Еврейский вопрос. Избирательная русификация

 

При Николае I «еврейской проблеме» серьезного значения еще не придавали. Евреи не брались за оружие, как поляки или кавказцы, не требовали независимости, не замышляли революций (это произойдет позднее). Но «еврейский вопрос» уже существовал.

Идеальное государство представлялось Николаю чем‑то вроде армейской колонны, где все маршируют в ногу, одинаково выглядят и делают повороты только по приказу начальства, и евреи тут были решительно всем нехороши. Они держались своей предосудительной религии и своих странных обычаев; жили обособленно и слушались собственных старейшин, а не царских чиновников; наконец, после поляков это была самая многочисленная «инородческая» народность империи.

На государственном уровне «еврейский вопрос» выглядел так: как превратить два миллиона неудобных своей инакостью людей в «нормальных» подданных? Ответ представлялся очевидным: уменьшить инакость.

Правительство все время экспериментировало, примериваясь к этой задаче, которую никому со времен древних египтян и вавилонян решить не удавалось. Поскольку система не умела действовать через поощрение и стимулирование, в основном полагались на меры принудительные. Некоторые из них изобретал сам государь.

Свято веря в целительность армейской дисциплины, Николай начал с приобщения иудеев к военной службе, от которой они прежде были освобождены. Но в рекруты брали не юношей, а 12‑летних детей, зачисляя их в кантонистские батальоны – подобие военных интернатов. По мысли императора, это должно было вовремя вырвать мальчиков из еврейской среды, привить им любовь к русской жизни и военным порядкам, а также побудить к переходу в христианство.

Нечего и говорить, что это драконовское нововведение принесло только зло. Появились особые преступники «хаперы», которые похищали детей и потом продавали их зажиточным семьям, на которые выпадал рекрутский жребий. Маленькие кантонисты, насильно разлученные с семьями, болели от жестокого обращения, от непривычной пищи и во множестве умирали. Смертность была столь высока, что с мобилизационной точки зрения результат получался ничтожным. В 1839 году во всей русской армии насчитывалось всего четыре с половиной тысячи еврейских солдат, выживших после кантонистских батальонов. И почти 70 % из них, несмотря на все принуждения, остались иудеями.

 

Кантонисты. Иллюстрация из книги «Историческое описание одежды и вооружения российских войск»

 

Был учрежден специальный «Комитет для определения мер коренного преобразования евреев». Он усердно работал и кое‑что преобразовал, но «коренными» эти перемены назвать было трудно.

Считалось, что иудейский мир так сплочен, потому что каждая община повинуется органу самоуправления – кагалу. «Положение о евреях» 1844 года кагалы упразднило, но этот запрет мало что дал. Вместо формальных лидеров появились неформальные: вероучители‑цадики, точно так же следившие за соблюдением еврейских законов и традиций.

Другим рассадником еврейского духа почитались неконтролируемые государством школы. В 1842 году все они были подчинены министерству просвещения. Задача, поставленная перед педагогами этих религиозных, то есть талмудистских учебных заведений, звучала парадоксально: «искоренение суеверия и вредных предрассудков, внушаемых учением Талмуда».

Чиновникам, назначенным ведать «еврейским вопросом», приходили в голову все новые и новые идеи. Возник проект переселения иудеев в Сибирь, где они волей‑неволей должны были бы «коренно преобразиться», приобщившись к крестьянскому труду. Потом передумали – вдруг не преобразятся, а пустынный край станет еврейским? Вместо этого стали создавать еврейские сельскохозяйственные колонии в Херсонской губернии, но дело не сложилось. Не имея навыков крестьянского труда, поселенцы быстро разорялись. Власти пытались побудить их к рачительности единственным способом, которым хорошо владели. Была составлена строгая инструкция: каждому хозяину давать задания («уроки»), за неисполнение которых на первый раз он получит 30 розог, на второй – 60, а затем его посадят в тюрьму или забреют в солдаты. Экономического эффекта идея не принесла. Успешных еврейских хозяйств на Херсонщине появилось очень мало, и их роль в «решении еврейского вопроса» была ничтожна.

Другим чиновничьим озарением была борьба с национальной одеждой. По примеру петровской войны с бородами, ввели налог на ее ношение: за верхнее платье, в зависимости от достатка, от пяти до пятидесяти рублей в год; за «ермолку» (кипу) – от трех до пяти. Упрямые евреи сетовали, но платили, и в 1850 году им окончательно запретили одеваться по‑своему. В 1852 году указом были объявлены вне закона и «пейсики».

Но у евреев имелся многовековой опыт пассивного сопротивления, и все принудительные способы ассимиляции не работали. Большая (и быстро растущая) часть иудейского населения империи продолжала жить собственной замкнутой жизнью, очень мало интересуясь тем, что происходит за ее пределами. Это вызывало у властей нарастающее раздражение и приводило к эскалации строгостей.

Когда в либеральные послениколаевские времена ассимиляционные процессы все‑таки начнутся – не насильно, а добровольно – и евреи активно включатся в российскую жизнь, самодержавие этому не обрадуется. Тогда‑то «еврейский вопрос» и обретет настоящую остроту.

 

Национальная политика Николая на первый взгляд выглядит довольно причудливо, но в ней имелась своя логика.

Тем меньшинствам, кто не доставлял правительству хлопот и кем был доволен государь, дозволялось жить более или менее по‑своему. Подобной территорией была Финляндия, самый привилегированный регион империи. Александр предоставил великому княжеству множество льгот и свобод, которыми финны – в отличие от «неблагодарных» поляков совершенно довольствовались. Дворянство усердно служило царю, парламент созывался очень редко и обсуждал только всякие безобидные вопросы. Единственное новшество, введенное в этой образцово исправной области, заключалось в том, что Николай учредил должность специального статс‑секретаря по финляндским делам, причем сей чиновник не назначался сверху, а избирался самими финляндцами, что было знаком августейшего доверия.

Не слишком давила власть и на те мусульманские народы, кто вел себя смирно. Времена, когда башкиры бунтовали, остались в прошлом. Татарами его величество, в общем, тоже был доволен. Но вот за волжскими народами христианской веры – марийцами, мордовцами, чувашами – право на особость не признавалось. Империя желала превратить их в русских и проводила жесткую русификацию. В местностях, где население придерживалось древних верований, к культурному принуждению добавлялось религиозное. «Язычества» власть не терпела.

В Прибалтике правительство старалось лавировать. Здесь сосуществовали две группы населения: коренное (эстонцы с латышами) и остзейские немцы. Первым государство никакой национальной самобытности не дозволяло, но и в их повседневную жизнь, в общем, не вмешивалось. По большей части это были крестьяне, и считалось, что заниматься ими должны помещики. Дворянство же было почти исключительно немецким. С ним правительство держалось со всей возможной деликатностью, ведь остзейцы были одной из главных кадровых опор империи. Знаменитый министр Уваров, о котором мы еще поговорим, писал: «Немцев на лету схватить нельзя; против них надобно вести, так сказать, осаду: они сдадутся, но не вдруг». Курс был верный. Через два‑три поколения балтийские немцы действительно «сдадутся» и к началу ХХ века почти полностью обрусеют.

 

Национальная напряженность, существовавшая в империи, ослабляла ее в канун тяжелейшего испытания – Крымской войны. В двух непокорных регионах, на Северном Кавказе и в польско‑литовских землях, приходилось держать большое количество войск, которых будет очень не хватать на фронте.