Изнанка модерна и знаки будущего

 

Наш прогноз состоит в том, что нынешняя ползучая архаизация и варваризация, агентами которой выступают представители выродившегося авангарда, в скором времени сменится взрывом — попыткой цивилизационного переворота, которую предпримут авангардисты, чувствующие что прежние цивилизованные нормы для них нестерпимо стеснительны.

Судя по всему цивилизацию ждет еще невиданная в истории глобальная провокация: жертв новейшей узурпации (криминальных приватизаций и ростовщичества, социальных и геополитических огораживаний, лишающих целые народы доступа к ресурсам и развитию) станут провоцировать на бунт, с тем чтобы, подавив его, получить полноценную диктатуру, позволяющую авангарду не церемониться в отношениях с национальной и мировой периферией. Эта модель грядущего мирового сценария сегодня апробируется в России.

Новый либеральный авангард, посаженный во власть в России с подачи победителей в "холодной войне", на удивление быстро промотал капитал демократической идеологии. Если для дискредитации коммунизма в России понадобилось 70 лет, то для дискредитации либерализма хватило и 7. Деятели либерального авангарда чрезвычайно быстро из демагогов либерализма превратились в открытых узурпаторов-насильников, не скрывающих презрения и ненависти к "этому народу". Но известный закон социальной организации гласит: там, где иссяк потенциал убеждения, в права вступает принуждение.

Чем меньше шансов у нашего либерального авангарда победить на предстоящих в 2000 году выборах, тем выше его заинтересованность в использовании прямого насилия и террора. Но по опыту большевизма наши современные западники знают: ту безраздельную, "опирающуюся не на закон, а прямо и непосредственно на насилие" (Ленин) власть, которую им сегодня необходимо заполучить, невозможно установить в нормальной цивилизованной атмосфере. Такая власть устанавливается лишь в атмосфере всеобщего страха, ненависти и провокаций, куется в горниле люциферовых страстей.

Стоит, следовательно, задача создать такую атмосферу, вызвать соответствующие страсти. Технология создания беспредельной власти, если она прямо не вырастает из живых монархических традиций, требует спровоцированной гражданской войны. Современные "железные диктатуры", лишенные естественных социокультурных оснований, куются только в атмосфере гражданской войны, и если либеральный авангард чувствует, что без "железной диктатуры" ему не продержаться, он станет всеми силами подстрекать к такой войне.

Это прямо подтверждает стилистика его поведения. Демагогический стиль выспренних лозунгов, демонстративных (хотя бы и ничтожных по существу) уступок другой стороне, готовность к компромиссам сегодня явно сменяется демонстративно-вызывающей наглостью в духе лозунга "победитель получает все". Это можно себе позволить лишь при условии, что гражданской войны ждут, что к ней уже подготовились и уверены в своей победе.

Словом, нашим неистовым критикам коммунистического тоталитаризма не терпится заполучить его главный приз — семидесятилетний (по меньшей мере) режим однопартийной диктатуры. Поэтому-то вместо уважительного диалога с оппозицией ее начинают шельмовать прямо-таки с большевистским неистовством. Опасная ирония истории состоит в том, что коммунистической партии в России, по-видимому, на себе предстоит испытать тяжесть тех самых предельно жестких технологий подавления оппозиции, которые она некогда сама изобрела и использовала в атмосфере развязанной гражданской войны.

Не следует думать, что тоталитаризм — имманентный продукт определенных идеологий. Скорее он является результатом стратегий партии меньшинства в условиях, когда она не готова отдавать власть, несмотря на недвусмысленный вердикт избирателей. Большевики стали тоталитарной партией, когда проиграли выборы в Учредительное собрание. Наши либералы становятся тоталитарной партией в предчувствии неминуемого поражения на выборах, которое пресловутый авангард вполне заслужил своими злосчастными реформами, настоящее имя которым — национальная катастрофа.

Здесь обнаруживается парадоксальная легкость превращения партии демократов в партию диктаторов. Демократическая стратегия состоит в том, чтобы снискать доверие и любовь избирателей. Партия, которая решила, что ей это уже не по силам, тотчас же приступает к другой стратегии: разжиганию всеобщей подозрительности и ненависти. В этом смысле время позднего модерна летит с ураганной скоростью: еще в 1996 году правящие демократы использовали демократическую стратегию завоевания любви — сегодня они преступили к диктаторской стратегии разжигания ненависти.

Первая стратегия положительна по содержанию: она состоит в наращивании собственного электорального потенциала. Вторая — отрицательна: суть ее состоит в разрушении электорального потенциала противника, которого погружают в атмосферу политических провокаций и стремятся еще до выборов вывести из игры, поставить под запрет. Именно этот метод применяется в отношении самого опасного политического соперника — КПРФ.

Но нам не следует думать, что мы здесь имеем дело с какой-то экзотической национальной чертой, с рецидивами тоталитарного мышления. Если бы это было так, то естественно было бы ожидать, что к подобным рецидивам особую склонность проявит КПРФ как наследница старой КПСС. На деле мы видим нечто прямо противоположное: сегодня коммунисты прямо заинтересованы в честных демократических выборах, тогда как власть предержащие демократы — в их отмене под любым предлогом. Следовательно, тоталитаризм — не столько продукт идейного и культурного наследия, расставание с которым является формационным, то есть исторически окончательным достижением демократической Современности, сколько система технологий, способная подкупить своей эффективностью не одних только коммунистов и фашистов.

Наш прогноз состоит в том, что мир находится накануне нового тоталитаризма, носителем которого на этот раз явится новый либеральный авангард, на глазах превращающийся в партию привилегированного меньшинства, разочаровавшуюся в большинстве, в его способности приобщиться к универсалиям демократии и рынка. Но универсалии, к которым большинство не может приобщиться, теряют характер универсалий, становясь эзотерическими ценностями (немногих, слишком немногих).

Превращение идеологии прогресса в эзотерику самоизолирующегося авангарда, вынужденного от открытой демократической политики переходить к тактикам сговора, интриг, провокаций и насилия,— вот, пожалуй, главная из всех политических метаморфоз нашей переходной эпохи.

Сегодня мировой либеральный авангард, представленный победителями в "холодной войне", не менее быстро растерял свой пропагандистско-идеологический капитал, чем наши демократы внутри страны. Буквально на протяжении трех-четырех лет он явил миру столь откровенную бесцеремонность, столь аморальные двойные стандарты, замашки монополизма и гегемонизма, что завоевание мира мирным демократическим путем (а то, что мир должен быть завоеванным, однополярным, нам уже объявили) становится невозможным.

Верившие в такую возможность не стали бы обесценивать признанные демократические организации типа ООН и СБСЕ и подменять их однопартийными, то есть своими. Однопартийность НАТО, МВФ и других организаций, сегодня претендующих на безраздельную власть в мире, ни у кого не вызывает сомнений. Все они служат одному только Западу (и даже американскому гегемону по преимуществу), не предлагая миру ничего другого, кроме игры с нулевой суммой: наш выигрыш — ваш проигрыш, наше богатство — ваша нищета, наша безопасность — ваша разоруженность и уязвимость.

Мы уже знаем, что предполагается в том случае, когда потенциал демократического доверия уже исчерпан и на симпатии населения подмандатных территорий рассчитывать уже не приходится, но желание заполучить вселенскую власть в однополярном мире все больше подогревается. Предполагается будущая мировая диктатура, которой по уже знакомой логике должна предшествовать победоносная мировая гражданская война.

Иными словами, всех обиженных и угнетенных, оскорбленных своим унизительным положением, станут провоцировать на преждевременный, безнадежный бунт. Это предполагает особо оскорбительную, демонстративную бесцеремонность победителей, дабы у побежденных отказало чувство предосторожности. Признаки именно такой провокационной стратегии сегодня можно наблюдать повсюду — в Югославии, в Ираке, в постсоветском пространстве. Прослеживается удивительный изоморфизм стратегий позднего либерализма, успевшего растерять кредит доверия.

Можно говорить о некой праформе или паттерне, распознав которые мы можем предсказывать будущие стратегии однопартийного либерализма, не верящего (в отличие от либерализма классического) в исправность политического маятника, периодически меняющего местами власть и оппозицию. Современные либералы не могут себе позволить отдать на откуп оппозиции какое-то время или пространство: они по-ленински полагают, что "завтра будет поздно".

Тактика завоевания доверия заменена тактикой разрушения шансов другой стороны. Речь идет о расстройстве опасных для новых гегемонов структур и союзов. Для этого выдвигается чуждый просвещенческому универсализму тезис о несовместимости тех структур, объединение которых могло бы стать вызовом гегемонизму. Так, сегодня в России либерально-номенклатурный истэблишмент выдвинул тезис о несовместимости коммунистической оппозиции с демократией: если существует одна, то якобы закрывается перспектива другой. Всевозможными провокациями коммунистов хотят вывести за пределы легального политического поля — именно потому что они вновь стали популярными.

Союз любой политической силы, сегодня не находящейся у власти, с коммунистами делает ее действительно оппозиционной, а нынешний либерализм не терпит настоящей оппозиции. В частности поэтому наши правящие либералы поспешили закрыть перспективу союза партии Лужкова "Отечество" с КПРФ. Чтобы Ю. М. Лужков не испытывал неприятного чувства политического одиночества, его в изобилии снабжали подставными союзниками: прозревшими ельцинистами, раскаявшимися черномырдинцами и прочими представителями партии власти, готовыми менять вывески, но не менять власть. У Ю. М. Лужкова, наблюдающего, как его могущественные оппоненты из президентского окружения переходят в его стан, складывалась иллюзия политического всемогущества. Но при этом забывали об избирателе, который ждал настоящей оппозиции режиму и, не увидев ее в лице "Отечества", провалил его на выборах.

Что же не могут простить Ю. М. Лужкову его коллеги из партии власти?

Только то, что он однажды признал нелегитимность результатов номенклатурно-криминальной приватизации. За это его ведут к поражению на выборах тактикой компрометирующих номенклатурных альянсов. Таким образом, главным сегодня считается не завоевать доверие избирателя, которое необратимо утеряно, а лишить избирателя реальной альтернативы в лице действительной оппозиции. Мобилизованы не тактики созидания, а тактики разрушения; не механизмы совершенствования власти через систему обратной связи, а механизмы обрыва какой бы то ни было связи власти с избирателями.

Все это несомненно означает, что либералы новейшей формации давно уже стали не демократами, а гегемонистами; не плюралистами, а монистами — защитниками режима однопартийной демократии. Эти же превращения наблюдаются в поведении мирового либерального гегемона США. В его тактике роль мирового козла отпущения отводится России. Манипуляторы глобализма делают из России то же самое, что манипуляторы номенклатурной приватизации делают из КПРФ,— изгоя цивилизованного общества, которого необходимо вывести из игры любой ценой.

При этом эксплуатируются два образа. Один — мирового агрессора, которого необходимо добить; другой — источника мирового криминального хаоса, который предстоит пресечь установлением надежного протектората. Надо сказать, в данном случае манипуляторы попадают в собственную ловушку: в условиях грозно поднимающегося Китая делать из России мировое пугало и главный объект милитаристских забот НАТО — явно неадекватная стратегия. Но стереотипы либеральной идеологии не менее сильны, чем стереотипы коммунистические: они закрывают реальность.

Американскому населению уже через несколько лет предстоит убедиться, что безопасность его страны поставлена под угрозу играми антироссийской пропаганды, создающей ложную мишень в условиях, когда действительно грозные вызовы ожидают США совсем с другой стороны. Это доктринальное упорство в последовательном игнорировании реальности само по себе свидетельствует о кризисе идеологии либерализма, выступающей в роли слепого поводыря слепых.

Но еще более убедительным свидетельством агонии великого учения является его роль саморазрушителя модерна. Тактика разрушения поначалу выглядит как хитроумие нового гегемона, направляющего деструктивные импульсы вовне. В условиях когда гегемон уже достаточно скомпрометировал себя крайней бесцеремонностью в роли победителя, его стратегия состоит не в том, чтобы завоевать доверие, а в том, чтобы разобщить оппозиционные ему силы и помешать альтернативам. С этой целью выдвигается ряд манипулятивных доктрин, призванных обессилить потенциальную оппозицию однополярному миру.

Первой из таких идеологических провокаций стала концепция конфликта цивилизаций. В ее лице мы несомненно имеем дело с вызовом спровоцированной архаики. Если Новое время формировало единые цивилизованные пространства, нейтральные в этноконфессиональном отношении, то есть предлагающие людям игру с едиными правилами и единую перспективу социальной достижительности, то теперь нам объявляют о движении назад — к этническим и конфессиональным водоразделам.

Несомненно мы здесь имеем дело не с фатальной тенденцией или социальной стихией, а с провоцированными расколами. Подобно тому как гегемоны на своей стороне создают силу, а на чужой — бессилие, они же у себя созидают модерн — единые интегрированные пространства, а другим навязывают архаику племенной раздробленности и конфессиональной нетерпимости. Словом, речь идет об игре с нулевой суммой: чем больше модерна на одной стороне, тем больше умышленной архаики на другой. Все крупные межэтнические государства, не входящие в привилегированный круг господ мира сего, должны быть разрушены и раздроблены по этноконфессиональному принципу, освященному концепцией плюрализма и конфликта цивилизаций.

Другая стратегия, спровоцированная архаизацией, связана с концепцией глобального мира. Глобализацию определяют как процесс ослабления традиционных территориальных, социокультурных и государственно-политических барьеров, некогда изолировавших народы друг от друга, но в то же время предохранявших от неупорядоченных внешних воздействий, и становление новой, беспротекционистской системы международного взаимодействия и взаимозависимости.

Новыми гегемонами этот процесс подается как нечто безальтернативное — как единственно возможная форма современного прогресса, которую всем остается только приветствовать. На самом деле концепция открытого глобального общества несомненно служит интервенционистским планам тех, кому явно мешает существование суверенных государств, способных защитить себя и от экономического грабежа, и от геополитической бесцеремонности строителей однополярного мира.

Речь идет не о том, чтобы игнорировать тенденции растущей взаимозависимости народов на нашей маленькой планете. Необходимо разглядеть в этих тенденциях не только новые возможности кооперации и сотрудничества, но и новые опасности деструктивных вмешательств внешних сил, стремящихся заполучить чужие ресурсы и отодвинуть пределы роста для себя, приблизив их для тех, кто оказался беззащитен.

Дело в том, что к новой системе взаимопроникаемого мира различные страны и народы подошли неодинаково подготовленными, значительно отличающимися по своему экономическому, военно-стратегическому и информационному потенциалу. Новая встреча более и менее развитых, более и менее защищенных народов в складывающемся глобальном пространстве чревата неожиданными потрясениями и коллизиями. И чем с большей бесцеремонностью сильные и приспособленные будут эксплуатировать новую систему всеобщего фритредерства, подрывающую шансы более слабых экономик и более хрупких культур, тем выше вероятность болезненной реакции нового протекционизма и изоляционизма.

Архаизаторские потенции глобализма сегодня выступают в трех формах.

Во-первых, речь идет об архаике старых эгоистических целей колониалистского и неоколониалистского типа, которые в системе глобального мира становятся особо опасными. Подобно тому как дикарь с атомной бомбой в руках несомненно опаснее дикаря с дубиной, безответственный эгоизм сильных и наглых несравненно опаснее в современном глобальном мире, чем в мире, защищенном традиционными территориальными, культурными и государственными барьерами.

Во-вторых, глобальный интервенционизм, вторгаясь в незащищенное экономическое и культурное пространство других стран, производит там неслыханные опустошения, приводящие к общей деградации социальной жизни, к отступлению цивилизованности перед варварством, порядка перед хаосом.

В-третьих, бесцеремонность глобалистов провоцирует их жертвы на воссоздание тех протекционистских структур и барьеров, которые казались давно устаревшими и оставленными в прошлом. В этом контексте находит свое объяснение неожиданная активизация этнического сознания, фундаменталистских и изоляционистских импульсов, национализма и ксенофобии. Эти архаические структуры, казавшиеся навсегда уснувшими, пробуждаются не сами по себе: их иногда вольно (в целях дестабилизации укрепившихся межэтнических государств), иногда невольно вызывает к жизни утративший свой демократический потенциал гегемонистский модерн.

Особого внимания заслуживает тенденция разрушения крупных межэтнических образований в странах не-Запада. Идеология глобализма всеми силами дискредитирует большие многонациональные государства: с одной стороны, объявляя их империями, с другой — доказывая устарелость государственных суверенитетов, одновременно и неэффективных в своем стремлении оградить национальное пространство от внешних вызовов, и реакционных, противящихся неумолимому духу времени.

При этом эксплуатируются сразу две идеи, несмотря на их несомненную внутреннюю противоречивость. Во-первых, это идея прав народов, связанная с обращением к племенной памяти и племенной нетерпимости. Во-вторых, идея прав личности, которая, отвергая тесноту национальных границ, обосновывает претензии человека на статус свободного гражданина мира. Что же происходит на деле?

На деле вместо обещанной мондиализации и сверхмодернизации чаще всего наблюдается разительная архаизация. Европа Нового времени сформировала систему единых больших наций, преодолевших затхлое местничество и этническую узость и поместивших демократического гражданина в новое большое пространство — источник небывалой мобильности, блестящих мироустроительных идей и перспектив.

Эта модель единых крупных наций была с успехом заимствована странами так называемого второго эшелона развития (в том числе и Россией), открывших преимущества единого экономического, политико-правового и информационного пространства. Созданные на уровне единой политической нации большие пространства обеспечили успех модернизационного сдвига в индустриальную эпоху, триумф устремленного в будущее Просвещения над ориентированной в прошлое этнической памятью.

И вот теперь мы наблюдаем, как идеология и практика глобализма подрывают эти сложившиеся национальные синтезы под предлогом их узости по сравнению с синтезами глобальными, общепланетарными. Однако драматическое противоречие состоит в том, что демонтаж национальных синтезов и пространств идеи значительно быстрее, чем подключение народов к новым, глобальным синтезам, к системе глобального порядка.

В результате некогда единые консолидированные нации, воодушевленные общими модернизационными проектами раскалываются на глобально ориентированное меньшинство — либеральный интернационал, не имеющий Отечества — и туземную массу, лишаемую единого большого Отечества и отбрасываемую в архаику воскресшего местничества, племенной вражды и других допросвещенческих практик. Словом, нынешние глобальные гегемонисты ведут с мировой периферией игру с нулевой суммой: дальнейшая модернизация привилегированных пространств покупается ценой варваризации и архаизации остального мира.

Что касается противоречий между двумя национальными идеями — идеей малых этносуверенитетов и идеей гражданина мира,— то стратегия глобализма планирует примирить их, разведя во времени. Племенным вождям и князькам, грозным "отцам народов" дано разгуляться до тех пор, пока сохраняется задача разрушения потенциально враждебных Западу крупных межнациональных государств (усвоивших просвещенческую модель этнически нейтральной политической нации). Как только дело будет сделано, новые архитекторы однополярного мира найдут способы быстро приструнить их и напомнить, кто на самом деле является хозяином положения.

Словом, глобалисты модерна отвели этносуверинетам определенный срок, разделяющий время крушения национальных суверенитетов от времени, когда заправилы однополярного мира обуздают возникший хаос и построят мир по новому единому плану. Здесь, кстати, кроется еще один парадокс новейшего либерализма. Те самые деятели, которые высмеивали "пагубную самонадеянность" марксистской теории планового хозяйства, в целом справедливо указывая на ее несовместимость с новой научной картиной мира, с реальностью стохастических процессов, которыми невозможно управлять из единого центра, сегодня не смущаясь говорят о новом мировом правительстве, призванном искоренить анархию автономных национальных воль и сформировать тотально управляемую глобальную систему.

Здесь новейший либерализм смыкается со своим побежденным коммунистическим оппонентом, подхватывая его тотально-бюрократическую эстафету. Приключение либеральной идеологии завершается тем же, чем завершилось приключение идеологии социалистической: начинали с требований безграничной свободы, кончили безграничным деспотизмом. Гениальный Ф. Достоевский проник в эту диалектику модерна и подарил человечеству предостерегающее знание, которым оно, увы, не захотело воспользоваться. Во всяком случае, не случайно новейшие либеральные идеологи платят Ф. Достоевскому не меньшей ненавистью, чем некогда идеологи коммунизма.

Заключая эти рассуждения, можно сказать, что современная глобальная политическая прогностика имеет дело со старой похотью власти, принявшей глобальные масштабы. Стратегия такой власти состоит в том, чтобы лишить подвластных не только потенциала сопротивления, но и потенциала автономного существования. Поэтому глобальная власть заинтересована в предельной деградации объекта своей воли — всей мировой периферии, которой предстоит превратиться в зависимый и беспомощный придаток мирового центра. В этом смысле современные тенденции архаизации, варваризации и энтропийного упрощения, каким бы ни было их происхождение, несомненно отвечают замыслам сегодняшних победителей о побежденном мире. Мир мобилизованный, воодушевленный собственным проектом, поднимающийся никогда не будет пассивным объектом чужой воли.

Поэтому отнюдь не случайны те приключения морали успеха, которые сегодня наблюдаются в пространстве побежденных в "холодной войне". (К этим побежденным следует отнести не только Россию, но и всех тех, в Азии, Африке, Латинской Америке, а частично и в Западной Европе, кто сегодня страдает от беззастенчивости мирового гегемонизма, утратившего в лице рухнувшей сверхдержавы столь необходимый противовес своей экспансии.) Вчера еще носители демократической идеи играли на повышение, подогревали завышенные ожидания народов, обещая им быстрое вхождение в европейский дом, в прекрасный новый мир. Сегодня они явно играют на понижение, всеми силами насаждая атмосферу уныния, безнадежности, неверия в собственные силы, фатальную безысходность. Если мы будем исходить из прежних постулатов обещанной демократизации и модернизации, то все это вызывает недоумение; если же поймем, что речь идет о стратегии победителей, заинтересованных в деморализации побежденных, то все становится на свои места.