Его высокоблагородию господину плиекшану

Милостивый государь!

Имею честь просить Вас безотлагательно прибыть в канцелярию Его Превосходительства Тайного Советника барона фон‑Мейендорфа.

Управляющий канцелярией Ангелов

 

По широкой лестнице, устланной красной дорожкой, мимо готических окон, мимо статуй рыцарей в латах поднимается Райнис.

Впереди, показывая дорогу, мелкими шажками семенит похожий на гнома старичок. Это – управляющий канцелярией Ангелов.

Они подходят к массивной дубовой двери. Низко кланяясь, Ангелов распахивает перед Райнисом дверь в приемную.

 

Высокий мрачный кабинет. Вдоль стен висят темные портреты рыцарей в латах, панцырях, в расшитых золотом мантиях. Стеклянные книжные шкафы заполнены книгами в тисненых переплетах. В глубине стоит огромный письменный стол, покрытый синим сукном. Над столом висит портрет молодого царя – Николая II.

Мейендорф с сигарой в руках прогуливается по кабинету.

Навытяжку стоит перед ним красивый жандармский офицер, ротмистр Королев. Он заканчивает свой доклад, вынимая из папки все новые и новые бумаги.

– Вот, ваше превосходительство… ответ охранного отделения из Петербурга…

Мейендорф сосредоточенно смотрит на кольца табачного дыма.

– Да?..

Королев бесстрастным тоном читает выдержку из большой бумаги с императорским гербом.

– …Означенный Плиекшан, в бытность студентом Императорского Санкт‑Петербургского университета, был замечен в числе участников марксистских рабочих кружков…

Затем ротмистр быстро достает вторую бумагу и тем же равнодушным тоном продолжает:

– …А впоследствии неоднократно присутствовал на нелегальных собраниях, где выступал сосланный ныне в Сибирь Владимир Ульянов… известный в подпольных политических кругах под именем Ленин…

Это сообщение производит на Мейендорфа большое впечатление. Он задумывается, бросает сигару в пепельницу.

– Ах, так…

Барон ходит взад и вперед по кабинету.

– Плиекшан был арестован?

Ротмистр быстро перелистывает бумаги.

– Никак нет. Не привлекался.

Мейендорф облегченно вздыхает и удовлетворенно кивает головой.

– Очень хорошо… Ступайте, Королев.

Ротмистр поворачивается на каблуках и выходит из кабинета.

Барон старается придать своему одутловатому лицу приветливое, любезное выражение, берет колокольчик, звонит.

Открывается резная дверь. В кабинет медленно входит Райнис. Мейендорф встречает его почти в дверях.

– Здравствуйте, господин Плиекшан. Рад познакомиться с вами… Прошу вас, садитесь.

Райнис опускается в глубокое кресло, Барон медленно прогуливается взад и вперед по кабинету.

– Итак, господин Плиекшан… или господин Райнис… как вам будет удобнее.

Райнис слегка вздрагивает, настораживается.

Какое‑то подобие улыбки мелькает на тонких губах Мейендорфа.

– Я имел случай познакомиться со стихами, которые вы опубликовали за последний год… Часть из них, кажется, была запрещена цензурой? Ах, эта цензура!.. – Барон останавливается и продолжает: – Но, если я не ошибаюсь, вы напечатали их… кажется, в одной подпольной типографии?

Райнис внешне сохраняет полное спокойствие, напряженно прислушивается к каждому слову Мейендорфа.

– …Кроме того, по слухам, вы читали эти стихи на различного рода рабочих собраниях… на литературных вечерах и в доме поэтессы Аспазии.

Барон подходит ближе и с деланным интересом спрашивает:

– Да… если я не ошибаюсь, она ваша невеста?

– Что же дальше, ваше превосходительство?

После короткого смешка Мейендорф снова начинает прогуливаться.

– Дальше?.. Ну, что же дальше? Вы уже зрелый поэт, зрелый литератор, господин Райнис… и вам пора подумать о будущем.

Он подходит к письменному столу и усаживается в кресло.

– Итак, вскоре предстоит большой праздник, в Ригу прибудет наш молодой государь и нам нужна торжественная ода.

Мейендорф выдерживает большую паузу и заканчивает, глядя прямо в глаза своему собеседнику:

– …Я предлагаю написать эту оду… вам.

На лице Райниса отражается крайнее удивление. Затем, почти мгновенно, в нем вспыхивает чувство оскорбленного достоинства.

– Господин барон… вы обратились совершенно не по адресу!

Мейендорф дружелюбно смеется.

– Вы слишком скромны. Я верю, что вы можете написать такую оду.

Он встает, медленно подходит к книжному шкафу.

– Сейчас вы пишете стихи, которые размножаются на гектографе… и кто их читает? Смешно.

Барон открывает шкаф и достает с полки книгу в тисненом кожаном переплете.

– А я хочу сделать из вас большого поэта! Ваши книги займут место на полке рядом с Гете, которого вы переводили с такой любовью.

Мейендорф раскрывает книгу и перелистывает несколько страниц.

– …Перевод Фауста сделан почти на поэтическом уровне оригинала! А ведь Гете, как вам известно, был придворным поэтом и даже министром Веймарского герцога.

Райнис с большой горячностью перебивает барона:

– Но дух Гете был свободен, и он писал оды только человечеству!

Мейендорф протестующе взмахивает рукой.

– Ну, не только… Но не будем спорить о деталях.

Он кладет книгу на письменный стол и многозначительно добавляет:

– Я очень рекомендую вам обдумать мое предложение, господин Плиекшан.

Райнис встает и церемонно кланяется.

– Господин барон, я уже обдумал. Благодарю вас за лестное предложение, но я не имею чести претендовать на вакансию Гете при вашем дворе.

Мейендорф оглядывает Райниса с головы до ног и очень холодно прощается:

– Ну, что ж… Не смею вас больше задерживать.

И он протягивает руку к звонку.

При первом дребезжании колокольчика двери распахиваются.

Райнис еще раз кланяется и направляется к выходу.

Мейендорф смотрит ему вслед, пока за поэтом не захлопываются двери. Затем он негромко зовет:

– Королев.

Из маленькой боковой двери неслышными шагами выскальзывает ротмистр с новыми папками в руках.

– Где дело о подпольных кружках Петериса? – не глядя на него, спрашивает барон.

Королев быстро раскрывает папки.

– Здесь. Пожалуйста, ваше превосходительство.

Мейендорф надевает очки, берет в руки большой красный карандаш.

– Один такой поэт опаснее сотни агитаторов.

Барон молча начинает читать какую‑то бумагу, но тут же кладет ее на место. Его мысли все еще заняты Райнисом.

– Ну, что ж, господин Райнис… Вы не желаете гнуться? Мы вас сломаем!

 

11

 

Огромный двор верфи «Вимба и компания». В отдалении виднеются каркасы строящихся судов. Справа – большие корпуса цехов. Слева – двухэтажный дом конторы.

В разных местах разбросаны штабеля бревен, досок, связки весел, бухты канатов, груды железных труб.

Резкий, пронзительный гудок…

С лестницы, прижатой к заводской трубе, мальчишка пускает по ветру пачку листовок…

Работница швыряет листовки из слухового окна…

Кто‑то бросает большую пачку листовок с огромного штабеля досок…

Кружась на ветру, падают листовки, устилая широкий заводской двор.

Корпус недостроенного судна. Рабочие прекращают работу и бегут в сторону конторы, на ходу подбирая листовки, передавая их друг другу.

Из ворот цехов, из разных закоулков появляются рабочие и работницы верфи. У многих в руках листовки.

Из цеховой конторы выскакивает обер‑мастер Зегель, рыжий‑человечек маленького роста с надменным лицом. Он бросается навстречу толпе рабочих.

– Кто велел шабашить? Кто дал гудок? – надрываясь, кричит Зегель.

Из толпы выходит Приеде и выпрямляется во весь свой огромный рост.

– Я, господин обер‑мастер.

Зегель, озираясь по сторонам, испуганно смотрит на падающие листовки.

– Ах, вот как! Ну что ж, хорошо… только как бы тебе не пришлось пожалеть, Приеде.

И вдруг обер‑мастер замечает группу работниц, в центре которой стоит Абелите с листовкой в руках. Девушка медленно читает листовку.

– Хлеба! Свободы! Рабочие Риги!.. Мы живем хуже собак…

Зегель подбегает к Абелите и в бешенстве шипит:

– Ах ты, дрянь! Я взял тебя на работу вместо твоей умершей матери. А ты!..

Задыхаясь от злости, он ударяет Абелите по лицу. Подоспевший Никаноров хватает Зегеля за руки.

– Нехорошо драться, господин обер‑мастер. Она у нас сирота.

Возле них тут же оказывается и Приеде.

– Так некрасиво, господин обер‑мастер.

Зегель визгливо кричит:

– Не троньте меня! Как вы смеете?!

Приеде держит обер‑мастера за плечи.

– Давайте покажем его народу… Пусть все смотрят!

Со всех сторон к Зегелю тянутся сильные руки рабочих. Его поднимают, подбрасывают, и он тут же оказывается на крыше маленького сарайчика.

Цепляясь руками за черепицу, Зегель с трудом поднимается на ноги.

– Это что же?… Бунт?.. Или что?..

Снизу ему отвечает спокойный голос Приеде:

– Стачка, господин Зегель!

Никаноров громко поддерживает Приеде.

– Понял, рыжий чорт? Забастовка! Во как…

Из толпы раздаются возбужденные выкрики:

– Попробуй сам за два с полтиной!..

– Поиздевался и хватит!..

– Штрафами замучил до полусмерти!..

Старая работница кричит громче всех:

– Десять! Работать десять часов!

И одновременно звучит с разных сторон:

– Хозяина сюда!!

 

Комната в конторе Вимбы. За окном слышится гул толпы.

За столом сидит трясущийся от страха служащий конторы с листовкой в руках. Из угла в угол большими шагами ходит Вимба.

Служащий, слегка заикаясь, читает листовку вслух:

– «…Мы живем хуже со‑собак… Фабриканты безжалостно со‑сут нашу кро‑кровь…»

Вимба подходит к столу и вырывает листовку.

– Дайте сюда!.. «Работать десять часов, а не одиннадцать с половиной… повысить заработную плату…» Очень хорошо!

Вимба мнет листовку и бросает на пол.

– Они скоро потребуют, чтобы хозяин кормил их куриным бульоном!

Со двора, перекрывая шум толпы, доносятся отдельные выкрики:

– Десять часов!

– Хозяина сюда!

Вимба резко обращается к служащему:

– Чорт бы побрал этого ротмистра Королева!.. Он же обещал… Где его драгуны?

 

Заводской двор весь заполнен рабочими.

И вдруг толпа пятится назад, отступает в сторону.

В ворота медленно въезжает молодой драгунский офицер. Под ним пляшет породистая верховая лошадь на длинных ногах.

На рысях, следуя за своим офицером, врывается во двор большой отряд драгунов.

Офицер искоса оборачивается назад, чтобы убедиться, весь ли отряд на месте.

Огромная толпа замирает в ожидании. Офицер привычным тоном командует:

– Р‑р‑разойтись!

Стоящий впереди Приеде обращается к забастовщикам:

– Не бойтесь, товарищи! Они ничего с нами не посмеют сделать!

Из толпы выходит старая работница и извиняющимся тоном говорит офицеру:

– Мы хотим поговорить с хозяином… Только поговорить…

Никаноров с большой убежденностью добавляет:

– Мы в полном своем праве!

Офицер бесстрастно отвечает:

– Считаю до трех… Раз!.. Два!..

Неподвижно стоит толпа. Офицер немного медлит и громко выкрикивает:

– Три!!

Драгуны врезаются в толпу, бьют людей плетками, теснят лошадьми.

Громкие вскрики женщин… Свист плеток… Шум бегущей толпы… Топот коней…

В разные стороны разбегаются забастовщики. За ними гонятся драгуны.

Приеде пытается остановить бегущих:

– Бей их чем попало! Бей!

Он хватает железную полосу и бросает в ближайшего драгуна.

Зегель беснуется на крыше сарая, указывая на Приеде:

– Господин офицер! Господин офицер! Вон там главный зачинщик!.. Приеде!.. Хватайте его!.. Хватайте его…

Два драгуна подскакивают к Приеде. Он берет обеих лошадей под уздцы.

Взвиваются на дыбы кони. Драгуны сразмаху бьют плетями Приеде, но он продолжает кричать:

– Камни бросайте! Камни!.. И железо под ноги лошадям!..

 

Контора. Служащий конторы, наблюдая за ходом разгрома демонстрации, с восторгом комментирует события:

– Врезались!.. Молодцы!.. Ух, как бьют!..

Вимба отпивает из стакана несколько глотков воды.

– Вот до чего довели себя эти несчастные… Ужасно…

Служащий продолжает описывать происходящее за окном:

– Схватили Приеде!.. Давят лошадьми!

Вимба неожиданно оживляется и переспрашивает:

– Приеде?.. Какой это Приеде?.. – Он прислушивается к доносящимся со двора крикам и нервно добавляет: – Слушайте, да закройте же окно!..

 

Заводской двор. Драгуны разгоняют рабочих в разные стороны… Все происходит сразу – избиение… преследование… бегство… Зегель все еще мечется на крыше сарая. Размахивая руками, он вопит:

– Так их!.. Так!.. Покажите им, господин офицер!..

Группа рабочих, засев среди больших бухт канатов, швыряет в драгунов железные полосы, деревянные чурки, булыжники…

Никаноров целится и бросает в Зегеля кусок железной трубы. Она ударяет Зегеля по ноге, и тот падает на четвереньки.

Никаноров удовлетворенно прищелкивает языком:

– Во как!..

Булыжник попадает в голову одного из драгунов… тот медленно сползает с лошади.

Звенят разбитые окна, осыпая мостовую осколками.

Контора. Служащий попрежнему стоит у окна, но сейчас он преисполнен возмущения.

– Господин Вимба!.. Смотрите, они бросают камни… Разбили окно в котельной!..

Вимба поднимается с кресла и подходит к окну.

– Стекла?.. Этого еще нехватало… Пустите!..

Фабрикант резко отталкивает своего служащего.

В тот же момент в окно летит камень. Вдребезги разлетается зеркальное стекло.

Вимба в испуге отскакивает в сторону.

Второй камень разбивает модель судна… еще один сшибает чернильницу.

Хозяин отбегает в безопасное место и в бешенстве шипит:

– Загнать их в воду!.. Скажите, чтобы всех гнали в воду!..

 

По территории верфи, мимо недостроенных судов, бежит толпа рабочих. Их преследуют драгуны, загоняя людей в воду.

Снова на крыше сарая истошным голосом орет оправившийся Зегель:

– Господин офицер! Гоните их к пристани!..

Рабочие добегают до воды, передние на мгновение останавливаются, но их подталкивают бегущие сзади… И вся огромная толпа устремляется прямо в воду.

По пояс в воде молча стоят забастовщики. На берегу ровным строем выстроились драгуны.

Из‑за лошадиных крупов, прихрамывая, вылезает Зегель и идет по дамбе вдоль стоящих в воде рабочих. Он с торжеством смотрит на мокрые лица забастовщиков и визгливо кричит:

– Ну, что?.. Хлебнули забастовочки?..

Обер‑мастер вынимает из кармана несколько скомканных листовок и швыряет их вниз, в стоящую в воде толпу.

– Нате… читайте… Завтра всех вон из бараков!..

Листовки медленно плывут по воде… набухают… тонут…

 

12

 

Огромный деревянный барак для рабочих верфи Вимбы. Маленькие окна, перегороженные планками. Кое‑где выбитые стекла закрыты фанерой, заткнуты тряпками.

У железной печки сушится платье, сапоги обитателей барака.

Вдоль стен тянутся в два яруса деревянные нары. На нарах сидят и лежат рабочие.

У многих на лицах видны кровоподтеки и синяки, у некоторых забинтованы головы.

Большая ситцевая занавеска отделяет вход в женский барак.

Абелите мочит тряпку в воде. Она настороженно, с суровым сражением на лице, прислушивается к разговорам.

Выжав тряпку, девушка идет по бараку.

Никаноров, набивая трубку, говорит, обращаясь неизвестно к кому:

– Говорят, в Ревеле сейчас на верфях набор…

– Да, да… только нас с тобой там и ждут… – возражает ему парень с забинтованной головой.

Сидящий в углу усатый рабочий сердито обращается к Никанорову:

– Ты лучше скажи, зачем стекла бил? Теперь с нас еще за стекла взыщут.

Сверху свесил голову бородатый старик:

– Замолчите! И без вас тошно!

К ним подходит Абелите и строго предупреждает:

– Тише, дедушка Юрис!.. Тише вы…

Она садится возле Приеде. Приеде лежит на нарах, укрытый полушубком. На его лбу кровавый шрам, волосы слиплись. Глаза Приеде закрыты – видимо, он в очень тяжелом состоянии.

Абелите меняет мокрую тряпку на голове Приеде и заботливо поправляет полушубок.

– Дядя Приеде, хочешь пить?

Он ничего не отвечает.

В глубине барака откидывается ситцевая занавеска и появляется несколько женщин.

На руках одной из них – грудной ребенок, за платье другой уцепилось двое маленьких детей. Сзади подходят все новые и новые обитательницы женского барака.

Старая работница начинает первой:

– Вот что… нас прислал женский барак. Чего вы тут решили?..

Ей никто не отвечает. Тогда женщина с ребенком на руках поддерживает старуху:

– Куда деваться?.. С детьми…

И несколько женщин сразу начинают голосить:

– Всем расчет…

– А что есть будем?..

– Сами завтра жрать запросите!..

– Зегель сказал, кто не выйдет на работу – вон из барака!

В двери, ведущие в сени, входит Райнис и останавливается, прислушиваясь к разговору. Его никто не замечает.

Усатый рабочий упрямо возражает:

– Тише, бабы… Не может Вимба всех рассчитать… У него заказ.

Старая работница безнадежно машет рукой.

– Других возьмут… В Ригу каждый день сотни приходят…

Никаноров с возмущением пыхтит трубкой.

– Оставь, мать!.. Чужие песни поешь… Эти слова мы десять раз от управляющего слыхали…

Абелите вскакивает на ноги. Ее глаза полны слез.

– Так неужели… итти прощения просить?

Женщина с ребенком одобрительно подхватывает:

– Правильно, Абелите… Возьмем детей и пойдем просить прощения… Всем бараком!..

Приеде приподнимает голову и, не открывая глаз, с трудом произносит:

– Опять захотели в хомут?.. Ну, что ж, мать… сходи поплачь у хозяйской двери…

Старуха испытующе смотрит на Приеде.

– А ты как думаешь?

Приеде, наконец, открывает глаза.

– Как я думаю?.. По‑моему, и жить незачем, если не бороться за наши права.

Райнис подходит ближе и негромко говорит:

– А ведь Приеде прав. Здравствуйте, товарищи.

Все поворачиваются на голос Райниса и с изумлением его разглядывают.

Никаноров тихонько шепчет Абелите:

– Смотри, Абелите… Никак это наш знакомый человек – в одной карете в Ригу приехали…

Поэт присаживается на нарах возле Приеде, наклоняется к нему…

– Здравствуй, Приеде. Как ты себя чувствуешь, друг? Товарищи просили крепко пожать твою руку.

Приеде слабо пожимает руку Райниса.

– Спасибо… Райнис…

Абелите подбегает к нарам и становится у изголовья:

– Райнис? Так это вы – Райнис?

По бараку тихо проносится:

– Райнис… Райнис…

Поэт ласково улыбается Абелите.

– Абелите? А где же твоя красивая шаль?

Абелите вздрагивает… качает головой и ничего не отвечает.

Райнис случайно замечает в толпе Никанорова.

– Где твоя кровать, Никаноров?..

Никаноров усмехается и смущенно постукивает костяшками пальцев по нарам.

Старуха робким тоном обращается к Райнису:

– Как нам быть, господин Райнис?.. Натворили дел…

Райнис обнимает Абелите за плечи, обводит всех долгим взглядом.

– Есть два пути, мать… Один – встать на колени… но есть другой путь – он много труднее… Это путь борьбы!

Усатый рабочий мрачно возражает:

– А что мы можем сделать?.. Нас так мало…

Райнис с укоризной смотрит на говорящего.

– Мало?.. Нет!.. За вами встанет вся рабочая Рига. Такие же стачки начались в Петербурге и в Москве.

Старик снова свешивает с нар кудлатую голову.

– Что там в Петербурге или в Москве, нас не касается…

– Нет, отец, касается! Разве у рабочего, будь он русский или латыш, украинец или татарин, – не одни и те же цели?

Окружающие жадно прислушиваются к каждому слову Райниса.

– …Сегодня мы боремся за десять часов, за три с полтиной… но это только начало. А впереди великая цель… та цель – власть людей труда!

Женщина с ребенком на руках тяжело вздыхает.

– Разве это может быть, Райнис? И кто в силах этого добиться?

Райнис встает и с большой страстью произносит:

– Ты… и твой сын, когда он подрастет… и твои товарищи по бараку… Все, кто познал глубину несчастья. Надо только поверить в свои силы! Разве вы вчера не испытали счастья борьбы? Разве перед вами не мелькнул, пусть хоть на мгновенье, луч свободы?!

Лица слушателей светлеют. Со всех концов барака люди подходят ближе к Райнису.

Абелите взволнованно и неловко говорит поэту:

– Если бы вы написали об этом стихи… я бы их выучила наизусть!

– Я их написал, девочка.

Райнис на мгновенье задумывается и тихим голосом начинает читать:

 

Уже сверкнула прядь лучей.

К вам не она ль летит с приветом?..

Без пышных слов и без речей

Хочу дарить вас теплым светом…

 

Неподвижно застыв, слушают поэта обитатели барака.

 

…Вас приласкать, благословить,

Дать силу вам, смягчить страданье…

 

У старой работницы на глазах слезы…

Торжественно звучит голос Райниса:

 

…Поверьте, – дивно будет жить

Народ наш в солнечном сияньи!..

 

Никто не шелохнется. Только старая работница медленно приближается к Райнису.

Вдохновенно читает поэт:

 

…Пусть тот, кто сир, чья доля зла,

В приход Грядущего поверит,

Где солнце счастья и тепла

Иззябшим беднякам отмерит!..

 

Старуха обнимает Райниса и целует его в лоб.

– Спасибо тебе, сын мой…

 

13

 

Широкая улица Риги. По ней грозной стеной движется многолюдная рабочая демонстрация.

Победно звучит «Варшавянка».

 

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут…

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут…

 

В первых шеренгах идут к площади рабочие верфи Вимбы. Впереди шагают Абелите, Райнис, Никаноров.

Абелите несет красное знамя, Никаноров – самодельный плакат с надписью: «Работать 10 часов!»

Над толпой вздымаются рукописные лозунги: «Хлеба!»… «Работы!»…

С другой стороны на площадь вступает колонна завода «Проводник». Ее возглавляют Александров и Петерис.

Обе колонны сливаются в мощный поток.

На пути демонстрации появляется открытая карета, запряженная парой великолепных белых лошадей. Кучер осаживает лошадей, круто поворачивает обратно.

В карете сидит перепуганный Вимба.

Все громче поют демонстранты:

 

…На бой кровавый,

Святой и правый…

 

На перекресток вступает новая колонна. Среди демонстрантов видны фигуры Доры и Калниньша.

Карета Вимбы несется по новой улице. Ей преграждает дорогу колонна Балтийского вагонного завода.

Кучер снова сворачивает в переулок. Навстречу движется еще одна колонна демонстрантов. Впереди рабочие несут плакат: «Завод Феникс».

Карета Вимбы мечется по узким переулкам…

Кучер все сильнее хлещет храпящих, загнанных лошадей.

Все быстрее мчится карета…

Все уже переулки на пути Вимбы…

 

Дворец Мейендорфа. Потерявший свою обычную респектабельность, Вимба вбегает наверх по лестнице и, запыхавшись, входит и приемную.

На пороге его встречает Ангелов и жестом показывает в сторону окна. У высокого окна, сдвинув брови, молча стоит барон фон Мейендорф и смотрит на мощную демонстрацию, проходящую по площади.

Сквозь закрытое окно ясно доносится громкое пение «Варшавянки».

Вимба подходит к Мейендорфу и растерянно спрашивает:

– Ваше превосходительство… господин барон… Что же это такое?.. Бунт?.. Или революция?..

Мейендорф невозмутимо спокоен.

– А… милейший Вимба!.. Нет, пока… это только прогулка на свежем воздухе… Это очень полезно, особенно для некоторых… кто гуляет в последний раз…

Вимба в изнеможении опускается в кресло.

Барон морщится и с кислой улыбкой говорит своему посетителю:

– Вимба… выпейте воды… У вас очень противная манера стучать зубами…

 

14

 

Комната для свиданий в рижской тюрьме. За проволочной сеткой стоят арестованные. На некотором расстоянии – вторая сетка, за которой видны пришедшие на свидание родственники и друзья.

Между сетками медленно прогуливается тюремный надзиратель.

Пожилая женщина, стараясь быть спокойной, громко шепчет, вцепившись руками в сетку:

– Береги себя, Мартин… О нас не беспокойся, как‑нибудь проживем. И ни о чем не жалей!

Рядом быстро говорит молодая женщина в аккуратном клетчатом платочке.

Она пытается быть оживленной и бодрой:

– Мне уже обещали работу, может быть, на будущей неделе… А Велточку я отправлю к бабушке, на хутор… Так будет лучше.

Старик‑рабочий со слезами на глазах молча смотрит на сына: он не в силах произнести ни одного слова.

Немного поодаль от старика к проволочной сетке прильнула женщина с грудным ребенком.

– Маленький теперь тихий, спокойный. А Васенька уже начал ходить… Если позволят, я в следующий раз возьму его с собой.

Медленно шагает между сетками надзиратель. Он совершенно спокоен – он привык.

Наконец за сеткой появляется Аспазия. Откинув вуаль, она кристально глядит на Райниса.

Райнис похудел, глаза его глубоко запали.

Аспазия следит за проходящим мимо надзирателем и торопливо передает:

– …В ту ночь, когда тебя взяли, были большие аресты… Арестованы Петерис, и Александров, и Калниньш… Только Дора успела уехать…

Райнис спокойно отвечает:

– Это я знаю.

Аспазия с горечью добавляет:

– Вот видишь – все случилось так, как я говорила… Но ты меня не слушал… Ну, ничего…

Она все пристальнее рассматривает Райниса.

– Ты похудел… у тебя очень усталые глаза… ты себя плохо чувствуешь?..

– Нет. Я себя отлично чувствую… Сначала я страшно тосковал, метался: три шага вперед, три шага назад… а потом начал работать над Лермонтовым… Ты знаешь, я почти закончил перевод «Демона»…

Аспазия одобрительно кивает головой.

– Да, это очень хорошо… Сейчас это может помочь…

Райнис с огромной нежностью смотрит на Аспазию.

– Я бесконечно счастлив, что ты пришла… что я тебя вижу…

– Да?.. Милый…

– Моя дорогая…

После паузы Райнис откидывает со лба спутанные волосы и закрывает глаза рукой…

– Меня одолевают мысли… Мне хочется писать и писать… Я задумал пьесу – я хочу рассказать о борьбе, которая не может окончиться, пока существует добро и зло!..

Мимо них проходит надзиратель. Аспазия пытается переменить разговор.

– Ян, у нас всего несколько минут… Нам нужно условиться…

Но Райнис ее не слушает.

– Подожди!.. В этой пьесе я хочу показать, что борьба Лачплесиса продолжается… Да, да, продолжается!.. Я, быть может, назову это «Огонь и ночь…» Как ты думаешь, дорогая?..

Аспазия еще более настойчиво твердит свое:

– Это хорошо… Но, Ян, послушай… не будем тратить на это время… Сейчас речь идет о твоей судьбе… Твое дело выделено, оно будет слушаться отдельно…

Райнис с удивлением перебивает:

– Отдельно?.. Почему отдельно?

– Мне удалось этого добиться – тебя будут судить одного… Как поэта… понимаешь?.. Я пригласила самого лучшего петербургского адвоката…

Райнис удивлен.

– Ничего не понимаю… Откуда у тебя такие деньги?

Он всматривается в лицо Аспазии и вдруг, поняв, ласково улыбается.

– А‑а… ты продала свои серьги?

Аспазия машинально проводит рукой по щеке.

– Это пустяки… У тебя много друзей, Ян… Очень много друзей… Они собрали деньги…

Райнис неодобрительно говорит:

– Рабочие гроши? Для меня… Ну, зачем это?

Раздается звонок.

Старший надзиратель громким деревянным голосом распоряжается:

– Кончать разговоры. Время свидания истекло.

Аспазия впивается руками в решетку.

– Ян, дорогой, слушай меня внимательно… У нас очень мало времени… Запомни – тебя будут судить как поэта, только как поэта… Ты понимаешь, как ты должен вести себя на суде?.. Ты меня не слушаешь, Ян…

Райнис смотрит на Аспазию, как будто хочет надолго запомнить ее лицо.

– Я слушаю…

Посетители по одному направляются к выходу. Аспазия беспокойно оглядывается по сторонам и многозначительно переспрашивает:

– Ты меня понял?

Поэт улыбается трогательно и нежно:

– Я… понял…

 

15

 

Широкие коридоры и лестницы в здании Окружного суда, где происходит суд над Райнисом. Все кругом забито людьми. Люди стоят в кулуарах, заполняют все марши лестниц, площадки и вестибюль.

Они напряженно вслушиваются, стараясь уловить смысл речи адвоката, голос которого еле доносится из зала суда.

– Господа судьи! Сегодня вы судите не разбойника и не злодея… Мой подзащитный не выходил с кистенем на большую дорогу, не подделывал векселей и не посягал на жизнь и имущество своих ближних. Нет! Это человек с незапятнанной совестью, который готов положить душу свою за други своя. И не случайна он так упорно молчал здесь на суде! Что может сказать человек, который не чувствует за собой вины, – перед лицом столь несправедливых и ничем не доказанных, но тяжких обвинений?!.

 

Переполненный судебный зал. В первом ряду сидит Аспазия, рядом с ней – пожилая женщина, служанка Райниса Аннушка.

В зале мелькают студенческие тужурки, ситцевые платья работниц, сюртуки и блузы, жакеты и косоворотки…

Одна из групп – мастер Зегель и сотрудники конторы Вимбы. Другая группа, где‑то позади, – Приеде, Абелите и Никаноров.

На скамье подсудимых Райнис сидит, почти не слушая речь адвоката.

Мысли обвиняемого витают где‑то очень далеко.

На адвокатской кафедре солидный господин во фраке, с зачесанными назад седыми волосами. Он говорит холодно и строго, лишь временами переходя на патетические интонации.

– Господа судьи!.. О моем подзащитном наиболее полно высказался свидетель Калниньш, который своими показаниями сильно облегчил задачу следствия и суда…

Под большими портретами трех последних царей за судейским столом восседают три неподвижные фигуры в мундирах. Безразличны и равнодушны их лица, холодны и непроницаемы глаза.

– …Но и Калниньш не утверждает, что Райнис был организатором демонстрации!.. Прошу обратить внимание на том второй, листы дела сорок первый и сорок шестой…

Дряхлый председатель суда перелистывает один из толстых томов, лежащих на судейском столе…

Прокурор язвительно улыбается, вызывающе выкрикивает:

– А каким образом он оказался впереди демонстрации?!

Раздается резкий звонок председателя.

Адвокат, не теряясь, быстро парирует удар:

– Праздный вопрос, господин прокурор!.. Общеизвестно, что обвиняемый под влиянием своих родственников, воленс‑ноленс оказался втянутым в демонстрацию. Поэтическое легкомыслие и не более!

Приеде и Никаноров недоуменно переглядываются.

Адвокат наполняет стакан и пьет.

– Господа судьи! Мой подзащитный – поэт, и я позволю себе говорить о нем на языке поэзии… Разрешите процитировать стихи обвиняемого, которые еще не фигурировали в деле…

Он быстрым профессиональным движением достает из портфе‑л я необходимые бумаги.

– …Вот юношеские стихи поэта:

 

За годом год все глубже ты отметишь,

Как одинок ты… Отойдут друзья…

Лишь изредка в пути родного встретишь

Иль стебелек сорвет рука твоя…

 

Какую крамолу смог бы усмотреть в них господин прокурор?..

Председатель резко звонит и перебивает адвоката:

– Я попрошу защиту держаться ближе к существу дела…

Адвокат протестующе поднимает обе руки.

– Но, господин председатель, существом дела именно и является литературная деятельность моего подзащитного!.. Вот перевод «Бориса Годунова», сделанный Плиекшаном еще на гимназической скамье… Разве это не похвальное применение литературных способностей обвиняемого?..

Райнис хмуро отворачивается от адвоката, но тот не обращает на это ни малейшего внимания и с жаром продолжает:

– …Вот наброски будущих драматических произведений… Латышские народные сказки… Замысел пьесы о русском богатыре Илье Муромце… Прекрасный библейский сюжет об Иосифе и его братьях…

Прокурор вытаскивает из кипы своих бумаг листовку и, потрясая ею в воздухе, бросает реплику:

– А кто сочинил эту листовку?!

Его тут же прерывает звонок председателя.

Адвокат берет в руки большую кипу рукописей и невозмутимо отвечает:

– Увы, господин прокурор, это не установлено… Но зато не подлежит никакому сомнению, что все эти произведения сочинил именно мой подзащитный…

Аспазия с одобрением и надеждой смотрит на адвоката. Аннушка удовлетворенно улыбается.

Адвокат выпрямляется и привычным движением поправляет волосы. Видимо, он уже подходит к концу.

– …Пусть за подписью никогда не существовавшего Райниса появилось несколько стихов на скользкие темы, но это мимолетное увлечение поэта и не больше… Что перевесит на весах правосудия – вся эта груда искренних рукописей или несколько песен о призрачной свободе? И какой поэт не отдал дань увлечения красивым, но бесплодным мечтаниям о счастье всего человечества!..

Адвокат обращается к публике и с большим пафосом заканчивает:

– …Если Райнис и несет какую‑то ничтожно малую часть вины, то безусловно заслуживает снисхождения! Господа судьи! Так дайте же ему возможность вырваться из плена невольных заблуждений! Верните поэта его тоскующим музам!.. Я кончил…

Бурные аплодисменты.

Аннушка шепчет Аспазии на ухо:

– Ну, теперь все будет хорошо…

На лице Аспазии волнение:

– Не знаю, Аннушка, не знаю…

Адвокат собирает бумаги. К нему подходят разные люди, пожимают руку.

Рядом с адвокатом оказывается Аспазия.

– Я не знаю как вас благодарить…

Адвокат отвечает с вежливой иронией:

– О‑о… С тех пор, как финикияне изобрели деньги, этот вопрос перестал быть затруднительным…

Председатель суда звонит в колокольчик. Постепенно стихают шум и голоса в зале.

И в полной тишине раздается безразличный голос председателя:

– Суд предоставляет последнее слово обвиняемому.

Студенты, заполнившие проходы, усиленно напирают на цепь стражников.

Председатель обращается к Райнису.

– Напоминаю, что от вашей искренности и прямоты зависит ваша судьба.

Райнис встает, обводит глазами весь зал. Начинает говорить медленно и спокойно:

– Да, я скажу искренно и прямо… Моим последним словом будут стихи, которые господин адвокат не смог процитировать, так как они написаны мною недавно.

Возбужденное оживление в зале. Адвокат с беспокойством прислушивается к словам подзащитного.

И Райнис с подъемом читает свое стихотворение «День страшного суда»:

 

Горячих много

Замрет сердец,

И много смелых

Сразит свинец.

Задушит многих

Ночной кошмар,

Пока взовьется

Из искр пожар.

Немало крови

Прольет народ,

Пока исчезнут

И стон и гнет…

 

Публика взволнованно переговаривается… Многие поднимаются со своих мест.

Абелите сжимает руку Приеде. У того вырывается возглас:

– Вот это – наш Райнис!

 

…Погибнут сотни,

Но вместо них,

Немало тысяч

Придет других…

 

Аспазия, комкая платок, кричит:

– Ян!.. Ян!..

Все сильнее волнение в зале… Шум… Без конца трещит председательский звонок… Но все громче звучит голос поэта…

 

…Замолкнет голос,

Но в тот же миг

Другие десять

Подхватят крик.

Все загрохочет

И там и тут,

И вздрогнут зданья

И упадут!..

 

Председатель бросает колокольчик в сторону:

– Я лишаю вас слова!

К Райнису устремляются стражники.

Он, торопясь, продолжает читать…

 

…Вам скрыться где‑то

Напрасный бред:

Твердынь надежных

Над вами нет!..

 

Председатель в бешенстве приказывает внезапно охрипшим голосом:

– Убрать подсудимого! Очистить зал!

Стражники схватывают Райниса, волокут к выходу.