Глава 2. Второй Вселенский Собор. Участие императора в делах Церкви

 

Конец IV в. открывает удивительную перемену, произошедшую при последних царях пока ещё единой Римской империи. После Иовиана, Валентиниана I, в известной степени Валента, Грациан, Валентиниан Младший и св. Феодосий Великий явили пример самодержцев, открыто и масштабно вмешивающихся в дела церковного управления. Разумеется, одними характерами царей этой перемены не объяснить. Самое разумное предположить, что обстоятельства времени, общественные нестроения, вызванные церковными кризисами, потребовали от них самых решительных шагов. Самодержцы как бы вдруг внезапно поняли, что принцип неучастия царя в вопросах благочестия и церковного управления ни к чему хорошему не приведёт. Перед их глазами встал образ св. Константина Великого, исповедовавшего совсем иную практику. Особенно это сходство заметно на примере св. Феодосия.

Как и св. Константина Великого, св. Феодосия отличала замечательная черта характера, проявлявшаяся в том, что вся его личность, все помыслы и поступки были проникнуты верой в Бога, Которого он искренне и непосредственно видел своим покровителем и заступником. Святой Феодосий видел в Спасителе свою волю и желал «ходить Ему вслед»; никаких компромиссов на этот счёт он не принимал. Достаточно лишь напомнить его первые шаги, как императора Востока. Полагая, что спасти государство может только Христос, св. Феодосий определил для себя приоритеты во внутренней политике. Едва вступив во власть, святой царь наряду с первыми неотложными делами решается раз и навсегда положить конец церковному расколу и утвердить истинное благочестие и веру.

Надо сказать, что, как житель Запада, новый император искренне не любил ариан, с которыми в этих провинциях связывали церковную смуту. Ободряемый своей женой, св. Плакиллой, св. Феодосий по-солдатски без обиняков решается восстановить церковный мир вполне в римских традициях — остановив свой выбор на той церковной партии, которая казалась ему истинно православной, и запретив остальные.

Судьба благоволила его начинаниям: по дороге в Константинополь св. Феодосий внезапно и тяжело заболел в Фессалониках и принял таинство крещения от епископа Ахолия, известного никейца[478]. Это был необычный случай — ведь обычно крещение принималось в те времена уже перед смертью. Вскоре царь выздоровел, и его симпатии окончательно перешли к никейцам. Таким образом, участь ариан на Востоке была предрешена. К этому времени арианство уже внутренне изжило себя на Западе, а на Востоке держалось лишь внешней силой власти императора Валента. Теперь же, когда царём стал св. Феодосий, всё свершилось очень быстро.

В многолетнем противостоянии ариан и никейцев была поставлена точка, когда в Константинополе 27 февраля 380 г. император произнёс слова, имеющие силу закона: «Нам угодно, чтобы все народы, управляемые нашим милосердием и умеренностью, твёрдо держались той религии, которой поучал римлян св. Петр, которая верно сохранялась Преданием и которую в настоящее время исповедует первосвященник Дамас и Александрийский епископ Петр — человек апостольской святости. Согласно с учением апостолов и правилами Евангелия, будем верить в единое Божество Отца, Сына и Святого Духа, соединяющихся с равным величием в благочестивой Троице. Последователям этого учения мы дозволяем принять название христиан кафолических   (выделено мной. — А.В.), а так как всех остальных мы считаем за сумасбродных безумцев, то мы клеймим их позорным названием еретиков и объявляем, что их сборища впредь не должны присваивать себе почётное наименование церквей. Кроме приговора божественного правосудия, они должны будут понести строгие наказания, каким заблагорассудится подвергнуть их наша власть, руководимая небесной мудростью» [479].

Как правильно отмечают, здесь нет никакого религиозного фанатизма — император реализовал свой идеал, скопированный с римских устоев: единое государство, единая власть и единая вера. Эту работу начинал ещё св. Константин Великий, а св. Феодосий доводил её до своего логического завершения. Надо сказать, что деятельность императора не сопровождалась каким-либо сопротивлением со стороны высших клириков и рядовых мирян. За десятилетия церковных нестроений у всех сформировалось практически единодушное мнение о том, что только император в состоянии восстановить мир в Церкви и положить конец богословским прениям. Всем надоели бесконечные соборы и споры, когда пыл сторон легко переходил границы дозволенного и материализовался в самых настоящих преступных деяниях. Один характерный пример тому, что творилось в Церкви, оставил нам Феофан Византиец, по свидетельству которого епископа Евсевия Самосатского, недавно возвратившегося из заточения, убила одна женщина арианка, попав в его голову черепком с кровли[480].

И если внутренне Никейский Символ уже доказал свою жизнеспособность и истинность, то внешне ещё требовались немалые усилия для того, чтобы сделать его единственным для всех церковных общин Римской империи. Это было возможно только путём закрепления его в качестве обязательного для всех государственного закона, что, собственно говоря, и сделал св. Феодосий Великий. Других форм древний мир не знал, как, впрочем, и его преемники.

По приезде в столицу, в духе своего эдикта, император вызвал к себе Константинопольского епископа Димофила (370–379), преемника Евдоксия, главу омийской партии, и потребовал либо принять Никейский Символ, либо оставить кафедру. Епископ попытался было возразить, что царь не волен вторгаться во внутренние вопросы Церкви (как будто до этого Евдоксий не использовал всю мощь власти Валента для пользы своей партии!), и был изгнан с престола. Историческая правда была не на его стороне. Со своими сторонниками он отправился за город, где ещё какое-то время совершал богослужения, как епископ, но это уже ничего не определяло. А на его место император сам выбрал св. Григория Богослова (379–381).

Новый Константинопольский епископ относился к знаменитой «Капподакийской группе» (или «новоникейцам»), куда входили св. Василий Великий (330–379), св. Григорий Нисский и другие выдающиеся представители православной партии. В отличие от св. Афанасия Великого, харизматичной натуры вечного борца, претерпевшего многие испытания за свою веру, св. Василий Великий в большей степени стремился к объединению всех небольших по численности никейских групп вокруг себя. Он не был ригористом, как его кумир, и довольно легко в целях икономии опускал вопросы, которые вызывали отторжение у других оппонентов; если, конечно, это не касалось главных вопросов вероисповедания. Рассказывают, что однажды, ещё в 371 г., на обеде в честь памяти мученика Евпсихия зашла речь о св. Василии. Блестящие и восторженные оценки присутствующих резко прервал возглас одного монаха, также присутствовавшего здесь. Он заявил, что св. Василий — еретик, поскольку в ходе одного диспута он не решался говорить ясно и категорично о Божестве Святого Духа. Напрасно присутствовавший на обеде св. Григорий Богослов настаивал, что такое поведение было вызвано нежеланием св. Василия отторгнуть паству, не вполне ещё разбиравшуюся в столь сложном вопросе, — монах был неумолим[481].

Заслуга «капподакийцев» перед Церковью настолько велика, что невозможно хотя бы вкратце не остановиться на личностях их вождей и особенностей их богословия. В их лице блестяще осуществилось давнее желание Оригена о призвании средств античной культуры для служения христианству. Обладая великолепным образованием, Отцы-капподакийцы в своём учении о Троице окончательно установили такую терминологию, которая одинаково отличает и момент единства Божества, и момент троичности. Всё, что свойственно Божественной природе, существует в трёх Субъектах и принадлежит всем трём Ипостасям. Ипостаси не являются простыми свойствами единого Существа, но представляют собой самостоятельных, хотя и не мыслимых в отдельности друг от друга носителей единой природы. Их отличие друг от друга касается образа их бытия в связи с взаимными отношениями. Отцу принадлежит, как характерный признак, нерождённость, Сыну — рождённость, Святому Духу — исхождение. Отец есть производящая причина Сына и Духа; Дух Святой исходит от Отца, но познаётся только через Сына. «Так устанавливается правильная середина между савеллианством и арианством, между иудейством и языческим многобожием». «Три — суть едино по Божеству, и Единое тройственно по свойствам» [482].

Капподакийцы не только выполнили сложнейшую задачу своего времени — научного разъяснения Никейского Символа, но и принимали деятельное участие в церковной жизни. Примечательно, и это обстоятельство будет играть очень важную роль в последующей жизни Империи и Церкви, что капподакийцы были горячими поклонниками аскетизма и монашества в целом, например сам св. Василий Великий был одним из организаторов монашества в Малой Азии. Но при всех аскетических настроениях они не были отрешёнными от жизни отшельниками, активно выступая на сцену истории, как пастыри и церковно-политические деятели[483]. Сам св. Василий Великий был сыном аристократа и держался с таким достоинством и честью, настолько владел мыслью и словом, что невольно вызывал уважение. Он с полным правом мог считаться главой «новоникейцев», хотя, к сожалению, и не увидел своими глазами торжества своего богословия, скончавшись ещё совсем не старым человеком.

Необходимо обратить внимание на одно обстоятельство, последствия которого вскоре не заставят себя ждать. Начав в середине 70-х гг. IV в. активную борьбу с арианами, св. Василий Великий вполне естественно обратился за помощью в Рим, надеясь, что западная столица по достоинству оценит богословие «новоникейцев». В частности, св. Василий очень надеялся, что мнение Запада окончательно положит конец Антиохийской схизме — расколу между «новоникейцеами»-мелетианами и «строникейцами».

«Пока ещё некоторые продолжают стоять, — пока ещё сохраняется лёд прежнего благосостояния, поспешите к нам, прежде чем наступит окончательное крушение Церкви, поспешите, умоляем вас, дайте руку помощи коленопреклоненным. Да подвигнутся к нам ваши братские сердца, и да прольются слёзы сострадания. Не оставьте без внимания половину Вселенной, объятую заблуждением, не попустите угаснуть вере у тех, где она впервые воссияла». Но Рим остался холоден к его письмам: из 4-х посланий (в 371, 372, 376 и 377 гг.) только последние два удостоились ответа папы Дамаса, который ждал не диакона с письмом, а пышного посольства, просящего мира у понтифика. Более того, некоторые «западные» епископы вообще вернули послания св. Василия, найдя их малоубедительными.

Только в 376 г. под влиянием св. Амвросия Медиоланского, симпатизировавшего св. Василию Великому, папа удостоил Святителя благосклонным ответом. Но в завязавшейся переписке Рим мало интересовался богословием капподакийцев, повторяя своё учение, сформулированное ещё в начальной стадии тринитарных споров. Стоит ли говорить, что вся эта аргументация была безнадёжно устаревшей? Кроме того, некоторые лица, которых Восток в лице «новоникейцев» желал обличить, нашли свою защиту на Западе, и, наоборот, епископа Евсевия Самосатского — верного никейца, Петр Александрийский на Римском соборе 377 г. вместе с другими западными предстоятелями назвал еретиком.

Но в целом, не столько из-за помощи Рима, сколько благодаря нескончаемой энергии и терпению св. Василия Великого, осенью 379 г. в Антиохии состоялся Собор под председательством Мелетия, где собравшиеся 153 епископа подтвердили решения Римских соборов 369, 376 и 377 гг. Таким образом, наглядно и зримо все «восточные» епископы объединились под знаменем Православия[484].

Большого внимания заслуживает и другой яркий представитель «капподакийцев», св. Григорий Богослов — первый помощник св. Василия Великого. Будучи сыном епископа Назианзинского, св. Григорий Богослов, тоскуя в провинции, тем не менее до смерти отца помогал тому в управлении епископией, а затем, в 370 г., удалился в Селевкию Исаврийскую. Там он тяжело заболел, и в довершение всех бед до него дошла весть о смерти горячо любимого им св. Василия Великого (379 г.). В том же 379 г. друзья св. Василия — влиятельные Мелетианские епископы уговорили св. Григория отправиться в Константинополь, где никейцы находились под спудом омиев, и их голос вообще был едва слышен[485].

Прибыв в восточную столицу, св. Григорий начал проповедовать в доме одного своего родственника, впоследствии переделанном в храм св. Анастасии. Его проповеди имели очень большой успех среди изысканной и утончённой столичной публики, и ариане даже наняли убийц для устранения такого неудобного конкурента. К счастью, покушение не удалось. Но это было только началом в цепи неприятностей. Вскоре личность св. Григория насторожила епископа Александрийского Петра — твёрдого в своём никействе, но человека с узким кругозором. Для Александрийского архиерея всё, что относилось к Константинополю, неизменно являлось «арианским». Поэтому он быстро организовал отправку в Константинополь некоего Максима Киника, которого надеялся «перерукоположить» в епископы «нового Рима».

Однажды, когда св. Григорий лежал больным дома, разнёсся слух, будто Максима хиротонисают египетские епископы. Толпа возмущённых православных константинопольцев вторглась в частный дом, где, действительно, совершалась хиротония. Киник и остальные епископы убежали прочь от разгневанной толпы, но впоследствии неудавшийся епископ отправился к Петру и требовал отдать ему кафедру, а затем просил помощи у папы Дамаса, но также безуспешно. Когда в Константинополь приехал император, вопрос о епископе столицы практически уже не стоял: царь самолично ввёл св. Григория в храм Св. Апостолов, хотя цепь солдат сдерживала толпу ариан, окруживших церковь.

Ситуация получилась парадоксальная — на один и тот же престол одновременно претендовало сразу три лица, и св. Григорий попросил императора собрать Вселенский Собор для решения вопроса о том, кому же принадлежит Константинопольская кафедра. Неожиданно выяснилось, что вопрос о лице Константинопольского епископа способен вызвать новый кризис в Церкви, только что счастливо дождавшейся своего спасителя и покровителя в лице царя. Дело заключается в том, что «староникейская» партия естественным образом была сильна в Египте, где сохранились поклонники таланта и ученики св. Афанасия Великого. Ярким её представителем, хотя и, повторимся, недалёкого ума, являлся епископ Пётр. В своё время, спасаясь от императора Валента, он покинул кафедру и нашёл убежище у папы Дамаса, с которым у него возникли тесные отношения.

К тому же Рим и Александрия в те времена активно развивали идею об апостольстве своих кафедр и вытекающих отсюда преференциях. То обстоятельство, что император отвёрг их мнение при решении вопроса о выборе Константинопольского архиерея, вызвало у них чувство сильного недовольства. И хотя личность Максима не вызывала сочувствия у Дамаса, но для него был важен принципиальный вопрос о том, чьё мнение должно довлеть при принятии такого рода решений. Как видно, те полномочия, которые не так давно закрепил за Римским епископом император Грациан, уже дали глубокие ростки в их сознании. Поэтому св. Григорий Богослов был совершенно прав, попросив императора созвать Собор; это и явилось единственной причиной его созыва[486].

Конечно, царь придерживался обратного мнения, чем папа Дамас, естественно недоумевая, почему он, взявший на себя ответственность за состояние церковного благочестия, обязан консультироваться по данному вопросу с одним из епископов Церкви, пусть даже и весьма авторитетным. Зимой 380 г. св. Феодосий созвал Собор в Константинополе, куда пригласил исключительно восточных епископов, которых собралось около 150 человек. Там блистали такие знаменитые имена, как Мелетий Антиохийский, св. Григорий Нисский — брат св. Василия Великого, Тимофей Александрийский (епископ Петр к тому времени уже умер), Элладий Кессарийский — преемник св. Василия Великого, Петр Севастийский — брат св. Василия Великого. Интересно одно предание, связанное с именем Мелетия Антиохийского. Рассказывают, что когда император был ещё частным человеком, ему явился во сне Мелетий Антиохийский и пророчествовал о его грядущем царствовании. И хотя до этого дня царь и епископ не были знакомы друг с другом, св. Феодосий тут же узнал его и облобызал.

Поскольку, как представлялось императору, вопрос о Константинопольской кафедре не касался Запада, никто из западных епископов приглашён не был. Можно предположить и ещё некоторые мотивы, которыми руководствовался император, решая отказать Западу в участии в Соборе. Деятельность св. Василия Великого, о которой он не мог не знать, равно как и св. Григория Богослова, привела его к убеждению, что Рим не только не помог Востоку в преодолении арианства, но невольно способствовал тому, чтобы «духоборцы», в лице Константинопольского епископа Македония, какое-то время пользовались серьёзным влиянием. Кроме того, «непогрешимости» Римского понтифика — титул, который он так упорно желал, сильно нанёс урон факт общения с Маркеллом, учение коего Восток дружно анафематствовал. Так или иначе, но в мае 381 г. Собор открыл свои заседания.

Нам не известно ни количество заседаний, ни их детали — практически все документы Собора исчезли в веках. Но, как можно предположить из отдельных эпизодов, император наверняка присутствовал на его первом заседании, когда решался вопрос о св. Григории Богослове, и на некоторых других. По-видимому, в последующем он не принимал участия в его деяниях, как это видно из содержания самого послания Собора св. Феодосию. Но, пожалуй, в этом и не было необходимости. Собор дышал духом св. Василия Великого, всё напоминало о нём — остаётся только удивляться, почему столь редкий по своему единомыслию Собор не состоялся ранее? У Отцов практически не возникало вопроса об истинности Никейского Символа Веры, и вопрос об обсуждении «Единосущия» вообще не стоял.

В первую очередь Отцы Собора решили рассмотреть дело св. Григория Богослова, из-за чего, собственно, формально выражаясь, они и были созваны императором. Епископы были единодушны в том, что св. Григорий по праву и должным образом введён на Константинопольскую кафедру. Но, очевидно, внешнее  единодушие было не совсем искренним — египетские епископы даже не скрывали своего недовольства по тому, как решилась судьба Максима Киника, и раздражения. По крайне мере, выступление св. Григория (один из немногих документов Собора, дошедших до нас) производит впечатление защитительной речи, в заключение которой он просил Отцов разрешить ему оставить престол и удалиться в пустыню[487].

В конце концов, епископы согласились с его просьбой и поставили Константинопольским епископом Нектария Тарского (381–397) — знатного сенатора из известной семьи, добродетельного и благочестивого старца. Как следует из документов, Отцы после этого утвердили давнее назначение на Иерусалимскую кафедру епископа Кирилла (350–386) и избрали Антиохийским епископом Флавиана  (381–404), поскольку старец Мелетий (360–381) умер перед самым окончанием Собора. Отцы недвусмысленно говорят в своём послании Римскому папе, что все эти избрания были сделаны «под наблюдением благочестивейшего императора Феодосия», из чего становится ясной роль царя в управлении Собором[488].

Вслед за этим по инициативе св. Феодосия на Собор были приглашены 36 македонианских епископов, перед которыми напрямую поставлен был вопрос о признании Никейского Символа. Этот эпизод также вполне понятен: во времена правления Валента Македоний и его преследователи, отрицавшие Божество Святого Духа, но отклонявшиеся от «официальной» арианской версии Символа, были вынуждены согласиться с «Единосущием», чтобы сохранить поддержку Римской кафедры. Но когда Валент погиб и опасность миновала, они вновь вернулись к своим взглядам. Пользуясь случаем, кратко коснёмся портрета вождей македониан и самого Македония, некогда (в 341–360 гг.) Константинопольского епископа.

Ранее он состоял в клире Константинопольской церкви при епископе Александре (314–337), а затем долго пытался занять епископский престол, где в это время восседал никеец св. Павел  (337–339, 341–342, 346–351). Его нетерпимость доходила до фанатизма, и он разошёлся и с ортодоксальными арианами, и с омиями. Интересны фигуры его ближайших сподвижников — Марафония Никомидийского и Елевсия Кизикского. Оба они ранее состояли на военной службе, затем, под влиянием Македония, рукоположились в священников. Позднее Марафоний сделался монахом и был хиротонисан в епископа, употребляя значительные личные средства на благотворительность и устройство монастырей. Затем вождём партии стал Елевсий, наиболее близко сошедшийся с православной партией, человек высокого характера и строгой жизни. Наконец, главой македониан волею судьбы был призван знаменитый Евстафий Севастийский — невероятный аскет, которого сам св. Василий Великий рисует в качестве идеала[489]. Примечательно, что вожди македониан и сами «духоборцы» периодически то принимали учение о Святом Духе, хотя и уклончиво, то категорично его отрицали.

Нетрудно догадаться, что император желал поставить точку в этой истории, что и сделал по-солдатски просто и незамысловато. Надо сказать, что этот шаг имел свой успех: македониане решительно отказались признать Никейский Символ и были удалены с Собора. Этого было достаточно, чтобы Отцы объявили их в 7 правиле Собора еретиками и определили им чин принятия в Церковь (через миропомазание).

Наконец, последним обсуждался вопрос о новой редакции самого Символа. Нет, он не был изменён в своём существе, но Отцы верно рассудили, что в 325 г. тема Святого Духа ещё не была актуальна, и потому решили расширить определение о Нём. Новый Символ, который отныне и навечно будет называться «Никео-Цареградским», был утверждён Отцами и направлен для ознакомления всем церквам. После этого император утвердил новый Символ своим законом и строжайше постановил, чтобы все епископы, отступающие от него, были лишены епископства, удалены из церквей и вообще от сообщества христиан[490]. Из этого эпизода ясно следует, что догматическая сторона не была безразлична св. Феодосию. Он имел способности и образование для того, чтобы выбрать лучшую формулу Символа и вдохнуть её в жизнь, придав общенародные, обязательные черты.

Нетрудно догадаться, что почти все каноны, принятые Собором, также были известны св. Феодосию Великому ещё в проекте — настолько они солидаризируются с его представлениями о церковном устройстве и оценками текущей ситуации. В 1 каноне Собор подтвердил неизменность Никейского Символа Веры — очевидное свидетельство того, что арианство уже закончилось окончательно и публично признано ересью. Но 2, 3, и 4 правила Собора касались уже сугубо вопросов церковных полномочий епископов и определяли судьбу злосчастного Максима Киника. Вторым каноном областным епископам запрещено вторгаться в дела других епархий — прозрачный намёк на вмешательство Александрийского архиерея в дело поставления св. Григория Богослова на Константинопольскую кафедру. И 4 канон тут же подтверждает это правило, хотя бы и «задним числом» — Максим Киник не признаётся епископом, и «все, для него сделанное, и им сделанное, уничтожено, как недействительное». Это был сильнейший удар по амбициям Александрийского клира, публичное и тяжелое (первое) поражение зарождавшегося «восточного папизма». А 3 канон довершает победу Константинополя, определив, что «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести после Римского епископа, так как Константинополь есть новый Рим».

Мотив принятия Собором и этого канона также понятен: с одной стороны, император лишил Римского папу возможности влиять на судьбу выборов Константинопольского архиерея, поскольку по статусу они отныне являлись равными фигурами. С другой стороны, св. Феодосию едва ли мог понравиться вариант, при котором он вынуждался постоянно сноситься по догматическим и каноническим вопросам с Римским папой. Являясь равноправным императором, он хотел полной симметрии полномочий: если у Грациана есть Римский епископ, главенствующий в западных провинциях, то у восточного императора должен быть свой Константинопольский архиерей с аналогичными правами на восточных территориях.

Не очень явно, но 3 и 4 правила приоткрывают сферу церковных полномочий самого императора. Собор признал «настоящим» епископом того, на кого указал св. Феодосий — св. Григория Богослова, и отказал в этом чине тому, кого пытались навязать царю. То обстоятельство, что данные попытки получили категоричную негативную оценку Собора, должно было надолго успокоить амбициозные умы на Западе и Востоке — цель, которая в действительности в целом была достигнута.

Помимо этого акты Второго Собора интересны теми славословиями, которые его Отцы высказывали в адрес императора («Благочестивейшему императору Феодосию»), подчёркивая роль царя в преодолении смуты и установления истинной веры. «В начале нашего послания к твоему благочестию, — писали епископы, — благодарим Бога, который ознаменовал твоё благочестивое царствование общим миром Церквей и утверждением истинной веры; и, воздавая Богу должное благодарение, нужным считаем довести твоему благочестию о том, что происходило на Святом Соборе. Собравшись по твоему распоряжению в Константинополе, мы, во-первых, возобновили взаимное согласие между собой; потом изрекли краткие определения, в которых утвердили веру отцов, собиравшихся в Никее, и осудили возникшие против них ереси; кроме того, постановили точные правила о благоустройстве Церкви.

Всё это мы прилагаем к настоящему посланию. Итак, просим твоё благочестие — утвердить постановления Собора, дабы, как ты почтил Церковь своим посланием, которым созывал нас, так ты же, своим утверждением, положил и конец нашим совещаниям» [491].

Эти фразы не нуждаются в комментариях — очевидно, что Отцы Собора все заслуги по возобновлению церковного мира и восстановления общения связывают исключительно с именем св. Феодосия. Мало того, они надеются, что и в дальнейшем он своим утверждением постановлений Собора, то есть приданием ему силы государственного закона, не позволит разрушить церковное единство Империи. Если кто-то из исследователей ищет время возникновения так называемого «византийского цезаропапизма», то далеко ходить не надо — перед нами хрестоматийный и блестящий пример того, как Церковь без обиняков признаёт императора своим главой.

Понятно, что Римский папа и св. Амвросий были крайне недовольны тем, что Вселенский Собор прошёл без участия западных епископов и легатов понтифика. Святитель даже направил императору письмо с протестом, но оно осталось без ответа. Тогда, в пику Второму Вселенскому Собору, в 382 г. в Аквилее собирается собор из одних западных епископов, где обсуждались вопросы Восточной Церкви. Но и он не изменил мнения царя о месте Римского епископа в управлении Церковью — очевидно, при всём уважении к священству для царя вопрос о главе церковного управления не стоял: им мог быть и есть только сам император.

Тогда западные епископы написали императору письмо, в котором резко выговаривали ему за те «ошибки», которые он допустил. Римский папа уже не вспоминает, что ещё недавно он отверг Максима Киника, и теперь откровенно заявляет, что тот принят в общение Римской церковью. Они требуют освободить Нектария  (381–397) от Константинопольской кафедры и весьма сомневаются в православии Тимофея Александрийского. Относительно канонов и Символа западные епископы не склонны высказывать догматические возражения, но тут же заявляют, что рассмотрение их без участия Западной церкви совершенно невозможно, что это — прямой путь к разрыву отношений с Востоком. Они в принципе готовы даже принять их, но при одном условии — чтобы был созван новый собор, «настоящий вселенский», и не где-нибудь, а обязательно в Риме: «Наша просьба о созвании собора в Риме для обсуждения восточных дел не есть что-то новое и неожиданное для Востока», — обосновывают они свои требования. Для примера они вспоминают соборы, где рассматривались дела св. Афанасия Великого[492].

Конечно, св. Феодосия не могло удовлетворить такое письмо, но ввиду того, что на Западе царствовал Грациан, именем которого наверняка прикрывались авторы этого послания, и который мог бы обидеться на резкий ответ, он решил поступить иначе. Его приказом в 382 г. все восточные епископы, за исключением египетских, были вновь собраны в Константинополе, вследствие чего Второй Вселенский Собор получал как-бы некоторое продолжение. В первую очередь император повелел всем арианам, македонианам и евномианам, которые также были приглашены на Собор, дать обоснование своей вере на основе учения Святых Отцов. Когда еретики передали ему свои списки, он легко и наглядно продемонстрировал им их разночтения и вольности в толковании Св. Писания, после чего разорвал приготовленные ими бумаги и выгнал из зала заседаний[493]. Правда, иногда полагают, будто эта история имела место на Соборе 383 г., также собранном св. Феодосием Великим в Константинополе, но «Деяния» относят этот эпизод всё же к 382 г.

Этим нехитрым ходом император решил одновременно две задачи: ещё раз дал наглядное доказательство Западу и Риму, в частности, в православии Востока, открыто порвавшему с арианами и македонианами, и, во-вторых, окончательно поставил арианство вне закона. После этого по инициативе императора восточные епископы подготовили пространное письмо Римскому папе, в котором много благодарили его за теплоту и участие в деле утверждения истинной веры. Но они решительно отказывались выехать к нему на собор в Рим, поскольку, как писали они, такое путешествие должно быть согласовано с их епархиями, да и вообще чрезвычайно трудно из-за дальности дороги. Вместо этого они предлагали принять послов «восточных» архиереев — епископов Кириака, Евсевия и Прискиона, которые могли бы засвидетельствовать папе их братскую любовь и единоверие. Восточные епископы также изъявили готовность передать папе документы Константинопольского Собора, чтобы он мог ознакомиться с ними. Этот момент также весьма важен: в будущем папы не раз будут заявлять, что соборные постановления имеют силу исключительно после их утверждения понтификом, но, как видим, Второй Вселенский Собор, равно как и Первый, такой практики не знает.

Впрочем, на этом мнимая теплота и некоторая угодливость в адрес папы заканчивается: восточные епископы совершенно искренне недоумевают, почему Рим так беспокоят каноны, принятые в Константинополе в 381 г.? На основании чего папа так легковесно утверждает о неканоничности поставления Нектария на епископскую кафедру? Куда же каноничнее: он был избран в присутствии императора, на Соборе, по одобрению всего народа? О Максиме «восточные» вообще не упоминают, отчётливо давая понять «западным» собратьям, что не намерены терпеть их вмешательства во внутренние дела восточных кафедр. Как бы в пику Риму новый Собор принимает ещё два канона, которые обыкновенно, спустя многие годы, приписывают Собору 381 г. (5-е и 6-е правила)[494]. Это была решительная победа св. Феодосия «по всем фронтам». Не удивительно, что его авторитет в Церкви после этого вырос чрезвычайно.

Завершая повествование о деятельности святого царя против еретиков, следует сделать оговорку о том, что весь комплекс его государственных мероприятий, за которыми следовала уголовная ответственность в случае отступления от истинной веры, вовсе не были так «кровожадны», как это могло бы показаться. Да, еретиков изгоняли с кафедр и запрещали миссионерство, но у них никто не отнимал неприкосновенность личного убеждения — за это никого не наказывали. Все строгости имели своей целью, главным образом, не допустить еретиков к общественным постам, где они могли бы нанести большой вред, и это едва ли может быть квалифицировано, как «гонения». Кроме того, строгости римского закона нередко таяли перед не очень тщательным исполнением на местах распоряжений императора. Римская администрация уже была далеко не той, что раньше, и контроль над ней был заметно ослаблен. Император же, постоянно воюющий то на Востоке, то на Западе, был не в состоянии добиться адекватного исполнения государственных законов[495].

Параллельно борьбе за чистоту Веры св. Феодосий начал решительную борьбу с язычеством, солидаризируясь с политикой Грациана на этот счёт в западных провинциях.

Как уже указывалось выше, предыдущие правители Рима и Вселенной не желали, как правило, существенно ограничивать права язычников; исключение составляли лишь наиболее одиозные культы, приверженцев которых ждали суровые наказания. Еще во времена Валентиниана II в Риме, например, было 152 языческих храма и 183 молельни, посвящённые различным «богам». В самой армии были почти сплошь язычники, как и в государственном управлении, и в сенате. Конечно, на Востоке также было много приверженцев древних культов, но, по-видимому, Запад даже преобладал по численности язычников на душу населения. Как и Грациан, св. Феодосий коренным образом меняет государственную политику в религиозной области. Он предпринимает решительные действия для искоренения язычества.

Надо полагать, шаги св. Феодосия против язычества были вызваны не только его личными религиозными пристрастиями. В условиях политической и военной нестабильности Империи любая религиозная группа, если, конечно, она имела многочисленных представителей, в целях защиты своей веры систематически активно включалась в дворцовые интриги, надеясь поставить на императорский престол своего питомца и защитника. Уже, как мы видели, Юлиан-Отступник мог считаться в известной степени жертвой языческой партии, на короткое время праздновавшей победу. Позднее почти любой узурпатор надеялся на поддержку язычников, например Магненций и Максим. Уже в ходе своего царствования св. Феодосий был вынужден считаться с тем, что за спинами Арбогаста и Евгения стояли язычники Запада. Рим всегда жил в условиях относительной веротерпимости и «длинной скамейки» пантеона, но единоверие, следование неким государственным канонам считалось обязательным. Поэтому Грациан и св. Феодосий лишь восстанавливали ту практику, которая не казалась Риму чужой.

Впрочем, первые указы императора были направлены не против язычников, а против христиан, принимавших участие в языческих культах. «Не прилично, — говорилось в эдикте императора от 381 г., — чтобы забота о храмах и религиозных торжествах (языческих) была предоставлена тем людям, которые исповедуют истинную и божественную религию; не должно возлагать на себя таких дел, хотя бы они не были запрещены законом». Вслед за этим (в том же 381 г.) были изданы указы против отступников от христианской веры, а таких насчитывалось довольно много. В частности, история сохранила нам имя некоего Феста, правителя Сирии, проконсула Азии, который оставил христианство и вернулся к языческому культу. Теперь же законом было постановлено, что отступники не могут распоряжаться своим имуществом по духовным завещаниям. В 383 г. этого же права лишились и оглашенные, вновь обратившиеся в язычество, с той разницей, что они могли завещать имущество братьям и детям. И, в соответствии с этим же законом, отступники лишились права даже получать имущество по наследству[496].

Только в 391 г. император обращает силу закона непосредственно против язычников, издав указ, по которому всем подданным Империи запрещалось входить в храмы и приносить жертвы идолам: «Никто да не осквернится жертвоприношением, не умерщвляет невинных животных, не входит в капища, не защищает кумиров, создаваемых рукой человека, под страхом быть виновным пред законом Божеским и человеческим».