В Красноярске при генерале Розанове

Наивысшего развития борьба адмир. Колчака с крестьянским движением достигла в Енисейской губ., которая была тогда наиболее беспокойной частью Сибири. То, что делалось здесь властью, представляет собою как бы квинтэссенцию общего положения в Сибири, даже включая сюда Дальний Восток, где необычайно методической жестокостью при усмирении крестьянских восстаний отличались японцы.

В начале марта или самом конце февраля в Красноярске, главном городе Енисейской губернии, появляется особый уполномоченный адмир. Колчака для борьбы с крестьянством, ген. Розанов. Его карьера была по тому времени характерной. В 1918 г. он служил у большевиков в Самаре, но изменил им и перешел на сторону Самарского правительства. Как говорили, он способствовал тому, что большевикам пришлось оставить в Самаре свою артиллерию. Потом, во времена директории, ген. Розанов появляется в Омске, где я услышал о нем впервые в октябре 1918 г., вернувшись с Дальнего Востока. Позже я ясно вспомнил, как один из моих знакомых приглашал меня к ген. Розанову и между прочим сказал: «Это совсем свой человек».

Этот свой человек занимал в то время ответственный пост: он был начальником штаба у ген. Болдырева, члена директории и главнокомандующего всеми вооруженными силами. На этой же должности застал ген. Розанова переворот 18 ноября, в тайны которого он, по-видимому, не был посвящен. По крайней мере во время ночного заседания совета министров после ареста членов директории, когда был поставлен вопрос о диктатуре и диктаторе, ген. Розанов, заменявший в этом заседании своего начальника, ген. Болдырева, голосовал один против кандидатуры Колчака и подал голос, правда, ссылаясь исключительно на традиции военной дисциплины, запрещающей выступать /120/ подчиненному против своего начальника, за диктатуру ген. Болдырева. После этого ген. Розанов на время сходит со сцены. Я не знаю, что он делал в первые два-три месяца правления Колчака, но затем в конце февраля или начале марта он появляется в Красноярске с полномочиями местного диктатора.

Одновременно с ним в Красноярск прибыл ротмистр Крашенинников, определенный и открытый монархист, бывший секретарь газеты «Русская Армия», устраненный оттуда за какую-то историю, чуть ли не связанную с денежной растратой. В «Русской Армии» Крашенинников между прочим прославил себя резкой статьей против чехов, заглавие которой я не помню, но знаю, что оно было каким-то очень красочным[4]. Как и полагалось для монархиста, Крашенинников был сторонником японской ориентации, как в международных, так и во внутренних вопросах. Рассказывали, что Крашенинников отказывался от повышения в чинах, ссылаясь на то, что это прерогатива монарха, из рук которого он только и может получить следующий чин. У ген. Розанова этот принципиальный монархист занимал боевой пост начальника контр-разведки, вполне подходивший и к его убеждениям, и к его склонностям, и к уровню его нравственного развития.

Кроме Крашенинникова, большую роль при ген. Розанове играл начальник его штаба, профессор военной академии в Томске по тактике, позже сыгравший роль «сибирского Слащева».

Ген. Розанов был ленив и много пил; по внешности производил впечатление человека неряшливого, по характеру – необузданного и жестокого; у него было типичное армейское лицо и тяжелая походка настоящего палача. Напротив, начальник его штаба отличался энергией, умом и уменьем держать себя, как джентльмен. Если он и вешал людей, то в перчатках, как и подобает культурному человеку. Из местных офицеров в эту же компанию входил пор. Коротков. бывший «революционный полицейместер» Красноярска, а в розановское время начальник отряда особого назначения. Обычно он совершал смертные приговоры над заложниками, выносимые штабом ген. Розанова, и при этом действовал без перчаток. Это был человек жестокий, физически очень сильный, по готовности на всякое преступление очень опасный, по натуре – просто разбойник.

В таком приблизительно составе (Розанов, нач. его штаба, Крашенинников, Коротков) эта компания приступила к борьбе с мятежниками, как они выражались, в Енисейской губ. и в частности в самом городе Красноярске. Эта четверка очень скоро показала свои когти, залила город и губернию кровью и напитала ужасом сердца обывателей. С появлением их на сцене начались в Красноярске черные дни и страшные ночи. О том, что тогда происходило, я могу говорить, как близкий свидетель, день за днем переживавший эти крестные муки на Красноярской Голгофе. /121/

Из Омска я прибыл в Красноярск в самом начале февраля 1919 г. и на этот раз я пробыл в нем довольно долго, весь февраль, март, апрель и почти весь май. Как общее правило, я не проводил в то время в одном месте больше одного – двух месяцев, но здесь мне удалось прожить подряд чуть не треть года. Уже одно это представляло для меня целое событие – благодаря тому, что я так долго пробыл на этот раз в Красноярске, вся почти деятельность ген. Розанова прошла перед моими глазами. Я имел о нем богатую информацию из таких источников, о которых он и не мог подозревать, что также облегчало мое положение и заставляло меня держаться за Красноярск до последней минуты. Для того, чтобы читателю стали понятны бытовые условия тогдашней красноярской жизни, а также и то, каким образом мне удалось пробыть так долго в Красноярске, несмотря на воцарившийся террор, я должен здесь сделать несколько добавлений к сказанному выше.

Характернейшей чертой тогдашней красноярской жизни, как и вообще жизни сибирской, было – многовластие. Так, в Красноярске кроме русской администрации, существовала еще полувоенная администрация чехо-войск. Это была тоже власть и власть в некоторых отношениях более серьезная, чем власть русская. Когда я прибыл в Красноярск, в городе, а также губернии, в особенности вдоль железной дороги, была расположена 3-ья стрелковая чехословацкая дивизия во главе с полк. Прхала при начальнике штаба майоре Квапиле. Эта дивизия являлась наиболее дисциплинированной из всего состава чехо-войск и наименее разложившейся. Начальник ее полк. Прхала представлял собою типичного австро-немецкого офицера, человека еще молодого, не свыше 27-28 лет, но с кастовой военной психологией, по внешности культурного. Среди солдат он не пользовался популярностью.

Кроме военного начальства, в Красноярске находилось политическое чешское представительство, пользовавшееся в городе серьезным весом. Наконец, имелась еще чешская контрразведка, хорошо поставленная и энергично действовавшая: в тюрьме тогда одних чехов содержалось около 40 чел., в большинстве случаев по политическим обвинениям. Комендантом в тюрьме был тоже чех, Кнапп, являвшийся фактическим хозяином тюрьмы. Наличность чехов в Красноярске, обладавших в городе несомненной властью, осложняла положение ген. Розанова и заставляла его в некоторых случаях сдерживать свой пыл и рвение своих помощников.

Одновременно с чешской контрразведкой и контрразведкой Крашенинникова в городе было еще две контрразведки, одна штатская, другая военная, но обе чисто политические. Управляющим губернией был тогда П.С. Троицкий, бывший член суда, не то октябрист, не то правый кадет, жаждавший принять участие в административной работе и наконец добившийся этого. У него имелась своя контрразведка, называвшаяся управлением по государственной охране. Во главе ее стоял полк. Рудов, бывший жандармский офицер, который на допросах применял пытки и побои.

У полк. Рудова была но счету третья контрразведка. Четвертой являлась контрразведка при местном штабе, она собственно и обладала /122/ более или менее налаженным аппаратом, которого была совершенно лишена контрразведка Крашенинникова. Наконец, ко всему этому можно бы прибавить еще местную милицию и отряд особого назначения, которые играли роль как бы пятой контрразведки. При таком обилии розыскных органов между ними неизбежно возникло соревнование и соперничество с обычным в таких случаях стремлением портить работу конкурентов, что представляло для человека, находящегося в моем положении, факт чрезвычайно благоприятный. С другой стороны, так как я был местный человек, имел в городе и губернии сравнительно большие личные связи, и за мной стояла довольно крупная по местным условиям популярность, то всем этим я тоже мог пользоваться. Все это дало мне возможность завести связи почти во всех этих учреждениях, благодаря чему я мог быть хорошо осведомленным, что там делается, и в частности, не предпринимается ли что-либо непосредственно против меня. Были, впрочем, у меня еще информаторы, от случая к случаю, весьма близко стоявшие к ген. Розанову, об одном из числа их я ниже сообщаю более подробные сведения[5].

Но вообще это было тяжелое и глухое время. Партийные организации, как в городе, так и в губернии замерли, были разбиты и почти бездействовали. Легальной прессы не существовало, за нелегальную почти никто не брался. Вся революционная жизнь ушла куда-то вглубь, в подполье, на открытой арене никого не осталось. Атмосфера была пропитана террором, на всем лежала печать безнадежности и безверия. Так было в городах, несмотря на то, Что деревня бурлила и волновалась. Чуть-чуть теплилась жизнь и в органах самоуправления, хотя абсентеизм здесь дошел до максимальных размеров. Браться при таких условиях за нелегальную и чисто конспиративную работу я не считал для себя рациональным, она грозила быстрым провалом и безрезультатной тратой сил.

С другой стороны, нестерпимо было сидеть молча при этом диком разгуле реакции и торжестве «рассвирепевших лавочников». Я предпочел поэтому, не связывая себя нелегальной работой, вести открытую агитацию против порядков, установленных ген. Розановым и его помощниками. Я полагал, что до поры до времени, в силу некоторых особенностей моего положения в этом районе, администрация не рискнет предпринять против меня особо репрессивных мер и не сразу пойдет даже на простой арест. Арест вызвал бы шум, разговоры, заставил бы считаться с разными протестами и, вообще, повел бы к некоторым осложнениям в положении, и без того достаточно сложном. Тут имелся, правда, элемент риска, но я рассчитывал, что гласный и открытый протест, сопровождаемый разоблачениями определенных лиц и прежде всего самого ген. Розанова, окупит по своим последствиям всякий риск, так как будет иметь больший морально-политический вес, чем возможная при данных условиях конспиративная работа. Мне казалось также, что как ни рискованна /123/ подобная тактика открытых нападений, она наиболее целесообразна и в том смысле, что этим путем легче всего встряхнуть окружающее терроризированное общество, заставить его зашевелиться и начинать собирать силы для дальнейшей политической борьбы.

Организационной ячейкой в этом случае я полагал сделать органы местного самоуправления, так как они оставались пока нетронутыми правительственной ломкой (особенно земства); они стояли в близких отношениях с крестьянством и в них ютилось много лиц, так или иначе связанных с социалистическим движением в стране.

Я не искал непременно партийных единомышленников, мне не представлялось даже важным, чтобы все такие люди являлись обязательно социалистами, пусть они будут только демократы, но лишь искренне настроенными и не желающими мириться с политикой, исходящей из Омска. Этого для меня было достаточным, чтобы попытаться собрать такие силы на открытой арене и сорганизовать их для революционной по существу работы. Параллельно этому нелегальные партийные организации могли вести свое дело по сплочению чисто революционных и социалистически настроенных сил, а в нужный момент было бы нетрудно слить обе эти ветви одной и той же по существу деятельности и направить их одним потоком на разрушение установившегося порядка и создания нового строя. Такой план работы я наметил себе в Красноярске частью сознательно, частью он сам собой, стихийно, создавался у меня и раньше; но в Красноярске, благодаря ген. Розанову, обстоятельства сложились так, что принятую тактику мне пришлось довести до максимального напряжения, чтобы только в самый последний момент уйти из-под настигавшего уже меня удара.