Я часто замечал, что время замедляется, если ждешь обеденного перерыва, но в этот день мои часы, казалось, были залиты эпоксидной смолой. Часы шли Со скоростью движения тектонических плит.

«Я вернулся, – сказал я. – Доктор Лурия у себя?»

Секретарша кивнула: «Да, он в кабинете. Просто постучи в дверь».

«Вы уверены?» – спросил я, немного стесняясь.

«Да, смелее. У него не так много времени».

Когда я постучал, мой живот свела судорога, после чего я так разнервничался, что решил было пойти на попятную.

«Войдите».

Увидев его, я был поражен. Он сидел и ел бутерброд с арахисовым маслом и повидлом. Разве гиганты мысли могут питаться бутербродами?

«Кто ты такой?» – он был на грани возмущения.

Я испытывал то самое чувство, какое охватило Трусливого Льва, когда тот приблизился к Волшебнику страны Оз в тучах дыма и пламени фейерверков.

«Меня зовут Роберт Ланца».

«Кто тебя прислал?»

«Никто».

«Хочешь сказать, что ты пришел сюда с улицы?»

Начало беседы было не слишком обнадеживающим.

«Видите ли… Я ищу работу, сэр, – проговорил я. – Мне уже приходилось немного работать с доктором Стивеном Куффлером из Гарвардской медицинской школы. Вот я подумал, может, я могу быть вам чем-то полезен». Я решил назвать имя доктора Куффлера, но слова путались, и я ухватился на него, как за соломинку. Но я был еще слишком юн и не знал, что громкие имена могут иметь решающее значение.

«Пожалуй, садись, – сказал он и неожиданно стал очень вежлив. – Стивен Куффлер? Он очень хороший парень».

Его большие глаза светились, пока мы беседовали. Я поведал ему о своих экспериментах, которые проводил в подвале, и о том, как пару лет назад познакомился с доктором Куффлером.

«Сейчас мне не до исследований, – заметил он. – Теперь я все больше по административной части. Но я найду тебе работу. Обещаю».

Я поблагодарил его, хотя не мог поверить, что все прошло так легко и быстро.

«Ну, смотри, – сказал он. – Беру я тебя, на свою голову».

Я еще не знал, что он выбрал меня, мальчишку с улицы, хотя у него под рукой был длинный список из претендентов на работу.

Короче говоря, я мог только попрощаться и извиниться за причиненные неудобства.

Когда я вернулся в Стоутон, солнце уже садилось. Барбара, моя соседка, работала у себя в саду. Я подбежал прямо к ней.

«Я получил работу, – выпалил я. – Угадай где!»

«Тебе предложили работу в кинотеатре!»

(Все дело в том, что мне и в самом деле хотелось там работать. Но хотя я подал заявление, мне так и не перезвонили.)

«Нет! Вторая попытка».

«Дай подумать… «Макдональдс»? Пончики Данкина? Ну, не знаю».

Я рассказал ей, что со мной тогда произошло. Когда я закончил свой рассказ, меня удивила ее реакция. Она захлопала в ладоши и закричала: «Я в восторге, Бобби! Доктор Лурия – один из моих кумиров. Я слышала его речь на митинге за мир».

Я вернулся в МТИ на следующий день. Когда я проходил мимо одного из биологических корпусов, услышал свое имя и поднял голову. Это был доктор Лурия: «Привет, Роберт! (Надо же, он помнил, как меня зовут!) Идем со мной!»

Я прошел за ним по коридору до кабинета, в котором принимал – как я понял – кадровик. Затем доктор Лурия произнес фразу, которая меня ошеломила: «Дайте ему любую работу, о которой он попросит».

После этого он повернулся ко мне и сказал: «Беда мне с тобой. У меня сотня студентов, кому нужна такая работа».

Как бы там ни было, но я получил ее, и она изменила мою жизнь. Я трудился в лаборатории доктора Ричарда Хайнса, который был тогда простым доцентом, с одним аспирантом и одним лаборантом. Позднее доктор Хайнс стал преемником доктора Лурии на посту директора Центра исследований рака при МТИ, был избран членом престижной Национальной академии наук и стал одним из величайших ученых с мировым именем. Доктор Хайнс занимался исследованиями одного высокомолекулярного белка, который позже стали называть фибронектином. Во время моей работы в лаборатории я добавлял фибронектин в трансформированные «канцероподобные» клетки, и в них восстанавливалась нормальная клеточная морфология. Я показал доктору Лурии эти клетки, и он сказал, что для него это было самое потрясающее зрелище за последнюю неделю. Результаты этих исследований были потом опубликованы в журнале Cell,  а это издание – одно из самых престижных и цитируемых научных изданий в мире.

Странные и рискованные времена моих побегов из дома уходили в далекое прошлое.

 

Глава 13

Ветряные мельницы ума

 

Со временем ты вдруг замечаешь, как популярные книги по зоологии играючи увлекают ничего не подозревающего читателя от озерца в дымке или от океана – живой химической лаборатории – к более примитивному царству жизни, причем происходит это столь уверенно и стремительно, что напрашиваются вот какие соображения: а что, если нет ничего загадочного в материи, а если и есть – то самая малость.

Лорен Айзли

 

Космологи, биологи и эволюционисты – все они без тени сомнения доказывают, что вся Вселенная и ее законы возникли в один прекрасный день безо всяких на то причин.  По этому поводу полезно будет вспомнить эксперименты Франческо Реди, Ладзаро Спалланцани и Луи Пастера: они провели простые биологические опыты, разнесшие в пух и прах теорию самозарождения. Эта теория утверждала, что сама жизнь возникла – трах-тибидох! – из неживой материи. Личинки мух появляются из гнилого мяса, лягушки – из тины, а мыши – из тряпок и ветоши. Помня об этом, не следует рассуждать о самозарождении, пытаясь решить проблему появления нашей Вселенной.

Помимо такой исходной нелогичности академической науки при постановке фундаментальных вопросов, существует еще более важная проблема. Она в дуалистической природе нашего языка, способах мышления и ограниченности логики. Мы не можем правильно воспринимать происходящее во Вселенной, без учета самой сущности восприятия, то есть сознания. Мы не можем адекватно обсуждать и понимать происходящее в космосе, не понимая природы и ограниченности инструментов, используемых для этого, а именно нашего языка и мыслящего разума. Например, сейчас мы читаем книгу, и ее информация может быть полезной или нет только для данного окружения. Если окружение вносит изменение в информацию, то нам надо об этом знать.

Лишь немногие из нас имеют представление о границах логики и языка – основных инструментов для получении знаний. Квантовая теория используется сейчас на практике, например в туннельных микроскопах и квантовых компьютерах, и ученые часто сталкиваются с ее нелогичной и иррациональной природой. Обычно это попросту игнорируется. По сути, их интересуют лишь ее математические и технические приложения. Им поставлена простая задача, а смысл пусть растолковывают философы от науки. Скажем больше, человек вовсе не должен понимать процесс, чтобы наслаждаться его плодами. Человек перед алтарем понял это еще от начала времен.

Однако чем больше имеешь дело с квантовой теорией, тем более поразительной (точнее, нелогичной) она кажется – и дело тут не в одних только экспериментах, о которых мы рассказывали в предыдущих главах. Для пояснения проблемы отметим, что в нашей обычной жизни выбор, как правило, вполне конкретен. Кот либо есть в гостиной, либо его там нет. Он может быть в гостиной частично, когда он бежит через дверь в прихожую. Есть только три варианта, любые другие исключаются.

Однако на квантовом уровне происходят удивительные вещи. Пусть частица или квант света движется из точки A в точку В. Поставим на их пути зеркала, отражаясь от которых частица вроде бы дойдет до цели по одному из двух путей.

Ученые проводили дотошные эксперименты с такими зеркалами и показали, что частица следует к цели не по пути A и не по пути B. При этом она не раздваивается и не проходит по двум путям одновременно. Она может и не достигать цели, минуя при этом оба пути. Получается, что электрон бросает вызов нашей логике и доходит до цели иными путями, о которых мы не догадываемся. Когда частицы делают такие, с нашей точки зрения, невозможные вещи, они находятся в так называемом состоянии суперпозиции.

Суперпозиция – нормальное явление для квантовой Вселенной, которое представляется нам экстраординарным лишь потому, что привычные нам способы мышления не работают во всех частях космоса. Это очень значимое понимание, одно из уникальных в истории человечества, одно из величайших откровений XX века.

Древние греки почитали логику и не без удовольствия разбирались в ее противоречиях, без устали придумывали все новые и новые головоломки и парадоксы, например о черепахе и зайце. Этот заяц бежит вдвое быстрее черепахи, поэтому черепахе дают приличную фору в один километр в забеге на дистанцию в два километра. (Само собой, в Древней Греции дистанция измерялась бы в стадиях, а не километрах, но не будем вдаваться в детали.) Когда заяц преодолеет первый километр, черепаха сумеет продвинуться лишь на половину километра. Заяц пробежит еще полкилометра, а черепаха преодолеет свои 250 метров. Косой пробежит еще 250 метров, но и черепаха не уступит свои 125 метров. С логической точки зрения заяц так и не сумеет настигнуть черепаху. Хотя разница в расстоянии все время будет уменьшаться, черепаха все равно будет возглавлять забег. Конечно, в действительности все происходит иначе, но с логической точки зрения здесь все безупречно. Греки придумали и логический способ доказательства, что один плюс один равно трем, и целый ряд других удивительных вещей, ведь у них была масса свободного времени и приятный эгейский климат.

Например, вот такая задачка. Осужденному на казнь говорят: «Даем тебе последнее слово. Если скажешь неправду – тебя повесят. Если скажешь правду – зарубят мечом». На что пленник заявляет: «Меня повесят!» После таких слов начинаются изнурительные судебные прения, в результате которых приговоренного приходится освободить.

Наш язык изобилует множеством нестыковок, которые мы склонны не замечать. Можно спросить у кого-нибудь, как он считает, что будет происходить после смерти. Обычно на такой вопрос отвечают: «Думаю, что ничего и не будет».

На первый взгляд, вполне веское утверждение. Но, как мы уже говорили ранее, глагол быть входит в противоречие с существительным небытие. Человек не может быть ничем. Мы часто употребляем выражения быть ничем или ничтожество, и они настолько вошли в привычку, что воспринимаются как совершенно нормальные и логичные, но ведь это полная бессмыслица.

Проблема в том, что нам необходим подходящий инструментарий для обращения с языком и логикой. Инструменты языка и логики при решении конкретных задач неплохо справляются с ними, например при запросе передайте, пожалуйста, соль. Но у каждого инструмента есть свои ограничения. Предположим, из дверного косяка вылезает гвоздь. Мы хотим заколотить его под шляпку, но в ходе поиска молотка обнаруживаем только плоскогубцы. Конечно, для такой задачи подходит именно молоток, но нам лень его искать, и мы решаемся вколотить гвоздь тем, что под рукой, – плоскогубцами. С задачей мы справляемся плохо – гвоздь искривился и забить его не удалось. А все потому, что воспользовались неподходящим инструментом.

Подобным образом логика и вербальный язык – неподходящие инструменты для понимания квантовой теории. Математика годится для этого гораздо лучше (но даже математика всего лишь описывает принципы действия, но не объясняет, почему так происходит). Логика бессильна, если мы говорим и о вещах, которые не с чем сравнивать. Мы можем рассказывать приятельнице, каким голубым было небо в тот хрустальный день осени, однако наши слова не имеют смысла для слепого от рождения. Необходимы опыт и сравнение с уже известными языковыми и ментальными конструкциями. Одному из авторов книги попалась на глаза футболка с нанесенным на нее стандартным тестом Ишихары. Это тест для диагностирования цветовой слепоты, а сама картинка состоит из множества точек пастельных тонов. Мой знакомый дальтоник видел только бессмысленную кучу точек, а все остальные легко читали: «Противный дальтоник!»

В своем стремлении постичь глубинные вопросы космоса мы тоже демонстрируем своего рода дальтонизм. Поскольку наша Вселенная соединяет в себе всю природу и сознание, нам просто не с чем ее сравнивать. Вокруг нас нет ничего похожего на Вселенную, к тому же ее нельзя рассмотреть в иной матрице или контексте. Сама наша логика и язык не имеют способа представления или визуализации их как целого.

Такое существенное ограничение сразу бросается в глаза, например, когда люди спрашивают, куда расширяется Вселенная, – но многие этого не замечают. Это кажется странным, ведь почти каждый переживал моменты, когда не мог правильно выразить или сформулировать свое ощущение и чувствовал себя огорченным. Мы испытываем разочарование, потому что не в силах представить себе бесконечность и космос, не имеющих ни границ, ни центра. Наш разум попадает в тупик, когда нужно вообразить кота, когда он не находится ни в гостинной, ни в прихожей, ни даже в дверном проеме между ними. Мы догадываемся, что кот находится «где-то еще». Но подобные квантовые эксперименты воспроизводимы, у них есть своя внутренняя логика, вот только она никак не вписывается в нашу.

Такого рода языковая ограниченность проявляется в любом аспекте восприятия космоса как целого, который нам когда-то придется исследовать и описывать человеческим языком, а не формулами механики или математики. Мы уже убедились, что мозг и его логические механизмы уже достаточно развились для решения привычных макроскопических задач – например, как заказать себе чизбургер или выпросить повышение зарплаты. Но механизм разума дает сбой, когда мы пытаемся уяснить себе происходящее в микромире или огромные явления космического масштаба. При всей своей непостижимости и странности в этом есть какой-то свой смысл. Если химик изучал исключительно свойства хлора (ядовитого газа) и натрия (металла, взрывающегося при реакции с водой), то едва ли он догадается о свойствах хлорида натрия (поваренной соли). А ведь это соединение не только не ядовито, но и необходимо нам. Попав в воду, хлорид натрия не только не вступает ни в какую реакцию, но и хорошо в ней растворяется. Невозможно представить себе «реальность во всей ее широте», если мы изучаем природу лишь ее отдельных компонентов. Если всеобъемлющее сознание – это своеобразная метавселенная, то ее свойства невозможно предсказать, зная свойства только ее компонентов.

Говоря о биоцентризме, мы невольно приходим к моментам, где разум становится бессильным, он будто упирается в стену, за которой его ждут противоречия или, что хуже, ничто. Важно понимать, что это обстоятельство ни в коем случае не означает ошибочность биоцентризма. Мы не отвергаем и возможность Большого взрыва единственно потому, что он вынуждает нас признать: начало времен пришлось на определенный момент. Никто не станет утверждать, что рождение человека невозможно, так как он совершенно не разбирается, как в этом человеке «зарождается» новое сознание. Тайна вовсе не означает опровержение. Заявления, что у биоцентрической теории есть свои непостижимые аспекты, – это обычные отговорки. Представьте себе, что инженер-строитель не уверен, устоит ли спроектированное здание при сильном ветре. Разве можно воспринимать всерьез подобные утверждения? Наши попытки изучения Вселенной во всем ее объеме, как мы уже убедились, есть совершенно непривычная задача, потому что человеческая логика для нее не приспособлена и служит иным целям. Мы не можем разобраться, что просходит в микромире. Торчащий из косяка гвоздь не дает нам покоя, но под руками у нас только плоскогубцы.

Вот почему читателю предстоит не просто ознакомиться с материалом книги: важно не просто разобраться с логикой и свидетельствами в пользу биоцентризма, но и следить за ускользающими подробностями, «читать между строк» и почувствовать правоту на уровне интуиции. Далеко не каждому понравится докапываться до истины в местах дотоле непривычных, перемещая при этом краеугольные камни, ранее непоколебимые.

С подобными затруднениями мы сталкиваемся далеко не впервые. В нашей жизни и так хватает вполне ощутимых угроз и рискованных поступков – потасовка в баре, необдуманная женитьба. Почти каждый из нас действовал сообразно правилам и рассудку, потому что «у нас так принято». Но никто до сих пор не объяснил, что же такое любовь, хотя это переживание часто формирует наши поступки. Инстинкт обычно побеждает логику.

У биоцентризма, как и у любого другого явления, есть свои логические пределы, хотя сама теория излагает обширное и наилучшее объяснение устройства мира. Биоцентризм – не самоцель, но отправная точка, развилка, от которой мы направляемся к более глубокому пониманию и исследованию нашей природы и Вселенной.

 

Глава 14

Осень в раю

 

Сам вид моего острова площадью четыре тысячи квадратных метров захватывает дух, а цветы и деревья отражаются в воде. Когда 15 лет назад я только купил здесь землю, он был заросшим травой и кустарником, скрывавшим воду и солнце. Кирпичный домик, в котором я поселился, был на редкость ветхим. Помню, как сюда приехал грузовик и как мы разгружали новые кусты и деревья. На мне был рабочий комбинезон, и я весь перепачкался, копая ямы. Водитель грузовика обернулся ко мне и сказал: «Бывший владелец явно вложил кучу денег в ландшафтный дизайн. А по мне, лучше бы ты срыл к чертям всю эту халабуду и отстроил новый дом».

Проход к дому – раньше там была грязная тропа – теперь напоминает виноградник вдоль узкой булыжной дороги, которая исчезает за дамбой. Посадка сотен деревьев и установка тысяч камней оказалась тяжкой работой. Со стороны пруда весь комплекс теперь отливает белизной, его трехэтажные башенки, соединенные площадками с перильцами, венчают купола из меди, горящей на солнце. Тут водятся лебеди, ястребы, лисы и еноты, все они считают остров своим домом – даже толстый сурок размером с собаку.

Но все это было бы невозможно без помощи местного пожарного Денниса Паркера. Некоторые из посаженных нами деревьев выросли до восьми метров. Виноградная лоза теперь обвивает десятиметровую беседку, давным-давно построенную специально для нее. Два дома на участке соединены оранжереей, где выросли тропические джунгли, – вам не обойтись без мачете, чтобы продраться сквозь пальмы с райскими птицами. А деревья уже упираются в пятиметровый потолок, им явно не хватает места.

Деннис живет по другую сторону от оранжереи. Вместе с восемью братьями и сестрами он вырос в многоквартирном доме. В 1976 году он поступил на службу в пожарную часть города Клинтона, скопил денег и вложился в дом, куда и переехала его семья. К слову сказать, порой он и правда выказывает свой характер и несговорчивость, но именно поэтому он проявляет такую заботу о близких. Более 25 лет он выполнял все, что требовалось от пожарного. Однажды автомобиль ушел под лед на пруду, и он в акваланге нырнул в воду и вытащил из нее человека (увы, опоздал). Хотя обычно рабочие будни у него не были столь напряженными. Один раз поступил вызов из дома престарелых – пожилая женщина пекла яблочный пирог, и от дыма сработала сигнализация. Дама была так смущена, что отправила в пожарную часть свою дочь, которая угостила пирогом Денниса и всю его команду.

Примерно три года назад я попросил Денниса отпилить от дерева большую ветку. Лезть до нее нужно было метров шесть, но Деннис знал в этом толк. Он мастерски забирался по лестницам, когда тушили пожар или нужно было снимать кошек с деревьев. Наступал вечер пятницы, когда он принялся пилить ветку бензопилой. «Будь осторожен, Деннис, – говорил я ему, – пожалуйста, будь осторожен. У нас с тобой есть планы на пикник. Я вовсе не хочу провести ночь в неотложке». Оба мы рассмеялись. Через несколько секунд стала раскачиваться огромная ветка, а еще через пару секунд она ударила его по голове, тотчас вызвав кровоизлияние в мозг. «Деннис!» – вскричал я, когда он уже падал на землю. Но в ответ раздался только громкий и жуткий удар. Бензопила продолжала работать, а Деннис лежал под веткой, как тряпичная кукла – язык высунулся изо рта, глаза распухли, зрачки закатились.

Незадолго до своей смерти кузнец, с которым я сошелся еще ребенком и который сам вырос сиротой, сказал мне: «Ты выбираешь себе друзей, Бобби, но не родственников».

Деннис был одним из моих лучших друзей. И вот он лежит под веткой с безвольно раскинутыми в стороны руками. У него не прощупывается пульс и он не дышит. «Господи, – сказал я, – он не должен умереть». Я вспомнил, что мозг может продержаться пару минут без кислорода. Я не стал делать искусственное дыхание, а бросился к дому и набрал 911.

Наконец Деннис снова начал дышать, и я немного успокоился. Я сел на переднее сиденье скорой помощи, когда его повезли в больницу. Дорогу еще не отремонтировали, и хотя он все еще был в бреду, каждая кочка вызывала у него такой крик боли, какие можно услышать разве что в фильме ужасов. Как выяснилось, помимо переломов по всему телу, кости запястья были радроблены упавшей веткой, и врачам пришлось фиксировать перелом в одном месте, навалившись на запястье всем своим весом.

Денниса в спешном порядке доставили в медицинский центр UMass. Я врач, и меня допустили в отделение неотложной помощи. Персонала не хватало, а к ночи наступил полный хаос – стали прибывать другие пострадавшие. В какой-то момент на приборах, отмечающих жизненно важные показатели Денниса, сработали «опасные» сигналы, но врачам пришлось их игнорировать – доставили другого тяжелого пациента. Я слышал, как медсестра звонила в отделение интенсивной терапии и умоляла: «У нас еще два пациента, – говорила она, – и нам с ним не справиться». Как позже выяснилось, после пяти часов ожидания в отделении реанимации никак не могли найти медсестер, чтобы сменить грязные простыни на свободной койке.

Пока Деннис лежал в углу отделения неотложной помощи, находясь на грани жизни и смерти, я вышел в приемную, чтобы сообщить родным о его состоянии. Я впервые увидел его семью в полном составе, они бросились ко мне и стали расспрашивать, как у него дела. Я сказал, что врачи не уверены, удастся ли ему выкарабкаться, и тут же увидел, как тринадцатилетний сын Денниса Бен зарыдал. Его сестра, одна из самых волевых женщин, которые мне встречались, чуть не упала в обморок.

В какой-то момент все происходящее показалось мне нереальным, я почувствовал себя в роли всезнающего архангела, вышедшего за границы времени. Одной ногой я стоял в настоящем и плакал, но другая была в прошлом, у самого пруда, а лицом я был обращен к сияющему солнцу.  Я думал о том светлячке и что каждый человек – а по сути, и каждое живое существо – состоит из множества сфер физической реальности, которые проходят через их собственные пространство и время, как призраки через двери. Я думал о двухщелевом эксперименте, когда электрон проходит через обе щели одновременно, и не сомневался в этих результатах. По большому счету Деннис был сейчас и жив, и мертв, он находился вне времени.

Пару недель назад, почти три года спустя после падения Денниса с дерева, его сын Бен играл в футбол (он выступает за школьную футбольную команду), и когда он забил гол – родители на трибунах словно обезумели. Бен знал, что отец будет им гордиться.

Ему только что исполнилось шестнадцать. Как всякий в его годы, он думал только об одном: на какой машине он будет ездить, когда получит права. Деннис обещал ему отдать старый «Форд Эксплорер», на спидометре которого было почти триста тысяч километров. «Папа, – спросил Бен, – а что там насчет машины?» На праздновании дня рождения Бена отец приятно его удивил, вручив ключи от другого, своего собственного автомобиля. У него есть даже подогрев сидений, и наверняка прямо сейчас Бен на нем куда-нибудь несется.

Современное научное мировоззрение не дает надежды и не обещает спасения тем, кого страшно пугает сама вероятность смерти. Но биоцентризм указывает на альтернативу. Если время – иллюзия, а реальность создается нашим собственным сознанием, то можно ли погасить это сознание?

 

Глава 15

Строительные блоки творения

 

Я недавно опубликовал статью, где впервые описал, как в будущем станут выращивать важную разновидность глазных клеток. Именно благодаря таким клеткам люди смогут избавиться от слепоты. На следующее утро я опаздывал на работу и явно превысил разрешенную скорость. Не сбавляя ее, я стал заруливать на стоянку, но тут же испытал прилив адреналина: пришлось резко нажать на газ, чтобы не въехать в патрульную машину. Полисмен уже вышел из нее и о чем-то расспрашивал прохожего. «Сегодня мне чертовски везет. Как хорошо, что он меня не заметил», – подумал я, неспешно въехал на стоянку и припарковался в дальнем углу. Я надеялся, что полисмен был слишком занят и не обратил на меня внимания. Сердце продолжало колотиться, и я поспешно проследовал в здание. «Похоже, обошлось, – решил я, оглядываясь через плечо. – Следов погони не видно».

В своем кабинете я чувствовал себя в безопасности. Я пришел в себя и приступил к работе, когда вдруг услышал стук в дверь. Это оказался Янг Чунг, один из моих старших сотрудников. «Доктор Ланца! – в его голосе слышались панические нотки. – У стойки регистрации полисмен, он хочет вас видеть. У него при себе наручники и пистолет».

В лаборатории возникло нездоровое оживление. Я вышел и поздоровался с полисменом, одетым по всей форме. Мои коллеги явно испугались, что страж порядка увезет меня в наручниках.

«Доктор, – строго сказал он мне, – мы можем поговорить в вашем кабинете?»

«Похоже, я действительно влип», – подумал я про себя.

Но полицейский с извинениями попросил меня поподробнее рассказать об открытиии, о котором он прочитал в Wall Street Journal (на парковке он остановил пешехода, чтобы узнать, где наша компания). Он рассказал, что является членом общества родителей, которые по интернету сообщают друг другу о новейших медицинских достижениях, которые могут помочь их детям. И он пришел ко мне, потому что служит в нашем городе Вустер.

У его сына-подростка оказалось серьезное дегенеративное заболевание глаз, и, по прогнозу врачей, он через пару лет ослепнет. Схожая болезнь его родственника развилась примерно в том же возрасте, и сейчас он полностью ослеп. Он показал на коробку с книгами и сказал: «Пока что мой сын еще может это видеть. Но часы тикают…»

Когда он закончил свой рассказ, я был готов разрыдаться. Слушать его было особенно тяжело – ведь я знал, что у меня в лаборатории хранились замороженные клетки, которые могли помочь при лечении его сына. Эти клетки уже более девяти месяцев пролежали в морозильной камере. Нам не хватало всего 20 тысяч долларов для экспериментов на животных, чтобы мы доказали их эффективность (иногда за такую сумму Пентагон закупает простой молоток). Уйдет еще год или два, пока не появятся средства доказать, что эти клетки – те самые, что могут восстановить зрительные функции у животных. И в самом деле, улучшение остроты зрения было на 100 % лучше, чем в контрольной группе, а побочные эффекты отсутствали. Сейчас (пока я работаю над книгой) мы ведем переговоры с Управлением по контролю за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA) о начале реальных клинических испытаний на пациентах с дегенеративным поражением сетчатки. В число таких недугов входит и дегенерация желтого пятна, от которой страдают более 30 миллионов человек в мире.

Но у этих клеток есть и другая функция, куда более поразительная, чем способность предотвращать слепоту. В тех же чашках Петри с клетками сетчатки мы наблюдали образование фоторецепторов – то есть колбочек и палочек, благодаря которым мы видим, и даже миниатюрных «глазных яблок», которые как бы смотрят на нас через микроскоп. Во всех таких экспериментах мы начинаем с эмбриональных стволовых клеток, главных клеток организма, которые спонтанно производят все виды нервных клеток. И это первые виды клеток человеческого организма, которые они стремятся создавать. Некоторые из нейронов, которые я выращивал в лаборатории, имеют тысячи отростков, благодаря которым они общаются с клетками-соседями. Связи эти настолько обширны, что надо сделать дюжину фотографий, чтобы получить снимок одной-единственной клетки.

С биоцентрической точки зрения эти нервные клетки являются фундаментальными единицами реальности. Они – первое, что природа больше всего предпочитает создавать, когда ее не трогают. Нейроны, а не атомы представляют собой фундамент и принципиальную основу нашего мира, определяемого наблюдателем.

Цепи этих клеток в нашем мозге составляют логическую схему пространства и времени. Они являются нейрокоррелятами ума и связаны с периферической нервной системой и органами чувств организма, включая и фоторецепторы, растущие в чашках Петри. Они охватывают все, что мы когда-либо сможем наблюдать. Это как DVD-проигрыватель отправляет информацию (кинофильм) на экран телевизора. Когда мы читаем слова в книге, то ее бумага на расстоянии тридцати сантиметров от глаз не воспринимается – этот образ, бумага и есть восприятие, образ такой бумаги записан в логической схеме наших нейронных сетей. Относительная реальность включает в себе все, и только разум проводит разделение между внешним и внутренним, между там и здесь. Может, это матрица нейронов и атомов, встроенная в энергетическое поле Разума?

Наши тысячелетние попытки постичь природу космоса с самого начала были довольно-таки странным и рискованным предприятием. Сегодня наш главный инструмент – это наука, но порой помощь приходит в неожиданной доселе форме. Я припоминаю один обычный серый день, когда почти все мои коллеги или еще спали, или уже совершали в больнице утренний обход. «Не беда, – подумал я и налил себе кофе в чашку, пар от которой конденсировался на окне. – Все равно уже опоздал». Я провел по стеклу полоску, на пальцах у меня остались кристаллики льда. Через этот просвет в стекле я видел стоящие вдоль дороги деревья. Косые лучи раннего солнца высвечивали голые ветки и кучки мертвых листьев. Во всем было ощущение какой-то тайны, и оно было настолько сильным, что сама его суть ускользала от научной точки зрения.

Я надел свою белую лабораторную куртку и решил для разминки пройтись в сторону университета. Проходя мимо больницы, я вдруг испытал желание сделать крюк и взглянуть на пруд в кампусе. Именно в это магическое утро я не особенно торопился увидеть предметы, режущие глаз, – приборы из нержавеющей стали, слепящий свет в операционной, запасные баллоны с кислородом и вспышки на экране осциллографа. Это вынудило меня остановиться у края пруда в тишине и одиночестве, когда в нашей больнице кипела суета и слышались возбужденные голоса. Торо бы меня понял. Для него утро всегда было радостным приглашением внести простоту в свою жизнь. «Поэзия и искусство, – писал он, – а также самые правильные и запоминающиеся поступки происходят именно в такие часы».

Было большим утешением вот так стоять в холодный зимний день и следить, как на поверхности пруда, подобно нотам из Девятой симфонии Малера, танцуют фотоны. В какой-то момент составляющие природы повлияли и на мой организм, разум слился с ней настолько глубоко, как никогда ранее. Как и большинство важных вещей, случившееся со мной было малозаметным эпизодом. Слившись с этим скромным спокойствием, я мог унестись далеко за камни и камыши. Я ощущал Природу – беззащитную и полностью раскрытую, какой она стала для Торо и Лорена Айзли[6]. Я обогнул пруд и пошел в больницу. Утренние обходы закончились. Умирающая женщина сидела передо мной на кровати. За окном слышалась трель певчей птицы, она сидела на ветке у самого пруда.

Потом я много думал, что тогда на рассвете какая-то глубокая тайна мне не открылась, когда я процарапал глазок среди кристалликов льда. «Мы чересчур довольствуемся нашими органами чувств», – заметил однажды Лорен Айзли. Недостаточно просто видеть танец фотонов своими нервными окончаниями. «Мало видеть так, как видит человек – даже если он дойдет до конца Вселенной». Все наши радиотелескопы и суперколлайдеры просто расширяют восприятие нашего разума. Мы видим лишь завершенную работу и не замечаем, как вещи соединяются друг с другом и становятся цельной реальностью. Единственное исключение – пять секунд в то славное декабрьское утро, когда все чувства вдруг соединились.

Конечно, физики этого не поймут, так как они не видят за своими уравнениями квантовой реальности. В тот декабрьский день на краю пруда дул неровный ветерок, а разум сливался со всей природой, которая прячется за каждым листом и веткой.

Мы, ученые, так долго смотрели на мир, что больше не оспариваем его реальность. Как заметил Торо, мы похожи на индусов, которые полагали, что мир лежит на слоне, слон стоит на черепахе, а черепаха расположилась на свернутой в кольцо кобре. Вот только под змею нечего подложить. Все мы стоим на плечах друг у друга – и вместе стоим в пустоте.

Лично для меня эти пять секунд зимним утром – самое убедительное доказательство, которое может потребоваться. Как Торо сказал об Уолдене:

 

Я и берег каменистый

Ветерок, летящий быстро;

И в руке моей всегда

твердь его, его вода…

 

 

Глава 16

Что это за место?