Третий переворот; плебеи входят в гражданскую общину.

1. Общая история этого переворота.

Перемены, происшедшие с течением времени во внутреннем строе семьи, повели за собою перемены и в строе гражданской общины. Древняя аристократическая и священная семья оказалась ослабленной; с исчезновением права старшинства она потеряла свое единство и силу; с освобождением большинства клиентов она потеряла большую часть [с. 310] своих подданных. Люди низших классов не распределялись более по родам; живя вне рода, они образовали из себя нечто целое; вследствие этого изменился вид гражданской общины: вместо того, чтобы представлять из себя собрание стольких слабо связанных между собою отдельных государств, сколько было семей, теперь образовался союз, с одной стороны, между членами патрицианских родов, с другой стороны, между людьми низших классов. Таким образом, стали лицом к лицу два сословия, два враждебных друг другу общества. Теперь не было более скрытой борьбы в недрах каждой семьи, как в предыдущую эпоху; теперь в каждом городе шла открытая война. Из двух борющихся классов один хотел удержать религиозный строй гражданской общины и оставить управление, равно как и жречество, в руках священных семей; другой же стремился разрушить древние преграды, ставившие его вне права, вне религий, вне политического сообщества.

В первую половину борьбы перевес был на стороне родовой аристократии. Правда, у нее не было более ее прежних подданных, и ее материальная сила пала, но у нее оставалось обаяние ее религии, правильная организация, привычка управлять, традиции и наследственная гордость. Аристократия не сомневалась в своем праве; защищаясь, она считала, что защищает религию. На стороне народа была только его многочисленность. Его стесняло еще привычное уважение, от которого он не мог отделаться. К тому же у него не было предводителей; всякие начала организации у него отсутствовали; он был вначале скорее массой, ничем между собою не связанной, чем стройно сложенным и сильным целым.

Еще мы вспомним, что у людей того времени не было другого принципа ассоциации, кроме наследственной религии семьи, что у них не было понятия о какой-либо иной власти, кроме той, которая проистекает из культа, то мы легко поймем, что плебеи, стоявшие вне культа и религии, не могли образовать сначала правильного общества, и что им [с. 311] потребовалось много времени для того, чтобы найти в самих себе начала дисциплины и правила управления.

Этот низший класс в своей слабости не видел вначале другого средства борьбы с аристократией, как противопоставить ей монархию.

В городах, где народный класс образовался уже во времена древних царей, он их поддерживал всеми силами, какие только были у него в распоряжении и поощрял их увеличивать свою власть. В Риме он потребовал восстановления царской власти после Ромула, он провозгласил царем Гостилия, сделал царем Тарквиния Древнего, любил Сервия и сожалел о свержении Тарквиния Гордого.

Когда цари были повсюду побеждены и наступило господство аристократии, то народ не ограничился одним сожалением о монархии; он стремился восстановить ее в новой форме. В Греции в течение шестого века ему удалось вообще ставить во главе гражданской общины вождей; не имея возможности называть их царями, так как этот титул совмещал в себе понятие о религиозных обязанностях и его могли носить только жреческие семьи, он называл своих вождей тиранами.

Каков бы ни был первоначальный смысл этого слова, достоверно одно, что оно не было заимствовано из религиозного языка; его нельзя было прилагать к богам, как это делалось со словом царь; его не произносили в молитве. Действительно, оно означало нечто совершенно новое для людей, оно означало власть, которая не вытекала из культа, могущество, которое не было установлено религией. Появление этого слова в греческом языке означает собою появление нового принципа, неизвестного предыдущим поколениям, принципа повиновения человека человеку. До сих пор у государств не было другого главы, кроме того, который был одновременно с тем и религиозным главою; только тот начальник мог управлять гражданской общиной, который имел право совершать жертвоприношения и призывать богов; повинуясь ему, повиновались лишь религиозному закону [с. 312] и подчинялись божеству. Повиновение человеку, власть, данная человеку другими людьми, эта по своему происхождению и по природе совершенно человеческая власть была неизвестна древним эвпатридам, и она стала понятна только в тот день, когда низшие классы сбросили с себя ярмо аристократии и стали искать нового образа правления.

Приведем несколько примеров. В Коринфе «народ с трудом выносил владычество Бакхиадов; Кипсел, свидетель всеобщей к ним ненависти, видя, что народ искал вождя, который бы повел его к освобождению», предложил быть этим вождем; народ принял предложение, сделал его тираном, изгнал Бакхиадов и стал повиноваться Кипселу. В Милете был тираном некий Тразибул; Митилена была под властью Питтака, Самос — Поликрата. Мы встречаем тиранов в Аргосе, в Эпидавре, в Мегаре, в Халкиде в течение шестого века; в Сикионе они были в течение ста тридцати лет без перерыва. Среди греческих колоний в Италии мы находим тиранов в Кумах, в Кротоне, в Сибарисе, повсюду. В Сиракузах в 485 г. низший класс захватил в свои руки власть в городе и изгнал аристократию, но он не мог ни удержаться, ни управлять и к концу года должен был избрать себе тирана.

Всюду тираны с большей или меньшей жестокостью вели одну и ту же политику. Коринфский тиран спросил однажды у тирана Милетского, как ему управлять; тот вместо всякого ответа срезал колосья хлеба, которые возвышались над другими. Таким образом, правилом их поведения было рубить головы, возвышавшиеся над общим уровнем, и поражать аристократию, опираясь на народ.

Римские плебеи составляли сначала заговоры для восстановления Тарквиния. Затем они пытались создать тиранов и обращали свои взоры поочередно на Публиколу, Спурия Кассия и на Манлия. Обвинения, с которыми обращались часто патриции к тем из своих, кто становился очень популярен, не были одной клеветой. Опасения высших классов свидетельствуют о стремлениях и желаниях плебеев.

[с. 313] Но надо при этом заметить, что если народ в Греции и в Риме и стремился восстановить монархию, то совсем не из истинной преданности этому строю. Его ненависть к аристократии была сильнее любви к тиранам; монархия была для него при этом средством победы и мести, но никогда этот образ правления, вытекавший только из одного права силы, не опиравшийся ни на какие священные традиции, не имел прочных корней в сердце народов. Тирана ставили во главе, потому что он был нужен на время борьбы, ему оставляли после того власть из благодарности или по необходимости; но зато, когда проходило несколько лет, и воспоминание о жестокостях олигархии понемногу сглаживалось, то тирана свергали. Никогда этот образ правления не пользовался симпатиями греков; он был принят только как временное средство в ожидании того, что народная партия найдет лучший порядок или почувствует в себе силу управляться сама собой.

Низший класс рос мало-помалу. Есть прогресс, движение вперед, которое совершается незаметно и тем не менее определяет будущность целого класса и преобразует собою общество. Около шестого века до нашей эры Греция и Италия увидели перед собою новый источник богатства. Земля не могла более доставить человеку всего необходимого, развился вкус к прекрасному, явилось стремление к роскоши, зародились искусства; промышленность и торговля стали необходимыми. Мало-помалу образовалось движимое богатство; стали чеканить монету; появились деньги. Появление же денег произвело великий переворот. Деньги не были подчинены тем же условиям собственности, как земля. Они, по выражению юриста, были res nec mancipi; они могли переходить из рук в руки без всяких религиозных формальностей и могли попадать беспрепятственно к плебеям. Религия, наложившая свою печать на землю, была бессильна над деньгами.

Люди низших классов узнали тогда иные занятия кроме обработки земли; появились ремесленники, мореплаватели, [с. 314]промышленники, торговцы; среди них не замедлили появиться и богатые. Обстоятельство странное и новое! Раньше только главы родов одни могли быть собственниками, но вот прежние клиенты и плебеи богатеют и выставляют на вид свой достаток. Затем роскошь, которая обогащала человека из народа, разоряла эвпатрида; во многих гражданских общинах, особенно в Афинах, часть членов аристократического сословия впала в нищету. А в обществе, где переместилось богатство, должны скоро пасть и сословные различия.

Другим следствием этой перемены было то, что в среде самого народа установились степени и различия, как это и должно случиться во всяком человеческом обществе. Некоторые семьи стали пользоваться большею известностью, некоторые имена приобрели большее значение. Среди плебеев образовалось нечто вроде аристократии; в этом не было ничего дурного, никакой беды; плебеи переставали быть беспорядочной массой, они принимали вид организованного сословия. Имея среди самих себя различные ряды своих членов, они могли из них избирать себе вождей, не имея более необходимости обращаться к патрициям и брать первого встречного честолюбца, который бы пожелал захватить в свои руки власть. У плебейской аристократии скоро появились те качества, которые сопровождают обыкновенно нажитое личным трудом богатство, — чувство своего личного достоинства, любовь к спокойной свободе и тот дух мудрости, который, желая улучшений, относится с опаской к рискованным предприятиям. Плебеи предоставили этим избранникам руководить собою, гордясь тем, что они имеют их в своей среде; они отказались от правления тиранов, как только почувствовали, что имеют в среде своего собственного сословия элементы лучшего образа правления. Наконец, богатство, как мы это сейчас увидим, стало на некоторое время принципом социальной организации.

Надо сказать еще об одном изменении, потому что оно сильно способствовало возвышению низшего класса. В первые века истории гражданских общин главная сила войска [с. 315] была в коннице. Настоящим воином был тот, кто сражался на колеснице или на лошади. Пехотинец мало был полезен в сражении и мало ценился. Поэтому древняя аристократия всюду сохранила за собой право сражаться на лошади; в некоторых городах благородные присвоили себе звание всадников. Celeres Ромула, эти римские рыцари первых веков, все были патриции. У древних конница всегда считалась благородным войском. Но мало-помалу и пехота тоже приобрела некоторое значение. Успехи в выделке оружия и появление дисциплины помогли ей сопротивляться коннице. Достигнув этого, она тотчас же заняла первое место в сражениях благодаря своей большей гибкости и подвижности; с этих пор легионеры и гоплиты начали составлять главную силу войска; а легионеры и гоплиты были плебеи. Прибавьте к этому, что флот увеличился, особенно в Греции, что происходили морские сражения, и участь гражданской общины зависела не раз от ее гребцов, т. е. от тех же плебеев. А класс, который является достаточно сильным, чтобы защитить общество, имеет довольно силы также и для того, чтобы завоевать в нем себе права и пользоваться законным влиянием. Общественный и политический строй нации находится всегда в соответствии с природой и составом ее войска.

Наконец, низшему классу удалось создать себе также и религию. У этих людей в глубине сердца было то же самое религиозное чувство, которое нераздельно с нашей природой и которое создает в нас потребность поклонения и молитвы. Они, следовательно, страдали, видя, что они устранены от религии тем древним принципом, который требовал, чтобы каждый бог принадлежал только одной семье и чтобы право молиться передавалось вместе с кровью. Они стремились приобрести и себе также культ.

Мы не можем входить тут в подробности всех тех усилий, которые они делали, тех средств, которые были ими придуманы, тех трудностей или же благоприятных обстоятельств, которые им встречались. Эта работа была [с. 316] долгое время индивидуальной и долго оставалась тайной каждого индивидуального сознания; мы можем видеть только ее результаты. Иногда какая-нибудь плебейская семья воздвигала себе очаг; она или сама решалась возжечь его, или доставала себе где-нибудь священный огонь; тогда у нее являлся свой культ, свое святилище, свой бог-покровитель, свое жречество по образцу патрицианских семей. Иногда плебей, не имея своего домашнего культа, получал доступ в храмы гражданской общины; в Риме те, у кого не было собственного очага, а вследствие этого и домашних праздников, совершали годовые жертвоприношения богу Квирину. Когда высшие классы упорствовали и не допускали в свои храмы низший класс, то последний воздвиг себе собственные храмы; в Риме на Авентинском холме у плебеев был храм, по священный Диане, был также храм плебейского целомудрия. Восточные культы, которые, начиная с шестого века, вторглись в Грецию и Италию, имели большой успех среди плебеев. Это были культы, которые, как буддизм, не делали различия ни для каст, ни для народов. Часто, наконец, плебеи создавали себе святыни по аналогии с богами патрицианских курий и триб. Так царь Сервий Туллий воздвиг алтарь в каждом квартале города, чтобы народ имел возможность совершать там жертвоприношения; точно также Пизистратиды воздвигли гермы на улицах и площадях Афин. Это были боги демократии. У плебеев, которые были раньше толпою, не имевшей культа, явились теперь свои религиозные церемонии и свои праздники. Плебеи получили право молиться, а это значило много в обществе, где религия определяла достоинство и положение человека.

Но как только низший класс прошел ряд последовательных стадий, и в его среде явились и богачи, и воины, и жрецы, когда он получил все, что дает человеку чувство собственного достоинства и силы, когда, наконец, он принудил высшие классы считаться с собою, то стало уже невозможным удержать его вне социальной и политической [с. 317] жизни, и доступ в гражданскую общину не мог более оставаться для него надолго закрытым.

Вступление низших классов в гражданскую общину было переворотом, наполнившим собою в истории Греции и Италии период от седьмого до пятого века. Всюду усилия народа увенчались победой, но не везде шла борьба одним и тем же путем и при помощи одних и тех же средств.

В одном месте народ, как только он почувствовал свою силу, тотчас же восстал; с оружием в руках он открыл себе ворота того города, где ему было запрещено жить. А став господином, он или изгонял аристократию и занимал ее дома, или же довольствовался провозглашением равенства прав. Так было в Сиракузах, Эритрее, Милете.

В других местах, наоборот, народ пользовался средствами менее жестокими. Без вооруженной борьбы, одной только нравственной силой, которую ему дали его последние успехи, принудил он аристократию сделать себе уступки. В таких случаях избирали законодателя, и государственный строй подвергался изменению. Так было в Афинах.

В иных местах низший класс достигал постепенно своей цели без потрясений и переворотов. Так в Кумах число граждан, сначала весьма ограниченное, было увеличено принятием тех лиц из народа, которые имели достаточно средств, чтобы содержать лошадь. Позже число граждан было увеличено до тысячи, и, наконец, постепенно дошли до демократического образа правления.

В некоторых городах принятие плебеев в среду граждан было делом царей. Так было в Риме. В других городах оно было делом народных тиранов; это имело место в Коринфе, Сикионе, Аргосе. Когда аристократия брала верх, она имела обыкновенно благоразумие оставлять низшим классам звание граждан, которое уже было им однажды дано царями или тиранами. В Самосе аристократия могла закончить свою борьбу с тиранами, только освободив низшие классы. Было бы очень долго перечислять все те [с. 318] различные формы, в которых совершился этот великий переворот. Результат его был повсюду один тот же: низший класс проник в гражданскую общину и вошел в состав политического целого.

Поэт Феогнид дает нам довольно ясное представление об этом перевороте и его последствиях. Он говорит нам, что в его отечестве, Мегаре, есть два разряда людей. Одних он называет классом людей добрых, αγαθοί, они называли себя действительно так в большинстве греческих городов; других он называет классом людей худых, κακοί, этим названием, опять-таки обыкновенно, обозначался низший класс. Поэт описывает нам прежнее положение этого класса: «он не знал некогда ни суда, ни законов»; это значит, что он не имел прав гражданина. Этим людям не разрешалось даже приближаться к городу; «они жили вне города, подобно диким животным». Они не присутствовали на священных обедах, они не имели права вступать в брак с членами семейств добрых.

Но как все это изменилось! Сословные различия ниспровергнуты, «худые поставлены выше добрых». Правосудие разрушено, древние законы более не существуют, их заменили странные новые законы. Богатство стало единственным предметом человеческих стремлений, потому что оно дает силу. Человек знатного рода женится на дочери богатого плебея, и «брак перемешивает роды».

Феогнид, происходящий сам из аристократической семьи, напрасно пытался противостоять течению вещей; осужденный на изгнание, лишенный своего имущества, он имел только одно средство протеста и борьбы — это свои стихи. Но если он и не надеялся на успех, то во всяком случае он не сомневался в правоте своего дела; он принимал поражение, но сохранял при этом чувство своего права. В его глазах происшедший переворот был нравственное зло, преступление. Сыну аристократии, ему кажется, что эта революция не имеет за себя ни справедливости, ни богов, что она посягает на религию. «Боги, — говорит он, — покинули [с. 319] землю; нет более страха перед ними. Благочестивый человеческий род исчез; никому нет более дела до бессмертных».

Эти сетования бесполезны, и он сам это знает. Если он и ужасается таким образом, то как бы из благочестивой обязанности, потому что от предков перешла к нему «священная традиция», которую он обязан продолжать. Но напрасно: сама эта традиция блекнет, сыновья благородных забудут скоро свое благородство, и скоро увидят, как все они соединены узами брака с плебейскими семьями, «они будут пить на их празднествах и есть за их столом»: скоро усвоят они себе и их чувства. Сожаление — это все, что еще оставалось греческой аристократии во времена Феогнида; но и само это сожаление должно было скоро исчезнуть.

Действительно, после Феогнида родовая знатность была только воспоминанием. Благородные семьи продолжали благочестиво сохранять домашний культ и память о предках, но это и все. Были еще люди, которым доставляло удовольствие считать своих предков, но над такими личностями уже смеялись. Сохранилось еще обыкновение делать надписи на некоторых могилах, что умерший был благородной семьи, но не произошло ни одной попытки восстановить рушившийся навсегда порядок. Исократ говорит вполне справедливо, что в его время знатные афинские семьи существовали только в своих гробницах.

Таким образом, древняя гражданская община преобразовалась постепенно. Вначале это был союз какой-нибудь сотни родоначальников; позже число граждан увеличилось, потому что младшие отрасли добились для себя равенства: еще позже освобожденные клиенты, плебеи, весь тот народ, который в течение веков оставался вне религиозной и политической ассоциации, иногда даже вне священной городской ограды, разрушил преграды, которые ему ставились, и проник в гражданскую общину, где занял скоро господствующее положение.

[с. 320]

2. История этого переворота в Афинах.

После свержения царской власти эвпатриды в течение четырех веков управляли Афинами. История хранит молчание об этом долгом периоде; известно только одно, что власть эвпатридов была ненавистна низшим классам, и что народ делал усилия, чтобы выйти из этого положения.

Около 612 года всеобщее очевидное недовольство и некоторые признаки, возвещавшие близость переворота, подействовали на честолюбие одного из эвпатридов, Килона, который возымел мысль разрушить владычество своей касты и сделаться народным тираном. Энергия архонтов помешала исполнению этого плана, но волнение продолжалось и после того. Напрасно эвпатриды прибегли ко всем религиозным средствам, имеющимся только у них в распоряжении. Напрасно говорили они, что боги разгневаны и что появляются призраки. Тщетно устроили они очищение города и народа от всех преступлений и воздвигли два алтаря — Насилию и Дерзости, чтобы умилостивить эти два божества, пагубное влияние которых взволновало умы. Все это ни к чему не послужило. Чувства ненависти нисколько не смягчились. С острова Крита призвали благочестивого Эпименида, таинственную личность, слывшую сыном богини, и поручили ему совершить ряд очистительных церемоний; в данном случае надеялись, поразив таким образом воображение народа, оживить религию и укрепить вследствие этого аристократию. Но это не произвело впечатления на народ; религия эвпатридов не имела более влияния на его душу, он продолжал упорно требовать реформ.

В течение еще шестнадцати лет против эвпатридов вели жестокую войну и суровые нетерпеливые жители гор и терпеливые, но упорные богатые жители приморских областей. Наконец, все, что было благоразумного во всех трех партиях, согласилось поручить Солону окончить эти распри и предупредить еще более крупные несчастия. Солон, по редкой [с. 321] и счастливой случайности принадлежал одновременно и к эвпатридам по своему происхождению, и к торговому классу по занятиям своей юности. В своих поэтических произведениях он является человеком вполне свободным от предрассудков своей касты; дух примирительный, вкус к роскоши и богатству, любовь к удовольствиям — все это делало его непохожим на эвпатридов, он принадлежал уже к новым Афинам.

Выше мы говорили, что Солон начал свою реформу освобождением земли от древнего владычества религии эвпатридов. Он разбил цепи клиентелы. Такой переворот в социальном строе повел за собою изменение и в строе политическом. Потребовалось, чтобы низшие классы имели с этого времени щит, по выражению самого Солона, для защиты своей недавно приобретенной свободы. Таким щитом являлись политические права.

Наши сведения о социальном строе, созданном Солоном, очень недостаточны, но кажется, по крайней мере, что с тех пор все афиняне стали участвовать в народных собраниях и что сенат был составлен не из одних только эвпатридов; кажется даже, что и архонты могли избираться вне древней жреческой касты. Такие важные нововведения разрушили все древние правила гражданской общины. Подача голосов, магистратура, жречество, управление обществом — все это отныне должно было делиться эвпатридами с людьми низшей касты. В новом общественном строе права по рождению ничего не значили, классы общества еще существовали, но они различались только по своему материальному богатству. С этого времени исчезает владычество эвпатридов. Эвпатрид не значит более ничего, если только он не был богат; он мог иметь вес в силу своего богатства, но не в силу своего происхождения. С этого времени поэт мог говорить: «В бедности благородный человек не значит ничего»; и публика в театре рукоплескала комической выходке актера: «Какого происхождения [с. 322] этот человек? — Богатого: нынче только богатые благородны».

Основанный таким образом порядок имел два рода врагов: эвпатридов, которые сожалели об утрате привилегий, и бедняков, которые продолжали страдать от неравенства.

Едва Солон успел закончить свое дело, как начались снова волнения. «Бедные явились, — говорит Плутарх, — ярыми врагами богатых». Новый образ правления был им, быть может, настолько же неприятен, как и правление эвпатридов. Сверх того, видя, что эвпатриды все еще могли быть и архонтами, и сенаторами, многие вообразили, что переворот не доведен до конца. Солон удержал республиканские формы правления, народ же все еще продолжал питать безотчетную злобу против них; в течение четырех столетий он не видел в республике ничего иного кроме владычества аристократии. По примеру многих греческих гражданских общин он захотел иметь тирана.

Пизистрат, эвпатрид по происхождению, преследуя свои личные честолюбивые цели, обещал бедным раздел земель и тем привлек их на свою сторону. В один прекрасный день он явился в народное собрание и, заявив, что он ранен, потребовал, чтобы ему дали стражу. Члены собрания из высших классов хотели ему отвечать и обличить его ложь, но «народ был готов вступить в рукопашную, чтобы поддержать Пизистрата; видя то, богатые разбежались в беспорядке». Таким образом, одним из первых актов недавно установленного народного собрания была помощь человеку, захотевшему сделаться владыкою отечества.

Впрочем, правление Пизистрата не помешало, по-видимому, дальнейшему развитию судеб афинской гражданской общины. Главным результатом этого правления было, наоборот, укрепление и обеспечение от реакции великой социальной реформы, которая только что совершилась.

Народ не проявлял никакого желания получить обратно [с. 323] свою свободу; дважды союз знати и богатых свергал Пизистрата, и дважды он снова овладевал властью. После него в Афинах владычествовал его старший сын. Понадобилось вмешательство спартанской военной силы в дела Аттики, чтобы прекратить господство этой семьи.

Афинская аристократия надеялась одну минуту воспользоваться падением Пизистратидов и вернуть себе снова все привилегии. Но она не только не успела в этом, но даже получила наиболее жестокий удар из всех тех, какие ей приходилось переносить. Некто Клисфен, происходивший из рода эвпатридов, но из семьи, которую этот класс презирал и не признавал, по-видимому, в течение уже трех поколений, нашел наиболее верное средство отнять у нее навсегда последний остаток ее могущества. Солон, изменив политический строй, оставил существовать всю древнюю религиозную организацию афинского общества. Народонаселение было разделено на двести или триста родов, на двенадцать фратрий и четыре трибы. В каждой из этих групп был, как и в предшествовавшую эпоху, свой наследственный культ, свой особый жрец из эвпатридов, свой особый глава, который отправлял тоже обязанности жреца. Все это были остатки прошедшего, которое исчезало с таким трудом, а вследствие этого продолжали существовать обычаи, традиции, правила, различия между людьми, господствовавшие при древнем социальном строе.

Упомянутые группы были установлены религией и в свою очередь поддерживали религию, т. е. в данном случае власть знатных семей. В каждой из этих групп было два класса людей: с одной стороны, эвпатриды, владевшие наследственно жречеством и властью, с другой стороны, люди, находившиеся в подчиненном положении; это не были теперь более ни слуги, ни клиенты, но религиозная власть эвпатридов держала их еще в своей зависимости. Напрасно закон Солона провозглашал, что все афиняне свободны. Древняя религия овладевала человеком при выходе его из народного собрания, где он свободно подавал свой голос, и говорила: «Ты [с. 324]культом связан с эвпатридом, ты обязан воздавать ему уважение, почтение и послушание; тебя освободил Солон, как члена гражданской общины, но, как член трибы, ты должен повиноваться эвпатриду; как член фратрии, ты имеешь своим главою опять-таки эвпатрида; даже в семье, в роде, где родились твои предки и откуда ты не можешь выйти, ты опять-таки находишь власть эвпатрида». Что было пользы в том, что политический закон сделал этого человека гражданином, если религия и обычаи продолжали делать его клиентом? Правда, что уже в течение нескольких поколений очень много людей находилось вне этих групп, одни потому, что они переселились сюда из чужой страны, другие потому, что они ушли из рода или трибы, чтобы стать свободными. Но эти люди страдали в другом отношении; находясь вдали от триб, они занимали положение нравственно более низкое сравнительно с другими людьми, и к их независимости примешивалось как бы нечто позорное.

Итак, после политической реформы Солона надо было совершить еще реформу в области религиозной. Клисфен исполнил эту задачу, заменив четыре древних религиозных трибы десятью новыми, которые разделялись на известное количество демов.

Эти трибы и демы по внешности были похожи на древние трибы и роды. В каждой из этих групп был свой культ, свой жрец, свой судья, свои собрания для совершения религиозных церемоний, свои собрания для обсуждения общих дел. Но новые группы отличались от древних в двух существенных отношениях: во-первых, все свободные люди в Афинах, даже те, которые не входили в состав древних триб или родов, вошли в разряды, установленные Клисфеном, — это было великое преобразование, давшее культ тем, у кого этого культа до тех пор не было, и вводившее в религиозную ассоциацию тех, кто раньше был исключен из всякой ассоциации. Во-вторых, распределение по трибам и демам было произведено не на основании происхождения, как прежде, а по месту жительства. [с. 325]Происхождение не играло тут никакой роли; все члены триб были равны, тут не было никаких привилегий. Культ, для отправления которого собирались все члены новой трибы или дема, не был более наследственным культом древней семьи; собрания не происходили более вокруг очага какого-нибудь эвпатрида. И чтила теперь триба или дем не древнего эвпатрида; у триб были теперь новые герои эпонимы, избранные среди людей древности, о которых в народе сохранилась добрая память; что же касается демов, то они приняли всюду одинаково богов-покровителей Зевса Оградохранителя и Аполлона. С этих пор не было более основания для наследственности жреческого сана в демах, подобно тому как он был наследственным в роде; точно также не было более основания и для того, чтобы жрецом был всегда эвпатрид. И в новых группах сан жреца и главы сделался выборным на годичный срок, и каждый член группы мог быть в свою очередь облечен этим саном.

Эта реформа окончательно ниспровергла аристократию эвпатридов. С этого момента уничтожилась религиозная каста, исчезли привилегии рождения и в религии, и в политике. Афинское общество окончательно преобразовалось.

Но это уничтожение древних триб, замененных трибами новыми, куда все люди имели доступ и где они все были равны, не есть явление исключительное одной только истории Афин. Та же самая перемена произошла в Киренах, в Сикионе, в Элиде, в Спарте и, вероятно, во многих других греческих гражданских общинах.

Из всех средств, могущих ослабить древнюю аристократию, Аристотель не видел более действительного, как следующее: «Если желают установить демократический образ правления, — говорит он, — то надо сделать то, что сделал Клисфен в Афинах: надо основать новые трибы и новые фратрии; наследственные жертвоприношения семей надо заменить такими жертвоприношениями, в которых все могут принимать участие, надо, насколько возможно, [с. 326] перемешать все отношения людей между собой, позаботившись о том, чтобы разрушить все прежние ассоциации».

Когда эта реформа закончилась во всех гражданских общинах, тогда можно сказать, что древняя форма общественной организации разрушена, и что с этого момента образуется новое социальное целое. Эта перемена в общественных группах, установленных древней наследственной религией и ею же провозглашенных ненарушимыми, означает собою конец религиозного режима гражданской общины.

3. История этого переворота в Риме.

Плебеи имели с давних пор большое значение в Риме. Положение Рима между латинами, сабинянами и этрусками обрекало его на вечные войны, а войны требовали многочисленного населения. Поэтому цари принимали и призывали всех иностранцев, не обращая внимания на их происхождение. Войны следовали беспрерывно одна за другой, а так как в людях была постоянная необходимость, то самым обыкновенным результатом победы являлось то, что у побежденного города брали его население и переводили в Рим. Какова же была участь тех, кого уводили вместе с добычей? Если среди них находились жреческие или патрицианские семьи, то патриции спешили присоединить их к себе; что же касается простого народа, то часть его входила в число клиентов знати или царя, а другая часть в состав плебеев.

В состав этого класса входили еще и другие элементы. В Рим, как город, удобный по своему положению для торговли, стекалась масса иностранцев, туда же сходились все недовольные из сабинской земли, Этрурии и Лациума и находили себе там прибежище. Все они входили в состав плебеев. Клиент, которому удалось уйти из рода, тоже становился плебеем; патриций, вступивший в неравный, недозволенный брак или совершивший один из тех проступков, которые влекли за собою лишение прав, попадал в [с. 327] низший класс. Все незаконнорожденные исключались религией из чистых семей и причислялись к плебеям.

Вследствие всех этих причин численность плебеев постоянно возрастала. Борьба, возгоревшаяся между патрициями и царями, усилила еще их значение. Царская власть и плебеи рано почувствовали, что у них общие враги. Цари поставили себе задачей избавиться от тех древних принципов управления, которые мешали им пользоваться своею властью. Стремлением плебеев было разрушить те старинные преграды, которые исключали их из религиозной и политической ассоциации. Образовалось безмолвное соглашение: цари покровительствовали плебеям, плебеи поддерживали царей.

Предания и свидетельства древних относят первые успехи плебеев к царствованию Сервия Туллия. Ненависть, какую сохранили патриции к этому царю, показывает достаточно ясно, какова была его политика. Его первой реформой было наделить плебеев землею, правда не на ager romanus, но на территориях, отнятых у неприятеля; тем не менее это было очень важное нововведение — даровать таким образом права собственности тем семьям, которые до тех пор могли обрабатывать только чужую землю.

Еще важнее было то, что Сервий издал законы для плебеев, которые их раньше никогда не имели. Эти законы относились по большей части к тем договорам, которые плебеи могли заключать с патрициями. Это было началом общего права для обоих классов, а для плебеев началом равенства.

Затем тот же царь установил новое деление в гражданской общине. Не разрушая трех древних триб, на которые делились по происхождению патрицианские семьи и их клиенты, он образовал четыре новых трибы, в которых все население было распределено по месту жительства. Мы видели уже подобную реформу в Афинах и говорили об ее последствиях; те же самые результаты получились и в Риме. Плебеи, не входившие в древние трибы, были приняты в состав новых триб. Эта масса, до тех пор вечно [с. 328] движущаяся, нечто вроде кочевого населения, не имевшая до тех пор никакой связи с гражданской общиной, получила с того времени свое определенное деление и свою правильную организацию. Образование этих триб, где были смешаны два класса, обозначает действительное вступление плебеев в гражданскую общину.

Каждая триба имела свой очаг и свои жертвоприношения; Сервий установил богов Ларов в каждом квартале города, в каждом сельском округе. Они были божествами тех, у кого их не было от рождения. Плебей праздновал религиозные праздники своего квартала и своего селения (compitalia, paganalia), точно так же, как праздновал патриций жертвоприношения своего рода или своей курии. У плебея явилась религия.

В то же время произошло важное изменение и в священной церемонии очищения. Народ не становился более в ряды по куриям, с исключением всех тех, кого курии не принимали в свою среду. Все свободные жители Рима, все те, кто входил в состав новых триб, присутствовали при этом священном акте. Здесь в первый раз собрались все люди без различия — патриции, клиенты, плебеи. Царь обошел вокруг это смешанное собрание с пением священных гимнов, гоня перед собою жертвенных животных. По окончании церемонии все присутствующие явились одинаково гражданами.