О школьных подругах блокадной поры

Блокадные дети...

Блокадные дети...

И сердце сжимается вдруг.

Я снова грущу и с тоской вспоминаю

Голодных, ослабших подруг.

 

Застывшая школа, холодные классы

На верхнем пустом этаже

Они снова в ужасе, у смерти во власти,

Но пишут диктовку уже...

 

А крыша над ними звенит от осколков,

Над городом снова налёт!

Слышна канонада, грохочут зенитки,

Но девочка ручку берет.

 

Сидит, как боец, непреклонно и твёрдо,

Не дрогнет, слезу не прольёт,

Она — ленинградка, где дети не плачут,

Где мужество вечно живёт!

И. Обухова

 

Дети Блокады

Дети блокады — странные дети,

Если их встретишь, сразу заметишь.

Глаза у них цвета глубокой печали,

Но лица улыбки дарить не устали.

 

Хоть горю учились они по слогам,

Знали о доме по детским домам.

Дети блокады — странные дети,

Их не понять их же собственным детям.

 

Гость на пороге, в доме все есть,

Требуют: все, что в тарелке доесть.

А не доел, про запас оставляют,

Выкинуть в мусор еду запрещают!

 

Дети блокады детства не знали,

Только родились — взрослыми стали.

В серых шинелях снятся им папы,

С ликом святых, словно девочки, мамы,

Что не поют колыбельную с неба,

Но отдают свою корочку хлеба.

 

Дети блокады — странные дети,

Нет им подобных на всем белом свете!

Дети блокады — добрые дети.

Их уж почти не осталось на свете.

Г. Орлеанская

 

Хлеб

Сестре Вале

Она делила хлеб на пятерых.

«Сто двадцать пять! Берите, братья, граммы!»

И понял я с той «неживой» поры:

Она делила хлеб точнее мамы.

 

Бледнели пальцы самых честных рук,

И стол скрипел, а мы вокруг стояли…

И в рёбрах слышен был сердечный стук,

А глаз «прилип» к тому, чего мы ждали.

 

Делила хлеб блокадною порой

И ни единой крошки не роняла.

Сурова жизнь. А я горжусь душой,

С которой капли чести не упало.

Ю. Петров

 

Паёк

Я иду из булочной

И несу паёк.

Посмотрю на хлебушек —

Сердце — ёк да ёк.

 

Хоть бы эту корочку

Можно было съесть.

Только дома в холоде

Ещё трое есть.

 

Ломтик прижимается

Тонкою рукой.

Сердце опечатано —

Хоть белугой вой.

 

Не допустит частое

Глаз родных упрёк…

Мать разделит поровну

Целенький паёк.

Ю. Петров

 

* * *

Неправда, что «Никто не позабыт…»

Неправда, что «Ничто не позабыто…»

Мы не были солдатами войны,

Но детство наше на войне убито…

 

Ко мне, убитой, вы цветы несете…

Ко мне, живущей, — мачехой страна…

У Памяти, оглохшей от лукавства,

Давно забыты наши имена…

 

Так преклоните головы свои

Пред детскими погибшими полками…

Наш город к фронту отправлял детей,

Как будто сводок фронтовых не знали…

 

У войны не женское лицо

И тем более НЕ ДЕТСКОЕ! За что же?

Не играйте, взрослые, в войну!

Сколько нас война еще положит!

 

Сколько безымянных детских душ

Вслед войне закопано в могилах!

Только Бог их знает имена,

Некогда веселых и игривых…

 

Чудом выжив, помню, как тогда

Танки нас утюжили в Демянске…

Погибали сверстники мои,

Землю нашу поделив по-братски…

 

Самолет в Лычкове разметал

Эшелон с детьми из Ленинграда…

И опять могильный вырос холм…

Не стреляйте по птенцам, не надо!

 

Разнотравье почернело вмиг,

И огонь глотал живых и мертвых,

И из пекла рвался детский крик,

Ужасом посмертно награжденных…

 

Но солдат, совсем еще мальчишка,

В сбившихся, расколотых очках,

Обгоревший, вынырнул из пекла

С девочкой спасенной на руках…

 

Нас спасали жители тех мест

И бойцы от немцев отбивали,

Раненых, измученных детей

В Ленинград обратно отправляли…

 

Тех, навылет, ран не залечить —

Вся война в историях болезни…

У ВОЙНЫ НЕ ДЕТСКОЕ ЛИЦО!

Хоть и гибли мы со всеми вместе…

 

На войне всегда как на войне…

Но когда закончится она,

Не зачтется нам и не простится

Взрослых безрассудная вина…

 

Умолчат трагедии детей,

Вычеркнут из жизни эти даты

И сожгут за нами все мосты,

Доморощенные наши геростраты.

 

Детские бессмысленные жертвы!

Сколько нас погибло ни за что!

Но везли детей войне навстречу,

Хоть У ВОЙНЫ НЕ ДЕТСКОЕ ЛИЦО!

 

Тают журавлиные кресты,

Унося детей погибших души…

Крики их прощальные вдали

На дорогах памяти все глуше…

 

А у тех, кто выжил и живет,

Тот июль, как пытка, бесконечен…

Память, опаленная войной,

Души обнаженные не лечит…

Л. Пожедаева

 

Горькая память

Сорок первый… война… блокада…

Мор голодный… бомбежки… мороз…

Жгучий, лютый, невыносимый,

Собирающий свой покос…

 

Крошки хлебные в детской ладошке,

Пальцем снятые со стола —

Эти микромолекулы жизни

Там, в блокаде, спасли меня…

 

Провалились глаза в глазницах,

Заострился курносый нос,

Распухают, краснеют десны,

И трещит по углам мороз…

 

Я одна — умерла соседка,

На казарменном в цехе мать…

И сама я себе хозяйка

В одиночестве умирать…

 

Нет воды, нету дров, нет хлеба,

И нещадно терзает мороз…

— Мама! Мамочка, где ты? Где ты?

Но в безмолвии тонет вопрос…

 

Чуть живая бреду за хлебом…

Безысходно плетусь назад —

В стены, сплошь покрытые инеем —

В беспросветный блокадный ад…

 

Это было! Все это было!

Беспощадной, голодной зимой…

Помню все! Ничего не забыла!

Память эта всегда со мной…

Л. Пожедаева

 

Подранки

Как страшно умирали мы в блокаду,

Когда сознанье меркнет, и тебя

Уносит в мир иной неведомая сила,

Сгребая наши жизни под себя…

 

А память беспощадна и жестока…

Она казнит по датам и без них —

125 бесценных граммов хлеба

Запомнились в ладошках ледяных…

 

Мы, малолетние блокадные подранки,

Мы, в жертву принесенные войне,

Навек запомнили блокадную Голгофу

С распятьем на невиданном Кресте…

 

Мы крошку каждую запомнили на ощупь

И горький привкус голода во рту…

И холод, изнуряюще жестокий,

И страхов бесконечных чехарду…

 

Ведь мы свою судьбу не выбирали —

В концлагере блокадном, как в плену —

«Не безусловно нужными» мы стали,

Но пережили голод и войну…

 

Мы все же выжили — хоть и не все, но все же,

Кто кроме нас такое пережил?

Мы — стоики, мы — мужество России.

Здесь каждый чашу горечи испил…

 

Испил до дна — лишенья и забвенья,

И Отче Чашу мимо не пронес…

Наш город стал воистину Голгофой,

А мы на ней распяты, как Христос…

 

Но нам Голгофу нашу не простили,

Нам в спину до сих пор кричат:

«Распни!» Иудины и Ирода потомки —

Не захлебнулись до сих пор в крови…

Л. Пожедаева

 

Блокадное детство

Я не тушила «зажигалок»…

И не стояла у станка…

Я долго, тихо умирала

В блокадной комнате — одна…

 

Не по годам и как-то сразу

На взрослость детство разменяв,

Я все могла, я все умела —

Вот в куклы лишь не доиграв…

 

Мою казарменную маму

Я редко видела… в те дни,

И все блокадные невзгоды

На плечи детские легли.

 

Вживалась в очередь — за хлебом,

Брела за снегом — для воды…

Колола щепки для буржуйки…

Едва спасалась от беды.

 

Семь лет! Какие это годы,

Чтоб в одиночестве прожить!

Но жизнь — учитель очень строгий

И запретила мне скулить…

 

Мы все взрослели по минутам

И по секундам счет вели…

И тот, кто пережил блокаду, —

По духу не были детьми…

Л. Пожедаева

 

Моя блокада

Нет, не «над вымыслом слезами обольюсь»,

А над судьбой недетскою — военной,

Над страшною блокадною зимой,

Над памятью — жестоко откровенной…

 

Я из блокады и войны,

Я знаю то, что знать не надо…

Я в ней жила, я помню все —

Какой была моя блокада…

 

Огонь в буржуйке догорал,

Чуть тлели крохотные угли,

И чайник быстро остывал,

И ноги почему-то пухли…

 

В озябший детский кулачок

Я дула, пальцы согревая,

Но холод лез из всех углов,

До мелкой дрожи пробивая…

 

Как старушонка, сгорбясь, я

Прошаркала к своей постели,

И, зябко кутаясь в платок,

Я дотащилась еле-еле…

 

Качнулась подо мной кровать,

Как довоенные качели —

Сознанье плыло в никуда…

По кругу, как на карусели.

 

Но, приходя опять в себя,

Я снова в очередь тащилась…

Опять жила, опять ждала…

Слезами детскими давилась…

 

И обмороженные руки

От боли ныли по ночам,

И холод ледяным ознобом

Блуждал по худеньким плечам…

 

Неправда, что не помнят дети

Все тяготы блокадных лет…

Мы — Книга памяти и боли

И детских маленьких побед…

Л. Пожедаева

 

Воспоминания

Воспоминанья хлынули лавиной…

Они способны раздавить меня.

Война, блокада, страхи и болезни,

Берггольц, бомбежки, лютая зима…

 

Подружка по блокадной коммуналке,

Огрызки довоенных карандашей…

И на дрова поломанные стулья,

Вода, к утру замерзшая в ковше.

 

Стихи и сводки, голос Левитана…

Смерть бабушки и наш истошный крик…

Буржуйка, кипяток… истерзанный младенец…

В углу у бабушки печальный Божий Лик…

 

125 святых, бесценных граммов

Святого Хлеба… очередь за ним…

Вода из грязного растопленного снега

И похожденья долгие за ним…

 

Постель холодная и комната без света.

И мышь голодная без страха… на столе…

«Тарелка» репродуктора на стенке

И светомаскировка на окне.

 

Стук метронома жесткий и тревожный,

И вой сирены, и смертельной страх…

И мама неестественно худая,

И тетя Ксенья в стареньких очках…

 

Собачий суп и варево из клея,

Украденные карточки на хлеб…

И одиночества тягучие недели.

На грани смерти мой голодный бред…

 

Машина, Ладога, кругом вода, теплушка,

Болезнь мамы… стук колес и… вши…

И госпиталь — плавучие палаты,

И боль чужая, смерть… и вопль Души.

 

Нет, и детей война не пощадила.

Нас повзрослеть заставила нужда.

Я стала малолетнею старухой…

Все видела… все знала… все могла…

 

Воспоминанья хлынули лавиной,

Они способны раздавить меня…

И вспоминать не хочется блокаду —

Все снова пропускать через себя…

Л. Пожедаева

 

Блокада

Чёрное дуло блокадной ночи…

Холодно, холодно,

холодно очень…

Вставлена вместо стекла

картонка…

Вместо соседнего дома —

воронка…

Поздно.

А мамы всё нет отчего-то…

Еле живая ушла на работу…

Есть очень хочется…

Страшно… Темно…

Умер братишка мой…

Утром… Давно…

Вышла вода…

Не дойти до реки…

Очень устал…

Сил уже никаких…

Ниточка жизни натянута тонко…

А на столе —

на отца похоронка…

Н. Радченко

 

Блокадные дети

Еще была не прорвана блокада

Девятисот душивших город дней,

И к нам везли ребят из Ленинграда,

Таких худых, что некуда худей.

 

Одни глаза из голубого неба

С недетскою тоскою в глубине,

И руки, потянувшиеся к хлебу,

И робкий шепот: «Это мне?! Все мне?»

 

Я помню, мама с чугунком картошки

Застыла, без кровиночки бела,

Когда они невидимые крошки

Ладошкой собирали со стола.

 

Нам ничего выдумывать не надо,

Хватили все мы лиха здесь и там.

Но как представить тот паек блокадный —

Сто двадцать пять ничтожно малых грамм.

 

Земной поклон всем, пережившим это,

И не дожившим наш поклон земной.

Сегодня преклонилась вся планета

Перед великой стойкостью людской!

Г. Раткун

 

Реквием

1

Я это знаю не по слухам,

Я помню этот особняк

На ГейслерОвском... Ремеслуха...

Не забывается никак...

 

Пришли мальчишки после смены,

Свалил их сон. А через час

Без объявлений, без сирены,

Их дом насквозь прошил фугас.

 

И страшный пир огня и стали

Двутавры в дуги искривил.

Лишь стены бурые остались,

Как будто краска — на крови.

 

Судьба к ним снизошла: их веки

Не разомкнул ни гром, ни стон...

И вот уж больше полувека

Их беспробудный длится сон.

 

Вставайте, дети! Солнце светит,

И нет войны, и тишина!

Вставайте, дети! Вас от смерти

Спасёт родимая страна!

 

Вставайте, дети! Завтрак подан!

Живее, стол — на восьмерых.

И будет булка, с маслом, с мёдом,

А не блокадный чёрствый жмых...

 

Напрасен зов. Они не слышат...

Неугасима сердца боль

За тех ремесленных мальчишек,

Курносых, стриженых под ноль.

2

На Гейслеровском нет мемориала,

Но не кипит во мне гражданский пыл:

Мемориалов по стране — немало,

А боле — неухоженных могил.

 

Кружила смерть над детскими садами,

Трамваи, что битком — не продохнуть,

Снаряды разрывали, и ручьями

Вдоль рельсов кровь вершила жизни путь.

 

Что Ленинград, войною разорённый?

У нас, у всех — «особенная стать»:

Потери на десятки миллионов

Привыкли бесшабашно мы считать.

 

Болит душа, не заживает рана,

Суров и скорбен поминальный тост...

От Бреста — на восток, до Магадана

Одна страна, один большой погост.

 

3

Я приеду в мой город, пройду Гейслеровским проспектом —

Пиккадилли трущоб Петроградской моей стороны,

Мрачноватым, но, всё же, по-своему добрым и светлым,

Где дороги заметны, и где бездорожья видны.

 

Всё здесь памятно мне: каждый дом, подворотня и садик.

Здесь любил я когда-то, и был, несомненно, любим.

Есть особая радость: родиться и жить в Ленинграде,

Есть особое горе: подолгу не видеться с ним.

 

Пусть Россия — не сад Эпикура, сравнения — лишни:

И поныне лютует нужда и бесчинствует смерть.

Как России нужны не спасённые ею мальчишки!

Как нужна была им этой жизни земной круговерть!

 

Тот, кто выжил, — счастливец. И, льготам копеечным рады,

Хоть на сердце печаль, да нещадно болит голова,

Доживают свой век уцелевшие дети блокады,

Где державно и плавно несёт свои воды Нева.

М. Резницкий

 

Мальчик из блокады

От голода не мог и плакать громко,

Ты этого не помнишь ничего,

Полуживым нашли тебя в обломках

Девчата из дружины ПВО.

 

И кто-то крикнул:

«Девочки, возьмемте!»

И кто-то поднял бережно с земли.

Вложили в руку хлеба черствый ломтик,

Закутали и в роту принесли.

 

Чуть поворчав на выдумку такую,

Их командир, хоть был он очень строг,

Тебя вписал солдатом в строевую,

Как говорят, на котловой паек.

 

А девушки, придя со смены прямо,

Садились, окружив твою кровать,

И ты вновь обретенным словом «мама»

Еще не знал, кого из них назвать.

И. Ринк

 

* * *

Надо мною — блокадное небо.

Ленинград. Мне одиннадцать лет.

Я гадаю над пайкою хлеба:

До конца её съесть или нет?

 

Дом соседний — кирпичная гpyдa.

Скоро ночь. Бомбы вновь запоют.

Не оставить? Что завтра есть буду?

Не доесть? Вдруг сегодня убьют?

А. Романов

 

* * *

Блокадные дети не знали игрушек

Читая взахлёб пожелтевшие книжки.

Блокадные дети не слышали пушек,

Блокадным девчонкам не снились мальчишки.

 

Штабелями лежали трупы

От бомбёжек дрожали улицы.

Жизнь, завернутая в тулупы,

Лишь со смертью пока рифмуется.

 

И блокадные перекрестки

От воздушных тревог оглохли,

Не обстрелян Васильевский остров,

Ленинградский остров эпохи.

 

Там вывернулась память наизнанку,

Исчезло поле Марсово с лица.

И зажигая свечи на Фонтанке

Бойцам блокады, узникам, отцам.

 

Там Ладожское озеро стонало…

В дороге жизни сколько полегло.

Сколько людей на веки замолчало,

Сколько живых в блокадный лёд ушло.

 

Георгиевских ленточек не счесть.

Раздать живым, а мёртвым не досталось,

И ни в каких архивах не прочесть

О без вести пропавших, их не мало.

 

Блокадные дети не знали игрушек

Читая взахлёб пожелтевшие книжки.

Блокадные дети не слышали пушек,

Блокадным девчонкам не снились мальчишки.

О. Романова