Сведения о внешности, привычках, прошлом героя и других действующих лиц должны быть рассредоточены по тексту Произведения и упоминаться лишь тогда, когда это уместно.

 

Лучше, если такие фрагменты состоят из одной, двух, трех фраз или небольшого абзаца. Например, на героя по имени Петр в темном закоулке напали хулиганы. Здесь подходит такой текст:

 

«Драться Петр умел – в армии, в полку ВДВ, он дослужился до сержанта, прошел чеченскую войну и хорошо запомнил, куда бить и что ломать. Силой его тоже бог не обидел, и вскоре оба нападавших валялись на земле. Один стонал, держась за колено, другой вообще был в отключке».

 

Этого достаточно, чтобы сообщить о боевом прошлом и крутизне Петра. В другой подходящий момент (герой на пляже знакомится с девушкой) можно упомянуть про шрам от пули и обстоятельствах ранения. В биографии все подобные эпизоды могут быть описаны детально, но это не значит, что их с той же подробностью надо пересказывать читателю. Напомню: автор всегда знает о своем герое больше.

В конце главы я хочу поговорить об одном чудесном, почти мистическом явлении. Предположим, что вы успешно перевоплотились в своего героя, выяснили, как он должен действовать, что говорить, запланировали, с кем он подружится, кого полюбит, с кем вступит в конфронтацию. Все вроде бы идет по плану, вы пишете свой роман или повесть и вдруг чувствуете – не играет!.. что‑то неверно! Не может ваш герой так поступить и так сказать! А должен он сделать совсем другое и молвить иные слова…

 

Происходит загадочная вещь, которую называют «бунтом героя» – он словно «выламывается» из сюжета и вроде бы приобретает власть над автором. Вы задумали его серьезным человеком, но вдруг он начинает острить; вы решили, что с женщинами он будет строг и суров, а он влюбляется сразу в троих; вы хотите, чтобы он поехал осваивать целину или строить БАМ, а героя тянет в Париж.

 

Что же случилось? Когда написана четверть или треть книги, автор настолько вживается в придуманный им мир, что происходящее в нем – в первую очередь происходящее с героем – начинает диктовать свою логику. Эта логика определяется событиями, обстоятельствами, поведением персонажей и, в свой черед, влияет на них; она может не совпадать с предварительными задумками автора, ибо предусмотреть и рассчитать абсолютно все невозможно.

Мир, творимая автором вселенная, словно бы направляет ход событий, вводит их в нужное русло, а вместе с этим изменяется и главный герой. Иногда не только он, но и другие персонажи. «Созданный нами мир сам указывает, куда должен идти сюжет», – пишет Умберто Эко. А известный сценарист и писатель Владимир Кунин замечает: «Если сценарий у меня вытанцовывается, то к тридцать пятой – сороковой странице мои герои начинают действовать уже почти самостоятельно, и мне остается только следить, чтобы они не вылезли за жесткие рамки семидесяти страниц кинематографического сценария» («Русские на Мариенплац»).

Наткнувшись на феномен бунта, неопытный сочинитель часто творит насилие, загоняет героя в предписанный характер, давит на него, и в результате получается неправда или полная чушь. Опытный же радуется удаче и переписывает первые страницы, лепит новый облик героя и, если необходимо, поправляет сюжет. Это ведь чудо – герой начал жить и проявлять собственный нрав! Так не мешайте ему, и пусть он делает то, что ему хочется; следуйте за ним, и он приведет вас туда, куда вы не дойдете в одиночестве.

Я думаю, что именно так писали Хемингуэй и Ли Брекетт – просто начинали с первой строки и шли дальше вслед за своим героем.

 

Глава 13. Персонажи второго и третьего плана

 

 

Так что, все литературные персонажи берутся прямо из жизни? Конечно, нет, по крайней мере не один к одному. И вы так лучше не делайте, если не хотите, чтобы вас затаскали по судам или в один прекрасный день просто пристрелили.

Стивен Кинг. «Как писать книги»

 

Анализируя состав персонажей «Айвенго», я упомянул, что личности второго плана в нем не равноценны: сюжетные линии одних протянулись через все произведение, другие появляются лишь в ряде глав и эпизодов. То же самое можно сказать о большинстве крупных произведений. Поэтому вначале рассмотрим тех персонажей второго плана, которые относятся к основным. Анкета для них будет такой:

Имя и фамилия. Иногда – прозвище.

Примерный возраст.

Внешность: рост, телосложение, цвет глаз и волос, общие очертания и выражение лица. Иногда – характерная деталь внешности – форма носа, губ, подбородка. Состояние здоровья. Его/ее голос.

Черты характера, манера поведения, темперамент.

Особые привычки, жесты, позы, любимые выражения и слова, предпочтения в еде, одежде. Иногда – обстановка жилища.

Образование, профессия и навыки персонажа, его профессиональный статус.

Хобби и увлечения.

Прошлое – без подробностей; достаточно знать несколько основных фактов. Семейное положение.

Речевая характеристика.

Этого достаточно, чтобы разработать краткую биографию; если же что‑то упущено, нужное нетрудно додумать в процессе создания текста. Для менее важных персонажей второго плана анкета еще более упрощается:

имя и фамилия. Иногда – прозвище;

примерный возраст;

внешность: рост, телосложение, цвет глаз и волос, выражение лица. Иногда – характерная деталь внешности. Его/ее голос;

черты характера, манера поведения;

особые привычки, жесты, позы, любимые выражения и слова, предпочтения в одежде;

профессия и профессиональный статус;

хобби и увлечения – если необходимо;

иногда – семейное положение;

речевая характеристика.

Для таких персонажей нет смысла писать биографию, придумывать прошлое, описывать их семейное положение и такие пристрастия, как хобби или любовь к пирожным и конфетам. Как говорилось в предыдущей главе, сведения о главном герое и, разумеется, об основных персонажах второго плана должны быть рассредоточены по тексту произведения и упоминаться лишь там, где это уместно. Если персонаж появляется в трех‑четырех главах из двадцати или тридцати, таких «уместных мест» немного, и желательно использовать их с максимальной эффективностью. Стоит ли сообщать, что наш персонаж развелся в прошлом году, что он собирает марки, обожает сладкое и недавно купил квартиру? Такие данные имеют смысл, если они как‑то влияют на сюжет; в противном случае это лишняя информация. Планировать заранее все особенности и привычки подобной личности явно не стоит; если что‑то понадобится, нужный штрих будет добавлен в процессе письма.

О персонажах третьего плана, появляющихся эпизодически, нужно знать следующее:

имя или фамилия – не всегда. Чаще необходим признак, описывающий персонаж: сосед, продавщица, светловолосая девушка, хромой старик;

пол, примерный возраст. Внешность – одна‑две характерные детали: бледный сухопарый человек средних лет; полная женщина; юноша с лицом несостоявшегося гения; симпатичная девушка в джинсах; парень со шрамом на подбородке. Иногда – его/ее голос;

манера вести себя, одеваться;

речевая характеристика.

Легко заметить, что объем нужных сведений об основных персонажах второго плана приближается к информации о главном герое. Иная ситуация с фигурами не столь важными. Здесь акцент делается на их внешности, одежде, манере поведения и речи, то есть на тех признаках, по которым судят о малознакомом или незнакомом человеке. Во всех случаях особую роль играет речевая характеристика: как бы ни выглядел незнакомец, как бы он ни был одет, главное – что и как он говорит. Именно речь свидетельствует о культурном уровне и социальном статусе; недаром сказано: встречают по одежке, а провожают по уму.

В четвертой главе я дал примерную оценку количества персонажей в романе (10–30 и более), повести (5–10) и рассказе (2–5). Конечно, это примерные оценки, и они относятся к действующим лицам – главным героям и персонажам второго и третьего плана. В «Айвенго» я насчитал 45 таких персонажей, в «Саге о Форсайтах» их тоже несколько десятков, а в «Войне и мире» – около 200. Но редкий автор пишет за свою жизнь только один роман или пару рассказов; в обычной ситуации у него десяток крупных произведений, а рассказов – около 50.

Это означает, что общее число персонажей, представленных автором, порядка 300–500, и добрая сотня из них относится к главным героям и значимым личностям второго плана. Безусловно, среди них окажутся в чем‑то похожие друг на друга люди, часть персонажей может кочевать из романа в роман, но тем не менее автор должен выдумать несколько десятков, а иногда и сотен воображаемых личностей. Каким образом? Только ли с помощью своей фантазии?

Этот путь, конечно, всегда открыт, и если персонажей немного, их можно сотворить, как говорится, «с нуля». Но я полагаю, что тут кроется некое лукавство – ведь автор не выдумывает людей «из ничего»; так ли, иначе, к нему приходят воспоминания о тех, кого он знал и знает, так что и в этом случае он использует прототипы, пусть даже мысли о них туманны и почти не осознаны.

 

Часто прототипом главного героя является сам автор. В таком решении слиты воедино несколько мотивов: себя самого автор знает максимально полно; можно приукрасить свой образ, добавить силы, красоты, ума и всевозможных талантов; можно сделать себя‑героя безупречным и всегда правым; можно придумать другую, более удачную судьбу, вспомнить о допущенных ошибках и исправить их.

 

Это неплохой вариант, но у него есть недостаток: герои, вылепленные по образу и подобию автора, даже с нанесенной ретушью выглядят однообразно. Хватит на пару книг, и что потом?.. К тому же есть и другие важные персонажи – не писать же их всех с самого себя!

 

Для этого существуют другие люди, знакомые и незнакомые. Знакомые – ценные прототипы, так как многое о них известно, и они подходят на роль персонажей второго плана. Описывать какого‑то своего знакомого в такой степени, что он будет узнаваемым, я бы не стал; это не очень этично и похоже на вмешательство в чужую жизнь, хоть и гипотетическое. Лучше создать оригинальные образы, сливая, соединяя вместе двух, трех, четырех человек. Иногда это похоже на мысленный конструктор: вы «разбираете» своих знакомых «на части» (внешность, манеры, речь, черты характера), а затем из частей, принадлежащих разным людям, «монтируете» новые личности.

Скажем, вам нужна женщина, возлюбленная героя. Поразмыслив, вы решаете, что внешностью она будет похожа на вашу кузину Людочку, красивую девицу двадцати трех лет; общаться она будет бойкой скороговоркой, выпаливая в секунду десять слов (как Аня, подруга вашей жены); она будет совершенно бесхозяйственной, как ваша тетя Марина (та умеет лишь сосиски варить); зато она будет умной, как редактор Ольга Сергеевна (та, что займется в издательстве вашей книгой).

Незнакомцев и незнакомок тоже стоит использовать в качестве прототипов, хотя в этом случае доступны только их внешность, манера держаться и иногда – речь. Но бывает, что при взгляде на какого‑то человека в уме складывается его биография – нереальная, но вполне подходящая для книги. Словом, писатель должен не только размышлять и сочинять, но и наблюдать.

В прошлом жизнь, бытие, являлась единственным источником прототипов, но в нынешнюю эпоху мы находимся в гораздо более выигрышной ситуации. В нашем распоряжении неисчерпаемый кладезь образов и характеров, «взятых с экрана» – то есть использованы актеры в различных ролях из фильмов, сериалов, экранизаций литературных произведений. В этом случае мы получаем информацию не только о внешности, но также о характере и поведении в критические моменты; мы можем наблюдать своих предполагаемых героев снова и снова, изучать лица, жесты, речь – ведь раздобыть диск с фильмом несложно.

Над созданием того или иного экранного образа и текста диалогов потрудились сценарист, режиссер и сам артист; мы же пришли на готовое и «утащили» персонаж с экрана, совершив тем самым что‑то вроде плагиата. Но кто мешает взять только облик, какой‑то жест, какую‑то черту характера? Взять деталь и соединить ее с другими деталями – скажем, с безалаберной тетей Мариной и умницей‑редактором Ольгой, – и вот у нас уже свой собственный персонаж, тот, который нужен для романа. [7]

Книги других авторов – тоже полезные, а временами бесценные источники информации.

 

Многие крупные писатели с успехом использовали персонажи своих менее талантливых коллег или шли по стопам маститых авторов, создавших особо привлекательный образ какого‑то героя 1.

 

Я не призываю вас к такому творческому методу, но хочу указать на один бесспорно полезный момент. Предположим, вы пишете детектив, где герой – сыщик, и вы решили «скомбинировать» его из трех‑четырех своих знакомых, дать ему внешность «примерно как у Сталлоне» и оживить его характер с помощью всяческих милых чудачеств. Вы хотите, чтобы он стал оригинальной узнаваемой личностью, не похожей на других великих сыщиков. Чем вам помогут книги? Тем, что вы постараетесь не использовать черты, коими обладают Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, инспектор Мегрэ, майор Пронин, Ниро Вульф – и так далее и тому подобное. Согласен, это нелегкая задача – что ж, ищите и думайте! Иначе в вашем сочинении будет бродить бледная тень мисс Марпл или призрак патера Брауна.

Итак, вы провели кастинг, определились с главными персонажами и приступили к созданию текста. По мере того как движется работа, вы все глубже погружаетесь в свой воображаемый мир, достигая слияния с обитающими в нем персонажами. Как я отмечал в первых главах, обычно это происходит тогда, когда книга написана на четверть или на треть, и у такого погружения есть явный признак: вы все чаще впадаете в писательский транс. В такие моменты пишется особенно свободно, а ваше отождествление с главным героем наиболее полное. Оно происходит тем легче, чем больше герой похож на вас, и это несомненно плюс в отождествлении.

Но есть и минус: не стоит тиражировать похожего на себя героя. К тому же кроме него есть и другие персонажи, и вам придется вживаться в самые разные образы, менять свою гендерную принадлежность, становиться то суперменом, то великим ученым, то бандитом, мерзавцем, мелким трусливым человечишкой. Если у вас есть персонаж‑кондуктор, придется стать кондуктором, а еще продавцом, таксистом, домохозяйкой, пиратом, полководцем и любовницей полководца.

Так или иначе, вам придется это сделать, отождествлять себя с разными персонажами, как только вы вводите их в действие. Это происходит не с такой полнотой, как с главным героем, но хотя бы отчасти вы должны превращаться в других людей, различных и не похожих на вас.

 

Во второй главе я говорил об этом процессе как о системе Станиславского в действии, наилучшем способе вдохнуть в своих героев жизнь. Но при этом возникают – или могут возникнуть в зависимости от состава персонажей – три проблемы: профессиональная, эмоциональная и интеллектуальная.

 

Первая означает, что вы не ориентируетесь в профессии персонажа, не имеете познаний в этой области; ваш герой – врач, хирург или психиатр, а вы по образованию и роду занятий инженер, филолог или агроном. В таком случае необходимы консультанты, книги и хотя бы поверхностное изучение незнакомого предмета.

Но есть такие профессии, где существуют особая система взаимоотношений, специфический жаргон и частично или полностью закрытая информация. Искать консультантов скорее всего бесполезно, перевоплощаться тоже. Сумеете ли вы ощутить себя летчиком‑испытателем, дипломатом или разведчиком уровня Рихарда Зорге? Сомневаюсь, ибо эти люди – не таксисты и не продавцы, и, чтобы «сыграть» их по‑настоящему, требуются профессиональные знания и информация, недоступная рядовому гражданину. В таких случаях придется отойти от недоступной нам истины и пофантазировать. Случается, однако, что фантазии действуют на читателей сильнее правды.

Если не очень увлекаться, мы приходим к мысли, что героев надо выбирать себе «по плечу», исходя из собственного жизненного опыта и занятий, хорошо известных автору. Ограничения при этом неизбежны; если вы криминалист, то при наличии литературного дара вы сможете писать детективы, представляя себя то сыщиком, то сержантом полиции, то убийцей или заключенным, и даже – чем черт не шутит! – влезете в душу генерального прокурора. Но вам никогда не представить достоверно крупного ученого, физика или математика.

Вторая проблема возникает тогда, когда нужно создать персонажа, резко отличающегося от вас, от вашего эмоционального склада и мировоззрения. Например, образ мерзавца или кровожадного преступника‑маньяка. Вы ведь нормальный человек; сможете ли вы перевоплотиться в негодяя и сыграть его роль? Или в существо юное, инфантильное, чье поведение трудно мотивировать?

Проблема не только в том, что эти люди ведут себя иначе, они даже говорят по‑другому, и их жаргоны, феня или молодежный сленг, нам неизвестны. Но речевая характеристика должна соответствовать персонажу, и поэтому при необходимости приходится изучать их способы выражения мыслей. Для этого есть словари (например, В. Быкова «Русская феня. Словарь современного интержаргона асоциальных элементов» и Т.Г. Никитиной «Так говорит молодежь. Словарь молодежного сленга»), но они лишь частично решают проблему, ибо за бортом остаются психика, сфера чувств, внутренний мир – а туда писателю проникнуть очень непросто. Но, как показывает опыт мировой литературы, это удается сделать – ведь многие известные авторы очень достоверно описывали всяких монстров и преступников.

Наиболее сложной я считаю третью проблему, связанную с изображением гения. Может ли автор в принципе описать человека, чей интеллект много, много выше его собственного? Гений – человек особенный, и, сколько бы ни исследовали его творчество в науке или искусстве, никто не в силах представить, как «работает» его голова.

 

Изваять гения из ничего, на мой взгляд, невозможно, необходим прототип – личность, существовавшая когда‑то, хорошо известная миру и представленная в литературных источниках.

 

Такие произведения существуют – я сошлюсь на жанр романизированных биографий. Его разрабатывали Андре Моруа, Ирвинг Стоун, Анатолий Виноградов и другие крупные писатели. В какой‑то степени им удавалось проникнуть во внутренний мир гения, и вы, следуя за ними, тоже можете к нему приобщиться.

Однако должен вас предупредить: будьте осторожны и не пытайтесь изображать личности гигантского масштаба. Если вам двадцать лет и вы пишете фантастику, не стоит брать в качестве главного героя гениального ученого – у вас, скорей всего, получится болван и недоумок. А в сорок лет, набравшись ума, вы сами не решитесь на этот шаг и сделаете гения второстепенным персонажем, чтобы он появлялся пять‑шесть раз, бросал загадочные фразы и смотрел на остальных героев, как на семейку резвящихся шимпанзе.

 

Глава 14. Диалог и монолог

 

 

Именно диалог дает вам возможность услышать голоса героев, и ничто другое не позволяет так определить их характеры – только дела людей говорят о них больше, чем их слова, и разговор – вещь коварная: часто они (говорящие) показывают себя другим с неожиданной стороны, сами того не зная.

Стивен Кинг. «Как писать книги»

 

Диалог в литературном произведении – разговор двух, трех и более лиц; монолог – речь персонажа, обращенная к самому себе. Начнем разбираться с этими понятиями с диалога.

У этой формы изложения есть особенность, отмеченная в «Справочнике писателя. Как написать и издать успешную книгу» Барякиной: диалог протекает в реальном времени. Вы – автор, творец, демиург – владеете всем в сотворенном вами мире, в том числе и временем; вы можете ускорить или замедлить ход событий, представить десятилетие жизни героя в одном абзаце или посвятить две‑три страницы описанию событий, занимающих пару минут. Словом, вы – владыка времени, но с началом диалога ваша власть не то чтобы исчезает, но претерпевает существенное ограничение.

Фразы, которыми обмениваются персонажи, проговариваются в реальном темпе, и, если их беседа требует получаса, вы ошибетесь, сообщив читателю, что разговор занял пять или десять минут. Вы можете манипулировать временем, только сделав диалог коротким или длинным либо заменив его часть кратким пересказом, а также указанием, что говорили долго, час или два (но прямая речь не приводится).

Эта особенность диалога замедляет движение сюжета, поэтому надо выяснить, в чем состоят его функции.

1. Кинг пишет: «…диалог – звуковая дорожка нашей программы». Реальная жизнь не обходится без разговоров, и было бы странно, если бы они отсутствовали в литературном произведении любого жанра. Но так все же бывает – например, Стефан Цвейг написал роман «Магеллан» и цикл новелл «Звездные часы человечества», где нет прямой речи, только немногие цитаты и кое‑где – речь косвенная. Нужно быть оригинальным и очень большим мастером, чтобы писать в такой отстраненной манере и обойтись без диалогов! Мы не станем ими пренебрегать. Для нас диалог – обязательная часть текста.

2. Диалог необходим, когда требуется разнообразить и оживить историю, как бы передав ее из рук автора в руки персонажей. За автором безусловно закреплен рассказ о событиях и действиях, но, когда говорят герои, это воспринимается как переход к другому, более личному, более интимному плану повествования. Стоит подумать, что автор сам поведает читателю, а что возложит на диалоги, чтобы о событиях рассказывали герои.

3. Выше я имел в виду события, еще неизвестные читателю. Но в диалоге может даваться оценка происшествиям уже известным, и мнения персонажей по тому или иному поводу внесут вклад в их характеристики.

4. Как я уже не раз упоминал, важной частью такой характеристики является речь. Автор может много раз повторить, что этот герой умен, а тот – груб, но только послушав, как и о чем они говорят, мы поверим авторскому слову.

Такова роль диалога в повествовании. Соразмерность между его частями требует, чтобы эпизоды с диалогом не были слишком громоздкими и существенно замедляющими действие.

 

В диалоге нужно касаться чего‑то нового, неожиданного; если не все, то большая часть бесед должна совпадать с поворотными моментами сюжета. Иными словами, не стоит толочь воду в ступе.

 

Рассмотрим типы диалога.

ОБЫЧНЫЙ ДИАЛОГ. Несколько собеседников находятся в помещении, в транспортном средстве или на природе и ведут разговор. Должна быть описана обстановка – жилая комната и ее убранство, зал ресторана, фойе театра, купе поезда, корабельная каюта, пейзаж, если беседа происходит на лесной поляне или на морском берегу. Особенность такого диалога в том, что прямая речь обычно превалирует над описательной частью. Объем текста, относящийся к сказанному (к прямой речи), больше (во всяком случае, не меньше), чем суммарный объем описания обстановки, персонажей и слов, сопровождающих их речи. В таком эпизоде диалог является центральным событием, а остальной текст носит вспомогательный и поясняющий характер.

ДИАЛОГ, ПЕРЕМЕЖАЕМЫЙ ДЕЙСТВИЕМ. Представим, что герои пустились в погоню или, наоборот, удирают от врагов. Они мчатся на лошадях или едут в машине и, возможно, отстреливаются; сцена динамичная, процесс движения и их действия, дорога и окружающая местность – вот главное, что описывается в ней. Но герои еще и обмениваются фразами, дают друг другу связанные с ситуацией советы, что‑то восклицают, выкрикивают проклятия и т. д. Их диалог выглядит примерно таким образом: короткая фраза, короткий ответ, описание действия на целый абзац, снова короткая фраза и короткий ответ, снова описание действия. Понятно, что они обмениваются короткими репликами – их действия быстрые и не располагают к долгим беседам.

Такая же ситуация возможна во время сражения и почти любой острой сцены. Особенность диалога в этом случае: главное внимание концентрируется на действиях и описаниях; диалог привязан к действиям персонажей; диалог состоит из коротких, резких, иногда бессвязных фраз и восклицаний; объем текста, относящийся к сказанному, меньше (иногда значительно меньше) объема описания обстановки и действий персонажей.

ОТДЕЛЬНЫЕ РЕПЛИКИ. Иногда герой роняет фразу или восклицание, адресованное другим персонажам. Эта фраза остается без ответа или ответ предельно скупой, иногда односложный. До этой конструкции и после нее идут большие объемы текста, не связанные с прямой речью. Реплика или обмен репликами могут встречаться один раз в крупном эпизоде.

Представим, что два приятеля Петр и Алексей всходят на борт лайнера: им предстоит круиз по Балтийскому морю. В начале главы идет описание обстоятельств, связанных с этой поездкой, затем взгляд на корабль с причала, затем герои поднимаются на палубу, предъявляют путевки и осматривают убранство помещения. Выглядит оно роскошно, и Алексей, не в силах сдержать эмоции, говорит: «Ну, прямо Эрмитаж!» – «Лувр!» – отзывается Петр.

После этого они идут в каюту, потом направляются в бар, разглядывают пассажиров, высматривают девушек, с которыми стоило бы познакомиться, и все это – описания без прямой речи. Но произошедший меж ними обмен репликами надо считать диалогом. Этот фрагмент останется диалогом и в том случае, если Петр кивнет в ответ на слова Алексея, восхищенно закатит глаза или промолчит.

К такой форме диалога относится и ситуация «выкриков с мест» (мое название). Вспомним один из моментов схватки Збышко с Ротгером («Крестоносцы»):

 

«Зрители перестали соблюдать спокойствие, теперь то и дело раздавались то мужские, то женские голоса: «Бей! Рази его!.. Суд Божий! Кара Божья! Да поможет тебе Бог!» Князь помахал рукой, чтобы успокоить толпу, но уже не мог ее удержать. Возгласы становились все громче, на галерее уже стали плакать дети, и, наконец, под самым боком у княгини молодой женский голос крикнул сквозь слезы:

 

– За Дануську, Збышко, за Дануську!»

 

Это и есть «выкрики с мест». Обычно кричат третьестепенные персонажи, адресуя свои слова герою как знак одобрения или порицания. Нам такая деталь нужна, чтобы выразить через прямую речь мнение народа.

ДИАЛОГ С САМИМ СОБОЙ. Это очень любопытный случай, нечто среднее между диалогом и монологом. Фактически персонаж беседует вслух с самим собой, но формально имеется собеседник, отвечающий – как бы отвечающий! – на все реплики. Таким собеседником может быть телевизор – а точнее, диктор программы новостей. Герой слушает эти новости, комментирует их, и весь эпизод строится как псевдодиалог между нашим персонажем и диктором.

Еще один вариант – разговор с животным, кошкой, собакой, лошадью и т. д. Такой прием очень меня привлекает, ибо в беседе с бессловесным существом герой может полностью раскрыться и поведать такое, о чем никогда не расскажет другому, даже близкому человеку. В то же время его «собеседник» хоть и бессловесный, но живой, он может вилять хвостом, лаять, мяукать и реагировать на хозяйские речи другими способами.

Я пытался найти подобный диалог в серьезной или исторической прозе, но ничего не обнаружил и потому в первый и единственный раз предлагаю пример из собственного произведения. Роман «Окно в Европу» является аллегорией, где смешались разные страны и времена; его герой Хайло Одихмантьевич, сотник киевского князя, служил некогда фараону Египта и вывез оттуда в родные края невиданную на Руси птицу – попугая, да к тому же еще говорящего. Хайло отправился к хазарам с важным поручением, а его супруга Нежана тоскует по мужу и разговаривает с попугаем.

 

«Прилетел из сада попугай, сел Нежане на плечо.

 

– Где‑то наш хозяин! – вздохнула она. – Должно быть, едет уже по Хазарии…

 

– Хазарры марродерры, – сообщил попугай. Почистил перышки и каркнул: – Головоррезы!

 

– Ну, утешил, – улыбнулась Нежана. – Только у него голова крепко на плечах сидит. Он воин знатный!

 

– Оррел! – согласился попугай.

 

Помолчав немного, Нежана сказала:

 

– Цену на зерно опять подняли. Значит, хлеб подорожает, и молоко, и масло… Видано ли дело, четверть куны брать за каравай! А к маслу так не подступись!

 

– Гррабеж! – подтвердил попугай.

 

– В Египте твоем тоже так было? При фараонах ваших? Тоже драли три шкуры с людей за финики и бананы? – спросила Нежана.

 

– Фарраон стррог, но спрраведлив, – политично ответил попугай. Подумал и добавил: – Врременами.

 

Нежана снова вздохнула.

 

– Ну, ничего, ничего! Переживем лихую пору! Был бы только любушка здоров! Сокол мой ясный!

 

– Оррел, – поправил попугай, но она не слушала, шептала молитву богам, а каким, про то сама не знала:

 

– Пусть будет жив‑здоров, весел и бодр, и пусть минуют его злосчастья и невзгоды… Пусть вернется скорее, без ран и недугов, а ежели битва случится, пусть друзья его верные охранят… Пусть будет ему во всем удача, и чтобы сыт он был в дороге, и меня вспоминал, и не глядел на сторону… И пусть не каменеет сердцем и не бьет, по воинской привычке, сгоряча… И ежели встретит сирого да убогого, пусть будет к нему милостив…»

 

С диалогом связаны и другие интересные моменты: передача акцента иностранца, запинающейся речи подвыпившего, разговор с маленьким ребенком, песни, пословицы, крылатые выражения. Напомню, что речь в письменной передаче отличается от устной, воспринимаемой на слух. В реальном разговоре до нас доходят слова, тон, манера говорить, мы видим жесты собеседника, выражение его лица, мы имеем возможность к нему прикоснуться и даже ощутить его запах.

Реальное общение – сложный аудиовизуальный процесс, не исключающий тактильных ощущений. В письменном тексте нет ничего подобного, текст – только слова, а о жестах, гримасах, запахах, прикосновениях нужно написать отдельно; если не напишете, весь этот «пласт контакта» останется нераскрытым.

Перейдем к монологу. Этот способ изложения встречается реже диалога и в принципе может вообще отсутствовать в произведении. Встречаются разные типы монолога, и самый распространенный среди них – внутренний монолог, то есть не озвученные вслух размышления героя. Они относятся к воспоминаниям о прошлом, к обдумыванию ситуации, сложившейся в настоящем, к планам на будущее, к мысленной передаче эмоций – обид, радостей, чувств ненависти, мести, любви и т. д.