Глава VI. Отношение России к международным обязательствам

 

Международно-правовые отношения по самой своей юридической природе имеют, как мы уже отметили, не субординационный, а преимущественно координационный характер; иной, как правило, является природа внутреннего права: государственного, уголовного, гражданского и т.д. Внутренний правовой строй охраняется всей мощью аппарата государственной власти. Указанная особенность международного права резко бросается в глаза, и она неизменно отмечается всеми, кто уделяет ему свое внимание. Так, например, Г. Еллинек указывает: "Существенное отличие международного права от государственного заключается в том, что первым не регулируются отношения властвования и подчинения, ибо оно есть право между координированными элементами"*(459).

Координационный характер международного права, бесспорно, несколько ослабляет эффективность его применения в международной действительности. Эта особенность международного права нередко облегчает использование отдельных его институтов в агрессивных целях, что, по существу, является нарушением этого права.

Больше того, история международных отношений полна, как известно, бесчисленными фактами непосредственных и вопиющих нарушений самых элементарных начал права и справедливости. Международная законность нередко попиралась самым грубым образом, в особенности со стороны агрессивных государств, например, Японии*(460).

Исключительной агрессивностью также отличалась в этом отношении внешняя политика Германии.

Маркс и Энгельс приходили даже к выводу, что циничное попрание международной законности является своеобразной исторической традицией Германии*(461).

Глубокое изучение истории Германии приводит, например, Энгельса к утверждению, что германцы уже во время седой древности проявляли себя как разбойники и пираты, в особенности в войнах против славян... "в период переселения народов и их войн со славянами, они (германцы. - Ф.К.) - первые пираты, похитители рабов и работорговцы своего времени"*(462).

Преступления немецких "псов-рыцарей" против русского народа, изуверства пруссаков над поляками, злодеяния немцев в период франко-прусской войны и т.п. известны всему миру.

В известном своем труде "Внешняя политика Германии" Маркс, приводя яркие факты той гнусной роли, которую много раз играла Германия в истории международных отношений, приходил даже к выводу, что "вина за эти гнусности, с помощью Германии учиненные в других странах, падает не только на правительство, но в большей мере и на самый германский народ. Не будь его ослепления, его рабского духа, его пригодности и готовности играть роль ландскнехтов, "благодушных" палачей и послушных орудий господ "божьей милостью", - немецкое имя не было бы так ненавистно, проклинаемо и презираемо за границей, а порабощенные Германией народы давно пришли бы к нормальному состоянию свободного развития"*(463).

Методы внешней политики германских империалистов в начале ХХ в. целиком и полностью подтверждают правильность высказываний К. Маркса и Ф. Энгельса относительно традиционного попрания немцами международной законности.

В этом отношении достаточно только вспомнить знаменитое по своему цинизму напутствие Вильгельма II 26 июня 1900 г. германской военной экспедиции, направлявшейся в Китай для подавления движения боксеров.

"Лишь только вы придете туда, - говорил Вильгельм, - пощады не давать, пленных не брать! Подобно тому как тысячу лет назад при короле Этцеле гунны оставили по себе память о своей мощи, до сих пор сохранившуюся в преданиях и сказках, точно так же благодаря вашим деяниям имя немцев в Китае должно запомниться на тысячу лет, так, чтобы никогда китайцы не посмели даже косо взглянуть на немца"*(464).

Германия готова в любую минуту вступить в войну без предупреждения - цинично признался однажды кайзер*(465).

О традиционном попрании международной законности мы будем говорить в этой работе еще не раз.

Здесь следует только заметить, что от германской международной практики не отставала и немецкая наука международного права. Именно в немецкой литературе особенно пышным букетом расцвели всевозможные "нигилистические" концепции в области теории международного права, на разные лады пытающиеся "теоретически" подорвать значение международного права как права.

В этом смысле хорошо известны имена: Лассока*(466), Цорна*(467), Кауфмана*(468).

"Unser Interesse ist unser Recht" или "Salus populi suprema lex"... - на этих принципах покоилась германская империалистическая доктрина еще до Первой мировой войны. Она (доктрина) вытекала из пресловутого "Deutschland uber alles".

Гитлеровские борзописцы (Шмидт и др.*(469)) довели до крайних пределов высказывания немецких "нигилистов". Фашизм и международное право - несовместимые понятия. Гитлеровские "теории" расового и национального неравенства, "жизненного пространства", "мирового господства", культа грубой силы, авторитарности, автаркии и т.п. глубоко враждебны самой природе международного общения.

Отсутствие в международном праве централизованного надгосударственного аппарата принуждения не означает, однако, что этой отрасли права вообще неизвестно какое бы то ни было принуждение. Международному праву свойственно принуждение как средство обеспечения и охраны норм международного общения.

"К соблюдению норм международного права можно также принудить, как и к соблюдению норм всякого другого права, хотя международное право и обладает такими особенностями, наличие которых не позволяет решать этот вопрос по шаблону. Если обратиться к международным отношениям, то нетрудно увидеть, что попытки обеспечить соблюдение норм международного права внешнепринудительным способом были и есть"*(470).

Принуждение к исполнению норм международного права осуществляется в нем лишь в иной форме, чем во внутреннем праве. В международной жизни такой силой, обеспечивающей соблюдение правил международного общения, выступает прежде всего (в порядке самопомощи) само государство со всем своим аппаратом принуждения, вплоть до вооруженной силы. Кроме того, в международной жизни известно применение коллективных форм охраны международного права, например, в виде пактов о взаимопомощи, союзных договоров и др.

Указанные особенности международного права придают особый характер понятию закона в международной жизни в смысле источника права.

Термин "источник" понимается в международном праве в двояком смысле: в более широком - в смысле той силы, которая создает международное право, и в более узком - в смысле способа или формы проявления международно-правовой нормы. В этом последнем случае говорят об юридическом источнике международного права, т.е. о способе закрепления правил поведения государств между собой.

Под источником международного права в широком смысле слова в международно-правовой литературе нередко понимают правовое убеждение народов, общее правосознание, чувство справедливости, разум и т.п. идеалистические основы. Знаменитый голландский ученый-юрист Бейнкерсгук (XVIII в.) говорил, что разум есть душа международного права.

В действительности же подлинным источником международного права в указанном смысле является материальная причина борьбы и сотрудничества государства, их взаимозаинтересованности, взаимозависимости и т.п.

К источникам международного права в юридическом смысле обычно относят: международный обычай, международный договор. Некоторые писатели к ним присоединяют еще внутригосударственный закон, судебные прецеденты, "доктрину" международного права и др.

Надо считать, что основными источниками положительного международного права являются международные обычаи и договоры между государствами.

Международными обычаями называются такие правила, которые на основании постоянного их применения к одинаковым по существу своему случаям признаются обязательными в международных отношениях.

Несмотря на неопределенность, шаткость, условность и относительность обычая было бы неправильно, однако, недооценивать или, тем более, игнорировать его значение как источника права для международно-правовых отношений. Следует отметить, что ряд институтов в области международного права покоится исключительно на обычае. Так, например, почти все посольское право - обычное право. Больше того, в правовой литературе среди источников положительного международного права обычаю даже нередко отводят первое место по значению, а договорам - второе*(471).

Международный договор как главный источник международного права представляет собой соглашение между двумя или несколькими государствами относительно их прав и обязанностей в какой-либо конкретной или общей области их публично-правовых отношений.

Иначе говоря, только такой договор следует считать международным, содержанием которого являются публично-правовые отношения, т.е. права и обязанности, вытекающие из государственной власти.

Известно, что не всякие вообще отношения между государствами суть публично-правовые. Между государствами могут быть гражданско-правовые отношения. Такие и подобные им отношения будут иметь форму гражданско-правовой сделки, а не международного договора.

Однако, с другой стороны, следует иметь в виду, что иногда по тем или иным причинам международно-правовые отношения облекаются в форму, напоминающую частноправовую сделку - купли-продажи, обмена, аренды и т.п. - хотя публично-правовой характер этих отношений очевиден (ср., например, договор между Россией и США об уступке последним Аляски от 30 апреля 1867 г., арендный договор между Россией и Китаем на пользование портами Артур и Та-Лянь-Вань от 27 марта 1898 г.).

Можно считать, что так как международный договор заключается государством не как подзаконной юридической личностью, а как властью, самостоятельно устанавливающей новые юридические нормы, то, строго говоря, всякий международный договор является источником международного права, если, разумеется, сам договор заключен в рамках данного права.

Международный договор, в силу известных особенностей международного права, является типичной, наиболее распространенной юридической формой борьбы и сотрудничества в области политических, экономических и других отношений между государствами.

Одним из основных принципов международного права является обязательность соблюдения международных договоров - Pacta sunt servanda.

В международном праве этот принцип обычно рассматривается как положение, не требующее доказательств.

С этой точки зрения упомянутый принцип pacta sunt servanda является, как полагают, основой всяких международных отношений и вытекает из самой природы международного общения государств. Считают, что без признания этого принципа нет общения народов, нет международного права. Вместо этого наступают произвол и господство грубой силы.

Действительно, идея обязательности соблюдения международных договоров, не чуждая вовсе и народам глубокой древности, прочно вошла ныне в круг основных общих понятий современной цивилизации и прогресса*(472).

Ввиду того, что основной особенностью международно-правовых отношений является отсутствие единого централизованного надгосударственного аппарата принуждения, могущего принудить государства к исполнению принятых ими на себя обязательств, государства издавна изыскивали различные способы обеспечения заключенных ими международных соглашений.

В Древности, в Средние века и даже в Новое время до конца XVIII в. нередким способом обеспечения международных обязательств являлась клятва, или присяга.

В последний раз присяга была применена при заключении договора между Швейцарией и Францией в 1777 г.

Система заложников, широко применявшаяся в Средние века как средство обеспечения международных обязательств, к концу XVIII в. почти полностью выходит из употребления. Последним крупным примером применения этого способа явилось взятие в качестве заложников двух английских пэров как залог исполнения Аахенского договора между Францией и Англией в 1748 г.

Заклад вещей (движимости) в качестве средства обеспечения международных обязательств применяется крайне редко.

Залог территории, т.е. занятие войсками одного государства определенной части территории другого, в качестве способа обеспечения последним своих обязательств, употреблявшийся довольно часто в прежнее время, не потерял своего значения и ныне: ср., например, ст. 428 Версальского мирного договора 1919 г. - "В качестве гарантии исполнения Германией настоящего договора германские территории, расположенные на Запад от Рейна вместе с предместными укреплениями, будут оккупированы войсками союзных и ассоциированных держав в течение 15-летнего периода, считая со вступления в силу настоящего договора".

В современную эпоху наиболее распространенной в практике системой обеспечения международных обязательств является гарантия - поручительство. С юридической точки зрения акт гарантии может представлять собой как дополнительное международное соглашение, обеспечивающее исполнение основного договора, так и самостоятельный договор.

Содержание и формы гарантий весьма многообразны.

По своему содержанию гарантия-поручительство имеет главным образом следующие два вида:

1. Поручительство в пользу сохранения известного порядка вещей status quo - ср., например, подтверждение нейтралитета Швейцарии Парижским договором 1815 г., признание суверенитета Норвегии над архипелагом Шпицберген Парижским договором 1920 г., признание территориальной целостности, суверенитета и политической независимости Ирана союзным договором между СССР, Великобританией и Ираном 29 января 1942 г.

2. Гарантия исполнения известного действия, например, уплаты какой-либо денежной суммы.

В отношении формы обычно различают простую и сложную гарантию.

Простое поручительство есть односторонняя индивидуальная форма гарантии: какое-либо третье государство одно гарантирует исполнение данного договора в части или в целом. Примеры: гарантия Англией договора между Францией и Арагоном в 1506 г.; гарантия Австрией союзного трактата между Францией и Данией 1758 г.; гарантия Англией договора 4 июня 1878 г. (договор о Кипре) о целостности азиатской территории Турции. Сложная форма поручительства может быть в виде: 1) взаимной гарантии или 2) коллективной гарантии. Пример взаимной гарантии: Локарнский договор 1925 г., который гарантировал каждого подписавшего участника от нападения с чьей-либо стороны.

Что касается коллективной гарантии, то нередко проводят различие между коллективной гарантией в собственном смысле слова и гарантией, объединяющей отдельные гарантии.

Первый случай покоится на принципе "всеучастия", который обязывает действовать подписавшего лишь при условии, если все остальные, подписавшие гарантию, поступят таким же образом: ср., например, договор о нейтралитете Люксембурга 1867 г.

Второй случай обязывает каждого подписавшего гарантию выполнить свои обязательства, независимо от выполнения таковых со стороны остальных участников, ср., например, Лондонский договор 1839 г. относительно нейтралитета Бельгии.

Обращаясь теперь к вопросу об отношении России к основным началам международного договорного права, следует, прежде всего, подчеркнуть, что сознание необходимости свято соблюдать заключенные международные договоры было искони присуще русскому народу.

В древней Руси, как и в Западной Европе того времени, гарантией соблюдения международных договоров служила клятва или присяга, приносимая князем, царем или их представителями в присутствии иностранных послов*(473).

В период Киевской Руси до принятия христианства договоры скреплялись клятвой.

Так, Олег при заключении договора с греками 907 г. приносил следующую клятву во исполнение взятых на себя обязательств: "Аще не сохраним обещания нашего, да не имамы помощи от богов наших, ни от Перуна ни от Волоса скотия бога, и да не будем защищены щиты нашими, но да своими мечи изсечены и своими стрелами изстреляны будем, и да будем вам раби и в сей век и в будущий, и проч."*(474).

При заключении другого договора руссы-язычники клялись: "Да не имут помощи от бога, ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посечены будут мечи своими, от стрел и от иного оружия и да будут рабы в весь век в будущий" (договор 945 г.).

Клятва сопровождалась обычно соответствующей обрядовой церемонией: представители Руси клали на землю свое оружие и произносили магическую формулу: "Если мы не сохраним сказанного... да будем прокляты богом, в которого верим, - Пернуном и Велесом, скотьим богом да будем золоты, как золото, и своим оружием да будем посечены" (договор 971 г.). Уполномоченные Византии по обычаю христианской религии "целовали крест".

В договорах с греками упоминается выражение, что договоры заключались от имени князя и от "всех людей". По мнению Б.Д. Грекова, это делалось для того, чтобы "крепче подчеркнуть обязательность соблюдения договоров для всех русских людей"*(475).

Договор в этот период киевской Руси называется свещаньем (трактатом). Он составляется в двух хартиях, которые отличались друг от друга по форме: в греческой находился крест, в русской он отсутствовал. "И едина харатья есть у Царства нашего, на ней же есть крест и имена наша написана, а на другой сли ваши и гостье ваши" (договор 945 г.).

Отличались они и по содержанию в том смысле, что взаимные собственные обязательства контрагентов по отношению друг к другу излагались более подробно. После утверждения присягой акты разменивались. Таким образом, это не два экземпляра одного и того же акта, а два разных документа - род расписок, которые выдавали друг другу договаривающиеся стороны.

Наиболее распространенными договорами являлись мирные договоры. Они заключались навечно: пока с'яет солнце и весь мир стоит или: пока хмель не потонет, и камень не поплывет.

В период феодальной раздробленности на Руси договоры, как международные, так и междукняжеские, утверждались целованием креста и обычно заключались в форме "крестных грамот".

Процедура крестного целования имела место при посредстве духовных лиц и в присутствии посла другой стороны. Так, в 1136 г. Ярополк Владимирович творил мир с Ольговичами, и целоваша хрест межю собою, ходячю межи ими честьному Михаилу Митрополиту со крестом*(476). При этом духовное лицо поясняло князьям важность клятвы и крестного целования.

Следует отметить, что обряд крестного целования, т.е. призвание в свидетели самого Бога, явился причиной обычая вносить во вводную часть международных соглашений формулу: во имя Бога всемогущего. Эта формула впоследствии заменяется иногда другой: во имя Бога всемогущего и святые нераздельные троицы.

Утверждая договор клятвой и присягой, союзники в период феодальной раздробленности на Руси называются, как и прежде, ротниками, а соблюдение или нарушение условий договора считается делом, касающимся спасения души: а душою неможем играти. Самый договор называется оттого правдою в смысле закона и заповеди Бога: который Русин или Немчин противится всхочет сей правде, говорит заключение договора 1226, да тот противен Богу и сей правде*(477).

В период Московской Руси древние свещанье и правда превращаются в акты государственного значения в собственном смысле слова. Договоры решают теперь не частные и личные дела того или иного князя, но дела государственные, касающиеся всей страны.

Такое изменение значения договоров особенно заметно со времени Ивана Грозного. При нем же изменяется и форма договоров, которые отныне составляют один акт, но в двух экземплярах.

Что касается обычая крестного целования, то он сохранил свое полное значение и в период Московской Руси.

Так, после подписания в 1490 г. в Москве первого союзного договора России с Австрией великий князь Иван Васильевич подтвердил его крестным целованием и отправил к римскому королю Максимилиану посла с требованием учинить то же самое в присутствии последнего*(478). Первый же союзный договор России с Пруссией, заключенный в Москве 10 марта 1517 г., был утвержден крестным целованием трех ближних бояр и приложением царской золотой печати, после чего в Пруссию отправлен был посол с поручением привести к присяге гохмейстера Альберта на заключенном в Москве договоре*(479). Столбовский мирный договор 1617 г. также был скреплен клятвой на Евангелии в присутствии посланников.

Царская присяга была действием, гарантирующим сохранение договора в его ненарушимости. Царь присягал в "ответной палате" в присутствии чужеземных послов: "Протопоп начинает пение и говорит о вере заклинательное письмо о содержании вечного покоя, и с ним вместе и царь говорит же (А грамота докончальная в то время лежит под Евангелием); а проговоря заклинательное письмо, чинит царь веру, прикладывается ко кресту лицом и целует распятого на кресте в подножие; потом взяв царь докончальную грамоту, отдает послам и проговорит речь, и изговоря речь, отпущает послов".

Сила присяги распространялась не только на лицо присягающего государя, но и на всех его преемников*(480), потому что царь считался представителем государства. Эта наследственность обязательств всегда оговаривалась в трактатах*(481). Мы уже отмечали этот древний русский обычай.

Утвержденный присягой договор сохранялся буквально, свято и, как сказано в Андрусовском договоре 7 (17) марта 1670 г., ненарушимо - "во всех статьях, запятках и точках, без всякого умаления или противного толмачения, в целости и без нарушения"*(482).

Следует отметить, что устные соглашения признавались имеющими одинаковую юридическую силу с письменными договорами. Так, в словесном союзном договоре, заключенном Петром I с бранденбургским курфюрстом Фридрихом III в Кенигсберге 31 мая (10 июня) 1697 г., "они учинили друг другу по совести обещание перед лицом божием, "договоренное" содержать истинно и пребывать до скончания в непременном союзе и дружбе; потом, дав друг другу руки, целовались оба государи и клятвою сказанное утвердили"*(483). Значение крестного целования почиталось в общем высоко на Руси. Нарушение его считалось большим грехом. "Кто из нас отступится от крестного целования, тому крест отомстит", - говорили русские князья*(484).

В этом отношении характерен случай, имевший место в 1127 г., когда игумен одного из киевских монастырей, Григорий, при поддержке созванного им церковного собора понудил киевского князя Мстислава Владимировича нарушить договор с черниговским князем, заявив: "На мне пусть будет грех, если преступишь крестное целование". Мстислав "сотворил волю" духовенства и, по словам летописца, раскаивался в этом всю жизнь*(485).

Из русских князей наиболее последовательным сторонником строгого соблюдения принятых на себя обязательств являлся Владимир Мономах.

В поучении к своим детям он категорически требовал: "Целование блюдете, да не приступни погубите душе своее"*(486). Как указывает историк Соловьев, "Мономах ни под каким предлогом не соглашался переступить крестного целования"*(487).

Не менее интересен и следующий случай. Когда последний Ягеллон на польском престоле Сигизмунд-Август предложил царю Ивану Грозному вечный мир, царь отвечал отказом и объяснил свой отказ такими откровенными словами: "За королем польским наша вотчина извечная; Киев, Волынская земля, Полоцк, Витебск и ныне многие города русские. Так пригоже ли с польским королем вечный мир заключать? Если царь теперь вечный мир будет заключать, то впредь через крестное целование вотчины своей искать будет уж нельзя, а крестного целования нарушать не хочу"*(488).

Ввиду того значения, которое придавалось крестному целованию в те времена, иностранные дипломаты стремились иногда всячески обойти точное соблюдение этого обряда. Особенной недобросовестностью в этом отношении отличались польские представители. Русским приходилось внимательно наблюдать за исполнением всех обрядов, связанных с подписанием международных договоров, противной стороной. Так, например, Иван IV требовал (1571 г.), чтобы польский король при присяге прикладывался "в самый крест", а "и не мимо креста, да не носом", отчего магическая сила обряда терялась бы*(489).

Однако не следует переоценивать значение крестного целования на практике. Оно иногда нарушалось самым грубым образом. Приведем следующий пример этому: в 1152 г. галицкий князь Владимир Володаревич нарушил договор, хотя он и был скреплен целованием "креста св. Стефана". Когда обиженный этим участник договора князь Изяслав послал к нарушителю одного из своих приближенных с "крестными грамотами" с целью напомнить о данной им клятве, то тот ответил весьма пренебрежительно: "Сей ли крестец мал?" - "Княже, - сказал ему на это посол, - если крест мал, то сила его велика", и напомнил князю, что он целовал не простой крест, и если отступит от клятвы, то "не будет жив". В ответ на это Владимир высокомерно заметил: "Вы того до сыти есте молвили; а ныне полези вон!"*(490)

Таким образом, крестное целование само по себе далеко не всегда являлось безусловной гарантией соблюдения международных обязательств.

В практике нередко применялся тот принцип, который защищали однажды миланцы против германского императора Барбароссы: "Мы даем Вам нашу присягу, но, заметьте себе, мы не присягали соблюдать ее"*(491).

Ввиду этого в период феодальной раздробленности на Руси для придания клятве большего значения ее совершали на "раке", т.е. у гробницы какого-нибудь из наиболее почитаемых святых. Особым почетом пользовалась рака "святых" Бориса и Глеба, которые были покровителями княжеской династии.

Иногда прибегали к требованию заложников, или "талей". Часто этот институт применялся при заключении договоров с половцами, которым русские не без основания мало доверяли. Институт заложников применялся и при предварительных переговорах с половцами. Так, в 1095 г. пришли половецкие ханы Итларь и Кытан для переговоров в Переяславль к Владимиру Мономаху и стали у стен города. Владимир дал "в тали" своего сына Святослава, а половцы вошли в город*(492).

К заложничеству прибегали и при переговорах с немцами (договор 1195 г.).

Весьма редко, но все же бывали случаи, когда даже соглашения между русскими землями скреплялись выдачей заложников. Так, в 1139 г. новгородцы, просившие у Всеволода Ольговича в князья сына, "пустили к Всеволоду детей своих в тали".

О неприкосновенности "талей" говорит также договор 1195 г. (ст. 15), который за убийство заложника устанавливал двойной штраф*(493).

Древняя русская дипломатия знает и более эффективные средства обеспечения международного договора, например, коллективные гарантии.

В этом смысле заслуживает внимания коллективная гарантия, которой были скреплены постановления Любечевского съезда 1097 г.*(494), в силу которых внуки Ярослава решили распределять княжества, как правило, по признаку наследственного владения. Они взяли на себя обязательство силой проводить решения этого съезда в жизнь. В самом деле, когда после этого съезда один из его участников князь волынский Давид Игоревич вероломно захватил и ослепил галицкого князя Василька, то остальные князья - участники съезда во главе с Владимиром Мономахом выступили против вероломного князя и его единомышленника киевского князя Святополка Изяславича. С последним они, правда, вскоре помирились: он дал согласие принять участие в войне-санкции против Давида. Что касается самого Давида, то его заставили явиться на новый съезд, который и решил отнять у него Владимир-Волынский за то, что он, "вверже в ны ножь", чего "не бывало есть в Русской земльи ни при дедах наших, ни при отцих наших, сякого зла!"*(495)

Гарантия - поручительство как средство обеспечения международных обязательств - широко применяется русской дипломатией в XVIII-XIX вв.

Как мы уже отмечали, еще в самом начале XVIII в., в 1717 г., Россия приняла на себя гарантию Утрехтского мира и обязалась действовать вплоть до применения вооруженных сил против всякого его нарушителя.

Через всю историю русской дипломатии XVIII в. принцип необходимости строгого соблюдения международных соглашений проходит как общее правило.

Следует отметить, что оно вытекало для русского народа не только из чисто моральных соображений, но и из требований практического государственного значения*(496). Это неудивительно, так как в XVIII в. Россия уже принимает весьма активное, а нередко и решающее участие в делах Европы.

Добросовестное исполнение Русским государством международных обязательств естественно вытекало из той роли, которую оно начало играть в Европе с этого столетия в деле созидания и поддержания международно-правового порядка.

О понимании русским народом громадной важности для развития международного общения лояльного соблюдения международных договоров свидетельствуют, например, неоднократные высказывания представителей России.

Высокое понимание русским народом необходимости точного исполнения международных обязательств прекрасно выразил однажды создатель новой России Петр I в следующих словах: "Лучше можно видеть, что мы от союзников оставлены будем, нежели мы их оставим, ибо содержание пароля (честь данного слова) дражае всего есть"*(497).

В другом месте Петр говорил, что "данное обязательство надлежит хранить: понеже кто кредит потеряет, [тот] все потеряет"*(498).

Петр I оставался верным раз данному слову даже в критические для Русского государства минуты. В этом отношении весьма ярким примером может послужить известный эпизод из истории заключения Прутского договора с Турцией 12 июля 1711 г. В тот критический момент в жизни России Петр соглашался на все условия, предложенные турецкой стороной для заключения мира, кроме одного: выдать туркам князя Кантемира, который пользовался его покровительством.

"На все требования Визиря, - говорил Петр, - я согласен; но о выдаче Кантемира и слышать не хочу. Скорее соглашусь уступить все свои владения до Курска, ибо тогда останется еще мне надежда возвратить их; потерянного же доверия ничем возвратить не можно. Я, как государь, ничего собственного не имею, кроме чести; потеряв оную, я должен буду отказаться от Престола"*(499).

В письме от имени императора Ивана VI к прусскому королю от 16 декабря 1740 г. высказывалось представление Русского государства о том, что "в содержании постановленных трактатов и обязательств поступать всякий должен" - "с верою и верностью", "без которых ничто на свете быть не может"*(500).

В связи с нападением Швеции на Россию Екатерина II в "Правилах для партикулярных Российских корсаров" писала 10 сентября 1788 г.: "Известно всем, каким вероломным и наглым образом король шведский попрал святость договоров мира и доброго согласия между всероссийской империей и короною шведскою бывших, начав, прежде объявления войны, неприязненные действия"*(501).

В собственноручной записке от 4 декабря 1791 г. Екатерина II, подчеркивая практическую полезность для государственных интересов России строгого соблюдения международных договоров, писала: "Трактаты имели для нас всегда священную обязательность..."*(502).

В XIX в. внешняя политика России также проходит, как правило, под знаком строгого соблюдения принятых ею на себя международных обязательств. Правда, царская дипломатия нередко руководствовалась при этом реакционными мотивами.

Мы уже отмечали, что основным принципом русской дипломатии непосредственно после разгрома наполеоновской армии являлись неуклонное выполнение ею трактатов 1815 г. и стремление заставить другие государства уважать их.

Такая же верность международным обязательствам, основанным на Венских трактатах, характеризует внешнюю политику России и во второй четверти XIX в. В стремлении, например, Франции сломить систему трактатов 1815 г. Россия не без основания усматривала ее агрессивную тенденцию.

С.С. Татищев, исследуя внешнюю политику Русского государства этого периода, приходил к выводу, что оно свято уважало все постановления Венских трактатов, не посягало на чужие территории, но и не допускало, чтобы какая-либо из других держав стремилась к произвольному в свою пользу изменению установленных в силу общего соглашения условий европейского равновесия*(503).

Лояльное выполнение международных обязательств отличало внешнюю политику России и во второй половине XIX в.

Несмотря на это, европейские державы, как известно, неоднократно обвиняли Россию в нарушении международных договоров. Так, например, Франция и Англия утверждали, что применением вооруженной силы в Польше и введением там новых порядков Россия нарушила якобы постановления Венского трактата 1815 г. относительно Польши.

Между тем, строго юридически, с точки зрения международного права, позицию России в польском вопросе нельзя было считать нарушением Венского трактата. Дело в том, что последний, собственно говоря, не налагал на нее никаких юридических обязательств относительно внутреннего управления Польшей.

В самом деле, в ст. I Генерального акта Венского конгресса 1815 г.*(504) было сказано, что Герцогство Варшавское, за исключением некоторых областей и округов, навсегда присоединяется к России и что в силу своей конституции оно будет в неразрывной с ней связи и в ее владениях на вечные времена. Далее указывалось, что русский император предполагает даровать, по своему благоусмотрению, внутреннее устройство сему герцогству, имеющему состоять под особенным русским управлением. К титулу русского императора присовокупляется титул "царя польского".

Иначе говоря, конституция 1815 г. была дарована Польше по собственному усмотрению России и могла быть упразднена ею же, исходя из соображений общегосударственного характера. Нельзя усмотреть в этом нарушение Венского трактата 1815 г. В указанном смысле польский вопрос был внутренним делом России*(505). Мы уже отмечали, что решался он реакционными методами царизма, но это относится к области политической характеристики русского правительства того времени, но, собственно, не к международному праву непосредственно.

Согласно мирному трактату, заключенному в Париже 18 (30) марта 1856 г., Черное море было объявлено нейтральным: открытый для торгового мореплавания всех народов вход в порты и воды оного формально и навсегда был воспрещен военным судам как прибрежных, так и всех прочих держав, с теми только исключениями, о которых было сказано в ст. 14 этого договора (ст. 11); Россия и Турция были обязаны не заводить и не оставлять на его берегах никакого военно-морского арсенала (ст. 13); ст. 14 отмечала, что между этими странами заключена особая конвенция, определяющая число и силу легких судов, которые они предоставляют себе содержать в Черном море для нужных по прибрежию распоряжений...

Требование России об отмене унизительных для ее национального чувства постановлений Парижского трактата 1856 г. было основательно с точки зрения международного права аргументировано в циркулярной депеше Государственного канцлера Горчакова от 19 (31) октября 1870 г.

Как известно, согласно международному праву все статьи международного договора имеют одинаковую обязательную силу, поэтому нарушение даже одной из них, хотя бы и имеющей второстепенное значение, равносильно нарушению всего договора. Кроме того, неисполнение договора одной из вступивших в договор сторон дает право другой стороне отказаться от договора*(506).

Горчаков доказал, что Парижский трактат неоднократно нарушался со стороны подписавших его держав и что поэтому он стал необязательным и для России в части наложенных на нее запретов.