Покидая пространство, обретаем бесконечность

 

Теория относительности Эйнштейна полностью сопоставима с гораздо более гибким описанием пространства. Некоторые из направлений в физике указывают, что нам пора переосмыслить саму суть пространства. О таком пересмотре свидетельствуют, например, неопределенность наблюдателя в квантовой теории, ненулевая энергия вакуума по космологическим наблюдениям, а также непригодность ОТО для микромира. Можно добавить и тот тревожный факт, что восприятие пространства биологическим сознанием по-прежнему остается наименее понимаемым естественным феноменом.

Иногда считают, что Эйнштейн разработал СТО именно для внешнего независимого «пространства» (также предполагается, что существует реальная возможность абсолютного разграничения объектов. Квантовая теория определяет это как локальность, причем весь космос строится на такой основе). Но мы не согласны и в очередной раз подчеркнем, что сам Эйнштейн определял пространство лишь как то, что мы можем измерять, используя в нашем опыте твердые тела. Едва ли нужно тратить еще с дюжину страниц на техническое описание, как подтвердить результаты теории относительности, не прибегая при этом к объективному «внешнему» пространству. (В приложении 2 приведены постулаты СТО в терминах фундаментального поля и его свойств.) Поступая так, мы лишаем пространство его привилегированного положения. Наука становится все более единой, и появляется надежда, что мы сумеем объяснить сознание, как и теоретические физические ситуации, согласно современным подходам в квантовой механике. Достижения этой науки доказывают, что выводы наблюдателя тесно связаны с эволюцией физических систем.

Возможно, со временем сознание будет понято в полной мере и описано как отдельная теория, но она будет представлять собой фундамент для построения физической логики природы, то есть основы общей теории поля. Сознание как подвергается влиянию поля (при восприятии внешних объектов, испытывая эффекты ускорения и гравитации и т. д.), так и воздействует на поле (реализуя квантово-механические системы, строя систему координат для описания относительности и т. д.).

А пока теоретики отчаянно пытаются разрешить противоречия между квантовыми теориями и ОТО. Мало кто из физиков сомневается, что всеобщая теория со временем будет сформулирована, но уже понятно, что классическая концепция пространства-времени представляет собой часть проблемы, а не решения. Есть и другая трудность: сейчас нет четких разграничений между объектами и их полями, что создает впечатление нескончаемой игры в прятки. Согласно современной квантовой теории поля, пространство обладает собственной энергией, а также квантово-механической структурой. Появляются и новые подтверждения, что граница между объектом и пространством весьма зыбкая.

Добавим, что эксперименты с квантовой запутанностью от 1997 года. ставят вопросы, что вообще представляет собой пространство, а также природа таких запутанных частиц. У проблемы есть лишь одно из двух решений. Первое – частица передает информацию о себе со скоростью, значительно превышающей скорость света. По сути, она передает ее с бесконечной скоростью, хотя это абсолютно непонятно. Или же и вовсе нет никакого разделения. В этом смысле частицы постоянно связаны, хотя между ними огромное расстояние. Эти эксперименты еще раз подтверждают, что пространство иллюзорно.

Космологи считают, что в момент Большого взрыва вся материя возникла одновременно и была нераздельна. Поэтому, используя даже привычное образное мышление, становится понятным, почему вся материя может быть запутана между собой и находиться в относительном контакте, хотя объекты существуют в кажущейся пустоте.

Но тогда какова подлинная природа такого пространства? Пустое оно или пронизано энергией и, следовательно, эквивалентно материи? Реально оно или нереально? Является ли оно уникальным активным полем? Полем Разума? Более того, если предположить, что весь окружающий мир существует лишь в таком Разуме (в сознании) и явления, проявляющиеся «вовне», на самом деле происходят внутри такого мозга. Разумеется,  тогда все находится в связи со всем.

Особенно странно, что при перемещении на высоких, особенно близких к световым скоростях, все во Вселенной будет как бы находиться на одном и том же месте в неразделенном и недифференцированном виде прямо перед нами. Такая поразительная особенность объясняется эффектом аберрации. Когда мы едем на машине в сильную метель, нам кажется, что снежинки летят навстречу, налипая на ветровое стекло, в то время как на заднем их почти нет. То же происходит и со светом. Земля движется вокруг Солнца со скоростью почти 30 километров в секунду, и поэтому звезды смещаются на несколько угловых секунд от своего фактического положения. Если скорость будет расти – эффект будет проявляться все заметнее, но когда скорость вплотную подойдет к скорости света все вещество в космосе сожмется в один сияющий шар, парящий впереди. Однако если мы выглянем в боковой иллюминатор, то обнаружим только зияющую черную пустоту. Объясняется это так: если восприятие какой-то сущности радикально меняется при изменении условий, то эта сущность не может быть фундаментальной. Свет или электромагнитная энергия не меняются ни при каких обстоятельствах, они – неотъемлемые компоненты бытия или реальности. А пространство способно менять свою внешность при аберрациях и действительно может сокращаться при высоких скоростях. Сокращения настолько велики, что от одного конца Вселенной до другого может оказаться всего два шага. Это доказывает, что пространство не обладает ни присущей ему, ни, тем более, внешней структурой. Похоже, что наша Вселенная – результат эксперимента, она может двигаться в общем потоке или меняться при изменяющихся обстоятельствах.

Для биоцентризма актуально также, что пространство и время можно признать не реальными физическими сущностями, а субъективными феноменами, созданными наблюдателем. Тогда можно отказаться от убеждения, что внешний мир существует внутри своего собственного и независимого каркаса. Где находится эта внешняя объективная Вселенная, если в ней нет ни пространства, ни времени?

Итак, теперь мы можем сформулировать наши семь принципов.

Первый принцип биоцентризма.  То, что мы воспринимаем как реальность, является процессом, включающим в себя и наше сознание.

Второй принцип биоцентризма.  Наше внешнее и внутреннее восприятие неразрывно связаны. Они являются разными сторонами одной монеты и не могут быть разделены.

Третий принцип биоцентризма. Поведение элементарных частиц – по сути, любых частиц и объектов – жестко связано с наличием наблюдателя. В отсутствие наблюдателя, обладающего сознанием, они в лучшем случае существуют в неопределенном состоянии, представляя собой вероятностные волны.

Четвертый принцип биоцентризма.  Без участия сознания «материя» пребывает в неопределенном вероятностном состоянии. До появления сознания любая вселенная могла существовать лишь в вероятностном состоянии.

Пятый принцип биоцентризма. Сама структура Вселенной может быть объяснима лишь с позиций биоцентризма. Вселенная тонко настроена для поддержания жизни, что вполне объяснимо, если жизнь создает Вселенную, а не наоборот. Попросту говоря, наша Вселенная – это целиком непротиворечивое пространственно-временное представление самой себя.

Шестой принцип биоцентризма. Время не имеет реального существования вне чувственного восприятия, которым обладает живое существо. Оно является процессом, благодаря которому мы постигаем изменения во Вселенной.

 

Седьмой принцип биоцентризма. Пространство, как и время, не является ни объектом, ни феноменом. Пространство – еще одна форма восприятия живых организмов, помогающая им понимать мир и не представляющая собой независимый элемент реальности. Мы несем с собой пространство и время, как черепаха несет свой панцирь. Не существует абсолютной самодовлеющей матрицы, где физические явления происходили бы независимо от жизни.

 

Глава 12

Человек за шторой

 

Вскоре после окончания школы я предпринял еще одно путешествие в Бостон, подыскивая себе работу на летний период. Я отправил заявки в McDonald’s, в Dunkin’ Donuts, даже в Corcoran – обувную фабрику в центре города. Но мест не было. И тогда у меня возникла идея попытаться найти подработку в Гарвардской медицинской школе. Хотя когда я сходил с поезда на Гарвард-сквер, я еще не знал, как это сделать.

Как сама идея могла прийти мне в голову? Сейчас, спустя годы, я понимаю, что надо было это как следует обдумать, но тогда мне представлялось все совершенно естественным. Было время, когда я мечтал познакомиться с нобелевским лауреатом. Я представлял себе, как это произойдет. Мне нужно будет представиться: «Простите, профессор Эйнштейн, меня зовут Роберт Ланца». Я попробовал представить себе Джеймса Уотсона, который работал в Гарварде. Вместе с Фрэнсисом Криком он открыл структуру ДНК и был одним из величайших людей в истории науки. Я сразу же решил отправиться в его лабораторию, но, увы, как раз накануне его назначили директором в лабораторию в Колд-Спринг-Харбор в Нью-Йорке. Нашей встрече не суждено было состояться, и я растерялся. Что теперь делать?

«Ну-ка, выше нос, что толку грустить! – подбадривал я себя. – В конце концов, разве я не в Бостоне?»

Я стал перебирать всех нобелевских лауреатов, какие мне были известны. «Наверняка Иван Павлов, Фредерик Бантинг и сэр Александр Флеминг не могут быть в Гарварде, да они уже и умерли. Наверное, Ганса Кребса тоже здесь нет, потому что он из Оксфордского университета, а вот Джордж Уолд… Да, он точно здесь, я в этом уверен! Он разделил Нобелевскую премию с Халданом Хартлином и Рагнаром Гранитом за открытия в области зрительных процессов в глазе».

В коридоре было темно и пахло плесенью. Я был перед дверью лаборатории доктора Уолда, когда дверь открылась. Вышла женщина.

«Простите, мисс, вы не подскажете, где я могу найти доктора Уолда?»

«Сегодня он болен и остался дома, – сказала она. – Но завтра он должен быть».

«Это слишком поздно, – ответил я, не в силах смириться с мыслью, что даже нобелевский лауреат может заболеть. – Я пробуду в Бостоне всего еще пару часов».

«Я поговорю с ним сегодня днем. Мне передать ему сообщение?»

«Нет, не стоит», – сказал я, поблагодарил добрую женщину и вышел.

Пришло время возвращаться домой. Назад в Стоутон. В мир «Макдональдсов» и пончиков Данкина. Я пошел на Гарвард-сквер и вскоре оказался в поезде. «Как все-таки жаль, что в Бостоне так мало лауреатов Нобелевской премии, – размышлял я, с каждой минутой все больше предаваясь меланхолии. Но тут снова подумал: – В Бостоне ведь много других колледжей и университетов. Многие из них хорошо известны в стране, а некоторые и на международном уровне». Самым главным был Массачусетский технологический институт (МТИ). Не так давно он расширил масштабы своей научной деятельности. Помимо технологических и инженерных исследований, институт внес заметный вклад и в изучение биологии.

С этой мыслью я сошел с поезда на площади Кендалл и направился в кампус МТИ. Я давно там не был (с тех пор, как встретился с доктором Куффлером во время школьного фестиваля науки) и сперва заблудился, но вскоре освоился.

Моим первым вопросом, конечно, было: «Есть ли здесь лауреаты Нобелевской премии?» Прямо передо мной на улице высилось здание колоссальных размеров, с огромным куполом и колоннами. Вывеска гласила: «Массачусетский технологический институт». При входе была справочная.

«Скажите, пожалуйста, – спросил я, – работают ли сейчас в МТИ нобелевские лауреаты?»

«Ну конечно, – ответил мужчина. – Сальвадор Лурия и Гобинд Хорана».

Я понятия не имел, кто это такие и чем они занимаются, но решил, что раз уж я здесь, было бы неплохо с ними познакомиться.

«А кто самый знаменитый?»

Человек ничего не ответил. Наверно, он посчитал такой вопрос очень странным.

«Доктор Лурия, – сказал джентльмен, сидевший рядом с ним. – Он директор Центра исследования рака».

«Вы не знаете, где я могу его найти?»

Человек заглянул в свой справочник и написал на листке бумаги: «Лурия, Сальвадор Э. Здание Е 17».

Зажав в руке листок, как будто это было официальное рекомендательное письмо, я вышел и, не теряя ни минуты, прошагал через весь кампус до приемной лауреата. Одна из секретарш сидела за стойкой регистрации и просматривала бумаги. Я был взволнован и так перепуган, что мне пришлось снова взглянуть на листок.

«Простите, – сказал я. – Могу ли я поговорить с доктором Сальвадором?»

«Вы имеете в виду доктора Лурию?»

Я изобразил кривую улыбку (я старался, как мог, ведь оказался в идиотском положении).

«Ну конечно!»

«А вам назначено?»

Я изо всех сил старался не показать себя чужаком, хотя она наверняка видела во мне мальчишку с улицы.

«Нет, но я думал, что могу задать ему один вопрос».

«Сегодня у него весь день совещания, – потом она подмигнула и добавила: – Но попробуйте перехватить его в обеденный перерыв».

«Спасибо, – сказал я. – Я еще загляну».

У меня не было времени, чтобы прочесть все его статьи. Но в нескольких кварталах от его офиса я обнаружил небольшую библиотеку. Там я узнал, что Лурия вместе с Максом Дельбрюком и Альфредом Херши получили Нобелевскую премию 1969 года за открытия в области вирусных заболеваний, послужившие основой молекулярной биологии.