К памятнику Пушкина 26 мая 1880 года

 

 

Исполнилось твое пророческое слово;

Наш старый стыд взглянул на бронзовый твой лик,

И легче дышится, и мы дерзаем снова

Всемирно возгласить: ты гений! ты велик!

 

Но, зритель ангелов, глас чистого, святого,

Свободы и любви живительный родник,

Заслыша нашу речь, наш вавилонский крик,

Что в них нашел бы ты заветного, родного?

 

На этом торжище, где гам и теснота,

Где здравый русский смысл примолк, как сирота, —

Всех громогласней тать, убийца и безбожник,

 

Кому печной горшок всех помыслов предел,

Кто плюет на алтарь, где твой огонь горел,

Толкать дерзая твой незыблемый треножник!

 

Май 1880

 

Марта 1881 года

 

 

День искупительного чуда,

Час освящения креста:

Голгофе передал Иуда

Окровавленного Христа.

 

Но сердцеведец безмятежный

Давно, смиряяся, постиг,

Что не простит любви безбрежной

Ему коварный ученик.

 

Перед безмолвной жертвой злобы,

Завидя праведную кровь,

Померкло солнце, вскрылись гробы,

Но разгорелася любовь.

 

Она сияет правдой новой, —

Благословив ее зарю,

Он крест и свой венец терновый

Земному передал царю.

 

Бессильны козни фарисейства:

Что было кровь, то стало храм,

И место страшного злодейства —

Святыней вековечной нам.

 

1881

 

Мая 1883 года

 

 

Как солнце вешнее сияя,

В лучах недаром ты взошел

Во дни живительного мая

На прародительский престол.

 

Горит алмаз, блестят короны,

И вкруг соборов и дворца,

Как юных листьев миллионы,

Обращены к тебе сердца.

 

О, будь благословен сторицей

Над миром, Русью и Москвой,

И богоданной багряницей

От искушений нас укрой!

 

Май 1883

 

На пятидесятилетие музы

 

 

Нас отпевают. В этот день

Никто не подойдет с хулою:

Всяк благосклонною хвалою

Немую провожает тень.

 

Как лик усопшего светить

Душою лучшей начинает!

Не то, чем был он, проступает,

А только то, чем мог он быть.

 

Живым карать и награждать,

А нам у гробового входа,

О муза, — нам велит природа

Навек смиряяся, молчать.

 

29 декабря 1888

 

На пятидесятилетие музы 29 января 1889 года

 

 

На утре дней всё ярче и чудесней

Мечты и сны в груди моей росли,

И песен рой вослед за первой песней

Мой тайный пыл на волю понесли.

 

И трепетным от счастия и муки

Хотелось птичкам божиим моим,

Чтоб где-нибудь их налетели звуки

На чуткий слух, внимать готовый им.

 

Полвека ждал друзей я этих песен,

Гадал о тех, кто им живой приют;

О, как мой день сегодняшний чудесен! —

Со всех сторон те песни мне несут.

 

Тут нет чужих, тут всё родной и кровный!

Тут нет врагов, кругом одни друзья! —

И всей душой за ваш привет любовный

К своей груди вас прижимаю я!..

 

14 января 1889

 

 

Стихотворения, не вошедшие в основное собрание

 

Лирический пантеон

 

«Пуская в свет мои мечты…»

 

 

Пуская в свет мои мечты,

Я предаюсь надежде сладкой,

Что, может быть, на них украдкой

Блеснет улыбка красоты,

 

Иль раб мучительных страстей,

Читая скромные созданья,

Разделит тайный страданья

С душой взволнованной моей.

 

1840

 

 

Баллады

 

Похищение из гарема

 

 

Кто в ночи при луне открывает окно?

Чья рука, чья чалма там белеют?

Тихо всё. Злой евнух уже дремлет давно,

И окошки гарема чернеют.

 

Ты, султанша, дрожишь? Ты, султанша, бледна?..

Страшно ждать при луне иноверца!..

Но зачем же, скажи мне, ты ждешь у окна?

Отчего ноет сладостно сердце?

 

— Что ж ты медлишь, гяур? Приезжай поскорей!

Уж луна над луной минарета.

Чу, не он ли?.. Мне чудится топот коней.

Далеко нам скакать до рассвета!

 

Да! То он! Мой гяур уж заметил меня!

Конь идет осторожной стопою,

Всадник машет платком и другого коня

На поводьях ведет за собою.

 

Дремлет страж под окном; вдруг кинжал полетел

На него серебристой змеею;

Стон глухой… Меч сверкнул, и песок почернел

Там, где пала чалма с головою.

 

— Ножкой стань на плечо! Ах, скорей! не сорвись!

— Я боюся ревнивой погони.

Ах, в гареме огонь! — Захрапевши, взвились

И как вихри помчалися кони.

 

Поутру под окном изумленной толпой

Чернолицая стража стояла;

Перед нею с султаншиной белой чалмой

Иноверца перчатка лежала.

 

1840

 

Замок Рауфенбах

 

 

1

 

На гранит ступает твердо

Неприступный Рауфенбах,

И четыре башни гордо

Там белеют на углах.

 

Заредеют ли туманы

Перед утренней зарей,

Освежатся ли поляны

Хладной вечера росой,

 

Пробирается ль в тумане

В полночь чуткая луна, —

Всё молений и стенаний

Башня южная полна.

 

Там под кровлею железной

Протянулося окно,

И решеткой бесполезной

Не заковано оно.

 

Что ж ты, пленник, так бледнеешь?

Вольный мир перед тобой!

Иль нет крыльев? — Знать, сотлеешь

За удушливой стеной.

 

Но потухшими очами

Ты не смотришь в синю даль;

Знать, что куплено слезами,

Знать, чего так больно жаль, —

 

Не вдали. Сухие руки

Не протягивай к земле,

И в жару безумной муки

Не зови ее к себе!

 

Что ты бьешься?.. Теодора,

Нежный друг твой, не придет,

Не избавит от позора

И на грудь не упадет.

 

Завтра казнь! Барону-змею

Любо, что перед женой

Завтра к плахе склонишь шею

Ты с косматой головой!..

 

 

2

 

Светом облит лик иконы,

перед ней стоит налой,

Слышны вздохи, слышны стоны,

И, во прах склонясь главой,

 

Горько плачет Теодора,

Кудри по полу легли;

Завтра день его позора,

Завтра с горестной земли

 

Милый друг ее умчится;

Не слезой горячей к ней

Он в последнее простится —

Жаркой кровию своей!

 

 

3

 

Уж редеет сумрак хладный,

Уж поднялся эшафот,

И кругом толпою жадной

Собирается народ.

 

Час настал. С своей женою

К башне подошел барон

И могучею рукою

Уж замка коснулся он.

 

Вдруг с окна над ним слетело

Что-то. — Ах! — и уж в пыли

Два разбитых мертвых тела

Близ дверей тюрьмы легли.

 

 

4

 

Там, в капелле, под горою,

За решеткой золотой,

Спит под мраморной плитою

Рауфенбах с своей женой.

 

Любо черни на просторе,

Что толпе любви закон?

Душно в гробе Теодоре

Спать с немилым; где же он?

 

Холм песчаный за рекою

Лег над избранным твоим.

Всё там тихо, — лишь зарею

Ворон каркает над ним.

 

1840

 

Удавленник

 

 

Ужин сняли. Слава богу,

Что собрались как-нибудь.

Ну, присядем на дорогу,

Да и с богом в дальний путь.

 

Вот уж месяц вполовину

Показался, — не поздай;

Только слушай: ты долину

За кладбищем объезжай!

 

Речь давно об ней ведется:

Там удавленник зарыт.

Только полночь — он проснется

И проезжих сторожит.

 

Как огни, у исполина

Светят страшные глаза;

На макушке, как щетина,

Поднялися волоса;

 

С шеей, петлею обвитой,

Как котел он посинел,

Зубы кровию облиты,

И язык окостенел.

 

Самому мне с ним возиться

Довелось лет пять назад;

И теперь — когда, случится,

Вспомнишь ночью — и не рад!

 

Всё ли в путь собрали сыну?

Вот и с богом: поезжай!

Только слушай: ты долину

За кладбищем объезжай.

 

1840

 

 

Лирические стихотворения

 

Безумная

 

 

Ах, не плачь и не тужи,

Мать родная! Покажи,

Где его могила!

Иль не знаешь ты того,

Как я нежила его,

Как его любила?

 

Ох, родная, страшно мне:

Он мерещится во сне

С яркими очами!

Всё кивает головой

И зовет меня с собой

Грозными речами.

 

Нет, родная, бог уж с ним!

Не пойду я вслед за ним:

Он меня задушит.

Пусть он спит в земле сырой;

Мой приход его покой

В гробе не нарушит.

 

Ох, родная, покажи,

Где он, где он? — Задуши

Ты меня, мой милый!

Сладко я умру с тобой;

Ты поделишься со мной

Тесною могилой.

 

Не задушишь ты меня:

Обовьюсь вокруг тебя

Жадными руками;

Я прижмусь к твоим устам

И полжизни передам

Мертвецу устами.

 

Что ж ты смотришь на меня?

Мне смешно и без тебя:

Сердце лопнуть хочет!

Тяжко мне среди людей!

Слышишь… Свищет соловей,

И сова хохочет.

 

Ха-ха-ха! так смех берет!

То из раны кровь польет,

То застынет снова;

Жадно кровию напьюсь,

Сладко-сладко захлебнусь

Кровию милова.

 

В чистом поле он убит

И в сырой земле лежит

С раною кровавой.

Кровь и слезы — слезы — кровь,

Где ж ты, где, моя любовь

С головой кудрявой?

 

Вскинусь птицей, полечу,

Черны кудри размечу

По челу кольцами.

Улыбнись же, полно спать!

Это я пришла играть

Черными кудрями!

 

 

Две розы

 

 

Вчера златокудрявый,

Румяный майский день

Принес мне двух душистых

Любовниц соловья:

Одна одета ризой

Из снежных облаков,

Другая же — туникой

Авроры молодой.

 

Я долго колебался,

Какую розу взять.

Ах, белая так нежно

Зеленые листки

В венке моем пахучем,

Целуя, оттенит!

 

А ты, коралл душистый,

Прильнув к моей груди,

Горячее дыханье

Бальзамом напоишь;

И взоры огневые

Красотки молодой

Скорей падут на сердце,

Над коим дышишь ты!..

И с розы на другую

Бросал я жадный взор.

 

Заметив нерешимость,

Мне юный Май сказал:

Возьми сестер обеих

И, счастливый вдвойне,

Укрась венок зеленый

И любящую грудь!

 

Я принял их и понял

Спасительный урок.

Давно на дне кристальном

Души моей живой

Любуется собою

Наины светлый взор,

И грудь полунагая,

И черная коса;

 

И тут же ненарочно

В тени златых кудрей

Красотка Зинаида

Предстанет предо мной.

И каждый раз, как кольца

Упругие прыгнут

И золотом заблещет

Их радужный отлив,

Я слышу, как в ланитах

Моих зардеет кровь.

Вы розы — да, две розы! —

Обеим вам любовь!

 

1840

 

Серенада («Плывет луна по высоте…»)

 

 

Плывет луна по высоте,

Смахнув с чела туман ревнивый,

И в сладострастной темноте

Шумят ветвистые оливы.

 

Чу, — слышу звуки вдалеке!

Там, под балконом, близ ограды,

Поют — и эхо по реке

Несет аккорды серенады.

 

И звуки, стройные сыны

Звончатой лиры Аполлона,

Несут владычице балкона

На ложе пламенные сны.

 

Луна плывет, река дрожит,

Трепещет сердце у поэта.

Проснись, о дева, он стоит

И ждет отрадного ответа.

 

И вдруг раздался тихий звон

Замка средь звуков песнопенья,

И вот брюнетка на балкон

Взошла с улыбкой умиленья,

 

И, будто невзначай, само,

Скользнув из ручки девы милой,

Сердец поверенный — письмо

Упало вниз через перилы.

 

1840

 

Мой сад

 

 

В моем саду, в тени густых аллей,

Поет в ночи влюбленный соловей,

И, позлащен июньскою луной,

Шумит фонтан холодною волной,

Кругом росой увлажены цветы, —

Пойдем туда вкушать восторг мечты!

 

Не чужд ли ты волшебных чар любви?

В моем саду сильней огонь в крови;

Всё чудно там, и звезды над тобой

Текут плавней небесной синевой,

Луна дрожит и блещет, как алмаз, —

Пойдем туда: полюбишь в первый раз!

 

Но если уж ты любишь и любим,

Всё там найдешь, всё назовешь своим:

Фонтан, цветы, влюбленный соловей —

Везде она, везде поют о ней!

К луне ли взор — там тихо и светло —

Опять она, опять ее чело!

 

1840

 

Признание

 

 

Простите мне невольное признанье!

Я был бы нем, когда бы мог молчать,

Но в этот миг я должен передать

Вам весь мой страх, надежду и желанье.

 

Я не умел скрываться. — Да, вам можно

Заметить было, как я вас любил!

Уже давно я тайне изменил

И высказал вам всё неосторожно.

 

Как я следил за милою стопой!

Как платья милого мне радостен был шорох!

Как каждый мне предмет был безотчетно дорог,

Которого касались вы рукой!

 

Однажды вы мне сами в том признались,

Что видели меня в тот самый миг,

Как я устами к зеркалу приник,

В котором вы недавно улыбались.

 

И я мечтал, что к вам закралась в грудь

Моей души безумная тревога;

Скажите мне, — не смейтесь так жестоко:

Могла ли в вас наружность обмануть?

 

Но если я безжалостно обманут, —

Один ваш взгляд, один полунамек —

И нет меня, и я уже далек,

И вздохи вас печалить перестанут.

 

Вдали от вас измучуся, изною,

Ночь будет днем моим — ей буду жить,

С луной тоскующей о прошлом говорить;

Но вы любуйтеся веселою луною

 

И ваших девственных и ваших светлых дней

Участием в страдальце не темните;

Тогда — одно желанье: разрешите,

Лицо луны — или мое бледней?

 

1840

 

Застольная песня

 

 

Фиял кипит янтарной Ипокреной,

Душа горит и силится во мне

Залить в груди огонь жемчужной пеной.

Но что забыть, что вспомнить при вине?

 

Красавица с коварною душою,

Ты, божеством забытый пышный храм,

И вы, друзья с притворною слезою,

И вы, враги с презренной клеветою,

Забвенье вам!

 

И вы, мечты, которыми прельщался,

И ты, судьба, противница мечтам, —

Довольно я страдал и заблуждался,

Надеялся, слезами обливался…

Забвенье вам!

 

Ты, девы грудь, вы, кудри золотые,

Ты, Грации художественный рост,

Вы, ямочки и щечки огневые,

Ты, тень ресниц, вы, глазки голубые, —

Вам первый тост!

 

И вы, друзья святого вдохновенья

С мечтательной и нежною душой,

Вы, полные к прекрасному стремленья,

С тоской души, с улыбкой умиленья —

Вам тост второй!

 

И вы, друзья с зелеными венками

И с хохотом в досужный Вакха час, —

Похмелья гений носится над вами!

Поднимем кубки дружными руками!

Я пью за вас!

 

Фиял кипит янтарной Ипокреной,

И что души тревожило покой —

Всё умерло в груди воспламененной,

Всё милое — воскресло предо мной!

 

1840

 

Кольцо

 

 

Скажи кольцо, как друг иль как злодей

Ты сжало мне трепещущую руку?

Скажи, что мне сулишь: ряд ясных дней

Иль черных дней томительную муку?

 

Нет, за тебя мне сердце говорит,

И я тебя, мой друг, кольцо, целую, —

И, вечности символ, твой круг сулит,

Как ты само, мне вечность золотую.

 

Что ж ты молчишь, предвестник лучших дней?

Скажи ты мне, подарок обручальный,

Скажи, далек ли миг, когда у ней

Блестит чело короною венчальной?

 

И счастье мне!.. Но мне ль мечтать о нем?..

Дают ли груз сокровищ несть бессильным?

Мне счастья нет в страдальчестве земном, —

Найду ль его и за холмом могильным?

 

Зачем же миг, зачем миг счастья мне?

Зачем в цепь узника сапфир лазурный?

Пусть я несусь по яростной волне,

Чтоб потонуть в пучине жизни бурной!

 

О, не мертвей, небесное лицо,

Не раздирай души твоим страданьем!

О, не блистай, заветное кольцо,

И не сжигай груди твоим блистаньем!

 

Прочь, счастье, прочь! — я не привык к тебе,

Ее кольцо меня с тобой сковало, —

Но, море, — вот, возьми его себе:

Его давно ты с шумом ожидало!

 

И не меняет моего лица

От тиши к бурям переход столь быстрый,

Но сердцу так легко: нет на руке кольца —

И нет в душе надежды даже искры!

 

1840

 

Утешение

 

 

Вспорхнул твой ветреник, уж нет его с тобою!

Уже, склонясь к тебе, дрожащею рукою

Он шейку белую твою не обовьет,

Извившись талией могучею и ловкой,

И розы пламенной над милою головкой

Дыханье сладкое в восторге не вопьет.

 

Он ветрен — ты верна изменнику душою;

Ты плачешь здесь, а он смеется над тобою;

Рассмейся, милая, как солнце поутру,

Забудь любовника твоей душистой розы,

Дай руку мне, — а я пленительные слезы

Устами жаркими с очей твоих сотру.

 

1840

 

Странность

 

 

В мире, где радостей нет, Эпикур говорит: наслаждайся!

Дай мне восторгов, а там можешь сказать: удержись!

 

1840

 

Откровенность

 

 

Не силен жар ланит твоих младых

Расшевелить певца уснувшей воли;

Не мне просить у прелестей твоих

Очаровательной неволи.

 

Не привлекай и глазки не взводи:

Я сердце жен изведал слишком рано;

Не разожжешь в измученной груди

Давно потухшего волкана.

 

Смотри, там ждет влюбленный круг мужчин,

А я стою желаний общих чуждый;

Но, женщины, у вас каприз один:

Вам нужны те, которым вы ненужны!

 

Вам надоел по розам мягкий путь

И тяжелы влюбленные беседы;

Вам радостно разжечь стальную грудь

И льстят одни тяжелые победы.

 

Но ты во мне не распалишь страстей

Ни плечками, ни шейкою атласной,

Ни благовонием рассыпанных кудрей,

Ни этой грудью сладострастной.

 

Зачем даришь ты этот мне букет?

Он будет мне причиною печали.

И я когда-то цвел, как этот цвет,

Но и меня, как этот цвет, сорвали.

 

Ужель страдать меня заставишь ты?

Брось эту мысль: уж я страдал довольно —

От ваших козней, вашей простоты

И вашей ласки своевольной.

 

Другим отрадно быть в плену твоем,

Я ж сердце жен изведал слишком рано;

Ни хитростью, ни истинным огнем

Не распалишь потухшего волкана.

 

1840

 

Одалиска

 

 

Вот груди — жаркий пух, вот взоры — звезды ночи,

Здесь цитры звон и сладостный шербет.

О юноша, прекрасный Аллы цвет,

Иди ко мне лобзать живые очи

И грудь отогревать под ризой тихой ночи!

 

1840

 

Ласточка

 

 

Я люблю посмотреть,

Когда ласточка

Вьется вверх иль стрелой

По рву стелется.

 

Точно молодость! Всё

В небо просится,

И земля хороша —

Не расстался б с ней!

 

1840

 

В альбом

 

 

Пусть гений прошлого с улыбкой

Вам обо мне заговорит,

Когда ваш взор, хотя ошибкой,

По этим строчкам пробежит.

 

Так иногда певец унылый

Идет в стране своей родной,

В былые дни когда-то милой,

Теперь заглохшею тропой.

 

1840

 

Вакхическая песня

 

 

Побольше влаги светлой мне,

И пену через край!

Ищи спокойствия на дне

И горе запивай!

 

Вино богами нам дано

В замену летских струй:

Разгонит горести оно,

Как смерти поцелуй,

 

И новый мир откроет нам,

Янтарных струй светлей,

И я за этот мир отдам

Всю нить грядущих дней.

 

Лишь кубок, чокнув, закипит, —

Воспламенится кровь,

И снова в сердце проблестит

И радость и любовь!

 

В душе отвага закипит,

Свобода оживет,

И сын толпы не уследит

Орлиный мой полет!

 

1840

 

На смерть юной девы

 

 

В обширном саду, испещренном живыми цветами,

Где липа душистая солнца лучи преломила,

Природа-волшебница дивный цветок насадила —

Любимицу-розу в тени под густыми листами.

 

И дева могучая милым цветком любовалась,

Слезами чистейшими неба его поливала,

Дыханием груди родимой ее согревала, —

И роза с улыбкой младенца в тиши развивалась.

 

Ах, роза, зачем на тебя не падут мои слезы?

Еще над тобой не вздыхала в тиши Филомела

И бабочка легкой подругой к тебе не летела,

Природа не знала чела, достойного розы.

 

Восток загорелся, и мощная дева в печали

Стояла; цветы фимиам погребальный курили, —

В гирлянду небесную ангелы розу сломили

И этой гирляндою вечного трон увенчали.

 

1840

 

Художник к деве

 

 

Дева, не спрашивай

Ясными взорами,

Зачем так робко я

Гляжу на дивные

Твои формы?

Зачем любовь ко мне

Волной серебряной

Катится в грудь?

 

Ты — легкая, юная,

Как первая серна

У струй Евфрата, —

Одна достойна

Руками лилейными

Прижать к груди твоей

Широкую грудь,

Где кроется чудный дар

Бессмертных песен

Про жизнь и природу!

 

Лишь ты сохранишь ее

Святою и чистою;

Ты, перл земной,

Расскажешь небесному

Про чистые радости

Сына земли,

Когда он молча

Стоит пред изящным.

 

Лишь ты достойно

Венчаешь художника,

Когда венок свой

С кудрей шелковых

Рукою белою

С улыбкою снимаешь,

Чтобы украсить

Чело любовника.

 

Сними поскорее

Венок, златовласая!

Пускай твои кудри

Играют с зефиром.

 

1840

 

Вакханка

 

 

Зачем как газель

По лесистым утесам

Ты мчишься, вакханка?

Зачем из-под грубой,

Косматой одежды

так дерзко мне кажешь

Блестящую, стройную,

Воздушную ножку?

 

Зачем твои черные,

Мягкие кудри,

Взвеваясь, не кроют

Той страсти, той неги,

Что пышет зарею

На диком лице твоем?

 

Никто нас не видит, —

Далеко-далеко

Умчались подруги! —

Ты слышишь? — в горах там:

Эвое! Эвое!

 

Брось тирс и венок твой!

Скорее на грудь мне…

Не дай утешиться

Вакхической буре

В пахучих грудях твоих!

Сатир не подсмотрит,

С коварной улыбкой,

Проказ молодых.

 

1840

 

Колодник

 

 

С каждым шагом тяжкие оковы

На руках и на ногах гремят,

С каждым шагом дальше в край суровый —

Не вернешься, бедный брат!

 

На лице спокойствие могилы,

Очи тихи; может быть, ты рад,

Что оставил край, тебе немилый?

Помолися, бедный брат!

 

1840

 

Тоска по невозвратном

 

 

Опять в душе минувшая тревога,

Вновь сердце просится в неведомую даль,

Чего-то милого мне больно-больно жаль,

Но не дерзну его просить у бога.

 

И вновь маню высокий идеал,

И снова жизнь мне грезится иная:

Так грешник-праотец, проснувшися, искал

Знакомых благ утраченного рая!

 

1840

 

Невозвратное

 

 

Друг, о чем ты всё тоскуешь?

Нет улыбки на устах,

Черны кудри в беспорядке,

Очи черные в слезах.

 

— Я тоскую, я горюю,

Ты ж не можешь пособить:

Ты любила, разлюбила

И не в силах полюбить.

 

1840

 

Вздох

 

 

Быть может, всё оставило поэта, —

Душа, не плачь, не сетуй, не грусти!

Зачем любить и требовать ответа?

Ты изрекла мне вечное прости.

 

Но будет жизнь за жизнию земною,

Где буду вновь и светел и любим,

Где заблещу прославленной звездою,

Где я сольюсь с дыханием твоим!

 

1840

 

К лешему

 

 

На мшистом старом пне, скрестив кривые ноги

И вещей наготой блистая меж древес,

Ты громче хохочи и смешивай дороги,

Когда красавица зайдет в твой темный лес,

 

Где я люблю следить за чуткими зверями, —

От страха робкая домой забудет путь,

И, кузов уронив с душистыми цветами,

Она пойдет ко мне на пламенную грудь.

 

1840

 

Хандра

 

1

 

Когда на серый, мутный небосклон

Осенний ветер нагоняет тучи

И крупный дождь в стекло моих окон

Стучится глухо, в поле вихрь летучий

Гоняет желтый лист и разложен

Передо мной в камине огнь трескучий, —

Тогда я сам осенняя пора:

Меня томит несносная хандра.

 

2

 

Мне хочется идти таскаться в дождь;

Пусть шляпу вихрь покружит в чистом поле.

Сорвал… унес… и кружит. Ну так что ж?

Ведь голова осталась. — Поневоле

О голове прикованной вздохнешь, —

Не царь она, а узник — и не боле!

И думаешь: где взять разрыв-травы,

Чтоб с плеч свалить обузу головы?

 

3

 

Горят дрова в камине предо мной,

Кругом зола горячая сереет.

Светло — а холодно! Дай, обернусь спиной

И сяду ближе. Но халат чадеет.

Ну вот точь-в-точь искусств огонь святой:

Ты ближе — жжет, отдвинешься — не греет!

Эх, мудрецы! когда б мне кто помог

И сделал так, чтобы огонь не жег!

 

4

 

Один, один! Ну, право, сущий ад!

Хотя бы черт явился мне в камине:

В нем много есть поэзии. Вот клад

Вы для меня в несносном карантине!..

Нет, съезжу к ней!.. Да нынче маскерад,

И некогда со мной болтать Алине.

Нет, лучше с чертом наболтаюсь я:

Он слез не знает — скучного дождя!

 

5

 

Не еду в город. «Смесь одежд и лиц»

Так бестолкова! Лучше у камина

Засну, и черт мне тучу небылиц

Представит. Пусть прекрасная Алина

Прекрасна. — Завтра поздней стаей птиц

Потянется по небу паутина,

И буду вновь глядеть на небеса:

Эх, тяжело! хоть бы одна слеза!

 

1840

 

Ночь и день

 

 

Мила мне ночь, когда в неверной тьме

Ты на руке моей в восторге таешь,

Устами ищешь уст и нежно так ко мне

Горячей щечкой припадаешь!

 

И я, рукой коснувшись как-нибудь

Твоих грудей, их сладостно взволную;

Но днем ты ищешь скрыть, упав ко мне на грудь,

Пожар лица от поцелуя —

 

И мне милее день…

 

1840

 

Эпитафия

 

 

Любил он песням дев задумчиво внимать,

Когда на звуки их березник отзовется,

Любил о них поплакать, помечтать,

Под этой липою лениво отдыхать;

Теперь он спит — и не проснется.

 

1840

 

Арабеск

 

 

Черную урчу с прахом поэта

Плющ обогнул;

К брошенной арфе девственный пояс

Крепко прильнул.

 

Факел угасший подле папира

Вечного спит;

Гарпия-зависть, крылья раскинув,

В прахе лежит.

 

Но за Коцитом ты улыбнешься,

Дивный певец;

К урне прижался дар Аполлона —

Свежий венец!

 

1840

 

Вечерний звон

(памяти Козлова)

 

 

Мечтанье было то иль сон?

Мне слышался вечерний звон;

А над рекою, под холмом,

Стоял забытый сельский дом,

И перелив тяжелых дум

Давил мне сердце, мучил ум.

 

Пустынный дом! где твой жилец?

Увы! вдали поэт-слепец

О родине не забывал

И сладкозвучно тосковал.

Он спит: его глубокий сон

Уж не прервет вечерний звон.

 

Но что ж, — певец земных скорбей,

Ты не умрешь в сердцах людей! —

Так я мечтал — и надо мной

Пронесся чрез эфир пустой

Какой-то грусти полный стон,

И я запел «Вечерний звон».

 

1840

 

Водопад

 

 

Там, как сраженный

Титан, простерся

Между скалами

Обросший мохом

Седой гранит

И запер пропасть;

Но с дикой страстью

Стремится в бездну

Через препоны

Поток гремучий

И мечет жемчуг

Шипучей пены

На черный брег.

 

Смотри, как быстро

Несется ветка

К кипучей бездне,

Как струйка сильно

Ее кидает

С прозрачной мели

На острый камень. —

Мелькнула! — Полно!

Из черной бездны

Возврата нет.

 

Слежу глазами

За быстрым током.

Как присмирел он

Там, в отдаленьи;

Как будто небо

В нем хочет видеть

Свою красу.

 

Смотри: та ветка,

Что там исчезла

В пучине лютой,

Плывет так тихо,

Так безмятежно

По вечной влаге.

 

1840

 

 

«Солнце потухло, плавает запах…»

 

Весна, весна, пора любви.

Пушкин

 

 

Солнце потухло, плавает запах

Юных берез

В воздухе сладком; лодка катится

Вниз по реке;

Небо прозрачно, плавает месяц

В ясной воде.

 

Там, за рекою, звездною цепью

Блещут огни,

Тени мелькают, вторится эхом

Песнь рыбака;

 

Здесь, над горою, к другу склонившись

Легкой главой,

Милая Мери с нежной улыбкой

Шепчет: «Люблю».

 

Мери, ты любишь! Скоро умолкнет

Ночи певец,

Лист потемнеет, — будешь ли так же,

Мери, любить?..

 

1840

 

«Ты мне простишь, мой друг, что каждый раз…»

 

Amantium irae amoris renovatio

Horatius

 

 

Ты мне простишь, мой друг, что каждый раз,

Как ссоришься ты с милою своею,

Кусаю губы в кровь, но лишь взгляну на вас,

Рассеять смеха не умею.

 

Как к ней пристал суровый этот взгляд,

Как на устах улыбка скрыта мило, —

А всё видна! недаром говорят:

«Как ни клади, в мешке не скроешь шила».

 

А ты, — ты в этот миг оригинал большой;

С сигарою во рту, в халате, у окошка

Алеко, Мортимер, Отелло предо мной,

И даже Гамлет ты немножко.

 

А я, смотря на вас, смеюсь, — не утерплю!

Вот люди, думаю, не знают, как придраться, —

Напившись кофею, сто раз сказать «люблю»

И тысячу — поцеловаться.

 

1840

 

«Сними твою одежду дорогую…»

 

И девушка пленить умела их

Без помощи нарядов дорогих.

Пушкин. «Домик в Коломне»

 

 

Сними твою одежду дорогую,

С чела лилейного сбрось жемчуг и цветы, —

И страстней я милашку поцелую,

И простодушнее мне улыбнешься ты.

 

Когда ты легкую свою накинешь блузу

И локон твой скользит по щечке как-нибудь,

Я вижу простотой овеянную музу,

И не простой восторг мне сладко льется в грудь.

 

1840

 

«Не плачь, моя душа: ведь сердцу не легко…»

 

 

Не плачь, моя душа: ведь сердцу не легко

Смотреть, как борешься ты с лютою тоскою!

Утешься, милая: хоть еду далеко,

Но скоро возвращусь нежданною порою

И снова под руку пойду гулять с тобою.

 

В твои глаза с улыбкой погляжу,

Вкруг стана обовью трепещущие руки

И всё, и всё тебе подробно расскажу

Про дни веселия, про дни несносной муки,

Про злую грусть томительной разлуки,

 

Про сны, что снились мне от милой далеко.

Прощай — и, укрепясь смеющейся мечтою,

Не плачь, моя душа: ведь сердцу не легко

Смотреть, как борешься ты с лютою тоскою,

Склонясь на локоток печальной головою!

 

1840

 

«Доволен я на дне моей души…»

 

 

Доволен я на дне моей души,

Чуждаясь мысли дерзкой и преступной;

Пусть как звезда ты светишь мне в тиши,

Чиста, свята красою неприступной.

 

1840

 

«Над морем спит косматый бор…»

 

Ich singe wie ein Vogel sight,

Der in den Zweigen wohuet

Goethe

 

 

Над морем спит косматый бор;

Там часто слушал я

Прибрежных волн мятежный спор

И песни соловья.

 

Бывало, там внизу шумят

Ветрила кораблей,

На ветре снасти шелестят

И гордый царь зыбей

 

Несется, — с палубы крутой

Далеко песнь звучит, —

А соловей во тьме лесной

Неслышимый грустит.

 

1840

 

«На балконе золоченом…»

 

 

На балконе золоченом

Ряд цветов кругом перил, —

Я любуюся балконом,

И цветник мне пестрый мил.

 

Но туда в дыханьи утра

Ходит друг моей мечты —

Дева с шейкой перламутра —

Поливать свои цветы.

 

Так стыдлива и свободна,

Так приветлива без слов,

Так нежна и благородна,

Так милей своих цветов!

 

1840

 

«Посмотри, наш боец зашатался, упал…»

 

 

Посмотри, наш боец зашатался, упал,

Залило алой кровью всего.

Что, он ранен легко — иль убит наповал?

На плаще вы несите его.

 

Может быть, оживет, и к геройской груди

Он прижмет и жену и детей.

Осторожней, чтоб нам не толкнуть на пути

Храбреца! Ну, беритесь скорей!

 

А убит… ну, зато видел я, что за взор

Бросил он на врага своего!

Хоть убит — не стоять же над ним. Что за вздор!

На плаще вы несите его.

 

1840

 

«Она легка, как тонкий пар…»

 

 

Она легка, как тонкий пар

Вокруг луны златой,

Ее очей стыдливый дар

Вливает в сердце томный жар,

Беседует с душой.

 

Она стройна, как гибкий клен,

Она чиста, как свет,

Ее кудрей блестящий лен

Увил чело — и упоен

Стоит пред ней поэт.

 

1840

 

«Уж, серпы на плеча взложив, усталые жницы…»

 

Nec sit ancillae tibi amor pudori

Horatius

 

 

Уж, серпы на плеча взложив, усталые жницы

Звонкою песнью своей оглашают прохладное поле;

Ландышем пахнет в лесу; там, над оврагом, березы

Рдеют багрянцем зари, а здесь, в кустарнике мелком,

Звонко запел соловей, довольный вечерней прохладой.

Верный конь подо мной выступает медленным шагом,

Шею сгибая кольцом и мошек хвостом отгоняя.

Скоро доеду. Да вот и тенистая старая ива,

Вот и пригорок, и ключ под кровом корнистого вяза.

Как он звучен и чист, как дышит подземной прохладой!

Чу, не она ль? Где-то ветвь шелестит… Но ей не заметить

Здесь, за вязом, меня. — Ах, вот она, роза селенья!

По локотки рукава засучила и быстро склонилась

К холоду светлой струи, — вот моет белые руки,

Вот в прозрачные персты воды зачерпнула, и блещет

В чистых каплях чело, покрытое легким румянцем.

Вот сарафан на груди расстегнулся, и плечи и груди

Робко бегут от руки, несущей холодную влагу.

Вот малютка-рука трет белую ножку-малютку,

И под нею в ключе такая ж качается ножка.

Дева, помедли! — но нет: вспорхнула резвая крошка, —

Только кустарник вдали ее сарафанчик целует.

 

1840

 

«Стократ блажен, когда я мог стяжать…»

 

Amis! un dernier mot!

V. Hugo

 

 

Стократ блажен, когда я мог стяжать

Стихом хотя одну слезу участья,

Когда я мог хотя мгновенье счастья

Страдальцу-брату в горе даровать!

 

Умру, — мой холм исчезнет под пятой

Могучего, младого поколенья, —

Но, может быть, оно мои волненья

Поймет, почтив меня своей слезой.