Сказание седьмое. Золото и кровь

 

Вернувшись в лагерь, Михр‑Бидад увидел на берегу длинную вереницу плотов, связанных из надутых бараньих шкур.

Трудно ли двадцати тысячам воинов связать за три дня тысячу крепких плотов? Благо, шкур достаточно (обычно в них возят воду), а деревьев для креплений и тростника для настила ‑ у Аранхи черный лес. Плоты хоть сейчас готовы к спуску.

Выслушав посла, Куруш задумался.

‑ Три дня пути, ‑ пробормотал он раздраженно. ‑ Три дня пути! Чего она хочет, а? Не понимаю.

‑ Томруз хитрит, ‑ вздохнул Гау‑Барува. ‑ Будем осторожны. Допустим оплошность ‑ не пришлось бы жалеть. Зови людей. Послушаем, что скажут.

‑ Опять разговоры?!

‑ Без них не обойтись, мой государь. Зови людей, ‑ мягко настаивал Гау‑Барува.

Не первый раз осмотрительному Гау‑Баруве сдерживать повелителя. Излишне порывист. Излишне! И Куруш покорился, ибо доверял тонкому уму главного советника больше, чем своему ‑ грубому и твердому.

‑ Пустыня по эту сторону Аранхи нам уже знакома, по ту ‑ все равно, что Страна Мрака, ‑ сказал Раносбат на совете. ‑ Где их там искать, проклятых собак? Отойдем на три дня пути. Пусть саки перейдут на левый берег. Они начнут преследовать нас в песках, так? А мы? Мы незаметно обойдем их сзади, так? И отрежем от переправ, чтоб некуда было бежать. Окружим. И пусть Томруз умоется своей кровью, дочь ослицы‑ы‑ы...

Разумно! Как бы ни кичились персы храбростью на людях, в глубине души они боялись лезть в барханы Красных песков. Утана и все начальники отрядов, как персидских, так и вспомогательных, дружно поддержали Раносбата. Поддержали к великому неудовольствию Куруша, который терпеть не мог отступлений и промедлений.

Даже Виштаспа не пытался возразить Раносбату. Обидно опоздать к бурлящему в котле вкусному вареву. На тот свет опоздать ‑ не обидно.

Даже Гау‑Барува, судя по его одобрительным кивкам, склонялся к тому, чтобы присоединиться к мнению ниссайского военачальника. Однако он не сказал пока ни слова.

И тогда заговорил Крез.

Да, всеми забытый, немощный лидиец Крез. Ему на покой давно пора бы, но Куруш до сих пор таскал старика за собой. Притащил и сюда, к Аранхе. Э, судьба! Где Аранха, а где Лидия?

Не потому не отпускал перс дряхлого Креза, что боялся, как бы тот не взбунтовал родную Сфарду. Нет! До бунта ли человеку, опустившему обе ноги в могилу. Просто лестно было Курушу держать в своей огромной свите, в числе других покорившихся владетелей, знаменитого на Востоке царя.

Но напрасно воображал повелитель Айраны, что Крез для него теперь не опасен... Промах. Ошибка. Поистине, если бог хочет наказать человека, он лишает его разума. И ‑ бдительности.

Под морщинами, избороздившими бледный лоб Креза, деятельно работал мозг. В сердце Креза неугасимо, подобно священному костру огнепоклонников, пылала ненависть. Именно эта жгучая ненависть питала сердце лидийца, заменяя остывшую жидкую кровь, и сообщала его ударам юную силу.

Крез понимал ‑ великую Лидию не возродить из праха. Звезда Сфарды закатилась навсегда. Пройдет немного времени, и лидийцы утратят родной язык, обычаи, смешаются с другими народами. Исчезнет, как дым, даже название страны.

Лидия погибла. Но жив Крез! И жив перс Куруш. И Крез отомстит Курушу. Он знал, что день его придет. Он ждал год, три года, семнадцать лет. О, терпелив был Крез ‑ терпелив, молчалив и зорок.

Он хорошо изучил Куруша.

И неплохо изучил саков ‑ пусть понаслышке.

Кто, как не Крез, исподволь внушал все эти годы Курушу через Гау‑Баруву: для того, чтобы окончательно сломить Запад, нужно сначала покорить Восток?

Внушал ‑ и ждал. И наступил тот желанный день.

Семнадцать лет назад, готовясь к битве с персами, Крез вопросил оракула, что принесет эта битва. Лидийцы стояли по одну сторону реки Галис, персы ‑ по другую. Как сейчас Куруш и Томруз на берегах Аранхи. Оракул ответил: "Царь, Галис перейдя, великое царство разрушит".

Какой царь? Конечно, я, Крез ‑ решил Крез. Какое царство? Конечно, Персидское. Лидиец, очертя голову, ринулся через поток ‑ и потерпел ужасающий разгром. После он горько упрекнул коварных жрецов за гнусную ложь. "Оракул не обманул тебя, ‑ сказали жрецы‑хитрецы. ‑ Перейдя Галис, ты действительно разрушил великое царство ‑ свое".

Пусть же Аранха станет Галисом для Куруша.

Крез хорошо обдумал, что скажет сейчас.

Когда‑то он подражал сынам Эллады, говорил и писал на их языке. И даже молился греческим богам. Подарив мраморные колонны эллинскому храму в Эфесе, он велел, по греческому обычаю, высечь на их базах: "Царь Крез посвятил".

Теперь старик почти забыл не только эллинский, но и лидийский язык, зато отлично изъяснялся по‑персидски.

Он начал с того, что передразнил Раносбата:

‑ "Перейдут, отойдем, обойдем..." Согласен ли я с тобою, мой сын Раносбат? Нет, не согласен!

Военачальники удивленно притихли. Они давно, а многие ‑ никогда, не слышали его речей.

‑ Почему не согласен? ‑ продолжал Крез. ‑ Вот почему. Какой народ самый хитрый на земле? Саки. Разве не ясно, что они хотят нас подло обмануть? Ясно. Слушайте. Что случится, пока мы будем отступать на три дня пути? Саки уйдут на такое же расстояние. Сколько минует дней, пока мы сообразим, что нас провели? Еще три дня. Итак, сколько дней пути окажется между нами? Девять. А сколько дней понадобится, чтобы связать плоты вместе, навести мост и переправиться на правый берег? Не меньше пяти дней. Так? Следовательно, саки удалятся от Аранхи уже на сколько? На четырнадцать дней пути! Пока мы будем их догонять, они ‑ что? ‑ они уберутся еще дальше. Да! Надо уметь считать. За это время к ним успеют прийти на помощь ‑ кто? ‑ их друзья из Хорезма и Сугды. Придут? Обязательно придут. Между ними и саками, я слыхал, нет почти никакой разницы. Один язык, вера одна. Осядет сак на земле ‑ вот он и сугд. Двинулся сугд в степь ‑ вот он и сак. И Бактра может восстать. Да. Не ослы же, в самом деле, эти сугды и хорезмийцы? Поймут их разведчики, что не против кочевых саков мы тащим два десятка осадных башен, таранов и лестниц. У саков нет городов и крупных крепостей. Одни загоны для скота. Хорезмийцы поднимутся вверх по реке и отрежут нас от моста. Сугды ударят с востока. Бактры ‑ с юга. Хорошо? Плохо. Не забывайте ‑ мы явились в Туран не ради того, чтоб погибнуть бесславно, а ради того, чтоб победить со славой. Нужно сейчас же, не медля, начать сооружение моста! Сейчас же. Не медля. Начать. Настигнем Томруз, пока она недалеко! Лучше так будет или хуже? Лучше! Да. Лучше.

Крез умолк. Военачальники таращили глаза от изумления. Даже Гау‑Барува с его искушенным разумом поразила столь глубокая рассудительность. Да! Да! Правильно говорит Крез.

‑ Хвала тебе, мой брат! ‑ горячо воскликнул персидский царь, окрыленный помощью, пришедшей с совершенно неожиданной стороны. ‑ Хватит болтать! ‑ с яростью крикнул он приближенным. ‑ Пора, наконец, спрятать языки и обнажить мечи! Мне предстоит совершить еще не один, и не два, и не три похода. Я хочу, с благоволения Ахурамазды, обратить в истинную веру весь мир. Но мир велик, а я стар. Поэтому я не могу топтаться здесь три года. Мы должны просверкнуть в Туране, как молния! С Томруз покончим за пятнадцать дней. Спустимся к Хорезму. С Аранхи перейдем на Яксарт, поднимемся к Сугде. Осенью мы должны вернуться домой. Помните ‑ нас ждет Египет. Эй, начинайте наводить мост.

Осенью, добравшись до Парсы, истерзанный Виштаспа рассказывал Камбуджи и Хутаусе:

"Воины спустили плоты на воду и привязали их друг к другу ремнями и волосяными веревками. Вдоль левого берега Аранхи вытянулся огромный плавучий мост. Нижний конец моста прикрепили цепями к толстым столбам, врытым в землю. Верхний оттолкнули от суши. Быстрая вода повлекла зыбкое, но прочное сооружение за собой и плавно поставила его поперек реки.

Триста варканских лучников обстреливали с двигавшегося моста берег, занятый саками; едва восточный конец моста коснулся суши, отряд копейщиков, сидевших на плотах наготове, ринулся на толпу конных кочевников, вертевшихся у переправы. Завязался бой. Саков оказалось очень мало, не больше ста всадников; убив стрелами двадцать‑тридцать наших, они быстро скрылись в пустыне.

Едва мы приступили к переправе, поднялся, как нарочно, сильный ветер. Видно, то колдуны саков наслали непогоду. Река и без того бешеная, казалось, встала на дыбы. Небо заволокло красноватою пылью. Она, как туман, клубилась над Аранхой и плотной завесой оседала на кипящую воду.

Мост, слава Ахурамазде, остался цел. Но движение все же пришлось на время прекратить. Кони боялись раскачивающихся плотов, а воины не видели, куда ступают. Утонуло сразу тридцать‑сорок человек, да и то, хвала премудрому богу, защитнику Айраны, не персов, а дахов и варкан. Скоро ветер улегся, река немного успокоилась, воздух очистился. Переправа продолжалась.

На правом берегу разбили второй лагерь. Царь, по совету Креза, решил взять лучшую часть войска с собой, а худшую оставить для охраны моста. У реки оставили главный обоз, осадные приспособления, немногих пленных. И семитов‑вавилонян, умеющих отлично управляться с таранами, возводить насыпи, строить сапы и делать подкопы. Сынов Божьих Врат надлежало беречь для боев у стен Хорезма и Сугды.

Куруш повелел не брать в барханы и быков, захваченных из Марга для пропитания воинов. Он не собирался долго возиться с кочевниками, поэтому выступил из лагеря налегке. Оружие, хлеб, сушеный сыр, соленое мясо, пять бурдюков с водой, запасной конь ‑ чего еще нужно человеку на десять‑пятнадцать дней?

Сфардец Крез, проклятый лукавец, притворился хворым, и царь царей, довольный его речью на совете, милостиво дозволил нечестивцу остаться в лагере.

О Ахурамазда!

Как хорошо начинался поход... и как нехорошо он закончился".

Прежде чем покинуть лагерь, персы принесли в жертву богам тысячу лошадей.

Молодое учение Заратуштры отлично уживалось у них с древними представлениями и суевериями. Почитая Ахурамазду, персы поклонялись в то же время духам степей, гор, воды. Молились небу, солнцу, ветру, звезде. Верили в таинственную силу хищных зверей, птиц и змей.

И пока маги, жрецы огня всех рангов ‑ дастуры, эрпаты, дотвары, мобеды ‑ в особых башлыках‑патиданах, завязав рты, чтобы не осквернить дыханием священное пламя, совершали на походных алтарях возлияния хаомой из плоских сосудов, на лугах, по стародавнему обычаю, варилось в трехногих бронзовых котлах мясо культовых животных.

После долгих заклинаний и сытной еды царь устроил отрядам смотр.

Надо проверить, у всех ли отточены мечи, секиры, наконечники копий, достаточно ли у лучников стрел, у пращников ‑ каменных шаров, крепки ли щиты и чешуйчатые панцири, добротна ли одежда и обувь.

Он и сам принарядился по случаю смотра: натянул поверх серого персидского хитона пурпурный лидийский, перекинул через плечо, по мадскому обычаю, желтую, с черными цветами, шкуру леопарда.

Вспомнил, должно быть, наконец, что перс он далеко не чистокровный, что по матери он ‑ мад, ибо Мандана была дочерью Иштувегу. И не только мад, а и сфардец, ибо матерью Манданы была Арианна, дочь лидийского царя Алиатта. Алиатту наследовал Крез; значит, Иштувегу, Креза и Куруша связывало кровное родство. Хороши родичи.

Царь царей взгромоздился вместе с приближенными на вершину крутого бархана, а внизу, по лощине, сверкая медью доспехов, проходили войска. Внуку Чишпиша поднесли золотую чашу с освященным вином. Он нахмурился и отстранил чашу.

‑ Я хочу крови!

‑ Хайра‑а‑а! ‑ рявкнули конники и пехотинцы и с грохотом ударили копьями о щиты. Заревели трубы. Загудели барабаны. Губы царя подергивались. Растроганный он шептал со слезами на глазах:

‑ О мой народ... мой народ!

"Неужели он впрямь уверен, что любит свой народ? ‑ удивился Утана. Ненавистен был торговцу взрыв воинственных кличей. ‑ Что же, выходит, для блага персов ты гонишь их на убой? Твой народ... Скажи лучше: "Я!". "Я!" звучит в твоих высоких словах "мой народ". Не ради одураченных и охмуренных пахарей, которым до отвала хватило бы и своей земли, своего добра, затеял ты этот поход, а ради того, чтобы потешить собственное тщеславие.

Тут он поймал себя на несообразности родившихся у него чистых мыслей с его не очень‑то чистой жизнью.

"А ты, Утана, ‑ упрекнул Утану со вздохом Утана, ‑ ради кого стараешься ты, рыская с караванами по горам и пустыням? Ради сородичей? Или ‑ ради себя одного? ‑ И пришел к безотрадному выводу: ‑ У тебя двойная душа, Утана. На жизнь, как на белый свет, ты глядишь разными глазами. Голубой смотрит в сторону людей, черный прикован к твоей выгоде. Чем же ты лучше Куруша?.."

Так он и двинулся в поход ‑ растерянный и печальный.

Выставив у реки слабый заслон, саки отошли на три дня пути и схоронились в Красных песках.

‑ Где буря, там разрушение, ‑ сказала Томруз на совете родовых вождей. ‑ Война есть война. Будут раны. Будет смерть. Не останется иного выхода ‑ погибнем все, но не сдадимся. Однако мы люди еще живые, и пока что нам нужно думать о жизни. Ничего, кроме презрения и вечного проклятия, не заслуживает тот предводитель, который, как безумный слепец, без толку и нужды бросает людей под копыта вражеских коней. Разве с противником дерутся для того, чтобы непременно умереть, а не для того, чтобы его сокрушить, а самому уцелеть? Зубастую пасть недруга надо набивать не мясом своих воинов, а стрелами из своего колчана. Не кровью, а горячей золой насыщать его брюхо. Берегите людей! За каждым человеком ‑ большой путь. Судьба. Чем больше сохраните людей, тем лучше ‑ у нас еще много дел на этой светлой земле. Отойдем в глубь степей. Куруш ‑ неприятель опасный. Это Пятнистая смерть. Персы бьются хорошо и охотно, нерадивых гонят в бой бичами. Нужна осмотрительность. Война ‑ битва умов. Прежде мысль, потом уже меч. Сейчас нет смысла сходиться с персами вплотную. Время для большого сражения еще не наступило. Переждем, пока не придут на помощь отряды саков ‑ тиграхауда и заречных, войска из Хорезма, Сугды и Бактры. Гонцы давно в пути. Переждем, не беда. Не сожрут персы песок в пустыне. Пусть бродят пока по дюнам, жарятся на солнце. Глядишь ‑ и усохнут, порастеряют силы. А чтобы Куруш не подумал, что мы сквозь землю провалились, выделим пять‑шесть малых отрядов. Пусть молодежь кусает потихоньку незваных гостей за бока...

‑ Дай мне отряд! ‑ пристал наутро к матери Спаргапа.

‑ Отряд? Не рано ли? ‑ с сомнением покачала головой Томруз.

‑ Почему ‑ рано! ‑ рассердился юнец. ‑ Самое время. Храбрость воина познается в битве, не так ли? Как же я смогу доказать, что я уже не ребенок, если меня до старости будут держать в зыбке? Назвала кречетом дай крылья. Дай отряд ‑ и ты увидишь, на что способен твой сын. Клянусь после первой же схватки весь Туран заговорит о Спаргапе!

Его трясло от нетерпения. Взлетел бы ‑ да крыльев нет. Томруз глянула на сына с затаенной любовью и гордостью. Самолюбив, горяч, отважен. Из таких и вырастают полководцы. Добрый выйдет воин из Спаргапы! Конечно, если он, зарвавшись, не сломает шею в первой же схватке.

‑ Хорошо, родной. Завтра получишь отряд. Пятьсот человек, сверстников и друзей. Но... я прикреплю к тебе и наставника.

‑ Это еще зачем?

‑ Помогать будет.

‑ Кого прикрепишь?

‑ Хугаву, хотя бы. Воин опытный. Помнишь, как Хугава отличился при тохарском набеге?

‑ И что же ‑ я должен ему подчиняться?

‑ Нет. Но советы его ты слушать обязан. Согласен? Иначе останешься без отряда.

‑ Согласен, ‑ буркнул Спаргапа. ‑ Только пусть не вздумает мной помыкать! Я ‑ начальник, он ‑ помощник, и никаких. Будет по‑другому ‑ к бесу отряд! Один пойду на Куруша.

‑ Ну, не кипятись! ‑ ласково успокоила сына Томруз. ‑ Командиром отряда я назначаю тебя.

‑ Твердо скажи об этом Хугаве, чтоб знал свое место.

‑ Скажу, скажу. Теперь выслушай мое напутствие, сын. И не забывай заклинаю памятью отца, сын мой! ‑ не забывай мое напутственное слово ни на одно мгновение. Ты понимаешь меня Спаргапа? Ни на одно мгновение!

‑ Хорошо, говори.

‑ Война, мой сын, не забава. Запомни. Не игра в козлодранье. Война страшное бедствие. Я, женщина и мать, смертельно ненавижу войну. Саки исстари миролюбивый народ. Сак берется за оружие лишь тогда, когда иного выхода нет. Вот как сейчас. Сак не полезет в чужую страну, но и чужих в свою страну не допустит. Перс проливает кровь ради добычи, сак проливает кровь за свободу. Запомни ‑ за свободу, а не ради добычи. Так заведено у нас издревле. Это ‑ наш закон. Чего я добиваюсь? Чтоб ты, прежде чем вступить в свой первый бой, осознал до конца, с кем и для чего хочешь сразиться!

‑ Хорошо, ‑ кивнул серьезный, подтянувшийся Спаргапа. ‑ Я не забуду твоего напутствия, мать. ‑ Он вздохнул и задумался. Потом, бледный и грустный, поднял на Томруз увлажнившиеся глаза. ‑ Ты мудрая женщина, мать. Я благодарю бога за то, что родился от тебя, а не от какой‑нибудь другой женщины. Ты для меня...

Он упал перед матерью на колени и поцеловал ее босую ногу.

...А позже, уже ночью, хмурый и молчаливый, он сидел в песках рядом с Райадой и с недобрым чувством слушал прерывистый девичий голос.

‑ Замуж, замуж! ‑ шептала дочь Фрады со злостью. ‑ Ты, конечно, нравишься мне. Но что из того? Выйти замуж ‑ и трясти лохмотьями, мерзнуть в дырявом шатре, грызть обгорелое мясо? Я не хочу быть нищей.

Спаргапа с трудом разлепил спекшиеся губы.

‑ Не будешь нищей. Все для тебя добуду, Райада.

Она покосилась на него недоверчиво.

‑ Где, как добудешь?

‑ Где, как! ‑ взорвался Спаргапа, точно огнедышащая гора. ‑ Завтра выступаю в поход, ясно?

Он махнул рукой на совесть. Чего уж тут... Разве Спаргапа не хозяин своей голове? Белого отца ‑ нет и никогда не будет, а мать... мать просто ворчливая, говорливая старуха. Кого бояться? Он почувствовал ветер полной свободы, как охотничий сокол, вырвавшийся из ременных пут. Плевать на всякие наставления! Человеку дозволено все. Спаргапа яростно выругался.

‑ Пусть отсохнут мои руки, если я не пригоню к твоему шатру четырех верблюдов, нагруженных золотом, тканью и прочей дрянью.

Райада обрадованно вскрикнула.

Он вцепился в девушку горячими руками, унес за бархан, бешено вдавил в песок. Она не сопротивлялась. Кожа Райады пахла красным перцем и мятой.

В лагерь вернулись на рассвете.

Крадучись, подобно волчьей стае, отряд Спаргапы подбирался к Аранхе. Недалеко от реки молодых воинов нагнал во главе двухсот сородичей Фрада. Он был необычайно весел и разговорчив.

‑ Ох и я с тобой! ‑ ласково улыбнулся Фрада юному Спаргапе. ‑ Хочу размяться, проветриться хочу. Давно копья не метал, кинжалом не махал, стрел не пускал. Возьми моих людей под высокую руку. Ладно? Вместе потреплем Курушевых слуг. А, Хугава! И ты здесь? Решил задать работу своему волшебному луку? Ну, держитесь теперь, персидские фазаны!

Сладкая лесть Фрады перекосила лицо Хугавы, точно кислый щавель. Табунщик отвернулся и тихо выругался. "Когда решили уничтожить глупых, дурак тоже взялся точить нож". Проветриться захотелось вояке. Вояка‑то он и вправду неплохой, исправный вояка. Но к чему излишняя ретивость? Не молод. Поберег бы силу для настоящего дела. И зубоскалит не к месту. Разве на свадьбу едет?

‑ Вместе, так вместе, ‑ сдержанно кивнул Спаргапа.

Конечно, две сотни взрослых ‑ мощное подспорье. И приятно, что Фрада, пожилой человек, родовой вождь, сам просится под руку зеленого "начальника". Но плохо то, что он будет торчать перед глазами, вновь и вновь напоминая о проклятой Райаде.

Горечь, темную досаду, черную обиду, острую, как нож, ревность унес прошлой ночью Спаргапа из обжигающих, точно разогретое железо, объятий лукавой Райады. Эх! Предостерегала же мать... Но без Райады жизнь хуже смерти. Запутался, друг Спаргапа! Чем это кончится?

А Фрада? Он до сиз пор носил кольцо Гау‑Барувы за пазухой. На палец не надевал, но и не выбрасывал. Он долго размышлял, как ему держаться теперь, когда началась война. Как держаться? Как угодно, лишь бы не прогадать. Победят саки ‑ поживиться за счет персов. Победят персы поживиться за счет саков. Пусть грызутся между собой, Фраде‑то что?

...Солнце, перемещаясь по Звериному кругу зодиака, покинуло знак Близнецов и подступило к созвездию Рака. Взошел Большой Пес ‑ предвестник невыносимо знойных дней. "Пес ‑ покровитель саков, ‑ угрюмо шептались персы. ‑ Как бы нам не было худо". Молились. Резали жертвенных животных.

В лагерь у моста то и дело наведывались гонцы Куруша, приходили за водой караваны. Недавний ветер замел в пустыне следы, разъезды персов день и ночь мотались по дюнам, безуспешно пытаясь обнаружить саков.

‑ "Собаки" будто в песок превратились, ни слуху от них, ни духу, рассказывали гонцы. ‑ Государь сердится.

Охрана моста не знала, как убить время. Скука. Не все же спать, да спать? Кто был смел да плавать умел, тот купался. Плескался у берега и возле плотов, чтоб не унес бурливый поток. Из воды вылезал желтый, облепленный жидкой глиной. Начался второй, основной паводок Аранхи летний, связанный с таянием высокогорных снегов. Он более обилен, чем первый, весенний паводок, питаемый слабым снежным покровом низкогорий. Летом река несет тучу наносов, превращается чуть ли не в грязевой поток.

‑ Ох, и жирен же аранхский ил, хоть и глинист излишне! ‑ восхищались персы. ‑ Говорят, он куда лучше нильского ила. Возьмем Хорезм ‑ там и останемся. Сколько плодородной земли можно захватить!

Те, что не умели плавать, тоже ходили целый день обнаженными. Донимала жара. Опасности никакой не предвиделось, и воины, кроме дозорных, беспечно забросили доспехи и оружие в шатры. Кого бояться?

Люди бродили из лагеря в лагерь через мост ‑ погостить у товарищей; охотились, играли в кости, рыбу ловили. Но все быстро надоедало. Воин это воин, ему не терпится показать молодечество и удаль. Начальник охраны моста Арштибара задумался ‑ как развлечь людей, приунывших от безделья?

Сегодня после полудня глашатай объявил: в правобережном лагере будет борьба. Участники состязания получат хороший обед, победители ‑ хорошую награду. Бараны уже на вертелах, кувшины с вином охлаждены в ледяной воде Аранхи.

Правобережный лагерь разместился на огромной поляне у реки. Персы вырубили здесь деревья, кусты и тростник, выжгли траву вместе с пауками и змеями, чтоб было где разбить палатки, чтоб расчистить для войск путь от переправы к пустыне. Около трех тысяч воинов ‑ безоружных, в одних набедренных повязках, столпились на поляне, предвкушая веселую схватку.

И целиться в них не надо ‑ все на виду, стоят плотной колышущейся стеной.

Из кустарника метнулся к небу черный дым.

И семь сотен длинных оперенных стрел громадной стаей хищных птиц вырвалось из окружающих поляну зарослей. Семь сотен персов, мадов, харайва, сынов Бабиры, варкан растянулось на земле, легко раненных, тяжело раненных или убитых наповал.

Оставшиеся в целости оцепенели на несколько мгновений, уже осознав неотвратимую опасность, но не поняв еще, откуда она и почему.

Из чангалы с зловещим шорохом вылетела вторая волна тростниковых стрел. Она черно‑желтым кругом сомкнулась над поляной, и груда поверженных тел удвоилась. Из семиста ядовитых бронзовых жал лишь одно промелькнуло над поляной, никого не задев. Но и оно не пропало даром. Шальная стрела скользнула вдоль моста и опрокинула в кипучую воду какого‑то злосчастного рыболова, одиноко сидевшего с удочкой на плоту.

Персы закричали и бросились врассыпную. Некоторые кинулись к шатрам за доспехами. Но большая часть воинов ринулась к мосту. Мост угрожающе закачался. Теснота. Давка. Ужас. Третья волна сакских стрел, никогда не минующих цели, смела в поток, словно кучу сухой листвы, толпу обезумевших от страха людей.

Начальник охраны моста Арштибара поспешно разрубил мечом канаты, скреплявшие несколько прибрежных плотов между собой. Восточный конец моста распался. Связки жердей, тростника и надутых шкур понеслись, кружась в водоворотах, вниз по реке. За них с воплями цеплялись те, кто не успел утонуть.

Так, разрушая мост за собой, и добрался Арштибара до западного берега с горсткой воинов, оставшихся в живых.

На западном берегу Аранхи стоял Крез. Старик молча следил за побоищем на реке. Он даже не улыбнулся. Радоваться рано, это только начало.

Саки вышли из чангалы и принялись добивать раненых. Немало персов и воинов прочих племен барахталось у самого берега, боясь утонуть и не осмеливаясь вылезть на сушу. Саки выволакивали недругов из воды за волосы и всаживали им в глотки короткие мечи.

‑ Бей их, бей, режь! ‑ вопил Спаргапа, не уставая втыкать нож в животы пленных.

Рухнули под обрыв осадные башни, запылали тараны и лестницы. Кровь убитых смешалась с влажной землей, поляна покрылась бурой грязью, в которой пьяно скользили и разъезжались ноги победителей. Кровь ручьями стекала в Аранху и сливалась с рыжей водой. В реке, вдоль восточного берега, вытянулся громадный, длиною в лошадиный бег [лошадиный бег ‑ 3 километра], алый крутящийся хвост.

‑ Попробовали сакских мечей и стрел, ‑ угрюмо сказал Хугава, ожесточенно моя руки.

Хотелось поскорей избавиться от омерзительного ощущения липкой человеческой крови на руках. Бой молодые саки провели точно по его замыслу ‑ Хугава придумал окружение, Хугава разместил сородичей в зарослях, Хугава выбрал удобный миг для нападения. Теперь, когда горячка боя минула, он почувствовал тошноту, отвращение к устроенной им резне. Стрелка раздирала жгучая злость на этих проклятых арийских вояк, которым вечно не сидится дома.

Ведь из‑за их неисправимой глупости ему, Хугаве, мирному и доброму человеку, пришлось сегодня их же убивать. Страшная необходимость.

‑ И какой дайв тащил вас за Аранху?! ‑ воскликнул он с яростью. ‑ Или я со слезами на глазах умолял вас пойти на меня войной?

‑ Э, друг Хугава! Быстро ты скис. Точно коровье молоко в жару. Спаргапа отрывисто засмеялся и вытер нож о кожаные штаны. ‑ А мне забава понравилась. Война, я вижу, дело веселое.

"Волчонок! Нанюхался крови ‑ и одурел", ‑ подумал Хугава с неприязнью.

Одурела, подобно Спаргапе, и толпа его желторотых воителей. Победа далась с невероятной легкостью ‑ ни один из юношей не был даже ранен. Хотя кое‑кто пытался выдать за раны пустяковые царапины, приобретенные в колючих зарослях. Иные нарочно полосовали себе щеки ‑ будет чем похвалиться перед отцом и матерью. Каждый хвастался перед другим числом убитых им неприятелей.

С видом бывалых рубак, не спеша и деловито, сносили юноши на край поляны отрубленные вражьи головы. Заискивающе, с надеждой на похвалу, заглядывали в очи молодого начальника. И он, как опытный полководец ронял свысока:

‑ Хорошо им намяли бока! Слава тебе, Аспатана. Ты воин лихой, Пармуз. Молодчина, Навруз. О, сильная рука у Рузбеха... Вы всю падаль осмотрели? Глядите у меня! Чтоб ни одного колечка не пропало.

И родичи несли Спаргапе золотые и серебряные кольца, браслеты, серьги, цепи, снятые с рук, вырванные из носов, выдранные из ушей. Спаргапа торопливо прятал добычу в ковровую сумку с белым кречетом, вытканным по красному полю. Фрада тем временем шарил, как шакал, в шатрах и повозках обоза. И вскоре воины его отряда сложили у ног Спаргапы кучу одежд, ковров, пряжек, чеканных поясов, блюд, рукоятей от мечей, ваз, чаш ‑ все дорогое, все золотое.

‑ Поделишься со мной? ‑ шепнул Фрада юнцу, хотя лучшую часть награбленного он уже успел схоронить где нужно.

‑ После, ‑ недовольно проворчал Спаргапа. ‑ Эй, больше нет ничего? Ищите.

‑ Зачем тебе персидский хлам? ‑ удивился Хугава. ‑ Поганое добро, чужое, вражеское. Грязь. Надо сжечь.

‑ Что?! ‑ Спаргапа прикрыл руками сумку, туго набитую серебром и золотом. ‑ Я тебя самого сожгу! Не хочешь ‑ не бери. Хватайте одежду, ребята! Довольно трясти лохмотьями. Это награда за победу.

Юноши с веселым гоготом растащили груду пестрого тряпья, сбросили ветхие хитоны и вырядились в узорчатые накидки и шаровары. Хай! Хей! Хой! Все для них было сегодня забавой. Хугава сердито плевался.

‑ Дети! ‑ Фрада, облизываясь, вынырнул из‑за повозок обоза. ‑ Там, за шатрами, мясо на вертелах, зажаренное уже, и кувшинов гора. Я отхлебнул три глотка ‑ холодное вино, сладкое и крепкое. Персы, видно, к пиру готовились. Что ж, вместо них мы пображничаем. Скорей, дети! Вам и во сне не приходилось пробовать этакой благодати.

‑ Стойте! ‑ крикнул Хугава толпе, ринувшейся было за шатры. ‑ Где ты вынюхал благодать, Фрада? Это яд, а не благодать! Неужто, братья, вы хотите опоганить губы дурацким пойлом? От него люди сходят с ума. Назад! Не до пира сейчас. Хоть один перс, да ускользнул в чангалу. Доберется до своих. Куруш близко ‑ глядите, вот‑вот нагрянет. Да и те, с левого берега, могут напасть. Уходить пора!

Юноши смущенно топтались перед Хугавой.

Одни удивились упреку, для них непонятному. Другие поспешили спрятаться за спинами товарищей. Третьи сердито отвернулись. Четвертые потупили глаза.

Никто не хотел ничего плохого. Юные саки родились и выросли в пустыне и были чисты, непорочны и доверчивы, как ягнята. Но именно в их почти первобытной простоте и таилась опасность. Тем более серьезная, что эта простота соединялась с природной силой и жестокостью, привитой суровой жизнью.

Юных саков мог увлечь любой пример ‑ как добрый, так и дурной. Ибо, по молодости лет, воины Спара и сам Спар плохо еще отличали дурное от доброго, смутно понимали разницу между "нельзя" и "можно". Особенно сегодня, в такой необычный день, когда от непривычных событий пылко стучит сердце, кружится голова, кровь кажется водой, река ‑ ручьем, а сам ты чувствуешь себя исполином, способным уложить быка.

Тишина. Раздумье. Колебания. Юношам нужен был пример ‑ зримый и яркий. Они дружно бросились бы сейчас всей толпою прямо а Аранху ‑ стоило только кому‑нибудь начать.

‑ Ты что? Куда уходить? ‑ Фрада вынул из‑за пазухи серебряную флягу (успел разжиться), молодецки крякнул и запрокинул голову. Вино, булькая, лилось ему частью в рот, частью на грудь. Выглушив половину запаса, Фрада лихо сплюнул, расправил усы и небрежно смахнул с волосатой груди капли красного напитка. ‑ Мы захватили вражеский лагерь. Так? Отрезали Куруша от переправы. Так? Одержали славную победу. Так? И вдруг ‑ уходить! Ты просто струсил, Хугава. Куруш не близко, а далеко, ему не до нас. А с левого берега персы не сунутся ‑ нагнали мы на них страху, десять дней будут дрожать, заикаться и менять шаровары. Подумайте, дети. Томруз нас в становище не пустит, если мы отсюда уйдем! Отхватить такой кусок успеха и кинуть его шакалам? Глупость. Надо стеречь переправу.

Хугава пытался прервать Фраду резким взмахом руки, но захмелевший старейшина не сдавался.

‑ Кто здесь главный начальник? ‑ спросил он напористо у сына Томруз. ‑ Ты, храбрый Спар, или этот пугливый умник? Мы, твои воины, хотим подкрепиться едой. Что тут зазорного? А вино... не нравится ‑ не пей. Или я заставляю? В глотку его насильно вливаю кому‑нибудь? Тьфу! Ты скажи прямо, начальник: заслужили мы сегодня кусок мяса или не заслужили?

Спаргапа ‑ важно:

‑ Заслужили! И впрямь, куда спешить? ‑ раздраженно обратился он к Хугаве. ‑ Отдохнем ‑ и уйдем. Не горит. Раз в год и верблюд веселится.

‑ Не горит ‑ загорится! ‑ твердо сказал Хугава. ‑ Надо уйти сейчас же. Без всякого промедления. Мясо захватите с собою. Поедим в песках. Ну, и вина можно взять немного. Слышите? ‑ немного. Иначе будет плохо. Выводите коней, братья!

‑ Э, убирайся ты к бесу! ‑ вспылил Спар. Властный голос Хугавы бил его прямо по буйному, нетерпеливому сердцу. Да тут еще ноющая тоска по Райаде. Да глухое сознание вины перед матерью ‑ быстро забыл он наставления Томруз. И никак не отвязаться от гнетущего чувства вины. Утопить бы его, залить, погасить чем‑нибудь... ‑ Провались ты к черным духам, дорогой наставник! И без тебя обойдемся. Правда, Фрада?

‑ Ох! Конечно. Пусть катится отсюда, как перекати‑поле.

‑ Вв... хотите меня прогнать?! ‑ прошептал потрясенный Хугава.

‑ Ох! Конечно! Чем скорей ты исчезнешь, тем лучше. И для нас, и для тебя. Ты еще не пробовал вот этой груши? ‑ И Фрада поднес к носу Хугавы небольшой, но твердый, как бронза кулак. Табунщик знал ‑ резкий, точный и мощный удар крепыша Фрады сбивал любого человека с ног не хуже конского копыта.

Редко сердился Хугава. Но если уж рассердится, то до заикания, до бешенства, до потери памяти. Так заведено у людей ‑ крикливый и шумливый часто отходчив и не опасен, молчаливый и сдержанный ‑ в гневе страшен, как нападающий барс. Не перенес Хугава обиды. Мужчиной же он был, в конце концов. Есть предел всякому терпению.

‑ Скоты! ‑ рявкнул Хугава, хватаясь за секиру. ‑ Скоты, а не саки! Прочь, или сейчас сто голов снесу. Уйти Хугаве? Хорошо! Я уйду. Оставайтесь. Пусть жрет вас Пятнистая смерть!

Хугава уехал. С ним ушли в барханы, хотя и не очень‑то хотелось, его братья, племянники, а также юноши из близко родственных ему крупных семейств ‑ всего человек пятьдесят. Толпа улюлюкала вслед:

‑ Э‑хо‑о‑ой, брат Хугава!

‑ Сала бараньего захвати!

‑ Пятки смажь ‑ будет легче бежать!

Геродот пишет:

"Увидя приготовленную пищу, массагеты возлегли для трапезы и предались еде и питью. Персы вернулись, многих убили, других взяли в плен..."

‑ Как ты посмел оставить его у реки? ‑ прошептала Томруз. ‑ Как ты посмел? Как ты посмел? Для чего я приставила тебя к Спаргапе? А? Для чего я приставила тебя к нему?

‑ "Корову украл кузнец в Бактре, а голову отрубили меднику в Хорезме", ‑ пробормотал обескураженный Хугава. Он испугался кричащих очей Томруз. ‑ Я‑то при чем? Вини виноватых. Уйдешь, если будут гнать. Фрада ударить меня хотел.

‑ Зарезал бы Фраду на месте! Связал бы Спара по рукам и ногам, привез ко мне. Ох, боже мой. Боже мой. Боже мой! Что делать теперь? Что делать? У тебя есть сын? ‑ с горечью спросила она Хугаву, продолжая раздирать ему плечо.

‑ Дочь у меня.

‑ А! Дочь? Единственная дочь? Красивая дочь? Пригожая дочь, похожая на тебя, да? Как ты поступил бы, несчастный... если бы сейчас, вернувшись домой... узнал, что твою дочь сожрала Пятнистая смерть?

Стрелок вскрикнул и пошатнулся.

Томруз с ненавистью оттолкнула Хугаву к порогу шатра.

‑ Велика твоя вина передо мной! Уйди. И никогда не показывайся на глаза.

Три дня и три ночи не выходила Томруз из шерстяного жилища. Ничего не ела. Только жадно и много, как после мучительного перехода по пустыне, пила воду.

Саки растерялись. Война, персы рыщут в песках. Фрада и Спар погибли. Куруш убил семьсот молодых саков. Надо шевелиться. Надо мстить! Но Томруз ничего не хочет знать. Что будет дальше? Разве так можно?

‑ Сюда мерзавца! Сюда наглеца! Сюда подать нечестивца скорей! Я сам сдеру с него кожу. Выколю глаза. Жилы вытяну по одной. Брюхо распорю, внутренности выпущу, вокруг шеи кишки намотаю! Голову отсеку, матери проклятой отошлю ‑ пусть изойдет слезами и кровью, черная собака!

‑ Успокойся, государь! Успокойся. В спешке наступают на змею. Не убивай сына Томруз.

‑ Как, брат Гау‑Барува?! Щенок, у которого едва прорезались зубы, загрыз две с половиной тысячи моих воинов, а я должен его щадить? Привязать дикаря к хвостам сорока лошадей, пусть раздерут на части! В котле с кипящим маслом изжарить! На кол посадить!

‑ Успокойся, государь! Образумься. Расправа со Спаргапой не воскресит погибших. Крепись. Не убивай сына Томруз. Он нужен.

‑ Для чего?!