Каким образом граф взял Штаде

 

Итак, граф, воодушевлённый, или вернее наученный, их словами, собрал в Гамбурге войско и вступил на соседний с городом остров под названием Гориесвертер[2198]. Местные жители, боясь его прихода, сами вышли к нему и заключили с графом договор о дружбе. Собрав корабли, которые те смогли там найти, граф вместе со всем своим войском приплыл к Штаде и начал жечь некоторые деревни на том берегу реки. И «поднялся в высоком дворце ропот»[2199], что граф прибыл с большим войском, и сильный страх охватил местных жителей. Ибо они всё ещё не оправились от скорби по убитым и пленным, которых потеряли. И говорили они один другому: «Уж лучше служить графу, который вернул нам наших пленников, чем герцогу, из-за которого нас постигло это бедствие». А Конрад, видя, к чему идёт дело, и боясь народного мятежа, - ибо народ был сильно возбуждён, - оседлал коня, будто собираясь отправиться по какому-то делу, и, ободрив людей, поблагодарил их за то, что они славно сражались за своего господина герцога, а сам, оставив там жену и всё своё имущество, поспешно ускакал, чтобы более уже не возвращаться. Тогда те, которые были в крепости, с миром пришли к графу и передали ему и крепость, и самих себя. Когда граф овладел крепостью, он велел запрячь телеги и увезти жену Конрада со всем, что ему принадлежало. Однако, проявив такое великодушие, он, как говорят, был жестоко обманут, ибо вместо доспехов своих мужей женщины увезли на телегах в мешках большие сокровища. А жители Люнебурга оказали графу жестокое сопротивление; совершая частые набеги, они постоянно совершали в Штаденском графстве грабёж и разбой.

 

ОБ ЕПИСКОПЕ ЛЮБЕКСКОМ

 

Между тем они доставляли также немалое беспокойство господину Дитриху, епископу Любека, и постоянно тревожили приорство в Цевене. Дело в том, что Гартвиг, архиепископ Бременский, который был тогда изгнан бременцами и стоял на стороне герцога, злоумышлял против епископа. Ибо этот епископ был очень дорог бременцам за его верность империи. К тому же он был родом из Бремена и имел в этом городе братьев и множество родственников; да и сам архиепископ был в родстве с ним[2200]. Однако архиепископ, забыв о родстве, не пожалел его, но решил низложить в соответствии с каноническим правом; однако сделать это ему не удалось. Так, находясь в Люнебурге, он неоднократно письменно вызывал его на слушание. Когда же тот не отважился покинуть пределы своей епархии и пройти через вражеские земли, то архиепископ вызвал его в последний раз, что, впрочем, противоречило порядку судопроизводства, ибо тот, будучи вызван ранее, получил от Гартвига отсрочку до определённого дня, а вызов архиепископа был сделан до истечения указанного срока. И вот, когда Дитрих так и не явился, архиепископ на переговорах в Миндене, которые проходили между ним и бременцами, в бешенстве отлучил его от церкви. Бременцы заявили, что этот приговор не имеет ни силы, ни значения, ибо, во-первых, епископ не заслужил указанного отлучения, а во-вторых, Гартвиг пришёл сюда не для того, чтобы судить, а для того, чтобы самому выслушать решение относительно своей жалобы. Позднее, благодаря господину кардиналу Цинтию[2201], который был направлен в Данию и на обратном пути оттуда прибыл в Бремен, этот приговор был отменён. После этого герцог Генрих Младший, сын герцога Генриха, вступил с войском в Штаденское графство. В его свите находился архиепископ. Придя к этому городу, он надеялся, - уж не знаю, на каком основании, - что его туда впустят. Когда же штаденцы его не приняли, он сначала приказал разорить Хорст[2202], - поместье епископа, расположенное рядом с городом, - а затем, придя в Цевен, велел властью архиепископа унести оттуда всё движимое имущество, а также скот, который местные жители согнали туда словно в надёжное убежище, так что служанкам Христовым, которые жили там и день и ночь, пели своему небесному жениху хвалебные песни, пришлось потом долгое время страдать от голода. В другое время, когда крепостью ещё владел Конрад фон Роде, бременцы сделали на графство грабительский набег и среди прочих бесчинств ограбили людей епископа. Тот в это время как раз служил мессу. Когда же ему сообщили, что его людей ограбили бременцы, то грабители вместе с добычей были уже далеко. Что было делать мужу Божьему, куда податься? Он этого не знал. Ибо, кроме забот о внешнем, ему приходилось также ежедневно заботиться обо всех угнетённых и в первую очередь о своих собственных людях, согласно сказанному: «Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся?»[2203]. Поэтому, сняв рясу, он вышел из церкви и отправился в путь вслед за разбойниками. Спешно пройдя почти целую милю, он их настиг, отнял добычу и возвратился назад не раньше, чем вернул своим людям их добро. Ибо разбойники испугались его прихода, зная, что согрешили; видя сострадание и упорное великодушие этого мужа, питая уважение к его покрытым дорожной пылью сединам, они с ужасом взирали на его святые руки, уводившие за рога быков, и не оказали ему никакого сопротивления, настолько устрашило их величие этого епископа. Этот муж настолько был полон милосердия и доступен порывам сострадания, что любовь к ближнему не дала ему даже сесть на коня, заставив пешком преследовать похитителей. Он был также деятелен в посредничестве и улаживании споров и настолько скромен, что иногда в полном епископском облачении бросался в ноги тем, которые не желали мириться. Он считал, что лучше давать, нежели принимать[2204]. Поэтому при освящении церквей он старался скорее сам возмещать все расходы, чем к своей выгоде обременять поборами других. При возведении в сан клириков он испытывал тем большую радость, чем больше посвящённых лиц видел в своём доме. Дома он был гостеприимнейший хозяин, а вне его - почтительнейший гость. Он ревностно заботился о бедных и часто угощал их за собственным столом. Короче говоря, у него не было недостатка ни в одной добродетели, так что мы с полным правом можем сказать о нём:

 

«Он был благочестивым, мудрым, смиренным, скромным,

Воздержанным, целомудренным и кротким,

Пока жизнь теплилась в его теле».

 

Ибо вышеназванные напасти он побеждал с таким терпением, что никто и никогда не видел его в гневе, не слышал, чтобы он ругался или воздавал злом за зло, но, возлагая свои заботы на Господа[2205], он говорил вместе с апостолом: «Если Бог за нас, то кто против нас?»[2206]. Но довольно об этом.

 

О СДАЧЕ ГОРОДА ЛЮБЕКА

 

Поскольку мы сильно отклонились от темы, давайте вновь вернёмся к осаде города. Наши горожане, страдая тем временем от долгой осады, услышали о перемене, которая произошла в Штаде. Сильно обеспокоенные всем этим они начали думать о сдаче города, но разошлись во мнениях. Так, одни говорили: «Давайте передадим город королю Дании, чтобы обрести его милость! Он защитит нас от любого врага и, кроме того, разрешит нам торговать в его стране. Кто сможет нас потревожить, если у нас будет такой покровитель?». Но другие говорили: «Вы не правы! Ведь наш город находится под властью Римской империи, так что если мы отпадём от неё, то будем наказаны господином императором и станем всем ненавистны. Но, если вам угодно, давайте передадим город маркграфу Отто, чтобы он принял его от имени императора. Таким образом мы освободимся от тирании этого графа, и он не будем нами править». Адольф же, узнав об этом, ещё больше утеснил город. Устрашённые этим горожане наконец сдали ему город, но при условии, что люди герцога уйдут невредимыми. Когда город был взят, Адольф отправился к императору, и тот великодушно уступил ему за его труды все доходы с этого города. А графа Бернгарда он неоднократно отмечал своими подарками.

 

ИСПОВЕДЬ АВТОРА

 

Воспомяну милости Господни[2207]. Ибо почему среди того, что я пишу в память потомкам, я не вспоминаю о трудах милосердия нашего Бога, которые были сделаны в наши дни? Память о нём я предпочитаю всему прочему, ибо Он вспомнил обо мне и стал мне спасением[2208]. Ибо отец мой и мать моя оставили меня, а Господь принял меня[2209]. Во всех моих бедах и несчастьях я взывал о помощи, но её не было. А Он, благосердный и милостивый, стал мне помощником[2210]. Ни один князь, ни один вельможа не оказали мне покровительства, разве что говорили мне посреди невзгод: «Возложи на Господа заботы твои[2211], ибо довольно для тебя милости Его[2212]; не надейся на князей, на сынов человеческих, в которых нет спасения»[2213]. Да и что мне до князей? Скорее следует сказать Ему: «Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе»[2214]. Находясь среди людей, я могу хвалиться разве что моей немощью[2215]. Ничего, вызывающего у людей восхищение, во мне не найти, ибо не над-мевалось сердце моё, не возносились очи мои, и не входил я в великое и для меня недосягаемое[2216]. Люди предпочитают сильное, а слабое и немощное этого мира презирают, но ты, мой Бог, избрал последнее, чтобы посрамить сильных[2217]. Ты не нуждаешься в сильных, ибо ты, о Боже, сам сильный, и избираешь скорее слабых, чтобы сделать их сильными и чтобы они, поняв, что ничего не могут без Тебя сделать, осознали, что имя Твоё - победа[2218]. А тому, кто хвалится, что и без тебя силён и могуч, я скажу: «Что хвалишься злодейством, сильный?»[2219]. То, что люди порицают во мне, ты скорее одобришь. Они презирают меня, грешника, но, поскольку Ты милостив, то я, обращаясь к тебе, говорю: «Боже! Будь милостив ко мне грешнику»[2220], и Ты снял с меня вину греха моего[2221]. Люди ищут у меня мудрости, но Ты знаешь безумие моё[2222]. Люди гнушаются меня, ибо я гнушаюсь светских развлечений, а мне благо приближаться к тебе Господу, Богу моему[2223]. Они избегают меня, ибо я ничего не значу в этом мире, но ты, мой Бог, нелицеприятен[2224]. Итак, я охотно хвалюсь своей слабостью, чтобы поселилась во мне Твоя сила. Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но тот, кого похвалишь Ты, мой Бог[2225]. Так что я по праву воспомяну милости Твои, чтобы обрести Твою милость, - в чём я не сомневаюсь, - и оказаться в благословенных чертогах Твоей сладости, о мой Бог, где пируют праведники у Тебя на виду. О благостный, милосердный, любезнейший и драгоценнейший! Как мне отблагодарить тебя за Твои милости? Чем воздать Тебе за всё, что Ты мне дал? Какие похвалы будут достаточны, если и небо, и земля, и море - ничто для Тебя? Но, поскольку песнь моя всегда о Тебе, вернее, Ты сам - моя похвала, то достаточно Тебе моей похвалы, которая и есть Ты сам, ибо Ты поддерживаешь нас в наших желаниях, которые Ты и никто другой сам же нам и внушаешь. Что говорить о перемене, которую произвела во мне Десница Всевышнего?[2226] Она обращает безбожного, чтобы он таковым более не был. Ведь я жил некогда вроде бы и по закону, но вопреки ему, был слы-шателем закона, а не его исполнителем[2227]. С виду я был монах, а по сути - чуть ли не безбожник. Живя по уставу, я охотно грешил вопреки этому уставу. Одеяние, которое я носил якобы из благочестия, я употреблял скорее во зло, нежели ко благу. Поскольку я не занимался в положенное время ни чтением, ни работой, ни молитвой, то постоянно слонялся без дела, постоянно был в сомнении и никогда не оставался в нормальном состоянии. Я не соблюдал ни воздержания, ни поста, как то предписывал устав. Поскольку всё это сходило мне с рук, то из этого выросли большие излишества, так что я уже думал не о том, что можно, а о том, что нельзя. Праздность я почитал за порядок, излишество за воздержание, пьянство за трезвость, ворчание за тишину, а от болтовни я воздерживался лишь по ночам. Тем самым я заслужил немалое наказание. Что же далее? Я укоряю и порицаю устав? Нет! Не устав, но излишние дополнения к уставу, которые начали появляться с того времени, как произошло изменение устава, и не потому, что те отцы не были святы и праведны, а, говоря словами поэта, «потому что свобода перешла в своеволие, и хор постыдно умолк, и она по закону вредить перестала»[2228]. Ибо то, что им кажется улучшением, нам представляется ликвидацией самого устава. Ибо из-за многочисленных изменений, которые принимаются не по уставу, но вопреки уставу, устав изо дня в день всё больше клонится к упадку, так что в наше время почти никто уже и не знает подлинного устава, но знаком лишь с его искажением. Когда я был ребёнком, то говорил, как ребёнок, думал, как ребёнок, рассуждал, как ребёнок. Когда же я благодаря Твоей милости, о мой Бог, стал мужем, то оставил младенческое[2229]. Когда я услышал устав, которому не следовал, то понял, что заблуждался. Благодаря кому я это понял? Благодаря духу страха перед Тобой. Он пробудил меня и посредством своей правды научил всей истине. И я понял, что те обряды, которые я прежде многократно исполнял, требуют слишком большого труда и угнетают дух, и не может в них заключаться устав. Ибо устав прост. Он был внушён святым отцам Тобою, о всемогущий Бог, а от них его принял и записал на бумаге наш блаженнейший отец Бенедикт. Его заповеди мне слаще мёда и капель сота[2230]. Ибо там есть то, чего желают сильные и не должны избегать слабые. Поэтому, о мой Бог, я и воспеваю Твою справедливость, так что я пою на путях Господних, ибо велика слава Господня. За эти благодеяния я и воспомяну милости Твои, так что, восхваляя тебя, я всех призываю хвалить Тебя и упоминаю труды милосердия Твоего, которые были совершены в наши дни, чтобы их знали и ныне живущие, и будущие поколения и славили имя Твоё, которое благословенно в веках. Аминь.

 

О ЧУДЕ С КРОВЬЮ ГОСПОДНЕЙ

 

В пределах Тюрингии, близ города Эрфурта, заболела некая девочка. Её по обыкновению посетил священник. Давая ей предсмертное причастие, он омыл пальцы в чистом бокале и передал ей выпить этой воды, а сам ушёл. А она, придя в сознание, сказала собравшимся: «Закройте эту воду самым тщательным образом, ибо я видела, как с пальцев священника в неё упал кусочек евхаристии». Так и сделали. Позже, когда ей вновь дали выпить этой воды, оказалось, что та полностью превратилась в кровь, а тот кусочек, приняв форму небольшого пальца, превратился в кровавое мясо. Увидев это, все ужаснулись. Среди сбежавшихся женщин поднялся крик; они шумели, удивлялись и в изумлении говорили, что ни о чём подобном никогда не слышали. Послали за священником, но он удивился ещё больше, чем они, и испугался, что это произошло из-за его небрежности. Боясь также потерять должность, он хотел скрыть это дело и призвал людей сжечь это причастие. Однако ему не удалось скрыть то, что Бог пожелал открыть столь чудесным образом. Это событие обсуждалось очень многими. Было созвано собрание священников, которые, не зная, что делать, обратились к архидьякону. А тот, также боясь принимать какое-либо решение по этому поводу, в письменной форме сообщил о случившемся архиепископу Майнцскому. Между тем этот бокал с животворящей кровью поставили на алтарь. И вот на глазах у всех, кто туда пришёл, прилетела голубка и села на край бокала, причём к немалому удивлению собравшихся сосуд не опрокинулся от её веса. Ибо в тех землях бокалы уже в своей нижней части и значительно шире в верхней. Поэтому те, которые всё это видели, решили, что это была не настоящая голубка, а чья-то душа. И поскольку это случилось около дня святого мученика Винцентия[2231], то на праздник Благовещенья[2232] в эти края прибыл сам господин архиепископ. Дело в том, что он велел всем своим прелатам, а также всему духовенству и народу собраться в этот день всем вместе, чтобы он, пользуясь их общим советом, мог принять относительно этого дела то или иное решение. Итак, когда все собрались в той деревне, где находилось это причастие, была организована процессия, в которой под пение литаний и благоговейнейшие молитвы народа прелаты несли кровь Господню. И вот все они босиком отправились в вышеназванный город и первую остановку сделали на горе блаженного Кириака. Там им навстречу с чрезвычайным смирением вышли местные монахини и, преклонив колени, проникновенно запели: «Иисус - наше избавление», и т. д. После того как там отслужили соответствующую торжеству момента мессу, они проследовали к горе святого Петра, где издавна была основана большая и благочестивая монашеская обитель. После того как там также была отслужена месса, они пришли в церковь Пресвятой Матери Божьей Марии. Там господин архиепископ в торжественном облачении прямо посреди службы призвал народ к слезам и молитвам, чтобы Божья милость, всегда расположенная к человеческому роду, ради устранения заблуждения неверных и для укрепления веры верных своих, посредством очевиднейших доказательств дала знать, является ли Его плотью и кровью то причастие, что было освящено, благословлено и принято под видом хлеба и вина. Он призвал нас также во славу и в похвалу Его имени, а равно для торжества и ликования Его святой церкви исповедаться Его святому имени и прославиться в Его славе, чтобы Он соизволил вновь превратить хлеб и вино в их прежнее состояние. И если это действительно хлеб жизни, а вино в самом деле наполняет духовной радостью сердца людей, то причастие, которое он собирался дать в церкви под видом хлеба и вина, примет известную форму. После того как люди долго молились, а кровь и плоть не обращались в прежнюю форму, владыка велел сложить из новых камней новый алтарь, чтобы почтительно вложить в него эту кровь вместе с плотью Господней. И вот, когда он часто посылал посреди этих молитв и призывов, а превращения всё не происходило, внезапно явился вестник и сказал, что Господь услышал молитвы и рыдания сынов Израилевых, и причастие полностью приняло свою прежнюю форму. Услышав это, господин архиепископ, пролив много слёз, стал призывать всех воздать благодарность за это чудо, а сам, начав увещевательную речь во славу Господа нашего, Иисуса Христа, обратился ко всем с такими словами: «Господь совершил это чудо на наших глазах. О искупитель, кто из смертных может выразить достойную тебя хвалу за деяния твоей любви? Ты всегда думаешь о мире, а не о смуте. И поскольку тебе, чьей природой является доброта, волей - сила, а трудом - милосердие, свойственно всегда миловать и жалеть, ты и делаешь то, что свойственно тебе, а мы - то, что свойственно нам. Ибо ты был готов пожалеть нас ещё до того, как мы призвали тебя. Мы же склонны ко злу со дней нашей молодости. Мы неблагодарны за щедрость столь великой любви, но даже неблагодарных ты не лишаешь своих благодеяний, повелевая солнцу твоему восходить над злыми и добрыми и посылая дождь на праведных и неправедных[2233]. Тот, кто родом с земли, и говорит о земле; ты же, который спустился с неба, царишь над всем, ибо только ты сам знаешь, откуда ты приходишь и куда уходишь, ты, который для укрепления веры твоего народа обратил это причастие в кровавую плоть. Ибо ты, спустившись с неба, дал человеку, - дабы он не пропал на пути своего странствия, - вкусить этот живой хлеб, который постоянно без отвращения вкушает ангел на небе. Однако тот вкушает его ради удовольствия, а этот - ради спасения. Оба в действительности, но не оба в полной мере. Ибо апостол говорит: «Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего!»[2234]. Ибо одно дело принимать причастие, а другое - причащаться. Ведь в первом случае речь идёт о видимой форме, а во втором - о невидимой милости. В этих двух случаях просматриваются два способа вкушения: первый - материальный, второй - духовный. Согласно первому способу вкушают все, согласно второму - только добрые люди. Ибо много званных, но мало избранных[2235]. Я потому и сказал, что «оба в действительности, но не оба в полной мере», ибо один только принимает причастие, а второй - и принимает причастие и причащается. Ведь один предан и достоин вместе с видимым причастием получить и невидимую благодать, а второй, принимая причастие недостойно, становится виновен против тела и крови Господней[2236], ибо он ест и пьёт осуждение себе, не рассуждая о теле Господнем[2237]. Так вот, о дражайшие мои, чтобы воздать нам достойную благодарность Господу Иисусу Христу, который хотел одновременно и устрашить, и утешить нас в этом деянии, давайте призовём, предпишем и постановим, чтобы все находящиеся под нашей властью люди от мала до велика, и стар, и млад, мальчики и девочки, преклонив колени, почтили, восславили и возблагодарили Господа нашего Иисуса Христа, пред которым преклоняется всякое колено небесных, земных и преисподних[2238]; чтобы мы таким образом почтили его благодатное причастие и чтобы не только принимали его, но и верно причащались по милости того, кто есть священник по чину Мельхиседека[2239] и кто дал себя за нас, чтобы очистить себе народ особенный, ревностный к добрым делам»[2240]. Когда все ответили: «Аминь», господин архиепископ в память потомству почтительно поставил эту превращённую воду в драгоценном сосуде в указанной церкви, а бокал забрал с собой в Майнц, где его с величайшим благоговением почитают до сих пор. А все люди, которые были во всём его диоцезе, так преданно молились на коленях во славу Христа, что даже младенцы, лежавшие в колыбелях, на коленях благодарили Его, согласно сказанному: «Из уст младенцев и грудных детей ты устроил хвалу»[2241].

 

О ДРУГОМ ЧУДЕ

 

Я расскажу здесь также и о другом благодеянии нашего Спасителя, которое произошло во времена Филиппа, архиепископа Кёльнского. Так, в субботу Святой Пасхи, когда в церкви по обыкновению крестили младенцев, некий еврей из этого же города, движимый любопытством, вошёл туда вместе с другими прихожанами. И вот, когда епископ в процессе обряда мазал голову младенца священным елеем, открылись глаза его и увидел он Святого Духа, сошедшего в виде голубя на этого младенца. Устрашённый этим видением он удалился в подавленном настроении, и, положив начало просветлению своего духа, хоть и не уверовал окончательно в это божественное таинство, но уже и не отрицал его. Ибо он часто слышал, насколько велико значение христианского причастия, но из-за еврейского нечестия всё, что мог постичь разумом, подвергал сомнению. Однако он сохранил всё это и носил в своём сердце. Так прошёл целый год, когда в Святой Пяток, что предшествует субботе, этот еврей, находясь в синагоге, вновь ощутил присутствие благочестивейшего Спасителя. Ибо у евреев есть отвратительный обычай: дополняя меру своих отцов[2242], они в поношение Спасителю распинают Его восковый образ. И вот, когда они по своему обыкновению подвергали его поношению и прочему, что мы читаем о его муках, то есть бичевали его, ударяли по ланитам, плевали на него, пронзали ему гвоздями руки и ноги и наконец проткнули копьём его бок, то оттуда внезапно потекла кровь вместе с водой. Об этом свидетельствовал сам видевший это чудо еврей, и мы знаем, что его свидетельство - истинная правда. Ибо этот еврей, просвещённый свыше, увидел это и уверовал. Оставив синагогу, он тут же побежал к архиепископу и рассказал ему о случившемся. Он отрёкся от еврейского нечестия и в Святую Субботу принял крещение, доставив своим обращением радость не только ангелам Божьим, но и простым людям. Возрадуемся же и мы, о дражайшие, любезнейшей милости Искупителя, так что даже зло употребив во благо, обратим враждебное нам еврейское нечестие в орудие спасения и, словно прозрев благодаря их ослеплению, возбудим в себе ещё большую преданность Иисусу. Посмотрим, к чему приведёт евреев их злоба, и уверуем, что сделает наша преданность Иисусу. Дополняя меру своих отцов[2243], которые, проклиная себя и своих, говорили: «Кровь Его на нас и на детях наших»[2244], и, распиная Его подвергнутый поношению образ, они воистину распинают Его, причём не просто, как их отцы, касаясь слова жизни нечестивыми руками, но дотрагиваясь до него ненавистью, проклятиями и руками злобы. Ибо Христос, воскреснув из мёртвых, уже не умрёт; смерть более не властна над ним. Однако он может быть распят образно, ибо ещё до Его мученичества во времена Закона Он мог быть приносим в жертву в образе агнца. Но это, скажешь ты, происходило фигурально. Согласен с этим. Тех же, которые этому не верят, мы отсылаем к авторитету самого Писания, где сказано, что то же самое было совершено евреями против образа Господнего, что из бока Его текла кровь и вода, отчего многие слепые прозрели, больные исцелились, прокажённые очистились, а демоны бежали прочь. Так что мы воистину уверуем в то, что им сделает их злоба, нам сделает наша вера. Ибо разве тот, кто с благоговением вспоминает о муках Господних, так что доводит себя до слёз, не сочувствует Христу, членом которого является? Разве не испивает он чашу страданий Господних вместе с Его Преславной Матерью Марией, чью душу поразил меч скорби, и Его скромнейшим сыном и слугой Иоанном, хотя тот не видел смерти, пока после посещения Господа не получил угодное ему освобождение от плоти? Разве не плачет он вместе с женщинами, которые рыдают, сидя у могилы и оплакивая Господа? Разве, вспоминая обо всём этом, они не проявляют себя преданными и соболезнующими? Разве не умащают они Его благовониями и не обряжают в чистый хитон вместе с Никодимом и Иосифом? Воистину так, ибо они плачут с плачущими и радуются с радующимися[2245]; так же и мы, страдая вместе с умирающим Христом, прославимся вместе с ним, когда он воскреснет[2246].