Глава 6. Талиг. Южный тракт. Граница Гаунау и бергмарк

 

400 год К. С. 13-й день Летних Молний

 

1

 

«Эр Проэмперадор Олларии, спешу уведомить Вас, что письмо Ваше прочел не мой родитель, а я. Не волнуйтесь, я уже несколько месяцев, как не проклят, положение же Ваше таково, что быстрота ответа искупает подпись под ним. Герцог Алва, офицером для особых поручений при особе коего я остаюсь, никогда не придавал значения формальностям, и я пришел к выводу, что гнать курьера в Валмон, куда сейчас направляется мой отец, — чистоплюйство и бегство от ответственности. Судьбе было угодно, чтобы Ваше послание я вскрыл в заброшенной резиденции ордена Славы, где мы с регентом Талига некогда провели ночь. То, что Ваше письмо настигло меня именно здесь, показалось мне весьма значительным предзнаменованием, и рэй Эчеверрия со мной полностью согласен.

Надо сказать, что эти весьма живописные руины достаточно удалены от жилья, чтобы устройство на окрестных лугах временного лагеря не нарушило запрета о переходе Кольца. Резиденция расположена в стороне от Южного тракта, но до нее можно добраться проселочными дорогами. С внешней стороны Кольца — от Старобарсинской заставы, и с внутренней — от моста через Барсинку, что у поворота к нынешней Барсине.

Я где-то вычитал (возможно, Его Высокопреосвященство Левий освежит мою память), что человек является высшей ценностью. Утверждение спорное, но несколько тысяч беженцев, на мой взгляд, важнее пошедшего на печати воска. Разумеется, я переправил Ваше письмо Проэмперадору Юга, но устраиваться у Старой Барсины Вы можете уже теперь, только прошу Вас не переходить тракта. Надеюсь, Вас не оскорбит присутствие на другой его стороне кэналлийцев, — запрет регента не отменен, и мы не можем позволить выходцам из Олларии (не правда ли, это звучит неоднозначно?) беспрепятственно растекаться по Вашей родной провинции.

Что до Его Высочества, Его Высокопреосвященства и послов зарубежных держав, то они будут препровождены во временную резиденцию рэя Эчеверрии и размещены со всеми возможными в таком захолустье удобствами, а мы с Вами наконец-то составим партию в карты. Разумеется, в честь Вашего появления будет дан небольшой дружеский обед в кэналлийском стиле (жаренное на угольях мясо, мягкий сыр, лепешки с четырьмя соусами, овощи и вино). К сожалению, мы слишком далеки от моря, чтобы откушать осьминога по-алвасетски и печеных креветок.

С наилучшими пожеланиями, виконт Валме. Офицер для особых поручений при особе регента Талига, а остальное в данном случае неважно.

P.S.

Я понимаю, что вопрос бестактен и неуместен, но я беспокоюсь о судьбе своей собаки и буду весьма признателен за любые сведения о Готти».

 

— Это лучшее из возможных решений. — Левий вернул Роберу исписанный лист. — Не могу вспомнить, кому принадлежат процитированные виконтом слова, но вряд ли кому-то известному, иначе конклав их заклеймил бы. Вы бывали в окрестностях Старой Барсины? Когда, кстати, мы туда подойдем?

— С учетом завтрашней дневки — пятнадцатого.

— Вы уже отправили ответ?

— Вас не могли найти, а курьер торопился…

— Сын мой, — улыбнулся кардинал, — я спросил, ответили ли вы, и только. Не во всех вопросах есть двойное дно, даже если их задает клирик. Хотел бы я знать, что маршалу Алве потребовалось в бывшей резиденции Славы. В любом случае, я буду рад там побывать.

— Вряд ли там многое уцелело…

— Как сказать. Адрианова обитель опустела, когда Святой престол перевели в Агарис. Пусть Золотая империя и распалась, Кабитэла еще долго оставалась центром мира. Оспаривающие друг у друга первенство ордена не могли допустить, чтобы в бывшей метрополии кто-то обрел большую силу. По решению конклава ордена одновременно покинули прежние резиденции, именно покинули. Даже земли, на которых стояли монастыри, отошли к талигойской короне, правда, без права использования или же передачи в чьи-либо руки.

У меня сложилось впечатление, что Эсперадор Теоний целил именно в Славу; ради уничтожения Адриановой обители он не пощадил даже Чистоту, из которой вышел сам. Слава подчинилась, объезжавший покинутые резиденции легат Эсперадора подтвердил, что Барсина пуста. Наследники магнуса Александра оказались столь любезны, что, уходя, засыпали рвы и разрушили внешние стены. Подобного не сделал никто, что наводит на определенные размышления, но вам это вряд ли интересно.

— Нет-нет, — вежливо запротестовал Эпинэ, — просто я плохо знаю историю.

— Скорее эта дама вас не волнует, а вот она вас, кажется, отличает. Жаль, графиня Савиньяк не с нами, возможность прикоснуться к тайнам Славы ее бы развлекла. Признаться, я надеялся, что она нас догонит.

— С графиней все в порядке, — бездумно заверил Робер и понял, что надо объясниться. — Она с баронессой Капуль-Гизайль, а нам снятся одни и те же… сны. Если бы что-то случилось, я бы почувствовал, но Марианна жива, здорова и очень… скучает. Графиня Савиньяк говорила, что ей нужно переговорить с Ноймариненом, она могла отправиться к нему.

— Очень может быть, хотя маршала Эмиля я бы со счетов тоже не сбрасывал. Мать есть мать, тем более что графиня в неведении о судьбе своего младшего сына, а нынешний год для братьев Савиньяк крайне опасен. Госпоже Арлетте я об этом, разумеется, не сказал, но в Талиге есть и другие астрологи… Вам не кажется, что вместе с его высочеством на Старобарсинскую заставу следует отправить королевские регалии и золото?

— Регалии отправлю, а оставшиеся деньги раздам.

— Не советую. — Левий погладил верного голубка. — В дороге вы даете людям все необходимое, а встать на ноги на новом месте им поможет Проэмперадор Юга. Деньги пробуждают в людях худшее, а дурные примеры слишком свежи в памяти.

— Эти люди не поддались…

— Чему, герцог? Даже золото бывает разным, цену ему узнают по тому, как оно держит пробу, то же относится и к душам человеческим. Возможно, души наших беженцев и золотые, но одинаковой ли пробы это золото? Я бы не рискнул проверять это прямо сейчас.

— Наверное, вы правы. Дойдем до места, а потом…

— Не стоит загадывать, сын мой, тем более сейчас. Я не зря заговорил о регалиях. Вы держали в руках меч Раканов, как он вам?

— Никак… Фехтовать им я бы не стал.

— Именно, и это вызывает недоумение. Я невеликий боец, но Слава знает толк в оружии, в том числе и древнем. Владеть гальтарским мечом и щитом то же, что гальтарским языком: вроде и не нужно, но придает некую значимость. Можете мне поверить, настоящие гальтарские клинки очень неплохи; такие короткие мечи в рукопашной пригодятся и теперь. Мы же имеем меч, годящийся лишь для того, чтобы висеть на стене…

— Р-р-р-ряв!

— Лэйе Астрапэ!

Нечто грязно-белое, громадное, с высунутым языком вывалилось из-за возов, встало на дыбы и обслюнявило Роберу лицо, едва не опрокинув застигнутого врасплох Проэмперадора наземь. Спасибо Левию, удержал.

Отчаянно виляя украшенным репьями обрубком, зверь гавкнул, ухватил Робера за обшлаг мундира и, пятясь, куда-то повлек.

— Готти! — выдавил Иноходец, не веря собственным глазам. — Готти…

Львиный пес еще яростнее завилял свалявшимся помпоном, сквозь запыленную гриву, исключая ошибку, знакомо блеснул алый шелк.

— Он вас знает, — объяснил очевидное Левий, — возможно, у него в ошейнике письмо.

Так и оказалось. Барон Капуль-Гизайль обретался неподалеку и был бы счастлив лицезреть дражайшего друга, тем паче что имел при себе некое послание, подлежащее передаче лишь из рук в руки.

 

2

 

Хайнрих раскрыл объятия. Это могло быть варварством, политикой и просто радостью. Лионель неожиданно понял, что лично он рад встрече. Вот рад, и всё!

— Жаль, — признался «медвежий» король, усаживаясь за знакомый стол под знакомой сосной, — жаль, что ты — Савиньяк. Когда я вижу хороших сыновей, начинаю чувствовать себя слабосильным и тут же понимаю, что должен жить, жить и жить до хороших внуков… То письмо, что я тебе не дописал, немногим отставало от твоего, но куда ты дел агма?

— Он будет позже, — не стал вдаваться в подробности Ли. Первый разговор с Хайнрихом не предназначался для чужих ушей, и обильно поужинавший маркграф с утра слегка занемог. Так, по крайней мере, счел он сам, хотя нарианский лист, по утверждению лекарей, причиняя временные неудобства, способствует исключительно исцелению.

— В нужнике сидит? — в упор спросил Хайнрих. — Молодец…

Лионель улыбнулся — предполагать его величество мог что угодно.

Юное солнце весело освещало вершины гор. Утро выдалось ветреным, и шум ветвей сливался с шумом потока, мешая подслушивать, но подслушивать здесь могли разве что орлы.

— Я привез женщин, о которых писал, — начал с самого простого Савиньяк. — Мать и дочь Арамона по-прежнему имеют дело с выходцами. Теперь выходца видел и я, но узнал от него меньше, чем надеялся.

— О вернувшихся мы поговорим. — Хайнрих поднял кружку, с видимым удовольствием глядя на пену. Перед Лионелем стояло кэналлийское — гаунасские контрабандисты были не промах. — Прежде чем считать поросят, пересчитаем коров, только для начала проводим-ка одного болвана к синим торосам… Чтоб узнал там всех, кто ему нужен!..

Отвечать на варитский манер Ли все же не стал, хоть и представлял, о чем речь. Привычные слова тоже не годились.

— Лэйе Абвениэ! — Маршал Талига поднял стакан в память чужого умершего. — Чтобы дошел!

— Чтобы дошел… — откликнулся король Гаунау и объяснил, что вечером шестнадцатого дня Летних Волн умер кесарь Готфрид, и это было единственным, что не вызывало оторопи.

Рассказывать Хайнрих умел: ни единого лишнего слова, ни единой невнятицы. Только важное и при всей своей достоверности невероятное.

На рассвете шестнадцатого дня Летних Волн в бухту Ротфогель на всех парусах вошел флагман остатков Западного флота Дриксен и врезался в кесарский фрегат. При полном штиле. Корабль был пуст, если не считать двенадцати повешенных офицеров, среди которых оказался и адмирал цур зее Бермессер. Моряки и жители Ротфогеля, увидев в этом волю моря, вышвырнули прочь из города нового коменданта, благо тот был назначен одновременно с Бермессером. Вышвырнутый бросился в столицу, и Фридрих решил отправить на усмирение Ротфогеля войска. Регенту возразил его главный советчик и троюродный братец по матери герцог Марге-унд-Бингауэр, но разошедшийся Фридрих упек спорщика в замок Печальных Лебедей. Вслед за Марге в тюрьму отправились и другие соратники, среди которых был весьма любимый гвардией генерал.

Утром гвардейские офицеры, пользуясь старым варитским правом, при полном параде явились к Деве Дриксен, но та их даже не приняла. Уткнувшись в запертые ворота, ходатаи обиделись и вывели из казарм солдат. Регент велел открыть огонь, но мятежников это не остановило.

Прояви гвардейцы подобную прыть в Кадане, кампания могла бы кончиться иначе, но получилось, что смолотый на востоке порох взорвался в Эйнрехте. Взбунтовавшиеся вояки, к которым примкнуло немало горожан, смели дворцовую стражу и захватили Фридриха с Гудрун, к несчастью для последних — живьем.

Регенту и принцессе вспороли животы, зашили туда кожаные мешочки с порохом и, посадив бывших кумиров на колья, под барабанный бой взорвали, после чего бунтовщики разделились. Кто-то грабил дворец, кто-то — лавки, кто-то взялся за личных недругов, но большинство, под предводительством заваривших кашу офицеров, повалило к замку Печальных Лебедей. Комендант оказался настолько умен, что, загодя отперев ворота, сбежал. Марге-унд-Бингауэр вместе с гвардейским генералом как-то сумели подчинить толпу и натравить ее частью на политических противников, частью на мародеров. К утру в городе был восстановлен относительный порядок, а Марге оказался хранителем короны Торстена и «вождем всех варитов».

Выезд из Эйнрехта был запрещен, но люди Хайнриха сумели отправить донесение своему государю. Новость застигла его величество по дороге к Рассветной Гриве, но король продолжил путь, отдав на всякий случай приказ закрыть границу с Дриксен.

— Моя дочь — вдова. — Хайнрих хмуро глянул в пустую кружку. — Это было бы отлично, овдовей она иначе. Эй, там! Пива!!! Ты можешь не верить, я сам не верю, но тебе лучше это знать.

— Да, — кивнул Лионель, — я предпочитаю знать… А вам лучше поверить. Эйнрехт не одинок. Оллария тоже обезумела, и, можете теперь не верить уже мне, я видел это собственными глазами, хоть и сидел в Агмштадте.

 

3

 

Готти остановился возле ничем не примечательных зарослей и негромко гавкнул; в ответ раздалось упоительно-родное тявканье, и у Робера зашлось от радости сердце. Поверить в возможность немедленного счастья Иноходец не мог и… все-таки, кажется, поверил.

— Барон, — окликнул дрогнувшим голосом Эпинэ. — Барон, вы здесь?

— Мой друг! Наконец-то!

От зарослей отвалился увядающий куст, в брешь немедленно юркнул Готти, и тут же оттуда выкатился, раскрыв объятия, Капуль-Гизайль. Не будь манеры барона столь примечательны, Иноходец не узнал бы его в одетом по-походному воинственном господине. За поясом «милого Коко» торчали морисские пистолеты, щеки украшала щетина, а из-под скромной шляпы выбивались жесткие прямые волосы.

— Ваше высокопреосвященство, — Капуль-Гизайль остановил разбег и отвесил роскошный поклон, — какая честь, какая неожиданная радость, и какой стыд! Я не брился четыре дня, это ужасно…

— Вы один? — прервал грозившую затянуться руладу Эпинэ.

— О нет! — Барон обернулся к кустам. — Марий, мальчик мой, можешь покинуть спасительную сень…

Барон путешествовал с юношей-флейтистом, четырьмя верховыми лошадьми, парой вьючных и двумя собаками.

— Это не столь страшно, — утешил он. — Мне случалось вывозить антики в обход гайифских и агарийских таможен, а ведь тогда у меня не было такого чуда, как Готти. Признаться, я не представляю, как до недавнего времени обходился без львиной собаки, но, мой милый Эпинэ, давайте отвлечемся от моей скромной персоны. У меня к вам письмо от нашего общего знакомого и его же поручение на словах. Достаточно важное, чтобы поглотить все внимание, как ваше, так и его высокопреосвященства, поэтому сперва я позволю себе спросить, цела ли вещь, доверенная мною графине Савиньяк.

— Вещь?

— Известный вам гальтарский лик.

— Несколько странно, — вмешался Левий, — что вы не справляетесь о судьбе вашей супруги.

— Прошу простить, — признал свою ошибку барон. — В дороге я несколько опростился и начал разговор непосредственно с занимающего меня предмета. Разумеется, я беспокоился о Марианне и графине Савиньяк, но лишь до встречи с вами. Вы здесь, вас сопровождают ваши гвардейцы, следовательно, находящиеся под вашим покровительством дамы вне опасности, но вот что они сочли нужным взять с собой? Я, осознав всю степень опасности, грозящей моей коллекции, несколько растерялся и не уверен, что не ошибся в своем выборе. Мне удалось вывезти в лучшем случае десятую часть. Конечно, в первую очередь пришлось жертвовать громоздкими предметами. Кстати, дорогой друг! Разрешите презентовать вам эту камею. Некогда она вам приглянулась.

Излеченная из кармашка на поясе вещица сверкнула закатным золотом. В солнечных лучах осенняя кавалькада казалась еще неистовей, еще прекрасней. Эпинэ торопливо отвел взгляд.

— Констанс, вы ошибаетесь. Марианна и графиня Савиньяк не с нами, они успешно выбрались из Нохи и, видимо, отправились в Придду.

— Материнское сердце, — с чувством произнес барон. — Разумеется, это не повод не делать вам подарка, но возникает определенная трудность. Марианна знает, как ухаживать за слоистым агатом, но готовы ли принять на себя такую ответственность вы? Готти! Готти, что ты опять наделал?! Марий, мальчик мой, ты не должен был оставлять лукошко…

Огромный пес с извивающейся возлюбленной в пасти пушечным ядром вылетел из баронского убежища, едва не сбил с ног Левия и достойным мориска галопом помчался по поляне. Капуль-Гизайль с осуждением покачал головой.

— Живость характера — это прекрасно, однако я понимаю и тех, кто использует строгий ошейник, но вернемся к моему поручению. Увы, наш общий знакомый не располагал собственной печатью и воспользовался той, что ему удалось спасти вместе с рядом других предметов. Надеюсь, вы не примете его за мародера, хотя со стороны очень, очень похоже!

Печать, которой «воспользовались», принадлежала геренции, почерк был незнаком, но догадаться, чей он, смог бы даже Готти.

 

«Поручаю подателю сего письма сообщить как о сделанном мною во исполнение договора от седьмого дня Летних Молнии 400 года К. С, так и о том, что случилось без моего вмешательства, по воле Создателя или же иных сил.

Дукс Свободной Данарии Жан-Поль Салиг».

 

 

4

 

— Селина, — поморщилась Луиза, — возьми другое платье. Ты не в Найтоне.

— Зачем? — не поняла дочка. — Не все ли равно…

— Нет, — отрезала капитанша, понимая, что еще немного, и она возьмет ножницы и раскромсает голубенький батист в лапшу. — Нужно уважать и себя, и других. Проэмперадор, король и маркграф — это тебе не пивовары.

— Зачем графу Савиньяку мое платье? У него в Олларии мама, а там сейчас то же, что было, когда тебя… чуть не убили. Ты все время плачешь, везде война…

— Да, я плачу, — шмыгнула носом капитанша и поняла, что сейчас подтвердит слово делом. — Сэль, жизнь не кончена, кто бы у кого ни умер! Нельзя опускаться, махать на себя и на других рукой. Уверяю тебя, Проэмперадор меняет белье и бреется. Думаешь, ему понравится, если фрейлина ее величества выйдет к чужому королю в мещанском платье? И, в конце концов, я что, зря гладила оборки?

Сэль сдалась. Траур шел ей невероятно, и госпожа Арамона ощутила законную гордость за дочь и за себя, подсмотревшую фасон у баронессы Капуль-Гизайль и приспособившую его к молоденькой блондинке.

— Мама, — взялась за свое Селина, — раз траур, я не буду менять серьги.

— Хорошо, — разрешила капитанша, убедившись, что этому платью броские драгоценности лишь вредят.

Когда они в сопровождении адъютанта Савиньяка и пары гаунау поднимались на увенчанную купой сосен вершину, Луиза жадно вбирала восхищенные офицерские взгляды. Сэль мужского внимания не замечала, явно ведя беззвучный разговор с кем-то невидимым, Луиза очень надеялась, что с Савиньяком. Ну не могли же маркграфиня с Зоей ошибиться обе, а пара получалась чудесной, даром что маршал тоже блондин. То, что Проэмперадор в делах, а Сэль — в страданиях, для начала даже неплохо: дочка и не заметит, как от тоски по погибшей подруге перейдет к тревоге за воюющего покровителя. Как поймать маршала, Луиза пока не придумала, но в голове вовсю крутилось что-то смутное и при этом обнадеживающее.

— Сударыня, — доложил, взирая на Селину, адъютант, — мы пришли.

— Его величество хочет видеть вас за своим столом, — подхватил ражий гаунау, пожирающий дочку взглядом не хуже талигойцев. — Прошу вас!

Бурый с золотом король расположился под могучей сосной у столь же могучего стола. Тут же сидел маркграф; обычно румяный, сейчас он был бледен, возможно, из-за бирюзового камзола. Бедняга, этот цвет не «убил» бы разве что Алву…

Ярко-алый Савиньяк среди солидных северян казался степной прыгучей рысью, причем галантной — в отличие от августейших сидней, он поднялся.

— Ваше величество, — безмятежно представил он, — госпожа Арамона и ее дочь Селина — те женщины, которые пережили гибель Надора и неоднократно встречались с выходцами.

— Что ж, — прогудел гаунау, — начнем, только сядьте. Не терплю задирать голову. Эй, там!.. Подайте-ка даме темного, а девице ежевики! Ну так что там вышло с Надором?

Тень от сосны, прямая, будто гвардеец, медленно перемещалась, ординарцы подносили то пиво, то закуски, лучшей из которых оказался заплетенный в косу копченый сыр. Гаунау спрашивал, порой в беседу вклинивался бергер; не по разу слышавший все Савиньяк больше помалкивал. Когда солнце улеглось на закатный хребет, подпалив далекие ледники, дошло до недавнего кошмара. Вспоминать, как она билась меж мокрых стен, было мучительно, но Луиза знала, что не вправе не только врать, но даже умалчивать. Она рассказывала и будто вновь тонула в жадной холодной грязи, вновь металась от тупика к тупику, вновь понимала, что выхода отсюда нет, вновь уже навсегда теряла Циллу… Если б только дочка продолжала где-то плясать и дразниться, пусть и без тени, зачем ей тень? Малышка не понимала, что мертва, как не понимала своего безобразия, а так выросла бы, взглянула в зеркало, и вот где была бы погибель!

— Сужающиеся проходы, — произнес маркграф. — Как в песне об удачливом Ульрихе.

— Герцог Эпинэ тоже видел стены, которые не отпускают. — Селина так и сидела над блюдом ягод. — Мне рассказывала Айрис Окделл. Герцог Эпинэ очень сильно болел. Он бредил, и ему казалось, что он заблудился в агарисском аббатстве и никак не может выйти. Когда герцог Эпинэ пришел в себя, он все забыл, но те, кто его лечил, запомнили и ему рассказали.

— Откуда они это узнали? — спросил маркграф.

— Кто они? — пошел дальше Савиньяк. Селина вздохнула.

— Ты не любишь ежевику? — рыкнул Хайнрих. — Сейчас принесут сливок.

— Я люблю. — Селина взяла верхнюю ягодку. — Благодарю, ваше величество… Ваше величество, я хочу просить у вас помощи. Если убийца ее величества в Гаунау, не укрывайте его, это неправильно.

— Еще бы! — Королище стянул с пальца кольцо, которому до браслета оставалось совсем немного. — Это тебе, горностайка. Мой залог.

Селина спокойно приняла кольцо и посмотрела на маршала, но ответил бергер:

— Когда тебе принесут голову убийцы, залог нужно будет вернуть.

— Да, ваше величество, — подтвердила Селина, — я верну.

— Вот ведь, — умилился гаунау, чем-то напомнив Зою, — не то что некоторые… Так о чем мы там?

— О видении герцога Эпинэ, — подсказал Савиньяк, попивая вино.

— Я больше ничего не знаю. Герцог Эпинэ провожал нас в Надор, мы ехали в карете, а они с Айрис Окделл были верхом. Когда Айрис показывала мне Надор, она вспомнила про стены, которые не отпускают, и мы заговорили о другом.

— Должен добавить, — негромко подхватил Савиньяк, — что очень похожее место видел во сне и герцог Алва. Это произвело на него столь неприятное впечатление, что Алва немедленно выехал в Олларию и прибыл к Октавианским празднествам. Сударыня, вы что-то хотите добавить?

— Да! — выдохнула Луиза, глядя не на Проэмперадора, а на гаунау, у которого в Олларии не осталось матери. — Да… И как только я сразу не сообразила, я же видела эту зелень! В первый день Октавианских погромов… По дороге в церковь я напоролась на толпу, гнавшую четверых. Кто они были, не знаю, но самый старый выбился из сил и упал. Один, рыжий, высокий, его не бросил, и тут… Я не спала и не бредила, только все стало как в зеленом меду. Ворона летела, а казалось, что плывет, юбки и волосы тоже колыхались, будто в воде, но медленней. И те, кто убивал, и те, кого убивали, кричали, а я не слышала, хотя видела, как раскрываются рты…

— Вы, — уточнил маркграф, — могли рассмотреть подробности, но ничего не слышали, и это не было сном?

— Да, — подтвердила капитанша, все еще не в силах поднять взгляд на Савиньяка. — Но оно очень быстро прошло, и всё стало как всегда. Толпа меня подхватила и потащила с собой, но это уже был просто грабеж.

 

5

 

— Нет! — взревел Рокслей. — Я не уйду! Хватит! Сколько можно?! Сдохнуть я смогу не хуже других…

Лежащий у ног Робера Готти поднял голову и еле слышно зарычал, Эпинэ положил руку на утративший белизну мощный загривок.

— Дэвид, это не обсуждается. — Иноходцу как-то удалось не повысить голоса. — Ты отвечаешь за жизнь принца и королевские регалии. Иди, поднимай эскорт.

— От войны не сбежишь, — утешил разъяренного Дэвида Карой, — а вот догнать ее, заразу такую, можно. Передайте принца людям Валме и возвращайтесь. Мы будем вам рады.

— А мародеров никто не будет спрашивать, — подхватил кагет. Все же без усов и акцента он выглядел странно.

Господ дипломатов Робер оторвал от выяснения, как и чем лучше рубить супостатов. Узнав, что по следам беженцев идут барсинцы и увязавшиеся за ними погромщики из цивильных, спорщики в один голос объявили, что вот теперь-то все станет ясно даже кошке. Покидать караван послы отказались наотрез, чему Робер искренне обрадовался. Кагетов не набиралось и дюжины, но те, кто был, стоили дорого. Что до алатов, то витязи давали фору лучшей кавалерии, правда, в чистом поле, которого поблизости не наблюдалось.

— Я вернусь, — угрюмо пообещал Дэвид.

— Хорошо. — Против этого Робер ничего не имел, а о том, что возвращение может оказаться бессмысленным, говорить не хотелось. — Возьмешь с собой Капуль-Гизайля. Ваше высокопреосвященство?

— Сын мой, мы, кажется, решили, что я отвечаю за обоз. — В голосе Левия послышался легкий укор. — Разумеется, Атилл с солдатами в вашем распоряжении, я обойдусь парой десятков и легкоранеными.

— Спасибо. — Если что, легкораненый Диксон стукнет кардинала по сединам и вытащит за Кольцо, но до этого лучше не доводить.

Робер оглядел своих соратников. То, что придется несладко, понимали все, но безнадежности в глазах не было; ушедший наконец Дэвид и тот рвался не умирать, а драться. Балинт поймал взгляд Робера и красноречиво погладил саблю, вызвав улыбку обычно серьезного Блора. Вторым открытием Проэмперадора стало осознание, что он и сам улыбается. Нашел время! От него ждут диспозиции, впереди бой, за спиной хуже, чем просто враги, а он?!

— Господа, — громко, громче, чем надо, объявил Эпинэ, и мирно лежащий Готти поднял голову и насторожил обрубки ушей, — мы быстро, как только сможем, пойдем к Старой Барсине, верней, чуть ближе — к бывшей Адриановой обители. Дорога плохая — извилистая и узкая, но она плоха для всех. Есть надежда добраться завтра к вечеру, но очень может быть, что «бесноватые» догонят нас раньше. Следов не скроешь, сбить погоню с толку надеяться нечего.

— Зачем сбивать, — подкрутил усы Балинт, — лучше сразу бить. У нас сотни три всадников против, прямо скажем, не лучшей пехоты, грех не использовать.

— На открытой местности это было бы весомо, — согласился Робер, — но поля тут, к сожалению, маловато, а дальше еще меньше. В мелколесье и буераках не разгонишься, а буераки здесь знатные. Будь у меня пара пехотных полков, я был бы спокоен, только с пехотой у нас паршиво: городские стражники, чуть больше роты из солдат гарнизона и рота его высокопреосвященства. Против барсинцев маловато, если дойдет до боя, задавят числом.

— Это если они кураж не растеряли, — задумчиво произнес Блор. — Зимой они свою шкуру, знаете ли, берегли.

— Они ее берегли еще месяц назад, и что с того? Сейчас нам остается принять арьергардный бой и задержать погоню, самое малое, на два дня. Письмо на ближайшую заставу отправлено, но вряд ли кэналлийцы подоспеют раньше, чем семнадцатого, причем туда, куда велел Валме. В других местах мы рискуем найти разве что разъезды, а лишний пяток палашей погоды не сделает.

— Семнадцатого… — задумчиво произнес алат. — А стоит ли ждать? Тут есть где развернуться, а если слегка вернемся, то и подавно. Всех, конечно, не перебьем, но на пятках повиснем. Полдня, а повезет, и целый день выгадаем.

— Только себя берегите, — попросил Робер и понял, что уже согласился, — и… не увлекайтесь. Если вы задержитесь…

— Мои парни брали уставших детей к себе в седла, — резко бросил Балинт, — этого мы не забудем. И не отвлечемся.

— Тогда…

— По коням. — Карой больше не улыбался. — Живите!

Витязи ушли из лагеря первыми под ту же песню об оседланном коне, что саблей рассекла отчаянье на улицах Олларии. Робер слушал затихающее «гейя-гей» и вспоминал Матильду. Вспоминал, пока его не ухватил под руку желающий попрощаться барон.

— Мой милый Эпинэ, — Коко успел побриться и сменить платье, но с пистолетами не расстался, — я был счастлив вас повидать и буду вдвойне счастлив принять вас в своем именьице в Ариго. Уговаривать вас присоединиться к нам с графом Рокслеем полагаю бессмысленным?

— Сударь!

— Вот потому-то я и считаю преждевременным давать Марианне развод. Нет, я не собираюсь прощаться с вами на столь пошлой ноте, хотя в некотором роде она предпочтительна. Вы вспомните пока еще мою супругу и, возможно, — заметьте, я лишь предполагаю, — станете чуть осмотрительней.

— Спасибо, Констанс. Я в самом деле попробую сберечь свою голову для Марианны. Разумеется…

— А вот этого не надо! Оговорки отвратительны, давайте лучше проясним положение Готти. Кто-то из нас должен вернуть животное Валме, по возможности не задев его чувств. Конечно же, я имел в виду Готти. Похоже, я в самом деле непозволительно опростился… Эвро я увожу, а ей было бы приятно иметь своего рыцаря при себе. С другой стороны, Марианна предпочла бы, чтобы Готти защищал вас, и я склоняюсь именно к этому. Что скажете?

— А давайте, — Робер не выдержал и потрепал кудлатый загривок, — он решит сам.

— Это выход. — Барон поправил шляпу. — Но не перекладывайте на других то, что требует вашего решения, слишком часто, для Проэмперадора это неприлично. Итак, я жду вас в своем скромном Капуле.

— Я обязательно приеду, ее…

— Вы обещали, этого довольно. — Барон вытащил из кармана нечто завернутое в платок. — Вы знаете, как Салиган относится к драгоценностям, но это он просил отдать вам, и я, что самое печальное, дал слово. Будет лучше, если вы развернете, когда я буду в пути. Мне не хотелось бы присутствовать при том, что меня не касается.

— Хорошо, — пообещал Робер, и тут же с докладом примчался Дэвид, а дальше были не знавший местности Гедлер, потерявшая шестилетнего сына мать, сцепившиеся в очередной раз возы, разосланные разъезды, тронувшийся наконец караван, первый гонец от Балинта…

Платок Эпинэ развернул почти на закате. Золотая массивная цепь оплавилась, почернела и потеряла большую часть украшавших ее рубинов, но узнать дар благодарных горожан генералу Карвалю было можно, и Робер узнал. Сразу. Нет, он не взвыл, за него это сделал оставшийся с Проэмперадором и войной Готти.