Германские солдаты и ислам на североафриканском театре боевых действий

Попытки Германии использовать религию для приближения своей победы в Северной Африке в основном ограничивались печатной и радийной пропагандой. Непосредственное вмешательство в религиозную жизнь местного населения, имевшее место, например, на оккупированных восточных территориях или отчасти на Балканах, здесь случалось крайне редко. Дело в том, что Германии так и не удалось закрепиться в районах Северной Африки и создать там военную или гражданскую администрацию. Официально Берлин признавал первостепенность интересов Италии, вишистской Франции и Испании в Магрибе и ограничивал свою роль в регионе чисто военными задачами. Муссолини продолжал управлять Ливией, а Тунис оставался под контролем Виши в лице генерального резидента Жан-Пьера Эстева и, формально, тунисского бея. Только в конце кампании, в ноябре 1942 года, когда немецко-итальянские войска отступили в столицу, немцы частично взяли управление страной в свои руки (это произошло одновременно с оккупацией Гитлером вишистской Франции) – хотя и тогда немецкое командование зависело от французской администрации[617]. Между осенью 1942‐го и весной 1943 года около 2,5 миллионов тунисских мусульман жили под нацистской оккупацией (примерно в тот же период военная администрация рейха управляла горцами Кавказа). Немцы, надо сказать, были сконцентрированы в городе Тунисе, где в то время проживало примерно 400 000 человек.

Несмотря на минимальную вовлеченность в управление местными мусульманами, вермахт находился в постоянном контакте с населением прибрежных районов Северной Африки с марта 1941 по апрель 1943 года – в Тунисе, Ливии и, ненадолго, в западном Египте (фото 3.4). Армейское командование прилагало значительные усилия, чтобы не оттолкнуть от себя мусульман. В конце концов, немецкая пропаганда для Северной Африки и Ближнего Востока последовательно продвигала образ Третьего рейха как друга ислама и армия стремилась поддерживать его на местах. Разделяя убеждение в стратегическом значении религии, командование пыталось приучить солдат уважать религиозные чувства мусульманского населения.

Еще в 1941 году объединенное командование вермахта распространило среди солдат, сражающихся в Северной Африке, 64-страничный военный справочник «Ислам» (Der Islam) – чтобы обучить их правильно вести себя по отношению к мусульманам (фото 3.5). Книга не только содержала практические инструкции относительно того, что можно и чего нельзя делать при контактах с мусульманами, но и давала краткий обзор истории и традиций исламской культуры[618]. Заявленная задача брошюры заключалась в том, чтобы предотвратить поступки, которые в мусульманской среде были бы восприняты как обидные или оскорбительные. Автор текста предостерегал, что нехватка знаний или неправильные представления об исламе могут привести немецких солдат к «неприятной, затруднительной, а при определенных обстоятельствах даже опасной ситуации»[619]. Чтобы избежать конфликтов на религиозной почве, брошюра ставила целью помочь солдатам вермахта постичь «образ мысли и образ действия благочестивого мусульманина»[620]. Говоря о «мусульманине» исключительно в единственном числе, брошюра обещала стать инструментом разгадки мусульманской души.

 

ФОТО 3.4. Немецкие офицеры в компании местных мусульманских лидеров. Киренаика, сентябрь 1942 г. (источник: Ullstein)

 

Основная часть текста была посвящена краткому обзору истории ислама и информировала читателей об основных учениях, школах, обрядах, праздниках и обычаях мусульман. В конце этой части приводились 19 указаний общего порядка, которым солдатам рекомендовалось следовать в полевых условиях[621]. Основным принципом выступало уважение: из-за неправильного отношения к мусульманам «все возможности общения и сотрудничества сразу же сокращаются, а то и пропадают вовсе»[622]. И наоборот, утверждалось в брошюре, «понимание веры мусульманина и уважение к ней – лучший ключ к душе его»[623]. Соответственно, брошюра призывала немецкого солдата проявлять «безоговорочное уважение» к исламу[624].

 

ФОТО 3.5. Справочник «Ислам» (BA–MA)

 

Список практических инструкций включал конкретные советы. «Если вы хотите поговорить с мусульманином об исламе, исходите из равенства его религии с вашей»,– сообщалось солдатам, как будто идеологии превосходства немцев над остальными народами не существовало[625]. Приводились конкретные примеры того, как использовать религию в своих интересах. Особенно ценными кадрами считались хаджи (те, кто совершил паломничество в Мекку) – к ним следовало «относиться с особым почтением»[626].

Большое внимание уделялось святым местам – мечетям, гробницам святых и кладбищам, – с которыми солдаты могли соприкоснуться в Северной Африке[627]. К мечетям, писал автор брошюры, следует относиться с предельной осторожностью, даже во время боевых действий. Военные нужды и уважение к религии иногда могли входить в конфликт друг с другом: «Если посещение мечети требует выполнения определенных условий (снять обувь и оставить оружие на входе), ваше самоуважение требует, чтобы вы отказались от посещения»[628]. Аналогичным образом брошюра стремилась уравновесить внимательность к религиозным объектам с военными нуждами: «Избегайте по возможности строительства оборонительных сооружений, в ходе которого есть риск разорить мусульманскую гробницу»[629].

Что примечательно, солдат призывали уважать религиозные ритуалы, прежде всего молитвы мусульман[630]. Их также инструктировали на тему пищевых запретов в исламе. Например, говорили авторы, предлагать алкоголь мусульманину «неправильно и бестактно»[631]. «Никогда не обязывайте человека употреблять пищу или напитки, которые ему запрещены религиозным законом (свинина, вино). Не обманывайте его ни при каких обстоятельствах в отношении происхождения пищи, которую вы ему предлагаете»[632]. Солдатам также сообщали, что мусульмане, как и евреи, обрезаны (хитан). «В мусульманской стране считается почетным, если семья приглашает кого-то принять участие в праздновании обрезания одного из детей». Любое такое приглашение даст понять, что в приглашенном видят «друга ислама»[633].

Наконец, солдат отдельно предупреждали о гендерных ролях в мусульманской среде. В пунктах 13–15 инструкций подробно регламентируется гендерное взаимодействие. Даже в боевой обстановке солдаты должны были учитывать эти нормы в своем поведении: «Если вам нужно собрать информацию в доме мусульманина, сначала позвоните или постучите, потом повернитесь спиной к двери, чтобы не видеть женщину, которая может вам ответить» и «никогда не спрашивайте у мусульманина о его жене или других взрослых членах семьи»[634].

В целом брошюра исходила из того, что мусульмане руководствуются согласованной системой религиозных убеждений и практик, которые можно изучить и практически использовать. Примечательно, что автор текста, Эрнст Роденвальдт, был не исламоведом, а врачом, специалистом по малярии и руководителем института тропической медицины в Военно-медицинской академии в Берлине[635]. Позднее, во время битвы за Италию в 1943 году, он лично отвечал за затопление Понтинских болот и их повторное заражение малярийными комарами, в результате чего около 100 000 итальянцев заболели – а многие из них и погибли.

При написании брошюры Роденвальдт опирался на исследования эпохи кайзеровской Германии, работы немецких востоковедов Мартина Хартмана (Der Islam, 1910) и Трауготта Манна (Der Islam einst und jetzt, 1914), голландских исламоведов Христиана Снука-Хюргронье (Mekka, 1888–1889) и Теодора Виллема Яна Йейнболла (Handbuch des islamischen Gesetzes, 1919) и даже (еврейского) габсбургского востоковеда Игнаца Гольдциера (Mohammedanische Studien, 1889–1890)[636]. Таким образом, брошюра основывалась на исламоведческой традиции, которая ранее служила ценным ресурсом для колониальных офицеров. Сам Роденвальдт имел некоторый опыт личного взаимодействия с исламом: во время Первой мировой войны он служил в Османской империи, а затем работал в Голландской Ост-Индии.

Немецкая армия распространяла аналогичные брошюры по другим вопросам, стремясь информировать войска о местных условиях; один текст, например, был разработан специально для Туниса. Другой, получивший название «Мухаммад и ислам» (Muhammed und der Islam) предназначался для обучения пилотов, служивших в Северной Африке[637]. Войска часто инструктировали посредством листовок и материалов, опубликованных в Die Oase (официальная фронтовая газета вермахта), а затем в Die Karawane (газета для частей, размещенных в Тунисе)[638]. Брали ли немецкие солдаты все эти печатные материалы с собой на фронт, в жар Сахары, остается неизвестным. Однако усилия, на которые военное командование шло, распространяя подобные инструкции и походные справочники, говорят о том, что ислам считался достойным внимания с военной точки зрения. Американцы признали успехи в обучении вермахта: «Немецких солдат научили многим тонкостям арабского этикета; им дан строгий приказ не вызывать недовольства арабского населения»[639].

Поскольку мусульманское население Ливии и западного Египта никогда не находилось под непосредственным управлением Германии, офицеры вермахта лишь эпизодически касались религиозных дел. В некоторых случаях они советовались с шейхами местных суфийских орденов – считалось, что те обладают политическим влиянием в прифронтовых районах[640]. В Тунисе, где немцы более тесно сотрудничали с мусульманским населением, они пытались поддерживать хорошие отношения с городскими улемами и другими религиозными деятелями. Некоторых даже привлекали в качестве пропагандистов, например известных богословов тунисской мечети аз-Зайтуна (и университета при ней)[641]. Позже нескольких богословов-коллаборационистов эвакуировали вместе с войсками вермахта. В конце 1942 года официальные лица в Берлине даже задумывались о том, чтобы направить муфтия Иерусалима в пропагандистское турне по Тунису, но из-за нестабильной ситуации на фронте эти планы в конечном итоге не реализовались[642].

Немецкие попытки эксплуатировать религиозную тему в Тунисе особенно ярко проявляли себя во время праздников. Оккупация Туниса совпала с Курбан-байрамом или, как его еще называют в Магрибе, ’Ид аль-Кабиром – 19 декабря 1942 года; в тот же день, кстати, британцы организовали свой праздник в Бенгази. Разумеется, немцы не упустили возможности политизировать торжественный день. Ханс-Юрген фон Арним, командующий 5‐й танковой армией, и Рудольф Ран, политический комиссар армии, посетили тунисского бея Мухаммада VII аль-Мунсефа с официальным визитом, чтобы выказать свое уважение к исламу. Их кортеж из четырех больших автомобилей проехал «с церемониальной скоростью в 25 километров в час», докладывал Ран, по главной улице города (Парижскому проспекту), а затем свернул в сторону прибрежного городка Хамман Лиф, где проживал тунисский правитель из династии Хусейнидов[643]. Перед Зимним дворцом сотни людей встретили кортеж восторженными криками. Гвардия бея также приветствовала гостей. Беседуя с беем, немцы пообещали, что следующий Курбан-байрам состоится уже в мирное время. Арним подчеркнул, что пытается по максимуму уберечь население от неприятностей войны. Однако публичная демонстрация симпатий Германии к исламу оказалась важнее, чем все эти разговоры. Ран в восторге телеграфировал в Берлин, призывая по максимуму разрекламировать «торжественный прием» на праздновании «’Ид аль-Кабира» и «ликование населения»[644]. В пропагандистской газете Signal напечатали целую серию фотографий с приема[645]. Обвинив бея в коллаборационизме, союзники позже отправили его в изгнание.

Внимание, которое немцы уделяли уважительному отношению к исламу, было вызвано прежде всего тактическими соображениями. Однако боевые действия задавали определенные ограничения. Население Северной Африки сильно страдало от войны. Конфликт привел к массовым разрушениям, особенно в прибрежных районах Киренаики: деревни и города бомбили, мечети и священные места разрушали (фото 3.6). Население на передовой страдало от дефицита продовольствия и воды. Более того, отношение немцев к мусульманам на передовой часто не соответствовало стандартам, установленным в учебниках, или принципам, о которых кричала пропаганда. Об этом известно из отчетов, поступавших из прифронтовых районов. Авторы документов жалуются на «довольно бестактное» поведение немецких войск по отношению к мирному населению и их неспособность понять мусульман и их «религиозную и культурную среду», которая должна рассматриваться как «значимый фактор» в военных действиях[646].

Хорошее представление об отношении обычных немецких солдат к мусульманам Магриба дает меморандум от марта 1942 года, написанный Ахмедом Бийу. Этот человек был выходцем из Северной Африки, жил во Франции, работал на немцев и своим меморандумом пытался привлечь внимание к проблемам, с которыми североафриканские военнопленные ежедневно сталкивались, общаясь с охранниками вермахта[647]. Мусульмане понимали, что «настоящие мысли и чувства немцев, похоже, противоречат заявлениям и радиопередачам германских правительственных учреждений». «Везде,– утверждал Бийу,– нас называют „цветными“ или даже „черными“; почти каждый немецкий солдат дает нам понять, что считает нас одной из самых презренных рас мира. Нередко можно услышать даже такие выражения, как „еврей“, „ниггер“, „черные мерзавцы“ и т. д.». Говоря о религии, Бийу жаловался, что магометан отталкивает употребление алкоголя немецкими солдатами в лагерях. Чтобы подкрепить свой тезис, Бийу ссылался на общую политику Германии в отношении ислама: если Берлин по-прежнему хочет придерживаться своего «манифеста о дружбе с исламом», обнародованного ранее, важно гарантировать, чтобы немецкие офицеры уважали мусульман при личном контакте[648]. Вермахт воспринял меморандум со всей серьезностью[649]. Такие жалобы не кажутся неожиданными, учитывая тот факт, что североафриканские мусульмане (наряду с жителями тропической Африки) регулярно выступали объектом ненависти со стороны правой пропаганды в Германии с момента оккупации Францией Рейнской области в 1923 году[650]. В своих воспоминаниях писатель Клаус Манн ярко описал эту немецкую пропаганду, указав на «ужасающие карикатуры и подписи к ним», посвященные «цветным войскам» в Рейнской и Рурской оккупационных зонах: «Особенно четко помню леденящий душу рассказ о том, как один мавр изнасиловал не только десятки девственниц и детей, но, на пике разврата, и красивую кобылу, единственное и заветное сокровище честного племени рейнских крестьян»[651]. Такого рода негативные стереотипы вернулись в немецкую пропаганду на ранних стадиях войны с Францией в 1940 году. И хотя довольно скоро эти образы перестали тиражировать, они, безусловно, оказали воздействие на немецких солдат, как в Европе, так и в Северной Африке[652].

 

ФОТО 3.6. Разрушенная мечеть. Северная Африка, 1942 (источник: BPK)

 

Весной 1943 года войска Германии покинули Северную Африку – но пропагандистская война продолжалась.

4
Ислам и война на Восточном фронте

КОГДА германские танки переправились через Дон и вышли к Кавказу летом 1942 года, власти СССР ощутили тревогу по поводу южных мусульманских рубежей. Константин Уманский, сотрудник Наркомата иностранных дел и бывший советский посол в Вашингтоне, напомнил корреспонденту BBC Александру Верту об истории мусульман в этом регионе:

Должен сказать, что я немного беспокоюсь о Кавказе. <…> Татары в Крыму в значительной степени ненадежны, <…> мы им никогда не нравились. Хорошо известно, что во время Крымской войны они с радостью выступали «коллаборационистами», как мы сказали бы сейчас, поддерживая англичан и французов. И, самое главное, существуют религиозные факторы, которыми немцы не преминули воспользоваться. Я также не доверяю кавказским горцам. Как и крымские татары, они мусульмане и до сих пор помнят русское завоевание Кавказа, которое закончилось не так давно – в 1863 году[653].

И в самом деле, мусульманское население Крыма и Кавказа в целом считалось неблагонадежным. Ислам, по сути, был ключевым маркером оппозиции и сопротивления центральной власти с момента экспансии Московского царства в мусульманские районы Поволжья и Урала в XVI веке, аннексии Крыма и Кавказа царизмом в XVIII и XIX столетиях, а также продвижения России в Среднюю Азию в XIX веке[654]. Несмотря на то что российское правительство приняло множество мер, направленных на использование ислама для укрепления своего господства в Крыму и на Кавказе – как это делалось и на других мусульманских территориях,– эти регионы считались потенциальными очагами мятежей. В течение XIX века общины горцев-мусульман участвовали в жестокой партизанской борьбе с русскими войсками на Северном Кавказе[655]. Их священную войну, или газават, возглавляли религиозные лидеры, три легендарных имама: Гази-Мухаммад, Гамзат-бек и самый знаменитый среди них – Шамиль, «лев Чечни». Имамы не только организовали сопротивление царизму в горах Дагестана и Чечни, но также провозгласили имамат, насильственно переселяя мусульманские общины, которые отказывались жить по исламскому праву и присоединяться к священной войне против русских оккупантов. Десятки тысяч царских солдат погибли в борьбе с мятежниками; число смертей среди мусульман было еще выше. На своих форпостах в южных районах империи российские официальные лица испытывали неизбывную тревогу по поводу «мусульманского фанатизма».

Захват власти большевиками усугубил ситуацию. После непродолжительного периода сдержанности по отношению к мусульманам (в том числе терпимости к мечетям, медресе и исламским фондам и даже к попыткам большевиков-мусульман, таких как Мирсаид Султан-Галиев, продвигать «советский ислам») были приняты законы 1929 года, нацеленные на подавление религии как таковой[656]. При Сталине мусульманские регионы страдали не только от принудительной коллективизации, но и от беспрецедентных преследований на религиозной почве. Советская власть видела в исламе угрозу новому социальному и политическому порядку на мусульманском пограничье. Ее пропаганда изображала ислам как пережиток феодального и отсталого общества. Издание большинства исламских книг и периодических изданий было прекращено. Вакуфную собственность экспроприировали. Исламские законы запретили, а религиозные суды лишили влияния, по крайней мере формально. Москва использовала любые средства, чтобы минимизировать влияние улемов на население. Муллы считались столпами традиционного общества, агентами антисоветского сопротивления, они часто обвинялись в участии в контрреволюционных заговорах, спланированных иностранными спецслужбами[657]. Некоторые прошли через показательные процессы, причем многие из таковых были казнены. Одновременно советская власть атаковала мечети и медресе. В 1930‐х годах пресловутый «Союз воинствующих безбожников» обрушил на мусульманские территории агрессивную атеистическую пропаганду, что вновь разожгло старые обиды на центральную власть. Атеисты захватывали мечети, рисовали советские лозунги на их стенах и поднимали красные флаги на минаретах[658]. В некоторых районах официальные лица отправляли в мечети военные оркестры или прогоняли через сакральные двери свиней. К началу немецкого вторжения 1941 года от большинства из 20 тысяч мечетей, которые существовали на мусульманских территориях в 1917-м, не осталось почти ничего: они были либо снесены, либо превращены в светские школы, публичные библиотеки, клубы и рестораны.

Тем не менее все эти попытки истребить религиозные структуры и настроения в мусульманских районах потерпели неудачу. Ислам продолжал играть решающую роль в организации общественной и политической жизни[659]. Во многих районах Северного Кавказа мусульмане по-прежнему разрешали споры с помощью нелегальных шариатских судов, часто замаскированных под «комиссии по примирению». Сохраняли свое значение и медресе, где дети обучались летом во время официальных школьных каникул. В государственных школах советские учителя жаловались, что дети-мусульмане отказываются брать в руки учебники, которые они считали атеистическими. Кампания Москвы против чадры и против религиозных праздников также оказалась в целом провальной. Азербайджанские шииты во время священного месяца мухаррам продолжали устраивать религиозные мистерии (тазия) и проводить публичные самобичевания, калеча себя тупыми кинжалами и цепями во время процессий траурного дня Ашура[660]. Если местные власти в священные дни организовывали уличные торжества с веселой музыкой, то это постоянно оборачивалось крупными беспорядками с участием тысяч людей. Антирелигиозные провокации вообще встречали яростное сопротивление. Когда советская власть организовала свиноводческое хозяйство в чеченском ауле Дарго, местные жители в течение нескольких часов вырезали все стадо. Подобные конфликты часто имели локальное измерение: они разворачивались между ревностными верующими и местными партийными кадрами. Народные бунты и партизанские вылазки не прекращались на Северном Кавказе на протяжении всего межвоенного периода[661]. Многие из этих акций возглавляли религиозные лидеры, особенно шейхи суфийских орденов (запрещенных, но все равно влиятельных), которые часто объявляли священную войну Москве и сочетали религиозные лозунги с призывами к независимости. В глазах многих мусульман большевизм был просто еще одной формой империалистического доминирования русских.

Таким образом, Константин Уманский, оглядываясь назад, имел все основания для беспокойства. Тогда, летом 1942 года, Кремль опасался волны исламских восстаний на своих южных окраинах, которая в конечном итоге могла перекинуться на обширные пространства Центральной Азии. Более 20 миллионов мусульман Советского Союза, составлявшие около 15 % его населения, грозили превратиться в опасную политическую силу. Когда Германия осенью 1941 года оккупировала Крым, четверть миллиона татар-суннитов оказались под властью нацистов. В начале августа 1942 года вермахт вторгся в населенные мусульманами области Северного Кавказа – прежде всего, в долины Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. К октябрю немецкие войска были уже на границах Чечено-Ингушской АССР, хотя к Грозному они так и не пробились. За линией фронта, особенно в Чечено-Ингушетии и, в меньшей степени, в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, вспыхнули антисоветские восстания, для подавления которых пришлось привлекать значительные силы Красной армии[662]. Во главе решительных и эффективных повстанческих групп зачастую стояли религиозные лидеры – прежде всего последователи кадирийского шейха Курейша Белхороева, которые продержались в горах Ингушетии и Восточной Осетии до 1947 года. Как на Кавказе, так и в Крыму большинство мусульман с энтузиазмом приветствовало конец ненавистной советской власти и принимало немецкие войска с доброжелательностью и надеждой. «Освободители!»,– скандировали местные жители, встречая солдат вермахта. В Крыму мусульмане послали немецкому командованию фрукты и ткани для «Адольфа-эфенди»[663]. На Кавказе немецкие солдаты тоже были поражены теплым приемом, который им оказало местное население[664]. В разведывательном отчете СД о положении на Кавказе отмечалось: если русское и украинское население реагирует на смену власти сдержанно, то горцы-мусульмане карачаевских районов восторженно принимают немцев[665].

Опасения Уманского по поводу эксплуатации ислама немцами также оказались обоснованными[666]. В Германии пресса постоянно ссылалась на давнюю традицию антироссийского сопротивлении на Кавказе и джихад имама Шамиля, которого Deutsche Allgemeine Zeitung превозносила как «проповедника религиозной войны и истребления русских»[667]. На местах немецкие военные власти не упускали возможности представить себя в качестве освободителей мусульман. Стремясь стабилизировать положение в тылу и умиротворить население, немцы активно шли на уступки в области религии, использовали пропаганду, политизировали исламские обычаи и праздники, пытались привлечь к своему правлению религиозные институции. Как на Кавказе, так и в Крыму использование религиозного вопроса стало ключевой характеристикой оккупационной и пропагандистской политики Германии. Как и прочие попытки немцев привлекать ислам для своих нужд, такого рода мероприятия диктовались нуждами войны.

В долгосрочных планах Берлина по освоению восточных территорий мусульманскому населению отводилась небольшая роль[668]. Крым предстояло заселить немецкими колонистами и переименовать в Готенланд; более того, гитлеровский план по германизации полуострова предполагал депортацию всего местного населения. На Кавказе ситуация была иной. Этот регион был захвачен в первую очередь ради доступа к нефтяным месторождениям Майкопа, Грозного и Баку, а также для прорыва на Ближний Восток. Поскольку Кавказ не рассматривался в качестве объекта немецкой колонизации, его место в будущем «новом порядке» оставалось неопределенным. Планы по учреждению гражданской администрации разрабатывались для обеих территорий, однако Генеральный комиссариат Крыма, которым должен был управлять старый партиец из Австрии Альфред Фрауенфельд, так и не был создан: новоявленному гауляйтеру отдали только пять районов на севере – их армия уступила. Строго говоря, эти районы лежали за пределами самого Крымского полуострова, и поэтому Фрауенфельда подчинили его заклятому врагу Эриху Коху, главе рейхскомиссариата Украина. На Кавказе Розенберг также планировал создать рейхскомиссариат, подобный Остланду и Украине. Еще 16 июля 1941 года Гитлер дал согласие на кандидатуру протеже Розенберга Арно Шикеданца в качестве будущего руководителя этой структуры, однако тот так и не получил обещанного поста. Планы бюрократов и экспертов из Берлина создать в упомянутых районах гражданскую администрацию не были реализованы. Столь же неуместными в реальной обстановке оккупационного режима оказались смелые проекты некоторых отделов министерства оккупированных восточных территорий (людей Менде) и министерства иностранных дел (людей Шуленбурга и их протеже среди эмигрантских кругов в Берлине) по созданию национальных советов. Шуленбург даже привлек к этой работе внука имама Шамиля, Саида Шамиля. «Его имя уже олицетворяет программу освобождения Северного Кавказа от власти большевиков»,– с воодушевлением писал дипломат, добавляя, что Шамиль «хорошо известен во всем магометанском мире»[669]. Это не помогло. Поскольку Кавказ и Крым оставались прифронтовыми районами, весь период немецкой оккупации ими управляли военные власти.

Столкнувшись с ухудшением ситуации на фронтах в 1941– 1942 годах, руководство вермахта решило действовать в Крыму и на Кавказе более прагматично, чем на других оккупированных восточных территориях[670]. На Кавказе, с его протяженной и неустойчивой линией фронта, проходившей по гористой местности, главная цель немцев заключалась в поддержании стабильности тыла. Но и в Крыму, стратегически уязвимом регионе на Черном море, расположенном в непосредственной близости от фронта, военные тоже старались защитить тыл. Иначе говоря, сама военная обстановка вынуждала немецких командиров искать коллаборантов.

В глазах немцев естественными союзниками в обоих случаях оказывались мусульмане[671]. В отличие от русских и украинцев, крымские татары и кавказские горцы представлялись искренними противниками советского государства. Более того, в расовой иерархии эти группы располагались выше славян. Далее, мусульманская вера крымских татар и большинства кавказских горцев тоже играла важную роль. История исламского сопротивления в этих областях была хорошо известна; это позволяло считать ислам антибольшевистским по своей сути. И, наконец, местное население представало неотъемлемой частью исламского мира, а немецкая политика на местах неизменно рассматривалась как элемент более масштабной исламской кампании Германии.

Попытки вермахта использовать ислам в этих областях стали составляющей более общей политики в отношении религии: мусульманам, православным и католикам командование давало определенные послабления, в надежде поддержать этим спокойствие в тылу южного фронта[672]. Учитывая магистральное направление германской восточной политики, диапазон уступок, на которые военные хотели и могли пойти, был довольно узок. Экономические реформы и ликвидация колхозной системы, ранее обещанные немецкой пропагандой, были приостановлены хозяйственными структурами рейха, занимавшимися продовольственным снабжением армии. О национальной независимости, на которую часто претендовали нерусские меньшинства, не могло быть и речи. В результате немцам наиболее легко давались уступки в сфере религии: они обходились дешево и их можно было реализовать прямо на местах. Нацистская пропаганда продвигала религию как часть местных традиций, подавленных советской властью, избегая при этом деликатного вопроса о национальной независимости. Военная администрация надеялась, что послабления в сфере религии и культуры укрепят трудовую мораль, будут стимулировать сотрудничество с оккупационными властями и отвлекут от нежелательной политической активности. Сравнивая отношение имперских структур к исламу в различных районах немецкой оккупации на Востоке, историки отмечают, что религиозный вопрос приобрел особую значимость именно в Крыму – прежде всего, в мусульманских частях полуострова[673]. Аналогичной была и кавказская ситуация. Действительно, попытки Германии позиционировать себя как освободителя ислама наиболее ярко проявились в мусульманских регионах Северного Кавказа.

Ислам и война на Кавказе

Летом 1942 года части вермахта вступили на советский Кавказ[674]. Однако немцы не смогли удержать широкий и неустойчивый фронт и вскоре перешли к обороне. Долины Северного Кавказа рейх контролировал только до середины января 1943 года. Во время оккупации ими управляла группа армий «А», которую сначала возглавлял генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист, а с ноября 1942 года (после короткого промежутка, когда ею командовал лично Гитлер) – генерал Эвальд фон Клейст. «Генеральным комиссаром по делам Кавказа» в группе армий «А» был назначен генерал Эрнст-Август Кёстринг, пожилой офицер, служивший в Османской империи во время Первой мировой войны, а в 1932 году сменивший Нидермайера на должности военного атташе немецкого посольства в Москве. Его помощником стал опытный дипломат (а также лейтенант армии) Ганс-Генрих Херварт фон Биттенфельд. Эти офицеры вермахта были настроены более прагматично, чем их коллеги на других восточных территориях. Хотя кавказский отдел Восточного министерства, возглавляемый Герхардом фон Менде, обладал лишь консультативными полномочиями, он направил в ставку группы армий «А» своего офицера связи, которым стал Отто Бройтигам. Тот прибыл в ставропольский штаб Клейста в конце ноября 1942 года[675].

На местах армейское руководство соглашалось с тем, что полная терпимость немецких войск к религиозным обычаям играет ключевую роль в умиротворении горного Кавказа. В меморандумах, представляемых командованию вермахта, Теодор Оберлендер, известный специалист по Восточной Европе и офицер военной разведки, воевавший на Кавказском фронте, подчеркивал, что на Северном Кавказе вермахт столкнется с «благочестивыми мусульманами» и что отношение к ним будет иметь геополитические последствия: «То, как мы ведем себя с ними, имеет особое значение для будущей позиции ислама в отношении великой Германии»[676]. Эти меморандумы читали многие офицеры. Лист и его штаб в целом соглашались с тезисами Оберлендера. Когда немецкие солдаты вышли на кавказские перевалы, Лист издал приказ, согласно которому им предписывалось рассматривать мирное население как союзников, с терпимостью относиться к местным верованиям и обычаям, а также уважать «честь женщин Кавказа»[677]. Несколько недель спустя была распространена инструкция командования, требующая от военнослужащих уважения к исламской вере[678]. «Религию, религиозные обычаи и обряды кавказцев должно уважать, их не следует высмеивать, даже если они кажутся вам странными»,– наставляла солдат специально подготовленная листовка. Приняв управление войсками, Клейст продолжил политику Листа. Еще в декабре 1942 года, согласно армейскому докладу, Клейст призвал командиров осознавать последствия своих решений на местах для всего исламского ареала: «Среди германских войск группа армий „А“ продвинулась дальше всех. Мы стоим у ворот исламского мира. То, что мы делаем и как мы себя ведем, дойдет до Ирака, до Индии, вплоть до границ Китая. Мы должны постоянно осознавать долгосрочный эффект нашего действия и бездействия»[679]. На встрече с официальными лицами Восточного министерства и вермахта представитель Клейста Херварт фон Биттенфельд подчеркивал, что прагматичная политика оккупации в мусульманских долинах Кавказа имеет решающее значение для «получения необходимого политического эффекта в отношении исламского мира»[680]. Восточное министерство следовало линии вермахта[681]. Бройтигаму было поручено избегать обещаний национальной независимости и вместо этого подчеркивать важность борьбы против большевизма и уважение Германии к «[религиозным] конфессиям, особенно исламу»[682]. Менде со своего рабочего места в кавказском отделе Министерства оккупированных восточных территорий тоже обращал внимание на важность религиозных прав, пищевых ограничений, праздников, похоронных обрядов и, наконец, поведения в отношении женщин-мусульманок[683]. Со стороны СС не было никаких возражений. В разведывательном докладе СД отмечалось, что немецкие командиры на местах согласны с тем, что для умиротворения Северного Кавказа нужно эксплуатировать «враждебность населения к России» и его «укорененность в магометанстве»[684].

Почти сразу немцы открыли опечатанные большевиками мечети, что стало видимым признаком утверждения нового порядка. Был издан приказ, согласно которому даже те культовые сооружения, которые были закрыты советской властью и использовались в нечестивых целях, немецким войскам запрещалось занимать для своих нужд – их предписывалось передавать местному населению[685]. Из Черкесска немецкие офицеры сообщали о том, что в городе старые мечети не только восстанавливали, но и оснащали новыми минаретами[686]. В религиозно неоднородных районах северных предгорий Кавказа тоже открывались мечети – наиболее заметно это было в Майкопе, бывшей столице Адыгейской автономной области[687]. «Мечети повсеместно возрождаются или перестраиваются,– писал с фронта Эренфрид Шютте, командир подразделения Оберлендера.– Они и сами по себе лучше, и посещают их чаще, чем несколько церквей, которые тоже открылись»[688]. Германская армия также одобрила возвращение исламского образования в учебные программы начальной школы[689]. Ислам стал исключением в данном отношении: лишь на поздних этапах военной кампании аналогичную уступку сделали немусульманам[690]. В первые недели битвы за Кавказ Восточное министерство советовало «вернуть верующим медресе, которые были экспроприированы советской властью»[691]. Наконец, под занавес непродолжительного периода оккупации командование группы армий «А» приказало сделать в мусульманских районах Кавказа выходным днем не воскресенье, а пятницу – день коллективной молитвы (джума)[692].