За что фашист немецкий решил меня убить?

Минули дни блокады,

И вспомнил я, товарищ,

Далёких дней осады

Седой туман пожарищ.

 

Как взрывы сотрясали

Столетние фасады,

Как заревом пылали

Бадаевские склады.

 

Как от шальной шрапнели

Летели стёкла рамы,

А на моей постели

След от осколка ржавый.

 

Как мой умишко детский

Не мог сообразить,

За что фашист немецкий

Решил меня убить?

 

Как обжигал ладони

Декабрьский мороз,

Когда домой в бидоне

С Невы я воду нёс.

 

Как нас теплом немножко

Буржуйка выручала,

В фанерное окошко

Её труба торчала.

 

Как кипяток глотали,

Как побеждали смерть,

Когда в огонь бросали

Всё, что могло гореть.

 

Пайка сырой комочек

В мои двенадцать лет

Был маленький кусочек

На завтрак — и обед.

 

Горчичные лепёшки,

Похлёбка из ремней

Теперешней окрошки

Казались мне вкусней.

 

Тот сон кошмарный слишком

Мог лишь в бреду присниться:

Как умирал братишка,

Едва успев родиться.

 

Как в одеяльце старом,

Глотая слёз комок,

С отцом, как равный, рядом

Я нёс братишку в морг.

 

Как санок вереница,

Плетущихся чуть-чуть,

Родных своих и близких

Везла в последний путь.

 

Кровь застывала в жилах,

Цингой болела мать,

Отец лежал, не в силах

Топор в руках держать.

 

С весенними лучами,

Признаюсь, не стыдясь, я,

Прибавку получали

И плакали от счастья.

 

Пусть с той поры блокадной

Минуло много лет,

Но подвиг легендарный

В сердцах оставил след.

Л. Садкова

 

Дети блокады

А когда-то в дни блокады

Ты о чем мечтала, Алла,

В тот судьбы недобрый час

Поднимая взор свой к небу?

 

Чтоб в кусок ржаного хлеба

Превратился тот фугас...

Чтоб померкнувшее солнце

Озарило вдруг оконца,

Где к «буржуйке» на рассвете

Жмутся зябнущие дети...

 

Помнишь — Ладога, дорога?

И заснеженная даль,

И не детская тревога,

И не детская печаль?

В. Смирнов

 

Дети блокады...

Серое небо над Ленинградом

Стало совсем седым.

Дети блокады, дети блокады

Смотрят сквозь едкий дым.

 

Грохот обстрелов бьёт лихорадкой,

Пепел летит в лицо.

Горло сжимает мёртвою хваткой

Дьявольское кольцо.

 

В отзвуке грома стук метронома

Болью пронзил эфир.

Словно руины старого дома

Рушится целый мир.

 

Мокнет кусочек чёрствого хлеба

В талой воде из льда.

Хочется неба, прежнего неба,

Синего!.. Как тогда...

 

Только стальные серые крылья

Напрочь закрыли свет.

Чёрною пылью, адскою былью

Загородив рассвет.

 

Дети блокады, дети блокады —

Сдавленный крик души.

Выстоять надо, выдержать надо,

Надо суметь ДОЖИТЬ.

 

Искры салюта снова раскрасят

Небо цветным огнём-

Синим и белым, жёлтым и красным,

Радость воскреснет в нём.

 

Птицей взметнётся над Ленинградом

В свете иного дня!

Дети блокады, дети блокады...

Слышите ль вы меня?..

Н. Смирнова

 

Письмо из блокадного города

(В будущее...)

А за окошком глухо и темно,

Сегодня снежных птиц немая стая

Склевала звуки. Только метроном

Удары — щепки ломкие — роняет

 

В ладони приоткрытые дворов...

Спят облака — затёртые скрижали.

И как досадно — не хватило дров,

Пусть блажь сейчас — но книжки всё же жаль мне.

 

Фланелью занавешено трюмо,

По санному тоска уходит следу...

Кусая губы, я пишу письмо

Тебе, всё знающему про Победу,

 

Родившемуся через сорок лет

После неё, здесь, в нашем переулке.

И для тебя салазок синий след

Лишь знак декабрьской солнечной прогулки.

 

Ты птицам хлеб бросаешь от души,

У ног мурлычет кошка, серолапа.

А зажигалка — что её тушить,

Ведь от неё прикуривает папа!

 

Ты мирными вещами окружён,

Они тебе легко даются в руки.

...Но вот, однажды ночью, видишь сон

Про Город, где погашены все звуки...

 

Проснувшись, вдруг свернёшься, словно ёж,

Окно ль открыто? Ветер ли с залива?..

Ответь — ты всё, что видишь, бережёшь?

Ты сам-то понимаешь, что счастливый?..

 

Ты жалуешься: хочется чудес,

Дней золотых, как рыбкины чешуйки,

А ведь бывает: лето, счастье, лес,

Надрыв!...

Теперь — обстрел, паёк, буржуйки...

 

И детство, как тугой футбольный мяч,

Упущенный с площадки — канет в омут...

...Я сбивчиво пишу... Прости!.. Не плачь!..

Я рад, что у тебя всё по-другому,

 

И нет застывших намертво чернил,

Трамвай звенит — не спит в ледовых лапах...

Ты эту жизнь, пожалуйста, цени,

Вбирай в себя — на глаз, на вкус, на запах!

 

Ладонями, движением души,

За каждый миг не уставай цепляться!..

Мне тоже так хотелось бы — дожить,

Что б лет до ста! Не умирать в двенадцать...

 

...Давно пора заканчивать письмо,

Накрыло утро крыши синим крепом.

Ты там побудь совсем немного — мной,

Дай мне запомнить пряный привкус хлеба

 

Без примеси опилок...

Хоть чуть-чуть,

В дождём умытом летнем Ленинграде,

Всем нашим поколением побудь

Мальчишек, что не выжили в осаде,

Девчонок, что уже наверняка,

К Неве не выйдут в лёгких платьях белых!..

 

...Тропинкой обрывается строка,

И метроном замолк — пришли обстрелы...

...Сегодня солнце жарит горячо,

Свечой Ушедших кажется Часовня.

Услышу. Обернусь через плечо,

Шепну: «Я поживу. Я всё запомнил...»

А. Снег

 

Блокада

Нам, живущим, не понять,

Что чувствовал ребёнок, угасая,

Везя на санках умершую мать

И губы от бессилия кусая…

 

Звучат сирены, метронома звук

Тревожит память деточек блокадных:

Им выпало без счёта адских мук,

Труда для фронта без речей парадных,

 

Им выпало, но люди не сдались,

Не сдался город, взрослые и дети!

Их памяти, живущий, поклонись

И расскажи — пусть помнят! — нашим детям.

Г. Станиславская

 

Ленинградцы!

Опалят душу протуберанцы

Вечной искры, что в сердце храню.

В светлой памяти — вы, ленинградцы,

Я душой вас и сердцем люблю!

 

Я налью в свой стакан боль блокады,

Двести грамм скорбных дум пригублю

За помин светлых душ Ленинграда,

Что не сдались в голодном бою!

 

Поклонюсь до земли, умудрённый

Тем, что в городе вашем дышу

Ветром волюшки непокорённой

И о вашем бессмертье пишу.

 

Дети города, вы вечно живы

В дневниках — как страшна ваша правда! —

И сердец вашей скорби мотивы

Не утихнут в Душе Ленинграда.

 

Никогда не исчезнуть вам зАмятью

В кривде западных толков брожения!

Ибо время в сражении с памятью

Вечно терпит пред ней поражение…

В. Старостин

 

Картошка

Над городом — бомбежка,

Сирен протяжный вой.

...А там лежит картошка,

Вблизи передовой!

Хорошая картошка!

Лежит себе и ждет,

Когда же к ней Алешка

По снегу приползет?

И кажется Алешке,

Что словно бы вчера

Он песню о картошке

Горланил у костра,

В поход ходил с отрядом,

Устраивал привал...

И вовсе про блокаду

Никто тогда не знал.

Темнеет за окошком

Декабрьский рассвет.

В квартире нет ни крошки.

Алешка знает: нет.

Вчера еще доели.

Теперь до завтра ждать.

А там — ведь не успели

Картошку-то убрать!

Лежит себе картошка

У Пулковских высот.

Ползет в снегу Алешка,

С поземкою ползет.

Свистят над ним снаряды.

Не сбиться бы с пути!

Алешке очень надо

Картошку принести.

Придет с завода мама,

Засветит огонек,

Картошки, вкусной самой,

Увидит котелок!..

В цеху она снаряды

Точила день и ночь,

И надо, очень надо

Сражаться ей помочь.

Извилистой дорожкой

Алешкин след пролег.

Ползет, ползет Алешка

И тянет котелок.

Врагов чего бояться!..

Авось и не убьют.

Вот наши, коль нарваться,

Немедленно вернут!

У них приказ на это:

Мальчишек не пускать!

Негоже всяким шкетам

Под пулями шнырять.

Понятно, что негоже.

Понятно, что запрет.

Но есть-то надо тоже!

А дома крошки нет.

Земля еще как камень!

Промерзла — просто жуть!

Попробуй-ка руками

Такую ковырнуть!

Но он лежит, копает

Под грохот канонад.

И Гитлера ругает,

И всех его солдат.

...Алешка ты, Алешка!

Мы помним этот год.

И мерзлую картошку,

И гордое: «Вперед!»

Ленфронт пошел на запад.

К победе прямиком!

Пусть не был ты солдатом,

Ты был — фронтовиком.

В. Суслов

 

* * *

Был город-Фронт.

Была блокада.

Был голод лют

И грозен враг.

Но пионеры Ленинграда

Не отступили ни на шаг!

В огонь и дым

Под грохот пулемета,

На катерах,

На танковой броне

Шли в бой

Сыны полков

И юнги флота

Со взрослыми бойцами

Наравне.

 

Враг напал,

И сотни юных

За свою отчизну встали.

Было страшно, было трудно —

Все равно не отступали!

 

Шли в леса и перелески

Вдалеке от Ленинграда

Из отрядов пионерских —

В партизанские отряды.

 

В дни героической

И славной обороны

В цехах трудились

Тысячи ребят.

Шинели шили,

Делали патроны —

И тоже отстояли

Ленинград!

 

Они не вернулись из боя…

Но помнит родная страна

Своих пионеров-героев!

Вот славные их имена:

Зина Портнова,

Леня Голиков,

Саша Бородулин,

Юта Бондаровская,

Саша Ковалев,

Галя Комлева,

Нина Куковерова,

Лида Матвеева,

Коля Подрядчиков,

Олег Ольховский.

В. Суслов

 

* * *

Нет хлеба. Нет Света. Воды и тепла

Висит над Невою морозная мгла.

И если не лает, не воет война —

Глухая, немая стоит тишина.

 

На той на опасной в обстрел стороне

У булочной очередь жмется к стене.

Листовка со строчкою: «Враг у ворот!»

Нацеленный в небо застыл пулемет.

 

Осколком пробит на часах циферблат,

И время не движется — стрелки стоят,

И очередь тоже стоит и стоит

Угрюмо, как наш ленинградский гранит…

 

Я помню: сквозь фанеру окон

Врывалась в комнату война.

За книжным шкафом боком, боком

От взрывов пятилась стена,

И я нырял под одеяло:

Вдруг штукатурка с потолка…

А дом — корабль мой качало.

И он поскрипывал слегка,

Но все ж стоял других повыше!

Встречал зюйд-вест, встречал норд-ост…

И на его железной крыше

Когда-то был мой первый пост.

А на соседней — Шурка Елин,

Андрей Непомнящий вдали.

На этих крышах мы росли,

И обгоняя рост, взрослели….

(Из поэмы «Память», посвящённой Тане Савичевой)

В. Суслов

 

Старые крыши

Я слышу: над городом старые крыши

В свои водосточные трубы трубят.

Как будто приветствуют новых мальчишек

И с доброй улыбкою сверху глядят.

 

Спускается ночь. Наплывают туманы.

Мосты на дыбы, словно кони, встают.

Вдоль улиц застыли дома-великаны

И крыши бессменную вахту несут.

 

Им снятся в ночи орудийные вспышки,

Тревожные годы военной судьбы,

И словно бы снова мальчишки, мальчишки

Стоят на дежурстве у каждой трубы.

 

У них под ногами шипят «зажигалки»,

Но словно на фронте — ни шагу назад! —

Мальчишки суровой блокадной закалки

Сражаются тоже за свой Ленинград.

 

...Немало уже пронеслось и промчалось,

И новые крыши у старых домов,

Но что-то, наверное, все же осталось

На крышах, встречающих натиск ветров.

 

Пусть небо над ними просторнее, выше,

С рассветом встречается мирный закат,

Но старые крыши глядят на мальчишек —

На верных, лихих ленинградских ребят!..

В. Суслов

 

Ленинградец

Сегодня не бомбили, и с ласкового неба

Вдруг музыкой упала тишина,

Да только не согреться, и нет ни крошки хлеба.

Блокада. Бесконечная зима.

 

Карандаша огрызок я взял из-под подушки,

Он, неприметный, в печке лишь чудом не сгорел,

И на листке последнем рисую я осьмушку..

Нет, полбуханки хлеба — уж очень есть хотел.

 

Хотя, наверно, мог бы и целую буханку

Нарисовать украдкой, но страх меня берет.

Куда мне, первоклашке, с гранатою под танки,

А значит — иждивенец я, а значит — лишний рот.

 

А хлеб-то получился почти как настоящий,

Я даже запах чую с морозом пополам.

Нет ничего вкуснее, и ничего нет слаще,

Чем он ржаной, промерзший кусок на двадцать грамм!

 

Но, что же я любуюсь один таким богатством?

С сестренкою и мамой разделим мы обед.

Я в валенках, шатаясь, иду к большой кровати

По голому бетону, где раньше был паркет.

 

А на кровати этой, под рваным одеялом,

Они спят крепко-крепко уже…четыре дня.

Я прислонился к спинке, и хлебную бумагу

Делю на маму с Катькой, а также на меня.

 

Все поровну, все честно, я на кровать их доли,

Законные их доли тихонько положил…

Но мама ведь большая, и ей бы дать поболе,

А маленькая Катька совсем лишилась сил.

 

И, треть свою, помешкав, я снова разрываю

Напополам, хоть это мне душу бередит,

Потом к ним забираюсь, и долго засыпаю,

Боясь пошевелиться, и Катьку разбудить…

С. Сухонин

 

Блокада

Выжить — цель и обычная участь,

Чтоб пером нацарапать повесть,

Как в одних умирала трусость,

Как в других просыпалась совесть…

 

Только выжить — всего-то и надо,

Старый очень, неважно, иль молод…

Им, блокадникам. жаль Ленинграда,

Холод страшен был — внутренний холод!

 

Снова жизнь здесь боролась со смертью,

Встав за грань и порог истощенья

Тягой к жизни стегала, как плетью,

У врагов не моля снисхожденья!...

 

Умирали за Родину роты

И не слышали сводок хвалебных.

Умирали, ползли на работу

Для победы и…карточек хлебных.

 

…Знал художник, поэт подворотен

Город тёмный не виден из рая!

На последнем из сотен полотен

Рисовал город свой, умирая…

 

Гневным стоном сирены завыли —

В небе тучи стервятников снова!

Как ладонями город прикрыли

Тучи — словно молились покрову…

 

Нет воды. Утром будет молитва,

Шёпот тихий сухими губами —

Лишь о будущем (каждый день — битва),

О Победе своих над врагами.

 

Нет вина на печальные тризны.

Смерть привычна. Жестоки итоги —

Жизнь ушла на Дороге их жизни,

А другой не бывает дороги…

 

…На Фонтанке лёд — стылая корка,

Только чёрные пятна местами:

Санки с трупом — везут их из морга

Под слепыми от горя мостами.

 

И не знает блокадная пресса,

Кто в тех санках — блокадный подросток?

А быть может, ушла поэтесса

Или Мастер — упал, умер просто…

 

Нет, не выжить, окопы не роя…

Сколь героев в родимой отчизне?

Жертвы мы, или, может, герои?

Всё равно — каждый тянется к жизни!...

 

…Метроном — звука точного сила,

Пострашней поднебесного грома,

И, когда бы меня ни спросили —

Слышу, чувствую стук метронома!

 

Не хотелось погибнуть нелепо,

Быть убитым фашистским снарядом…

Бомбы падают гулко и слепо —

До сих пор, как мне кажется, — рядом...

 

Не бомбите меня! НЕ БОМБИТЕ!

Говорят, что сегодня мой праздник?!

Повезло… Вот он я — жив, смотрите!

Я зовусь страшным словом — БЛОКАДНИК!

 

Вспоминают блокадные дети,

Зализавшие раны подранки.

Вот и я вспоминаю дни эти —

Берега лет военных Фонтанки!

 

…Как мне вспомнить всё это хотелось:

Всю блокадную, страшную повесть,

Где в одних просыпалась смелость,

А в других просыпалась совесть!

В. Таиров

 

Рассказ блокадника

Ольге Берггольц

 

Я — ровесник блокады,

Это значит — войне:

Был рождён в Ленинграде

В сорок первой весне...

 

Лишь три месяца мирных,

И пошла круговерть:

В коммунальных квартирах —

Голод, холод и смерть!

 

Отбивался я криком,

Запелёнут до пят...

Рвался немец блицкригом

Взять Неву, Ленинград.

 

Рвались в стенах снаряды,

Бомбы — в стылой реке —

И казалось, что рядом,

Враг был — невдалеке...

 

В тишине думать лучше

О простейших вещах —

Как господствовал Случай:

И казнил, и прощал!

 

Фронт держал оборону,

Дом от взрывов дрожал...

И висел в небе чёрном

Колбасой дирижабль...

 

Коммуналка, Фонтанка,

Мать — в больнице врачом…

Жизнь проехалась танком...

Хлеб... Ещё-то — о чем?

 

О невиданных бедах,

Разведённых мостах?

Нет важнее Победы,

Побеждающей страх!

 

Чем прогневались боги?

Или мы так плохи?..

Вновь блокадные Ольги

Я читаю стихи.

 

В память прошлое вбито,

Но вопрос не закрыт,

Что «Ничто не забыто,

И никто не забыт!..»

 

Дальше многое было —

Не опишешь весь путь,

Если память забыла,

Можно сердцем всплакнуть.

 

Не положено плакать —

Лишь усталым глазам,

Отступленье атакой

Уготовано нам!..

 

Я дожил… Что наградой?

— Позабыть о войне?

Позабыть о блокаде?

Да по силам ли мне?!

 

Вспоминать это надо,

Чтоб для радости жить —

Как пожар Ленинграда

Приходилось тушить.

 

…Страшен стук метронома:

Как услышу опять —

Тянет выйти из дома, —

Скоро ль будут стрелять?

 

Был рождён в Ленинграде

В сорок первой весне,

Я — ровесник блокады,

Это значит — войне...

В. Таиров

 

Победная весна

Наш Ленинград в знаменах и плакатах,

И музыка плывет над мостовой.

Дай руку, друг, и в день победной даты

Пойдем бродить по городу с тобой.

 

Ты помнишь год: все небо цвета стали,

Дождя и ветра яростный поток.

Отцы по морю уходили в Таллин,

А дети уезжали на восток.

 

Кто был постарше, посылал поклоны,

Кто был помладше, плакал и кричал,

И разошлись большие эшелоны

За Волгу, за Оку и на Урал.

 

Но где б мы с вами ни были, ребята,

Мы научились в сумрачные дни

И ненавидеть так же, как солдаты,

И Родиной гордиться, как они!

 

Победы день! Как пахнет свежей краской!

Скрипенье блоков слышно без конца.

И в поредевших парках Петроградской

Сажают молодые деревца.

 

Наш Ленинград в знаменах и плакатах,

И музыка плывет над мостовой.

Дай руку, друг, и в день победной даты

Пойдем бродить по городу с тобой!

В. Торопыгин

 

Блокадные дневники

Капкан заледенелого двора,

Сугробы давят равнодушной массой.

Когда-то здесь играла детвора,

Чертила мелом на асфальте классы.

 

Стучал упруго мячик по стене —

Угроза для стекла и чьих-то нервов.

Теперь тех стекол и в помине нет —

Окно забито грубою фанерой.

 

Воздушная тревога. Полумгла.

Меня качает, но иду упрямо.

Я не вернусь домой — там нет тепла,

Там неживые бабушка и мама.

 

Там не дождаться ласковой весны,

Там метроном ведет отсчет до смерти.

А я хочу туда, где нет войны,

Где живы все, кто был на этом свете.

 

В сосновом доме пахнет пирогом,

Никто не голодает и не плачет.

И в этот нереально летний дом

Прикатится мой красно-синий мячик...

В. Устинова

 

Блокадное детство

Я вспоминаю детства моего страницы,

Когда закружит в поле снегопад.

Блокадный город начинает сниться,

Любимый город — город Ленинград.

 

Вот наша школа в шрамах от бомбежки:

Фанера в окнах, лампы фитилёк.

Мороз безжалостный гуляет за окошком.

Но светит в классе добрый огонёк.

 

Учитель за столом, и бледный, и усталый,

Читает Пушкина в продрогшей тишине.

И кажется: вокруг теплее стало

И все на миг забыли о войне.

 

О том, что бомбы рвутся где-то рядом,

Что люди падают от голода в сугроб,

Что смерть по улицам гуляет Ленинграда

И кто-то тащит на салазках гроб.

 

Учитель говорит о том, что сердцу свято:

О родине, о мире, о добре,

О том, как любят Родину солдаты,

И город защитят в любой войне...

 

Наш город выстоял. И слово о Победе

Из репродуктора однажды донеслось.

От счастья плакали и взрослые, и дети-

Без слез в тот славный день не обошлось.

 

И загремел салют над Ленинградом-

Победы вестник на родной земле.

Но навсегда запомним мы Блокаду

И тех, кто выстоять помог родной стране.

Л. Федунова

 

Январь

Я не забуду тот январь

Над замершей Невой,

И тот сухарь, ржаной сухарь,

От высушки кривой.

 

А был он все-таки хорош —

Сухой, как динамит.

В ушах, когда его грызешь,

Как будто гром гремит.

 

Его солдат мне подарил,

Высок и белобрыс.

О сыне что-то говорил.

Я плохо слушал: грыз.

 

Не повторится пусть вовек

Великая беда!

Но тот январь, мороз и снег

И тот высокий человек —

Со мной теперь

Всегда.

 

Слова красивые — пустяк,

И клятвы не нужны.

Он не забудется и так —

Кривой сухарь войны.

И. Фоняков

 

И вот я в дом вхожу...

Я возвращаюсь в Ленинград

Сорок второго года.

Я захватить с собой бы рад

Картошки, хлеба, меда.

 

И колбасы — какая есть

В ближайшем гастрономе —

Для всех, кто жив и хочет есть

В блокадном нашем доме.

 

Но мне вещает некий страж,

Суров, непререкаем:

«Оставь, товарищ, свой багаж,

Лишь налегке впускаем!..»

 

И вот я в дом вхожу. И вот

Всех сразу вижу в сборе:

Кто до Победы доживет

И кто погибнет вскоре.

 

На них я пристально смотрю.

Они не замечают.

«Не узнаёте?» — говорю. —

Они не отвечают.

 

И впрямь: уже и нет меня.

Горит буржуйка. У огня

Сидит худой мальчишка,

И на коленях — книжка.

 

Платком крест-накрест на груди

Родительским повязан,

И все, что будет впереди,

Он пережить обязан...

И. Фоняков

 

Блокадный хлеб

Я вспоминаю хлеб блокадных лет,

Который в детском доме нам давали.

Не из муки он был — из наших бед,

И что в него тогда только не клали!

 

Хлеб был с мякиною, макухой и ботвой,

С корой. Колючий так, что режет десна.

Тяжелый, горький — с хвоей, лебедой,

На праздник, очень редко — чистый просто.

 

Но самый сильный голод был, когда

Хлеб мы по два-три дня не получали.

Мы понимали, что война — это беда,

Но каждый день с надеждой хлеба ждали.

 

Не дни мы голодали, а года.

Хоть раз наесться досыта мечтали.

Кто видел, не забудет никогда,

Как с голоду детишки умирали.

Л. Хямелянина

 

На радио

Ну что ты помнишь: был — под стол пешком.

Ну что ты мог — ребенок из детсада?

Ответь, мальчишка с голубым лицом,

Что в центре ледяного Ленинграда

У микрофона главного стоял

По стойке «смирно».

Громко, с выраженьем —

«Вот не забыть, не сбиться бы» —

Читал

В концерте для бойцов стихотворенье.

Потом сказали, что не подкачал.

А сбился б — не беда, не слова ради.

Звучащий детский голос означал,

Что живы, живы малыши в блокаде!

По радиоволнам, по проводам

Заиндевелым,

Сквозь огонь жестокий

Подмогою к сражавшимся отцам

Стремились эти тоненькие строки...

О. Цакунов

 

* * *

Ещё на фронте танков было мало,

Мы этого не знали, малыши,

Но рисовали, чтоб их больше стало,

Для блеска послюнив карандаши.

 

Вокруг коптилки из консервной банки

Был наш завод особый, броневой:

Зелёным красим — танки, танки, танки, —

Они на месте принимают бой!

 

И красным выстрел огненный искрится,

Звезда алеет, и над башней — флаг.

И разбегались человечки-фрицы,

На чёрных касках — их паучий знак.

 

Один из них в испуге оглянулся, —

Мой танк поддаст фашисту на бегу!

Другой лежит — споткнулся-растянулся,

А третий — ноги вверх — торчит в снегу.

 

А кто он, чтобы не было сомнений —

Ведь каску не увидишь на враге, —

Я свастику для полных разъяснений

Нарисовал ему на сапоге…

 

Дышу на пальцы, хоть и жарко в схватке,

И вновь рисую танки — про запас.

Жаль, что бумаги не было в достатке —

Так много танков стало бы у нас!

О. Цакунов

 

* * *

Дров-то, дров… Поближе к ночи,

Перед сном «буржуйку»-печь

Мы протопим, да не очень,

Чтоб в тепле нам только лечь.

 

С головой — под одеяла

В метрономной тишине…

«Мама, ты бы рассказала

О победе и весне.

 

Чтобы солнечное небо

Было печки горячей,

Чтобы столько было хлеба,

Сколько в стенах кирпичей».

 

«Спи, сынок, не до рассказа, —

Не поспать, где силы взять?

Ну как три-четыре раза

Будут нас бомбить опять?

 

Вон в соседний дом попали —

Снег летит сквозь этажи…» —

«Мама, верно, там в подвале

Слышен голос? Расскажи…»

 

«Это ветер воет дико,

Вьюга стонет, голосит…

Спи, сынок, пока всё тихо,

Вся война большая спит».

О. Цакунов

 

* * *

Там и жизни, и песни начало.

Там, почти как в голодный бред,

Строчка первая прозвучала

С бедной рифмою — нет — обед.

 

Память рваная — словно вспышки,

Меньше знаю, больше забыл —

Только знаю не понаслышке:

Малышом — в чём душа, но был,

 

И полны не книжного смысла —

А иначе о том не писать —

Для меня блокадные числа

900 и 125…

 

Нас немного, то время знавших,

Возле памятного огня.

Я сменю товарищей старших,

Да никто не сменит меня.

 

Дует в спину сквозь годы и даты,

Оглянусь — заметает след…

Я последний поэт блокады,

Позади очевидцев нет.

О. Цакунов

 

Ленинградским детям

Промчатся над вами

Года за годами,

И станете вы старичками.

 

Теперь белобрысые вы,

Молодые,

А будете лысые вы

И седые.

 

И даже у маленькой Татки

Когда-нибудь будут внучатки,

И Татка наденет большие очки

И будет вязать своим внукам перчатки,

 

И даже двухлетнему Пете

Будет когда-нибудь семьдесят лет,

И все дети, все дети на свете

Будут называть его: дед.

 

И до пояса будет тогда

Седая его борода.

 

Так вот, когда станете вы старичками

С такими большими очками,

 

И чтоб размять свои старые кости,

Пойдёте куда-нибудь в гости, —

(Ну, скажем, возьмёте внучонка Николку

И поведете на ёлку),

Или тогда же, — в две тысячи

двадцать четвёртом году —

На лавочку сядете

в Летнем саду.

Или не в Летнем саду,

а в каком-нибудь

маленьком скверике

В Новой Зеландии или в Америке —

Всюду, куда б ни заехали вы,

всюду, везде, одинаково,

Жители Праги, Гааги,

Парижа, Чикаго и Кракова —

На вас молчаливо укажут

И тихо, почтительно скажут:

«Он был в Ленинграде...

во время осады...

В те годы... вы знаете...

в годы блокады...»

И снимут пред вами шляпы.

К. Чуковский

 

* * *

Детям блокады

Не быть стариками.

Их матерям не умирать.

Ангелами над облаками

За все страданья

Парить им веками, —

Божия белая рать.

О. Шестинский

 

* * *

Мальчики блокадного закала,

вот уже нам тридцать, однолетки,

волос буйным был, а ныне редкий —

это жизнь нас за чубы таскала.

 

Нас не награждали орденами,

и не нас прославили салюты…

Были ночи черны, зимы люты,

смерть ходила всюду вместе с нами,

вместе с нами в школу заходила,

вместе с нами в очереди стыла.

 

От разрывов тяжких глохли уши,

наши лбы прорезали морщинки —

в мудрость жизни первые тропинки…

Так мужали души, наши души.

О. Шестинский

 

Ленинградская лирика

1

О, детство!

Нет, я в детстве не был,

я сразу в мужество шагнул,

я молча ненавидел небо

за черный крест,

за смертный гул.

И тем блокадным

днем кровавым

мне желтый ивовый листок

казался лишь осколком ржавым,

вонзившимся у самых ног.

В том городе, огнем обвитом,

в два пальца сатана свистел…

Мне было страшно быть убитым…

Я жить и вырасти хотел!

 

2

Мы были юны, страшно юны,

Среди разрывов и траншей,

Как мальчики времён Коммуны,

Как ребятня Октябрьских дней.

 

Мы познакомились с вещами,

В которых соль и боль земли,

Мы за тележкой с овощами

Такими праздничными шли.

 

Нас не вели за город в ротах,

Нас в городе искал свинец...

О, мужественность желторотых,

Огонь мальчишеских сердец!

 

Там «юнкерс» падал, в землю вклинясь,

Оставив дыма полосу...

Те годы я мальчишкой вынес

И, значит, всё перенесу.

3

Я песни пел, осколки собирал,

в орлянку меж тревогами играл.

А если неожиданный налет,

а если в расписанье мой черед,

то, с кона взяв поставленный пятак,

я шел с противогазом на чердак.

А было мне всего тринадцать лет,

я даже не дружинник,

просто — шкет,

но «зажигалку» я щипцами мог

схватить за хвост

и окунуть в песок.

 

4

Никуда от юности не деться,

Потому что там в блокадный день

Лепестки осыпала мне в сердце

Белая тяжёлая сирень;

Потому что там, где бродят травы,

Налитою зеленью звеня,

Тихо, неумело и лукаво

Целовала девочка меня;

Потому что там в могилах мглистых

Спят мои погодки-пацаны,

Милые мои антифашисты,

Дорогие жертвы той войны.

Никуда от юности не деться,

Потому что где-то там, вдали,

Мои нежность и суровость в сердце

На заре впервые зацвели.

О. Шестинский

 

Друзьям, погибшим на Ладоге

Я плыву на рыбацком челне,

Холодна вода, зелена…

Вы давно лежите на дне.

Отзовитесь, хлопцы, со дна,

Борька Цыган и Васька Пятак,

Огольцы, забияки, братцы,

Я — Шестина из дома семнадцать,

Вы меня прозывали так.

В том жестоком дальнем году,

Чтоб не лечь на блокадном погосте,

Уезжали вы —

Кожа да кости —

И попали под бомбу на льду.

Непроглядна в путину вода,

Не проснуться погодкам милым,

Их заносит озёрным илом

На года,

на века,

навсегда…

О. Шестинский

 

Память

1

Я себя не перепеваю,

Хоть опять о том же пою…

Я иду по блокадному краю,

Через душу иду свою.

Там ходить мне до смерти самой —

Так дружками велено мне…

Там ведь жил я когда-то с мамой,

На опасной жил стороне.

Эту жизнь среди гула и гуда

Всю метелью заволокло…

Всё, что добро во мне, — оттуда;

Всё, что честно, — тогда пришло.

 

2

Я вспоминаю Колпинскую улицу

С домами деревянными, сараями,

С объезженной булыжной мостовой,

С её травой, совсем провинциальной,

И с голубятнями до облаков…

Я вспоминаю Колпинскую улицу

За то, что жили там три мушкетёра,

На ней дружили, пели и дрались…

В испанке с алой кистью — это Васька;

Исаак — чудак с миндальными глазами;

А я — в бушлате, с духовым ружьём.

Исаак погиб в блокаду в сорок первом;

На Ладоге ушёл под воду Васька,

Переправляясь на барже военной;

На Колпинской я прожил много лет.

Меня любили там и обижали.

Меня ласкали там и презирали.

Я зло сносил там и ценил любовь…

В дни горестей моих и неурядиц

Я словно видел вас, Исаак и Васька,

Вы говорили: «Брось ты, не горюй!

Ты чаще вспоминай, как мы дружили,

Как мёрзли мы, как непреклонно жили, —

Ведь ты живёшь за нас и за себя…»

Я знаю это — жить не просто мне.

 

3

Мы жестокость видели, — наверно,

потому мы не жестоки.

Жили мы в кольце, в блокаде —

до сих пор нам снятся лишь дороги.

(Добрые, пустынные и шквальные —

Пусть любые, только были б дальние!)

Жалких слов друг другу не бубнили.

Хоронили мы друг друга, хоронили…

Ну, а если разобраться в сути —

Мы ведь удивительные люди:

Нам за тридцать ныне, а ведь до сих пор

Мы всё те же мальчики блокады,

Нежны, неподкупны угловаты…

Вечны предо мной, как кинокадры, —

Детство… дым… в огне Печатный двор…

О. Шестинский

 

* * *

Мы в мир огня вошли со всеми,

тех дней до смерти не забыть,

нас, мальчиков, учило время

лишь ненавидеть и любить.

 

Потом порос цветами бруствер,

сраженья канули во тьму,

и вот тогда иные чувства

открылись сердцу моему.

 

Но до сих пор при каждой вспышке

отваги, гнева, прямоты

я снова становлюсь мальчишкой,

тем, что не прятался в кусты,

 

что жизнь, наверно, узко видел,

не думая, с плеча рубил,

и лишь фашистов ненавидел,

и только Родину любил.

О. Шестинский

 

Солёная корочка хлеба

Зенитками вспорото небо,

Вгрызается залп в темноту.

Солёная корочка хлеба

Лежит сокровенно во рту.

 

Как вкус её горек и сладок!

Прилипла к щеке неспроста.

Вкусней самого шоколада

Солёная корочка та.

 

Забита оконная рама

Фанерой. Промозглая жуть.

К постели прикована мама,

Я рядышком тихо сижу.

 

Она не присядет, не встанет,

Лишь шепчет:

— Сыночек, держись!

Солёная корочка тает,

А с нею и мамина жизнь.

 

Как надо и много, и мало,

Чтоб выжить в том страшном бою:

— Возьми! — протянула мне мама

Блокадную пайку свою.

 

Спустились вдруг ангелы с неба,

Зовут, приглашают в полёт.

Солёная корочка хлеба

Уснуть до сих пор не даёт.

В. Шумилин

 

Очередь

Что-то в прошлое тянет...

Да что я, чудак?

Для чего ворошить

время самое страшное?

Но блокадная очередь

строилась так:

каждый цепко держался

за спереди ставшего.

 

— Кто последний?

Последний мне локоть суёт:

— Крепче, мальчик, держись!

И прижмусь я доверчиво.

И обхватит меня тот,

кто сзади встаёт.

Так часами плотнимся.

С утра и до вечера.

 

А мороз-то — под сорок.

Лютует мороз.

И воробышком прыгает

сердце под рёбрами.

Только мне не упасть —

прочно в очередь врос.

И душа потеплела

под взглядами добрыми.

 

Мы — едины.

Мы связаны горем одним.

Смерчем вьюга вихрится,

летая по городу.

Пригибаясь, на корточках

молча сидим,

И на плечи соседей

склоняются головы.

 

Общий вздох, общий выдох,