчеркнуть, что в смысле обеспечения личной свободы собственных подданных Россия до Великой Октябрьской социалистической революции являлась, как известно, одной из самых отсталых европейских стран.

В системе основных начал современного международного права личная свобода человека считается одной из самых важных. Запрет пиратства и принципиальное осуждение рабства принадлежат ныне к числу аксиом международного права. Эти начала утвердились в результате длительных усилий передовых наций. В своем конкретном выражении они, как известно, были направлены главным образом против морского разбоя и торговли европейцев неграми. Следует подчеркнуть, что наиболее последовательную и решительную позицию в борьбе против пиратства и негроторговли занимает именно Россия, и особенно в бассейне Средиземного моря, которое в течение ряда столетий являлось ареной безнаказанного морского разбоя.

Пиратство представляет собой не что иное, как морской разбой и другие действия против международного общения, совершенные в открытом море экипажем частного судна.

В Средние века и даже еще в Новое время морская торговля сильно страдала от нападения морских разбойников. Имущество, свобода и даже жизнь на торговых кораблях подвергались серьезной опасности во время плавания по морям.

В Средиземном море, и в особенности в Черном, русская торговля и русские люди часто становились жертвами наглых бесчинств дерзких насильников. В XVII в. в Турцию крымские татары ежегодно привозили свыше 20 000 невольников, и больше всего русских, для продажи в рабство*(344).

Вот почему уничтожение пиратства, например, на Средиземном море явилось результатом в значительной степени той решительной борьбы, которую вела Россия наряду с другими европейскими странами, главным образом с Англией. Борьбу с пиратством на Средиземном море Россия начинает вести уже в XVIII в. путем заключения соответствующих соглашений с Турцией, в которых наряду с охраной безопасности российского мореплавания и торговли турецкое правительство принимало на себя обязательства ограждать русских мореходцев от захватов их и продажи в рабство пиратами. Так, ст. 61 торгового трактата 1783 г. категорически требует, чтобы "всякий россиянин, сделанный таким образом невольником, был освобожден". Требование это было подтверждено в Ясском*(345) трактате 1791 г. (ст. VII). Соглашения с Турцией в начале XIX в., например, Бухарестский договор 1812 г. (ст. XII) и Аккерманская*(346) конвенция 1826 г. (ст. VII) свидетельствуют о неизменно-решительной позиции России в том же направлении.

В начале XIX в. Россия подняла вопрос об объединении усилий всех европейских государств в борьбе против пиратства на Средиземном море. В конце 1816 г. она предлагала, чтобы вся Европа вместе с нею вооружилась на борьбу с морским разбоем на Средиземном море. Предложение это, однако, не было принято из-за противодействия тому ряда европейских стран, усмотревших в нем мнимое посягательство со стороны России на турецкую независимость.

Уничтожение же насилий на Черном море и его берегах и торговли европейцами в Средней Азии является исключительно заслугой России.

Русское государство уже в XV в. при Иване III начинает выступать перед Крымом и Турцией с решительными протестами против бесчинств, которые творили татары и турки на берегах Черного моря против русских людей и русской торговли*(347).

Немало тысяч русских было освобождено, в порядке выкупа или размена, из татарской и турецкой неволи русскими послами, побывавшими в Крыму и Турции в XV, XVI, XVII вв.

Так, дьяк Прокофий Возницин, побывавший в 1681-1682 гг. московским послом в Турции, вывез из нее русских с женами и детьми более чем полторы тысячи человек*(348).

С присоединением к России Кавказа и Средней Азии торговле европейцами в этих областях наносится окончательный удар.

Пиратство ныне запрещено. Оно должно пресекаться любым судном всякого государства. Пират не может ссылаться на либеральные принципы международного права относительно "открытого моря". Велика заслуга Русского государства в деле уничтожения пиратства!

Что касается борьбы с негроторговлей, то Россия не только активно участвует вместе с другими странами в выработке соответствующих мер на международных конференциях, например, в Вене (1815 г.), в Лондоне (1841 г.), в Берлине (1885 г.) и в Брюсселе (1890 г.), но и играет известную самостоятельную роль в деле организации этой борьбы.

Наиболее ярким примером этому может послужить замечательное предложение России на Аахенском конгрессе 1818 г. организовать общеевропейскую борьбу против торговли неграми. Грандиозный план России заключался в организации на западно-африканском берегу особого международного и постоянно нейтрального учреждения под название "Institution Africaine". Оно имело две основные задачи: 1) пресекать негроторговлю и 2) распространять европейскую цивилизацию в Африке. Русский план предусматривал организацию исполнительного совета с судом и флотом. Для образования последнего все морские державы обязаны были предоставить в его распоряжение несколько военных быстроходных судов. Согласно проекту, "будучи объявлена вечно-нейтральною и нисколько не участвуя в местных политических интересах, эта морская сила преследовала бы единственную цель - строго поддерживать отмену торговли неграми" путем осмотра коммерческих судов всех наций. "Судебная власть, - говорится далее в проекте, - будет судить все проступки по торгу неграми, определенные в особенных законах. Верховный совет, в котором была бы сосредоточена вся власть этого учреждения, должен управлять действиями морских судов, пересматривать решения суда, приводить их в исполнение, наблюдать за всеми подробностями этого учреждения и давать отчет о результатах своей деятельности будущим международным собраниям". Продолжительность существования "Африканского учреждения" проектом ставилась в зависимость "от времени, потребного на развитие африканской цивилизации, им охраняемой, и на совершение благоприятного изменения в системе колониальной культуры"*(349).

Предложение России настолько было смело и радикально для своего времени, что не нашло поддержки со стороны участников Аахенского конгресса. Идеи русского проекта 1818 г. во многом предвосхитили известные постановления Берлинской конференции 1885 г. относительно Конго. По этому поводу русский международник Ф.Ф. Мартенс отмечал, что, читая русский проект, нельзя не удивляться, "насколько новейшие события оправдали широкий взгляд русского правительства в 1818 г. на роль европейских держав в отношении туземного населения Африки. Сравнение с современным обществом "Association Internationale Africaine", проектированного запискою графа Каподистрия учреждения, само собою напрашивается - до такой степени оно поразительно. Берлинская конференция 1884-1885 гг. по делам Конго и ее постановления относительно учреждения вечно нейтрального государства на берегах Конго служат полным подтверждением широты взглядов императора Александра I и ближайших его советников"*(350).

Усилия передовых людей в деле борьбы с рабством не увенчались, однако, успехом в XIX в. Рабство, принципиально осужденное еще на Венском конгрессе 1815 г., не было фактически отменено. Генеральный акт Брюссельской конференции 1890 г. запрещал торговлю невольниками, но не отменял рабства, например, в африканских колониях.

Необходимо заметить, что задача борьбы с рабством остается пока не разрешенной и в наше время в капиталистических странах. Конвенция 1926 г., выработанная по инициативе Лиги наций и подписанная представителями ряда государств, по существу ничего не изменила в этом вопросе. Институт рабства еще окончательно не упразднен. Упомянутая конвенция лишь платонически заверяет, что ее участники будут "продолжать прогрессивное упразднение рабства"...

Что касается религиозной свободы человека, то принцип этот, как известно, получил признание в Европе впервые в Вестфальском трактате 1648 г. и ныне является общепризнанным началом международного права в том смысле, что граждане государств имеют право, если религия их признана в их отечестве, исповедовать ее и в любом другом государстве.

В XIX в. это начало международного права было подтверждено в ряде международных соглашений. Так, в Берлинском трактате 1878 г. великие европейские державы, констатировав "добровольное заявление" Турции о ее намерении "соблюдать принцип религиозной свободы в самом широком смысле", постановили, что "ни в какой части Оттоманской империи различие вероисповедания не может подавать повода к исключению кого-либо или непризнанию за кем-либо правоспособности во всем том, что относится до пользования гражданскими и политическими правами, доступа к публичным должностям, служебным занятиям и отличиям, или до отправления различных свободных занятий и ремесл"; что "свобода и внешние отправления всякого богослужения обеспечиваются за всеми" лицами и религиозными общинами и что за дипломатическими и консульскими агентами держав в Турции признается "право официального покровительства" по отношению ко всем лицам и учреждениям духовным и благотворительным (ст. 62). Наряду с этим европейские государства обязали Балканские страны провести в законодательстве и в управлении равенство вероисповеданий как непременное условие признания ими независимости Черногории, Сербии и Румынии (ст. 27, 35, 44)*(351).

Берлинская и Брюссельская конференции 1885 и 1890 гг. также подтвердили принцип религиозной свободы. Так, например, ст. 6 Берлинского акта гласит, что в пределах бассейна Конго "свобода совести и веротерпимость будут положительно обеспечены как природным жителям, так и туземным подданным и иностранцам. Свободное и публичное отправление всех вероисповеданий, право сооружения богослужебных зданий и учреждение миссий, к каким бы вероисповеданиям оные ни принадлежали, не должны подлежать никакому ограничению или стеснению".

Русское государство принимало в области международных отношений активное участие, наряду с другими европейскими странами, в борьбе за религиозную свободу. Это тем более необходимо подчеркнуть, что отсталость внутреннего законодательства России в деле признания религиозной свободы - общеизвестный факт.

Религиозную свободу, до известной степени, предоставляет Россия иностранцам уже в XVI в., будучи заинтересованной в развитии внешней торговли и в иностранных специалистах.

Ярким примером религиозной терпимости царя Ивана Грозного могут послужить его замечания в письме к императору Максимилиану II относительно Варфоломеевской ночи 1572 г.: "Ты, брат наш дрожайший, скорбишь о кровопролитии, что у французского короля в его королевстве несколько тысяч перебито вместе с грудными младенцами: христианским государем пригоже скорбеть, что такое бесчеловечие французский король над стольким народом учинил и столько крови без ума пролил"*(352).

Удивительно это напоминает известное положение замечательного русского публициста XVI В.И. Пересветова: "Не веру Бог любит, а правду"*(353).

В этой терпимости нетрудно убедиться также из ответа, данного Иваном Грозным в 1581 г. папскому посланнику Антонию Поссевино. Посланнику было объявлено, что венецианским и цесарским купцам дозволено будет иметь с собой священников, "только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костелев не ставили: пусть каждый останется в своей вере; в нашем государстве много разных вер; мы ни у кого воли не отымаем, живут все по своей воле, как кто хочет; а церквей иноверных до сих пор еще в нашем государстве не ставливали"*(354).

Религиозную терпимость Москвы при Иване IV подтверждают и современники-иностранцы. Так, например, Штаден пишет: "Иноземец - кем бы он ни был - волен в своей вере"*(355).

Религиозная терпимость Москвы в XVI в. кажется "тем более поразительной, что это был век, когда на Западе разгорелись жесточайшие богословские споры, когда за догматические отклонения целые группы населения были лишаемы гражданских прав, когда правительства усердно занимались религиозным сыском и когда процветала инквизиция"*(356).

В XVII в. постепенно исчезает на Руси и запрет публичного отправления иноверческого богослужения. Иностранцы получают право строить свои церкви.

Так, например, ганзейские купцы в самом начале XVII в. (с 1603 г.) приобретают право иметь свои церкви и отправлять богослужение по своему обряду*(357).

Олеарий свидетельствует, что "москвитяне терпят всякого вероисповедания и охотно ведут дела с разными народностями"*(358).

В 70-х годах XVII в. в Москве уже существовали: три лютеранских церкви, две реформатские, одна голландская и одна английская. Особенно много в этот период открывается лютеранских церквей. Это отчасти объяснялось тем, что после отмены Нантского эдикта Людовиком XIV (1685) многие французы были вынуждены бежать за границу и находили себе убежище, в частности, в России, которая объявила, что она принимает к себе всех "утеклецев", и цари будут жаловать их "по оказуемой их службе и по породе и чести и сану их"*(359).

Цитируемый нами русский ученый М. Капустин даже утверждает, что "веротерпимость, существовавшая в России, была образцом религиозной кротости....Вера отцов, совесть каждого считалась у нас неприкосновенной святыней. В то время, когда Испания огнем хотела истребить верования мавров и кровью заливала протестантскую реформу в Нидерландах, когда даже ханжество Людовика XIV ужасалось снисходительности Генриха IV и права, дарованные Нантским эдиктом, были отняты у французов, - в то время Россия принимала к себе всех, не хотевших менять своих религиозных убеждений и дозволяла свободу вероисповедания: "Да всяк по вере отцов и своим языком молит Бога о благоденствии Российского Царства". Если бы Россия ничего больше не внесла в общую жизнь Европы, то одного начала веротерпимости было бы достаточно, чтобы ознаменовать ярким светом вступление Русского царства в сферу междугосударственных сношений"*(360).

Относительно большую веротерпимость Москвы XVII в. по сравнению с Западной Европой того времени справедливо отмечает в советской литературе, например, Е. Звягинцев*(361).

При Петре I свобода вероисповедания для иностранцев получает еще более либеральный характер. Так, например, в его известном манифесте 1702 г. было сказано: "И како уже здесь в нашей столице свободное отправление веры всех, хотя и от нашей церкви отделенных, христианских сектов введено есть, то одинакож сие паки сим подтверждается таким образом, что како мы, при данной нам силе от Всевышнего, принуждения над совестми человеческими себе не восприемлем и охотно соизволяем, да каждый христианин на собственной свой ответ о попечении спасения своего трудится, тако мы будем накрепко то повелевати, дабы по прежнему обыкновению никто в вышепомянутом своем как явственном, так и приватном отправлении веры препятия не имел, но при том отправлении от всякого обеспокоивания оборонен и притом содержан был"*(362).

Иностранные дипломаты подтверждают большую веротерпимость в России XVIII в.*(363).

Следует заметить, однако, что к католикам Россия относилась менее терпимо. Они получают право строить свои церкви в России лишь в начале XVIII в.

Интересен ответ князя Долгорукова, русского посла в Польше, на вопрос депутатов польского сейма 1710 г. относительно безопасности людей католического вероисповедания "в землях Царского Величества": "Сия безопасность им дана будет, ежели такая ж безопасность и греческую веру исповедующим в Польше дана будет"*(364).

"Римская вера в землях царского Величества отправляется свободно, и в разных местах, где есть этой веры жители, костелы иметь позволено, именно в Москве и в Петербурге...", - говорили русские министры чрезвычайному и полномочному польскому послу Воловичу в начале 1714 г.*(365).

Объяснение менее терпимому отношению к католикам надо искать в особом характере русско-польских отношений того времени, точнее, - в той враждебности, которую проявляла тогда Польша по отношению к русскому народу и Русскому государству, и в тех притеснениях, которые она чинила в отношении православной части своего населения, навязывая ему религиозную унию, т.е. добиваясь отречения его и от веры предков, и от самой своей народности.

И в до-московский, и в московский период русский народ всячески сопротивлялся попыткам католиков навязать ему свою веру, а, следовательно, и подчинить его своему политическому влиянию. Эта позиция русского народа находит свое отражение уже в ранних международных договорах. Так, например, в договоре Новгорода с польским королем Казимиром IV (1470 г.) категорически оговоривается: "А римских церквей тебе, честны король, в Великом Новгороде не ставится, ни по пригородам новгородским, ни по всей земле новгородской" (ст. 23)*(366).

Международно-договорное определение отношения России к религиозной свободе иностранцев на ее территории имеет место уже в XVII-XVIII вв.

Так, согласно Столбовскому мирному договору со Швецией (1617 г.) шведским купцам в России была разрешена свобода богослужения; правда, право воздвигать свои церкви предоставлялось лишь при условии неприкосновенности православной церкви в Ревеле*(367).

По Ништадскому мирному договору 1721 г. (ст. X) Россия предоставляет шведам на условиях взаимности свободное богослужение с правом строить церкви и учреждать училища.

Так, в ст. 2 коммерческого трактата, заключенного Россией с Австрией 1 (12) ноября 1785 г., австрийским подданным предоставлялось право пользоваться свободой вероисповедания "в полной мере и отправлять служение по своему закону без всякого когда-либо в том помешательства, или обезпокоения, в собственных ли своих домах или в зданиях, или же церквах, от нас на то назначенных, или позволенных". Тот же принцип выражен в ст. 3 коммерческого трактата с Францией, подписанного 31 декабря 1786 г. Здесь сказано: "Совершенная свобода веры дозволится французским подданным в России на основании совершенной терпимости, дарованной в оной всем верам. Они могут свободно исполнять должности веры своея, отправлять богослужение по их закону как в своих домах, так и в церквах, не претерпевая в том никакого и никогда затруднения"*(368).

Предоставляя известную религиозную свободу иностранцам, Россия вместе с тем стремилась оградить религиозные интересы не только своих православных подданных, но и вообще своих единоверцев за границей безотносительно к их подданству. Это объяснялось тем, что в силу известных исторических условий Русское государство оказалось единственным и естественным защитником религиозных интересов православной части населения в других странах. Известно также, что эти интересы нередко бесцеремонно нарушались не только в восточных странах, но и в Европе, что и вынуждало русскую дипломатию к соответствующим представлениям и демаршам, в особенности в Польше, Швеции, Австрии и Турции.

Так, еще в 1490 г. вел. князь Иван Васильевич в переговорах о сватовстве его дочери за римского короля Максимилиана требовал разрешения построить в Австрии православную церковь*(369).

В 1653 г. московский посол в Польше князь Б.А. Репнин требовал у польского правительства свободы вероисповедания русским людям в Польше.

Так, по договорам - Столбовскому 1617 г. и Кардисскому 1661 г. со шведами - Россия добивается признания неприкосновенности православной церкви в Ревеле*(370).

По Московскому договору 22 мая 1684 г. со Швецией России удается выговорить свободу отправления православного исповедания для своих единоверцев в Ревеле, в Ижерской земле и Корелах*(371).

Московский договор с Польшей 26 апреля 1686 г. (ст. IX) устанавливал, что монастыри и церкви православной веры, находящиеся в Польше и Литве, должны быть неприкосновенны. Исповедующие православную веру не должны быть принуждаемы к унии.

В 1717 г. по настоянию Петра I в Лондоне разрешается богослужение в православной церкви.

В 1749 г. Россия обращается к Австрии с представлением о тех религиозных гонениях и притеснениях, которым подвергались православные славяне в Кроации, Трансильвании и других местах Австро-Венгерского королевства в целях принуждения этих славян приступить к унии с римской церковью*(372).

Следует подчеркнуть, что к России обращались за защитой от притеснений католиков не только православные, но, например, в Польше, и протестанты. Так, в сентябре 1718 г. польские протестанты обратились к Петру I с просьбой защитить их от гонений. Они писали: "Не только мы, но и вся старая Русь подразумевается под именем диссидентов, и вместе с нами подвергается гонению: так много церквей, епископов, монастырей отпало, и почти вся шляхта русская от своего закона отступила, не имея доступу к должностям по причине своего благочестия. Так как теперь дошли до того, что и самого короля духовенство не слушает и на грамоты его не смотрят, то никто нас не осудит, что мы прибегаем к вашему царскому величеству, ибо вы посредник между королем и Речью Посполитою и виновник общего мира, и тем, которые терпят насилие, не имеют покоя, которых права и привилегии уничтожаются, не только вольно, но и должно прибегать к вашему величеству"*(373). По этому поводу историк Соловьев пишет, что "знаменитый диссидентский вопрос, имевший такое значение в истории падения Польши, начинался уже теперь"*(374).

Первая попытка обеспечить защиту религиозных интересов православной части турецкого населения была сделана Россией при заключении Бахчисарайского трактата от 5 января 1681 г.*(375), в котором турецкое правительство дало обещание не препятствовать русским подданным ходить в Иерусалим на поклонение. Дальнейшим развитием этого постановления явилась ст. XII Константинопольского трактата от 3 июля 1700 г. Согласно упомянутой статье обеспечивались религиозные интересы русских подданных, отправлявшихся в Турцию с чисто религиозными целями на более или менее продолжительный период времени*(376).

В связи с войной, объявленной Турцией России (20 ноября 1710 г.), Петр I в уже упоминавшейся нами грамоте к черногорскому народу 3 марта 1711 г. не только определил оборонительную задачу Русского государства, но и задачу освобождения православных христиан от турецкого ига: "Намерение имеем, дабы не токмо возмощинам против неприятеля оного бусурмана отпор чинить, но и сильным оружием в средину владения его вступить и от утеснений православных христиан, аще Бог допустить поганского ига освободить"*(377). Однако война эта, как известно, была неудачной для России. 20-тысячная русская армия оказалась лицом к лицу с 200-тысячной армией турок. Положение было критическим. Дипломатическое искусство Петра и талант вице-канцлера Шафирова спасают Россию от гибели: ценою возвращения туркам Азова и срытия ряда крепостей. 12 июля 1711 г. был подписан Прутский мирный договор между Россией и Турцией. Спустя 63 года этот договор был отменен и заменен новым, радикально изменившим к лучшему положение России на Востоке. Мы имеем в виду Кучук-Кайнарджийский мирный договор 1744 г.

По Кучук-Кайнарджийскому договору 1774 г. Турция не только дала России обязательство гарантировать религиозную свободу русским подданным в Турции, но и обещала "твердую защиту христианскому закону и церквам оного" (ст. 7) и даже признала за русским правительством право покровительства и заступничества в пользу христианской части турецких подданных (ст. 14). Этим исключительным правом покровительства Россия пользовалась до Парижского трактата 1856 г., который, как мы уже отмечали, поставил христианских подданных Турции под коллективное "покровительство" великих держав Европы.

Как известно, одной из внешних причин Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. являлось стремление России упрочить религиозную свободу православной части населения турецких владений, особенно угнетенное положение которой - исторический факт, не вызывающий сомнения.

Не меньшую активность проявляла русская дипломатия в ограждении упомянутых интересов и в других восточных странах. Уже в Кяхтинском договоре России с Китаем 21 октября 1727 г. содержится условие, что "россиянам не будет запрещено молитися и почитати своего Бога по своему закону" (ст. 5)*(378). По Тяньцзинскому же договору 1 (13) июня 1858 г. Китай обязывался перед Россией "не только не преследовать своих подданных за исполнение обязанностей христианской веры, но и покровительствовать им наравне с теми, которые следуют другим допущенным в государстве верованиям"*(379). При заключении одного из первых торговых договоров с Японией, а именно Едоского 7 (19) августа 1858 г., Россия включила в него условие, по которому русские подданные, пребывающие в Японии, "пользуются правом свободного и открытого вероисповедания, и правительство японское прекращает попирание предметов, служащих знаками их религии" (ст. 7)*(380).

Известно, что выступления русской дипломатии в защиту религиозной свободы человека преследовали нередко чисто политические цели. Но, тем не менее, сама по себе международная позиция русского государства в этом вопросе, безотносительно к политическим тенденциям царского правительства и к его известной внутренней политике преследования "раскольников" и т.п., имела, вообще говоря, прогрессивное значение с точки зрения утверждения в области международных отношений принципа религиозной свободы как одного из начал международного права.

Чувство веротерпимости и религиозной свободы коренится глубоко в вольнолюбивой природе русского народа. Эта благородная черта характера великого народа нашла свое наиболее яркое выражение в религиозной политике большевистской партии и советского правительства в социалистическом государстве. Наша партия борется против религии вообще, так как всякая религия есть нечто противоположное науке. Однако единственно законным средством борьбы против религиозных предрассудков партия и правительство признает народное просвещение. Всякое оскорбление религиозных чувств верующих, и тем более преследование за исповедание религиозных учений - глубоко чужды социалистическому государству. Советский народ поднимает на более высокую ступень лучшие традиции русского народа и в религиозном вопросе.

Провозглашенная декретом 23 января 1918 г. свобода совести закреплена незыблемым Основным Законом нашей страны - Советской Конституцией.

Что касается теперь правового положения иностранцев, то принципы его определялись в XIX в., главным образом, под влиянием демократических идей передовой части человечества в соответствии с поступательным развитием международных экономических отношений.

Широкое признание в законодательстве и в международно-договорной практике европейских стран получает в XIX в. так называемый принцип национального режима, т.е. уравнения иностранцев с местными гражданами в отношении всех гражданских прав, исключая политических, а также так называемого принципа наибольшего благоприятствования, т.е. уравнения иностранцев между собой.

Как известно, Россия шла относительно медленно по пути признания в своем законодательстве упомянутых принципов. Это объяснялось историческими особенностями ее политического и экономического развития и естественной настороженностью русского народа по отношению к иностранцам, со стороны которых (в особенности со стороны немцев) он испытывал так много обид, оскорблений и прямых насилий.

Признание принципа уравнения иностранцев с русскими подданными в гражданских правах получает в русском законодательстве только во второй половине XIX в., а именно со времени издания указа от 7 июня 1860 г. В этом указе говорилось, в частности, что, принимая во внимание то полезное влияние, которое может иметь на все отрасли народного богатства предоставление больших удобств пользоваться в предприятиях разного рода иностранными капиталами, и желая явить новый знак особой заботливости о преуспеянии торговли, земледелия и промышленности вообще в империи, а также оказать иностранным державам справедливую взаимность, - признается за благо даровать пребывающим в России иностранцам такие же в этом отношении права, какими пользуются уже русские подданные в главнейших европейских государствах.

Последовавшие в конце XIX в. некоторые ограничения прав иностранцев в России не затрагивали общего принципа и вызывались исключительно соображениями государственной безопасности. Иначе говоря, эти стеснения не представляли собою чего-либо необычного; подобные ограничения являлись нередким явлением и в других странах.

К этому типу ограничений можно отнести, например, воспрещение (22 ноября 1886 г.) китайским и другим выходцам из китайских и корейских пределов селиться в пограничных с Китаем и Кореей местностях; воспрещение (12 июня 1886 г.) иностранцам приобретать в Туркестане недвижимое имущество; воспрещение (14 марта 1887 г.) приобретать иностранцам в Царстве Польском и в некоторых смежных с ним губерниях право собственности на недвижимое имущество, а равно право владения и пользования недвижимым имуществом, отдельного от права собственности вообще, в частности же вытекающего из договора найма или аренды, а также заведовать недвижимым имуществом, расположенным вне городских поселений, в качестве поверенных или управляющих*(381).

Изучение истории вопроса о положении иностранцев в России дает нам основание утверждать, что она в ряде отношений и в отдельные периоды идет в этом вопросе далеко впереди западноевропейских стран.

Отношение русского народа к иностранцам, несмотря на все те притеснения, которые он часто испытывал от них, отличалось с глубокой древности большей гуманностью, чем это имело место во многих западноевропейских странах.

Еще Ломоносов, обращаясь к иностранцам, подчеркивал, что русский народ им:

"Дает уже от древних лет

Довольство, вольности златыя,

Какой в других державах нет".

Общеизвестно, что славяне вообще, а русские люди в особенности отличались своим гостеприимством. Гостеприимство считалось всегда весьма важной доблестью русского человека.

О демократическом и вольнолюбивом характере славян, об их исключительном гостеприимстве свидетельствуют уже писатели древности. Так, Прокопий (VI в.) указывает, что славяне "не подчиняются одному человеку, но исстари живут в демократии"*(382). Так, Маврикий (Стратег) свидетельствует, что славяне отличаются любовью к свободе и что "их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению, они храбры". "К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения (при переходе их) из одного места в другое, охраняют их в случае надобности, так, что, если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел (какой-либо) ущерб, принимавший его раньше начинает войну (против виновного), считая долгом чести отомстить за чужеземца"*(383).

Ярким примером выражения этой высокой доблести русского человека может послужить, например, следующее место поучения Владимира Мономаха своим детям: "Более же чтите гость, откуду же к вам придет или прост, или добр, или сол, аще не можете даром, - брашном и питьем; ти бо мимоходячи прославлать человека по всем землям любо добрым, любо злым"*(384).

Мусульманский писатель Х в. Ибн-Даста указывает, что русские "гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужеземцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто у них бывает, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. В случае же, если кто из них обидит или притеснит чужеземца, помогают последнему и защищают его"*(385).

Даже заклятый враг славянства Гельмольд (XII в.) вынужден был признать на основании своего собственного опыта, "что нет народа, более гостеприимного, чем славяне". "Если же кто-нибудь, что бывает очень редко, откажет страннику в гостеприимстве и будет уличен в этом, - говорил он, - то его дом и имущество подлежат сожжению; все сходятся во мнении, что тот, кто не постыдился отказать страннику в куске хлеба, бесчестен, подл и заслуживает всеобщего презрения"*(386).

"Все славяне, естественно, являются чрезвычайно демократическими, - говорит Бенеш. - Они больше склонны к равноправию, чем другие европейские страны"*(387).

Мы уже отмечали, что Московская Русь, будучи заинтересована в иностранных специалистах, охотно допускает их в свои пределы. Либеральную политику Москвы в этом отношении отмечают даже ее заклятые враги из числа иностранцев. Так, например, Штаден пишет: "Не смотрят ни на лицо, ни на одежду, ни на знатность, но ко всем его (иностранца. - Ф.К.) речам относятся с большим вниманием. В тот самый день, когда он приходит на границу, ему выдаются еще деньги на корм до Москвы. В Москве также в день приезда выдают ему кормовую память, т.е. записку о кормовых деньгах"*(388).

Петр I, касаясь однажды своей политики в отношении иностранцев, говорил: "Я принимаю и ласкаю чужестранцев, для того токмо, чтобы они охотно у нас оставались, и дабы от них научиться и подражать их наукам и искусству, и, следовательно, для благосостояния Государства и очевидные пользы моих подданных"*(389).

И, действительно, многие иностранцы остались в России и даже пустили глубокие корни в ее жизни. Некоторые из них получили широкую известность в России, например, П.И. Гордон, как сподвижник Петра I, прапорщик Юрий Лермонт, предок поэта Лермонтова, дипломат П.Г. Менезий*(390) и др.

Гостеприимное отношение к иностранцам в XVIII в. свидетельствуют сами иностранцы-современники*(391).

Неудивительным поэтому является то, что ряд стеснительных обычаев относительно положения иностранцев, обычаев, господствовавших в средневековой Западной Европе, не существовал вовсе в России. К числу наиболее варварских средневековых норм относились, например, береговое право и право государства конфисковать в свою пользу имущество после иностранцев.

Обычай берегового права заключался в том, что прибрежный феодал имел право собственности на корабли, потерпевшие крушение у его берегов, при этом экипажу и пассажирам грозили плен и обязательство выкупа.