Вторая война с Турцией и суворов от 1787 до 1790 года

Гордость Турок ярче всего проявлялась в тех безрассудных требованиях, которые они осмелились предъявить Екатерине. Они хотели, чтобы Россия отказалась от всех выгод, приобретенных ею в результате Кайнарджийского мира, и чтобы она вернула Крым опять под их владычество! Это было объявлено нашему посланнику, и можно себе представить, с каким негодованием он услышал такое предложение. Его отказ привел в гнев султана, или, вернее сказать, султан сам искал случая разгневаться, и Булгаков был заключен в темницу.

Екатерина, удостоверясь в непременном желании Турок начать войну, стала со своей обычной твердостью отдавать необходимые распоряжения. Она разделила войско, предназначавшееся для вступления в Турцию, на две главные армии: Екатеринославскую и Украинскую. Первой командовал Таврический, второй — Румянцев-Задунайский.

Несмотря на высокие достоинства, отличавшие этих двух полководцев, несмотря даже на их одинаковую, беспредельную преданность к императрице, они не были в согласии друг с другом. Потемкин был почти на пятнадцать лет моложе фельдмаршала Румянцева и под его командованием совершил свои первые военные подвиги в действующей армии 1768 года. Румянцев так же, как и архиепископ Амвросий, предполагал, какая счастливая судьба ожидает молодого Потемкина, бывшего в это время генерал-майором, и даже старался давать ему возможность отличаться. Значит, чувство благодарности и чувство уважения к возрасту и к тем высоким достоинствам, которыми славился Румянцев, должны были навсегда привязать к нему Потемкина; но случилось по-другому, и удачливый ученик в период своей славы вовсе не думал щадить чувства заслуженного фельдмаршала и всегда считал себя важнее его. Чтобы читатели могли лучше судить об этом, я предложу несколько слов одного из знаменитых спутников Екатерины во время путешествия ее в Крым. Вот что говорил он: «Фельдмаршал Румянцев, генерал-губернатор Малороссии, встретил императрицу на границах Киевской губернии. На лице старого и знаменитого воина ясно выражались отличительные черты его характера: смесь скромности и благородства, которыми всегда сопровождается истинное достоинство. Но это приятное выражение омрачалось легкой тенью печали и досады при виде предпочтения, оказываемого во всем князю Потемкину».

Русский мушкетер

Когда через несколько месяцев после этого началась Турецкая война, Румянцев почувствовал еще больше разочарования.

Князь Таврический был главным руководителем военных действий, и можно сказать, что именно поэтому они развивались медленнее, чем все прежние войны Русских с Турками. В то время, как Румянцев, всегда спокойный, но деятельный в составлении планов, последовательно продвигал свою Украинскую армию к границам Молдавии, Потемкин, действуя сам лично в самых опасных ситуациях, проявлял странности своего характера. То деятельный, то беспечный, он то удивлял всех смелостью своих начинаний, то приводил войско в уныние своим бездействием. Так было и в то время, когда он осаждал Очаков, и вообще на протяжении всей этой войны. Трудно было понять Потемкина, однако были люди, очень хорошо его знавшие и верно изобразившие его характер.

Офицер Карабинерного полка с 1786 по 1796 год. Рисунок 1841 г.

Воспользуемся их заметками и послушаем того из них, кто был в самых близких отношениях со знаменитым покорителем Крыма — послушаем принца де Линя. Как генерал Австрийской службы он участвовал во многих сражениях Русских с Турками в 1787 и 1788 годах; он был также при осаде Очакова под личным началом Таврического. Сделанное им описание Потемкина так любопытно, что мы приведем его здесь слово в слово.

Вот что писал принц из Очаковского лагеря графу Сегюру: «Я вижу здесь начальника армии, который беспрестанно трудится, а имеет самый ленивый вид. Боязливый за других, храбрый сам по себе, он часто под сильным огнем батареи спокойно отдает приказания, и при всем том он более Улисс^[460], нежели Ахилл^[461]. Беспокоясь в ожидании опасности, он делается бодр с наступлением ее. Грустный посреди удовольствий, несчастный от великости своего счастья, угрюмый, непостоянный, он может восхищаться всем и тотчас же получать отвращение от всего; он, в одно время, и важный философ, и искусный министр, и десятилетний ребенок; он незлопамятен, просит прощения у тех, кого огорчает, и старается как можно скорее загладить несправедливость».

Однако, несмотря на эти черты характера, восхваляемые принцем де Линем, Румянцев не был доволен Потемкиным и, ссылаясь на болезнь ног, в начале 1789 года попросил увольнения и охотно удалился в свое Киевское поместье. Здесь он проводил все время в чтении, которое всегда было его любимым занятием, и в беседах со своими поселянами. Здесь же он при всем своем нерасположении к Потемкину со слезами услышал о его смерти и воздал ему справедливость следующими словами, сказанными в то время, когда его домашние с удивлением смотрели на его слезы: «Чему вы удивляетесь, что я плачу? Потемкин был мне соперником; но Россия лишилась в нем великого мужа, а Отечество — усерднейшего сына».

Офицер и рядовой кирасирского наследника полка с 1778 по 1796 год. Рисунок 1841 г.

Теперь, читатели мои, когда вы уже достаточно познакомились с двумя известнейшими людьми века Екатерины, надо рассказать вам об их третьем современнике, не менее знаменитом, о герое Суворове. Уже несколько раз его имя появлялось в наших рассказах, уже несколько раз он удивлял нас своей храбростью; теперь же мы дошли до того времени, с которого начинается блистательнейшая эпоха его славы — до войны 1787 года, и, следовательно, теперь надо поговорить подробнее о жизни и делах знаменитейшего полководца XVIII столетия.

К сожалению, истории очень мало известно о детстве Александра Васильевича Суворова: мы знаем только, что его отец, генерал-аншеф и сенатор, Василий Иванович Суворов, происходил из Шведско-Финляндской семьи, был крестником Петра Великого и, занимая почетное место по дипломатической части, прочил и для своего единственного сына то же поприще. Для этого он и не записал его ни в какой гвардейский полк, как делали почти все знаменитые люди того времени. Эта традиция, впоследствии справедливо отмененная, часто предоставляла детям, записанным в полки от самого рождения, чин офицера гвардии в четырнадцать или пятнадцать лет. Такие офицеры не имели никакого понятия о службе и не сталкивались ни с какими ее трудностями.

Но судьба, уготовя Суворову высочайшую славу на военном поприще, конечно, хотела, чтобы он подробно узнал все ступени жизни воина, и не позволила ему попасть в число офицеров, легко получавших свой офицерский чин. Напротив, с ним было совсем иначе: до девятнадцатилетнего возраста, готовясь к гражданской и дипломатической службе, молодой Александр Васильевич получил от своих родителей самое лучшее в то время воспитание. Кроме Французского и Немецкого языков, он знал Английский и Итальянский, затем выучил Турецкий, Персидский и Финский. Но его любимой наукой и самым приятным занятием в детстве была история. Читая в ней описания жизни древних и новых героев, восхищаясь их делами, он чувствовал свое высокое назначение, и в нем пробуждался воинский гений при упоминании имен Александра*, Ганнибала^[462], Цезаря^[463] и Карла XII*. Однако Суворов никогда не был точным подражателем кого-либо из этих знаменитых и любимых им полководцев; нет, он умел находить лучшие качества в каждом из них и подражать только в том, что было истинно высоко и превосходно в них.

Так, например, он любил неустрашимость, отважность и быстроту Шведского героя, но всегда осуждал его излишнюю пылкость, нерасчетливость, недостаток образования и осторожности. Он мыслил таким образом не только в то время, когда уже был командующим войском, но даже еще и в детстве, когда занимался своим любимым чтением. Удивительно было видеть его в это время! Смотря на его пламенное отношение к делам и поступкам избранных героев, на счастье, которым он наслаждался, беседуя с ними в книгах, сидя в своей уединенной комнате и забывая в этой беседе обо всем на свете, можно было предсказать его блестящие успехи в военных делах и его будущую славу. Может быть, после появления уверенности в этом, его отец без сожаления увидел, что его план разрушен: будущий дипломат попросил его позволения вступить на военную службу, и благоразумный Василий Иванович охотно дал свое согласие.

Старик сожалел только о том, что его сыну, не записанному ни в какой полк, трудно будет дослужиться до офицерского чина. Но не так думал молодой Александр Васильевич: увлекаемый непреодолимой страстью к военному поприщу, он был доволен тем, что пройдет все ступени воинских званий, и обрадовался, когда его записали в Семеновский гвардейский полк простым солдатом. Это было в 1742 году, в то самое время, когда ему минуло двенадцать лет от роду. В 1747 году, то есть через пять лет после этого, он был сделан капралом*, в 1749 — унтер-офицером*, потом — сержантом*, и не раньше 1754 года, когда его усердная служба в гвардии стала известна всем его начальникам, он был переведен поручиком в армию. С этих пор его производство чинов пошло гораздо быстрее и в 1756 году он был уже подполковником.