Управление гражданской общины. Царь.

1. Религиозная власть царя.

Не надо думать, будто гражданская община, при своем возникновении, обсуждала образ правления, который ей предстояло ввести у себя, рассматривала законы, вырабатывала учреждения. Нет, не таким путем складывались законы и устанавливались учреждения. Политические учреждения гражданской общины родились вместе с нею самой и в один и тот же день. Каждый член гражданской общины носил их [с. 189] в самом себе, потому что они коренились в зародыше в верованиях и религии каждого человека.

Религия требовала, чтобы очаг имел всегда своего верховного жреца; она не допускала разделения жреческой власти. И очаг имел своего верховного жреца в лице отца семьи; очаг курии имел своего куриона или фратриарха; у каждой трибы был тоже свой религиозный глава, которого афиняне называли царем трибы. Религия гражданской общины должна была тоже иметь своего верховного религиозного главу.

И жрец общественного очага носил имя царя. Иногда ему присваивались и другие наименования; так как он был прежде всего жрецом пританея, то греки называли его часто пританом; иногда они называли его архонтом. Под этими различными именами — царя, притана, архонта — мы должны видеть, главным образом, главу религиозного культа; он поддерживает очаг, он совершает жертвоприношения, произносит молитвы, распоряжается религиозными трапезами. Очевидно, что древние цари Италии и Греции были постольку же жрецами, поскольку и царями. У Аристотеля мы читаем: «Забота об общественных жертвоприношениях от лица гражданской общины принадлежит по религиозному обычаю не особым жрецам, но людям, получившим свой сан от очага, которых называют в одном месте — царями, в другом — пританами, а в третьем — архонтами. Так говорит Аристотель, человек, который лучше всего знал устройство греческих гражданских общин. Место это указывает совершенно определенно прежде всего на то, что приведенные выше три слова: царь, притан и архонт были долгое время синонимами; это до такой степени верно, что некий древний историк, Хорон Ламисакский, написав книгу о Лакедемонских царях, дал ей заглавие: «Архонты и пританы лакедемонян». Затем он еще доказывает, что лицо, называвшееся безразлично одним из этих трех имен или даже, быть может, всеми тремя зараз, было жрецом гражданской общины, и что культ общественного очага был источником его достоинства и власти.

[с. 190] Этот жреческий характер первобытной царской власти ясно указывается древними писателями. У Эсхила дочери Даная обращаются к царю Аргоса со следующими словами; «Ты верховный притан, и ты блюдешь очаг этой страны». У Эврипида Орест, убийца своей матери, говорит Менелаю: «Справедливо, чтобы я, сын Агамемнона, царствовал в Аргосе»; и Менелай ему отвечает: «В праве ли ты, убийца, касаться сосудов с водой очищения, нужных для жертвоприношении? В праве ли ты закалывать жертвы?»

Главной обязанностью царя было, следовательно, исполнение религиозных обрядов. Один древний царь Сикиона был свергнут потому, что осквернил свои руки убийством и вследствие этого не имел более права совершать жертвоприношения. Потеряв право быть жрецом, он не мог более сохранять свою царскую власть.

Гомер и Виргилий изображают нам царей, занятых постоянно исполнением священных церемоний. От Демосфена мы знаем, что древние цари Аттики лично совершали все жертвоприношения, которые предписывались религией гражданской общины, и Ксенофонт сообщает нам, что цари Спарты были религиозными вождями лакедемонян. Этрусские лукумоны были одновременно правителями, военачальниками и верховными жрецами.

Совершенно такое же положение занимали и римские цари. Предание изображает их всегда жрецами. Первым царем был Ромул, «сведущий в науке гаданий», и он основал город по всем правилам религиозных обрядов. Вторым царем был Нума: «он исполнял, — говорит Тит Ливий, — большую часть жреческих обязанностей, но он предвидел, что его преемники, занятые часто ведением войн, не будут в состоянии соблюдать священные жертвоприношения, и потому учредил должности жрецов-фламинов, которые заменяли бы царей в случае их отсутствия из Рима. Таким образом, римское священство всецело вытекало из первобытной царской власти.

[с. 191] Эти цари-жрецы возводились на царство с религиозными обрядами. Новый царь, приведенный на вершину Капитолийского холма, садился на каменное седалище лицом к югу. По левую его сторону садился авгур с головой, покрытой священными повязками, держа в руке свой авгурский жезл. Он мысленно проводил на небе некоторые черты, произносил молитву и, положив руку на голову царя, молил богов указать ему знамением, что этот вождь народа им угоден. Затем, как только молния или полет птиц обнаруживали одобрение богов, — новый царь вступал в обладание своей властью. Тит Ливий описывает обряд, совершенный при воцарении Нумы: Дионисий утверждает, что подобные обряды имели место при воцарении каждого нового царя, а позже при возведении в консульское достоинство, и прибавляет, что они совершались еще и в его время. Подобный обычай имел свое основание: так как царь должен был стать высшим религиозной главою, и от его молитв и жертвоприношений должно было зависеть благополучие всей гражданской общины, то, понятно, что община имела право удостовериться предварительно, угоден ли этот царь богам.

Древние не сообщают нам, каким образом возводились в свой сан спартанские цари, но, во всяком случае, они говорят нам, что при этом совершались религиозные церемонии. И даже по тем старинным обычаям, которые продолжали существовать до конца истории Спарты, видно, что гражданская община желала быть вполне уверена, что ее цари угодны богам. Ради этого она сама вопрошала богов, прося у них «знамения», σημεῖον. Вот каково было это знамение по сообщению Плутарха: «Каждые девять лет эфоры выбирали очень светлую, но не лунную ночь и садились в глубоком молчании, устремив глаза к небу. Если они видели звезду, пролетавшую с одного края до другого, то это указывало, что их цари виновны в каком-нибудь грехе против богов. И тогда они отрешали их от царствования до тех пор, пока Дельфийский оракул не снимал с них этой опалы».

[с. 192] Подобно тому, как в семье власть была нераздельна со священством, и отец, в качестве главы домашнего культа, был в то же время судьею и властелином, так же и верховный жрец гражданской общины был политическим ее главою. Алтарь, по выражению Аристотеля, дал ему сан и достоинство. Это смешение священства и политической власти не должно отнюдь удивлять нас. Мы находим его при начале почти всех обществ; быть может, это потому, что в эпоху младенчества народов только одна религия могла внушить им к себе повиновение; или же в самой нашей природе лежит потребность не подчиняться никогда иной власти кроме власти нравственной идеи.

Мы говорили уже, насколько религия гражданской общины вмешивалась во все проявления жизни. Человек чувствовал ежеминутно свою зависимость от богов и, следовательно, от жреца, который стоял посредником между ним и богами. Жрец этот заботился о священном огне, и его ежедневный культ, как говорит Пиндар, спасал каждый день гражданскую общину. Он знал священные формулы молитв, которым боги не могли противиться, и в минуту битвы он же закалывал жертву и призывал на войско покровительство богов. Совершенно естественно, что человек с такою властью принимается и признается главою. Из того, что религия вмешивалась в управление, правосудие и войну, следовало с полною необходимостью, что жрец был одновременно правителем, судьей и военачальником. «Спартанские цари, — говорит Аристотель, — имеют троякую сферу деятельности: они совершают жертвоприношения, предводительствуют на войне и отправляют правосудие». Дионисий Галикарнасский говорит в тех же выражениях по поводу римских царей.

Основные законы такого монархического строя были очень просты, и незачем было их долго выискивать; они вытекали прямо из правил самого культа. Основатель, поставивший священный очаг, был естественно первым жрецом. Наследование было в начале неизменным правилом для передачи культа; был ли это семейный очаг или очаг гражданской [с. 193] общины, религия одинаково требовала, чтобы забота о нем переходила от отца к сыну. Жреческое достоинство было, таким образом, наследственным, а вместе с ним и власть.

Одна очень известная черта истории Греции указывает с поразительной ясностью, что царская власть и достоинство принадлежали вначале тому, кто воздвигал очаг гражданской общины. Известно, что население ионийских колоний не состояло из афинян; это была пестрая смесь пелазгов, эолян, абантов и кадмейцев. Тем не менее, очаги новых гражданских общин были поставлены все членами религиозной семьи Кодра. Отсюда произошло, что эти поселенцы вместо того, чтобы иметь вождей из членов своего племени: пелазги — пелазга, абанты — абанта и эолийцы — эолийца, передали царское достоинство во всех своих двенадцати городах Кодридам.

Безусловно, не силой приобрели эти лица свою власть, так как они были почти единственные афиняне среди этих многочисленных и разнообразных поселенцев. Но вследствие того, что они воздвигли очаги гражданских общин, им же принадлежало право и поддерживать их. Царская власть и достоинство были уступлены им без всякого спора и остались наследственными в их семье. Батт основал Кирену в Африке: Баттиады долго владели там царским саном. Протис основал Марсель: Протиады были наследственными жрецами от отца к сыну и пользовались там большими преимуществами.

Следовательно, не физическая сила создавала вождей и царей древних гражданских общин; и потому было бы совершенно неправильно говорить, будто первый, ставший царем, был счастливый воин. Власть проистекала, как это совершенно определенно говорит Аристотель, из культа очага. Религия создала царя гражданской общины так же, как она создала главу семьи в доме. Верование бесспорное и безусловно повелительное говорило, что наследственный жрец очага есть хранитель святынь и страж богов. Как [с. 194]можно было колебаться в вопросе о повиновения подобному человеку? Царь был священной личностью; βασιλεῖς ἱεροί, говорит Пиндар. В нем видели хотя не совсем Бога, но тем не менее «человека наиболее могущественного, чтобы успокоить гнев богов», человека, без помощи которого ни одна молитва не имела силы, ни одна жертва не могла быть принята богами.

Эта царская власть, наполовину религиозная и наполовину политическая, установилась во всех городах, с самого их возникновения, без усилий со стороны царей, без сопротивления со стороны подданных. Мы не видим при начале древних обществ тех колебаний и той борьбы, которая знаменует собою происхождение современных обществ. Известно, сколько потребовалось времени после падения Римской Империи, чтобы найти, наконец, порядок и нормы правильного общежития. Европа видела, как в течение целых веков боролись между собою совершенно противоположные принципы за власть над народами, а народы отвергали подчас всякую общественную организацию.

Подобного зрелища мы не видим ни в древней Греции, ни в древней Италии; их история не начинается со столкновений, а перевороты являются лишь в конце ее. Общество складывалось у этих народов в течение долгого времени, медленно, постепенно переходя от семьи к трибе и от трибы к гражданской общине — без потрясений, без борьбы. Царская власть установилась совершенно естественно: сначала в семье, а затем, позже, в гражданской общине. Она не была придумана честолюбием нескольких лиц, она родилась из необходимости, которая была всем очевидна. И власть эта, в течение многих и долгих веков, была вполне мирная, она была окружена почетом, пользовалась повиновением. Цари не нуждались во внешней силе, у них не было в распоряжении ни армии, ни финансов; но власть их, поддерживаемая верованиями, царившими над душой их народа, была свята и неприкосновенна.

Позже царская власть была уничтожена во всех [с. 195] городах переворотом, о котором мы будем говорить в другом месте. Но падая, она не оставила в сердце людей никакой ненависти по себе; ее никогда не коснулось то презрение, смешанное со злобой, которое бывает обыкновенно уделом низверженного величия. Хотя царская власть и пала, но к памяти ее у людей остались любовь и уважение. В Греции мы встречаем даже нечто совсем необычное в истории: в городах, где не угас еще царский род, он не только не изгонялся, но даже те самые люди, которые лишили его власти, продолжали воздавать ему почести. В Эфесе, в Марсели, в Кирене царский род, лишенный своей власти, продолжал жить, окруженный почетом у народа, и даже сохранял за собою титул и внешние знаки царского достоинства.

Народы установили республиканский образ правления, но имя царя не сделалось от этого оскорбительной кличкой; оно «осталось почетным названием. Говорят обыкновенно, что слово это вызывало презрение и ненависть; странное заблуждение! Римляне применяли его к богам в своих молитвах. И если узурпаторы не смели никогда присвоить себе этого титула, то не потому, что он возбуждал ненависть, а потому, что он был священен.

В Греции множество раз восстановлялась в городах монархия, но новые монархи никогда не считали себя вправе называться царями, и они довольствовались названием тиранов. Не те или иные нравственные качества правителя создавали различие между этими двумя словами, не то, чтобы доброму государю присваивался титул царя, а злого называли бы тираном: религия, главным образом, вносила различие между тем и другим наименованием. Первобытные цари исполняли обязанности жрецов и власть свою получали от очага; тираны позднейшей эпохи были только политическими вождями государства и обязаны были своею властью только силе или избранию.

Глава X

Магистрат.

Соединение политической власти и обязанностей жреца в одном и том же лице не прекратилось с уничтожением царской власти. Переворот, установивший республиканский образ правления, не разделил обязанностей, смешение которых считалось вполне естественным и было в то время основным законом человеческого общежития. Лицо, заменившее царя, было, как и он, жрецом и в то же самое время политическим главою.

Иногда такое избираемое ежегодно лицо продолжало носить священный титул царя. В некоторых местах сохраненное за ним имя притана указывало на его главнейшие обязанности. В других городах преобладало звание архонта. В Фивах, например, первое должностное лицо называлось этим именем; на то, что Плутарх сообщает нам об его обязанностях, указывает, что они мало чем отличались от обязанностей жреца. Этот архонт обязан был во все время исполнения своей должности носить на голове венок, как подобало жрецу; религия запрещала ему отпускать волосы и носить при себе что-либо железное; такого рода предписание сближает его несколько с римскими фламинами. Город Платея имел тоже архонта, и религия этой гражданской общины повелевала, чтобы он во все время исполнения своих обязанностей носил белое одеяние, т. е. одеяние священного цвета.

Афинские архонты в день своего вступления в должность всходили в Акрополь с миртовым венком на голове и там приносили жертву божеству города. И они должны были также носить на голове, по обычаю, во все время отправления своих обязанностей венок из листьев. А достоверно известно, что венок, который сделался с течением времени и остался навсегда эмблемою власти, был в то время только религиозною эмблемою, лишь внешним знаком, [с. 197] сопровождавшим молитву и жертвоприношение. Среди этих девяти архонтов — тот, которого называли царем, был по преимуществу религиозным главою; но и у каждого из его товарищей были свои религиозные обязанности, свои жертвоприношения, которые он должен был совершать богам.

У греков было общее выражение, которым они обозначали должностных лиц гражданской общины; они говорили οἱ ἐν τέλει, что буквально означает: те, которые должны совершать жертвоприношения богам; это древнее выражение указывает на первоначальное понятие о должностных лицах. Пиндар говорит о них, что приносимыми жертвами они обеспечивают благосостояние гражданской общины.

В Риме первым делом вновь избранного консула было принесение жертвы на форуме. На городскую площадь пригоняли жертвенных животных; после того, как верховный жрец объявлял их годными для принесения в жертву, консул собственноручно закалывал их, в то время как глашатай призывал народ к благоговейному молчанию, и флейтщик играл священную мелодию. Несколько дней спустя консул отправлялся в Лавиниум, откуда вышли римские пенаты, и там приносил еще несколько жертв.

Если рассмотреть несколько внимательнее характер магистрата у древних, то видно будет, как мало он похож на руководителей государств в современных обществах. Священнослужение, отправление правосудия, начальствование над войском — все эти обязанности соединялись в одном лице. Он — представитель гражданской общины, которая есть, по крайней мере, настолько же религиозный союз, как и политический; в его руках птицегадания, обряды, молитвы, покровительство богов. Консул есть нечто большее, чем просто человек: он посредник между человеком и божеством; с его судьбой связана судьба общества; он как бы гений-покровитель гражданской общины. Смерть консула — несчастие для республики. Когда консул Клавдий Нерон покидает свое войско и стремительно мчится на помощь своему товарищу, то Тит Ливий рассказывает нам, в какой [с. 198] страшной тревоге находится весь Рим, как он беспокоится об участи войска, потому что лишенная своего военачальника армия была в то же время лишена и небесного покровительства; вместе с консулом ее покинули ауспиции, т. е. религия богов.

Другие гражданские должности Рима, которые как бы постепенно выделились из консульских обязанностей, соединяли в себе, подобно консульству, жреческие и политические обязанности. Цензор в известные дни, с венком на голове, приносил жертву от лица гражданской общины и собственноручно закалывал жертвенное животное. Преторы, курильные здилы распоряжались религиозными празднествами. Не было ни одной общественной должности, с которой не была бы соединена какая-нибудь религиозная обязанность, ибо, по мысли древних, всякая власть должна быть хоть отчасти религиозной. Одни только плебейские трибуны не приносили никаких жертв, но их зато и не считали настоящими членами магистратуры. Мы увидим далее, что власть их была совершенно особого рода.

Священный характер, присущий должностному лицу, особенно ясно сказывался в способе его избрания. В глазах древних одобрение людьми и избрание ими было еще недостаточно для утверждения главы гражданской общины. Пока существовала первобытная царская власть, казалось вполне естественным, чтобы глава общины указывался самим рождением в силу того религиозного закона, который повелевал, чтобы сын наследовал отцу во всем его священстве. Рождение, по-видимому, открывало достаточно ясно волю богов. Когда социальные перевороты уничтожили повсюду царскую власть, то люди, по-видимому, изыскивали такой способ избрания, который, заменив собою рождение, был бы угоден богам. Афиняне, как и многие другие греческие народы, не нашли лучшего способа, как жребий. Очень важно составить себе правильное понятие об этом приеме, за который падало столько обвинений на афинскую демократию, и для этого нужно вникнуть в строй мыслей древних. Для них жребий не был [с. 199] простой случайностью, он был откровением божественной воли. Подобно тому, как к жребию прибегали в храмах, чтобы выведать небесные тайны, точно так же обращались к нему и для выбора должностных лиц.

Все были убеждены в том, что боги указывают на достойнейшего, давая выпасть жребию на его имя. Платон поясняет эту мысль древних, говоря: «Про человека, которого жребий указал, мы скажем, что он угоден богам, и найдем вполне справедливым, что он управляет. Относительно всех должностей, которые касаются священных предметов, предоставляя божеству выбор лиц ему угодных, мы полагаемся на жребий». И гражданская община также верила, что она получает своих должностных лиц из рук божества.

По существу, лишь в различных формах то же самое происходило и в Риме. Назначение консула не должно было исходить от людей. Воля или произвол народа не были той силой, которая могла создать избрание должностного лица. Вот каким образом избирались консулы: должностное лицо, исправляющее свои обязанности, т. е. человек, облеченный уже священным характером и могущий по предзнаменованиям угадывать волю богов, указывал среди присутственных дней тот, в который должно было последовать назначение консула. В ночь, накануне этого дня, он бодрствовал и проводил ее под открытым небом, наблюдая знамения, посылаемые богами в то время, когда он произносил мысленно имена кандидатов. Если предзнаменования были благоприятны, это значило, что кандидаты угодны богам. На другой день народ собирался на Марсовом поле, и то самое лицо, которое в ночь вопрошало богов, руководило теперь собранием. Оно произносило громким голосом имена кандидатов, относительно которых ему даны были знамения. Если среди лиц, домогавшихся консульства, был кто-либо, для кого предзнаменования были неблагоприятны, то председатель опускал его имя. Народ голосовал только за тех, чьи имена были названы. Если председатель называл только двух [с. 200] кандидатов, то народ голосовал по необходимости за них; если трех, — то предоставлялся между ними выбор. Но народное собрание никогда и ни в каком случае не имело права подавать свой голос за лиц, не указанных председателем, потому что лишь для названных им были посланы богами благоприятные знамения, лишь за ними было обеспечено согласие богов.

Этот способ избрания, тщательно соблюдавшийся в первые времена республики, объясняет некоторые черты римской истории, кажущиеся на первый взгляд странными. Мы видели, например, довольно часто, что народ хочет почти единогласно возвести в консульское достоинство каких-нибудь двух лиц и все-таки не может этого сделать; причина та, что относительно их председатель или совсем не получил никаких предзнаменований, или предзнаменования были неблагоприятны. Иногда же, наоборот, мы видим, что народ назначает консулами двух ему ненавистных людей; это потому, что председатель назвал только эти два имени. Приходилось подавать голоса обязательно за них, так как голосование не выражалось только словами «да» или «нет», но на избирательной дощечке нужно было писать имена кандидатов; вписывать же не разрешалось никого иного, кроме лиц, названных председателем. Народ, которому предлагали ненавистных кандидатов, мог, понятно, выразить свой гнев, удалившись, не подавая голоса, но в ограде всегда оставалось достаточное количество граждан, чтобы произвести выборы.

Поэтому видно, насколько велика была власть председателя комиций, и нас не удивляет более обычное выражение creat consules, которое прилагалось не к народу, но к председателю комиций. О нем, действительно, скорее, чем о народе, можно было сказать, что он создает консулов, потому что он именно открывал волю богов. И если он сам и не создавал консулов, то, по меньшей мере, боги делали это через его посредство. Власть народа не шла далее [с. 201] утверждения этого выбора или, самое большее, далее выбора из трех или четырех кандидатов.

Этот способ выборов был, вне всякого сомнения, очень выгоден для римской аристократии, но было бы неправильно видеть в нем лишь одну изобретенную хитрость. Подобная хитрость была немыслима в века, когда народ верил в свою религию. С политической точки зрения — она была не нужна в первые времена республики, так как патриции и без того имели большинство голосов на выборах. Она могла даже обратиться против них самих, облекая одно лицо столь сильною властью. Единственное объяснение, которое можно дать этому обычаю или, вернее, этому обряду избрания, состоит в том, что все верили совершенно искренно в то, что выбор должностного лица принадлежит не людям, но богам. Человек, которому предстояло распоряжаться религией и судьбою гражданской общины, должен быть указан свыше.

Первое правило для избрания должностного лица было, по словам Цицерона, «чтобы он был назначен согласно обрядам». Если, несколько месяцев спустя, сенату доносили, что некоторые обряды были упущены или плохо исполнены, то он приказывал консулам сложить с себя звание, и они повиновались. Примеры очень многочисленны; и если по отношению двух или трех из них позволительно думать, что сенат рад был избавиться от неспособного или злонамеренного консула, то по большей части в его решениях нельзя видеть других причин кроме религиозных опасений.

Правда, когда жребий в Афинах или ауспиции в Риме указывали на архонта или на консула, то происходило еще нечто вроде испытания достоинств вновь избранного. Но самое это испытание показывает нам, чего требовала гражданская община от своих должностных лиц: она не искала человека наиболее храброго на войне или наиболее способного или справедливого во время мира, но человека наиболее любимого богами. Действительно, афинский сенат спрашивал у вновь избранного, имеет ли он домашнего бога, состоит ли он членом фратрии, есть ли у него [с. 202] семейная могила и исполняет ли он свои обязанности по отношению к усопшим. Зачем эти вопросы? Затем, что человек, не имевший семейного культа, не мог принимать участия и в культе народном и не был правоспособен совершать жертвоприношения от лица гражданской общины. Тот, кто относился с небрежением к своим умершим, подвергался их грозному гневу, и невидимые враги преследовали его. А потому со стороны гражданской общины было бы дерзостью вверить такому человеку свою судьбу. Она требовала еще, чтобы новое должностное лицо происходило, по выражению Платона, «из незапятнанной семьи». Поэтому, если кто-нибудь из его предков был виновен в проступке, оскорбившем религию, его домашний очаг был навеки осквернен, и все потомки навеки ненавистны богам. Таковы были главные вопросы, предлагавшиеся тому, кто должен был избираться на общественную должность. Ни его характер, ни его умственные качества никого, по-видимому, не интересовали: старались убедиться главным образом лишь в том, способен ли он исполнять обязанности жреца, и не пострадает ли религия гражданской общины в его руках.

Такого рода испытания были, кажется, в обычае и в Риме. Правда, у нас нет никаких сведений о том, какие именно вопросы предлагались консулу, но тем не менее мы знаем, что такого рода испытания совершал верховный жрец, и имеем полное право предположить, что оно касалось только религиозной правоспособности нового кандидата.

Глава X

Магистрат.

Соединение политической власти и обязанностей жреца в одном и том же лице не прекратилось с уничтожением царской власти. Переворот, установивший республиканский образ правления, не разделил обязанностей, смешение которых считалось вполне естественным и было в то время основным законом человеческого общежития. Лицо, заменившее царя, было, как и он, жрецом и в то же самое время политическим главою.

Иногда такое избираемое ежегодно лицо продолжало носить священный титул царя. В некоторых местах сохраненное за ним имя притана указывало на его главнейшие обязанности. В других городах преобладало звание архонта. В Фивах, например, первое должностное лицо называлось этим именем; на то, что Плутарх сообщает нам об его обязанностях, указывает, что они мало чем отличались от обязанностей жреца. Этот архонт обязан был во все время исполнения своей должности носить на голове венок, как подобало жрецу; религия запрещала ему отпускать волосы и носить при себе что-либо железное; такого рода предписание сближает его несколько с римскими фламинами. Город Платея имел тоже архонта, и религия этой гражданской общины повелевала, чтобы он во все время исполнения своих обязанностей носил белое одеяние, т. е. одеяние священного цвета.

Афинские архонты в день своего вступления в должность всходили в Акрополь с миртовым венком на голове и там приносили жертву божеству города. И они должны были также носить на голове, по обычаю, во все время отправления своих обязанностей венок из листьев. А достоверно известно, что венок, который сделался с течением времени и остался навсегда эмблемою власти, был в то время только религиозною эмблемою, лишь внешним знаком, [с. 197] сопровождавшим молитву и жертвоприношение. Среди этих девяти архонтов — тот, которого называли царем, был по преимуществу религиозным главою; но и у каждого из его товарищей были свои религиозные обязанности, свои жертвоприношения, которые он должен был совершать богам.

У греков было общее выражение, которым они обозначали должностных лиц гражданской общины; они говорили οἱ ἐν τέλει, что буквально означает: те, которые должны совершать жертвоприношения богам; это древнее выражение указывает на первоначальное понятие о должностных лицах. Пиндар говорит о них, что приносимыми жертвами они обеспечивают благосостояние гражданской общины.

В Риме первым делом вновь избранного консула было принесение жертвы на форуме. На городскую площадь пригоняли жертвенных животных; после того, как верховный жрец объявлял их годными для принесения в жертву, консул собственноручно закалывал их, в то время как глашатай призывал народ к благоговейному молчанию, и флейтщик играл священную мелодию. Несколько дней спустя консул отправлялся в Лавиниум, откуда вышли римские пенаты, и там приносил еще несколько жертв.

Если рассмотреть несколько внимательнее характер магистрата у древних, то видно будет, как мало он похож на руководителей государств в современных обществах. Священнослужение, отправление правосудия, начальствование над войском — все эти обязанности соединялись в одном лице. Он — представитель гражданской общины, которая есть, по крайней мере, настолько же религиозный союз, как и политический; в его руках птицегадания, обряды, молитвы, покровительство богов. Консул есть нечто большее, чем просто человек: он посредник между человеком и божеством; с его судьбой связана судьба общества; он как бы гений-покровитель гражданской общины. Смерть консула — несчастие для республики. Когда консул Клавдий Нерон покидает свое войско и стремительно мчится на помощь своему товарищу, то Тит Ливий рассказывает нам, в какой [с. 198] страшной тревоге находится весь Рим, как он беспокоится об участи войска, потому что лишенная своего военачальника армия была в то же время лишена и небесного покровительства; вместе с консулом ее покинули ауспиции, т. е. религия богов.

Другие гражданские должности Рима, которые как бы постепенно выделились из консульских обязанностей, соединяли в себе, подобно консульству, жреческие и политические обязанности. Цензор в известные дни, с венком на голове, приносил жертву от лица гражданской общины и собственноручно закалывал жертвенное животное. Преторы, курильные здилы распоряжались религиозными празднествами. Не было ни одной общественной должности, с которой не была бы соединена какая-нибудь религиозная обязанность, ибо, по мысли древних, всякая власть должна быть хоть отчасти религиозной. Одни только плебейские трибуны не приносили никаких жертв, но их зато и не считали настоящими членами магистратуры. Мы увидим далее, что власть их была совершенно особого рода.

Священный характер, присущий должностному лицу, особенно ясно сказывался в способе его избрания. В глазах древних одобрение людьми и избрание ими было еще недостаточно для утверждения главы гражданской общины. Пока существовала первобытная царская власть, казалось вполне естественным, чтобы глава общины указывался самим рождением в силу того религиозного закона, который повелевал, чтобы сын наследовал отцу во всем его священстве. Рождение, по-видимому, открывало достаточно ясно волю богов. Когда социальные перевороты уничтожили повсюду царскую власть, то люди, по-видимому, изыскивали такой способ избрания, который, заменив собою рождение, был бы угоден богам. Афиняне, как и многие другие греческие народы, не нашли лучшего способа, как жребий. Очень важно составить себе правильное понятие об этом приеме, за который падало столько обвинений на афинскую демократию, и для этого нужно вникнуть в строй мыслей древних. Для них жребий не был [с. 199] простой случайностью, он был откровением божественной воли. Подобно тому, как к жребию прибегали в храмах, чтобы выведать небесные тайны, точно так же обращались к нему и для выбора должностных лиц.

Все были убеждены в том, что боги указывают на достойнейшего, давая выпасть жребию на его имя. Платон поясняет эту мысль древних, говоря: «Про человека, которого жребий указал, мы скажем, что он угоден богам, и найдем вполне справедливым, что он управляет. Относительно всех должностей, которые касаются священных предметов, предоставляя божеству выбор лиц ему угодных, мы полагаемся на жребий». И гражданская община также верила, что она получает своих должностных лиц из рук божества.

По существу, лишь в различных формах то же самое происходило и в Риме. Назначение консула не должно было исходить от людей. Воля или произвол народа не были той силой, которая могла создать избрание должностного лица. Вот каким образом избирались консулы: должностное лицо, исправляющее свои обязанности, т. е. человек, облеченный уже священным характером и могущий по предзнаменованиям угадывать волю богов, указывал среди присутственных дней тот, в который должно было последовать назначение консула. В ночь, накануне этого дня, он бодрствовал и проводил ее под открытым небом, наблюдая знамения, посылаемые богами в то время, когда он произносил мысленно имена кандидатов. Если предзнаменования были благоприятны, это значило, что кандидаты угодны богам. На другой день народ собирался на Марсовом поле, и то самое лицо, которое в ночь вопрошало богов, руководило теперь собранием. Оно произносило громким голосом имена кандидатов, относительно которых ему даны были знамения. Если среди лиц, домогавшихся консульства, был кто-либо, для кого предзнаменования были неблагоприятны, то председатель опускал его имя. Народ голосовал только за тех, чьи имена были названы. Если председатель называл только двух [с. 200] кандидатов, то народ голосовал по необходимости за них; если трех, — то предоставлялся между ними выбор. Но народное собрание никогда и ни в каком случае не имело права подавать свой голос за лиц, не указанных председателем, потому что лишь для названных им были посланы богами благоприятные знамения, лишь за ними было обеспечено согласие богов.

Этот способ избрания, тщательно соблюдавшийся в первые времена республики, объясняет некоторые черты римской истории, кажущиеся на первый взгляд странными. Мы видели, например, довольно часто, что народ хочет почти единогласно возвести в консульское достоинство каких-нибудь двух лиц и все-таки не может этого сделать; причина та, что относительно их председатель или совсем не получил никаких предзнаменований, или предзнаменования были неблагоприятны. Иногда же, наоборот, мы видим, что народ назначает консулами двух ему ненавистных людей; это потому, что председатель назвал только эти два имени. Приходилось подавать голоса обязательно за них, так как голосование не выражалось только словами «да» или «нет», но на избирательной дощечке нужно было писать имена кандидатов; вписывать же не разрешалось никого иного, кроме лиц, названных председателем. Народ, которому предлагали ненавистных кандидатов, мог, понятно, выразить свой гнев, удалившись, не подавая голоса, но в ограде всегда оставалось достаточное количество граждан, чтобы произвести выборы.