Восприятие творчества В. Гюго А.С. Пушкиным в художественных произведениях, критических статьях и переписке.

После 1820 года Пушкин стал признанным вождем русского романтизма и принимал активное участие в романтической полемике общеевропейского масштаба. За литературными событиями Франции Пушкин следил наиболее пристально, как за страной, чья литература «имела самое большое влияние на нашу(3, т. XII, 191).Новые литературные группировки Франции, идеологические бои на страницах газет и журналов, протесты против существующего порядка в манифестах и на литературных подмостках завлекали Пушкина всё больше. Многие события и факты зарубежной действительности находят отклик у русского поэта. При этом Пушкин придерживается негативной оценки французской романтической поэзии.

Подготавливая материалы для статьи «О французской словесности» 1822 года, Пушкин высказывает крайне отрицательное мнение по поводу французского влияния на русскую литературу: «Как можно ей подражать: ее глупое стихосложение — робкий, бледный язык — вечно на помочах… есть у нас свой язык; смелее!» [3, XII, «О французской словесности», 192]. Это отношение к французской романтической поэзии останется у русского классика на протяжении всей жизни.

Во время работы над «Борисом Годуновым» Пушкина занимает вопрос о «ясном определении различий между родами классическим и романтическим» [3, XI, 36]. Он пишет статью «О поэзии классической и романтической», 1825 г. О французской поэзии – старой и новой – он высказывает следующую мысль, углубляясь в анализ её положительных и отрицательных сторон: «Поэзия проснулась под небом полуденной Франции — рифма отозвалась в романском языке… От сего произошла необходимая натяжка выражения, какое-то жеманство, вовсе неизвестное древним; мелочное остроумие заменило чувство, которое не может выражаться триолетами. Мы находим несчастные сии следы в величайших гениях новейших времен» [3, XI, 37]. Позднее он развивает эту мысль в статье «Vie, poésiesetpenséesdeJosephDelorme» (Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма, Париж, 1829). Пушкина разочарован стремлением французских романтических поэтов к эффекту, преобладающим вниманием к форме стиха, отсутствием гармоничного сочетания формы с содержанием лирического произведения. Поставив во главу угла соблюдение формальной стороны написания романтического поэтического текста, французский поэт жертвует естественностью лирического начала, механизирует поэзию, лишая её природной гармонии.

В 1832 г. в письме М.П. Погодину Пушкин дает общую оценку французской литературе девятнадцатого столетия: «Я в душе уверен, что 19-й век, в сравнении с 18-м, в грязи (разумею во Франции). Проза едва-едва выкупает гадость того, что зовут они поэзией» [3, XV, 29].

Но и к романтической прозе Пушкин относится весьма негативно. О «грязи» в романтической прозе Пушкин пишет позднее, в статье 1836 года «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной», опубликованной в третьем номере «Современника»: «Для удовлетворения публики, всегда требующей новизны и сильных впечатлений, многие писатели обратились к изображениям отвратительным, мало заботясь об изящном, об истине, о собственном убеждении… Но уже «словесность отчаяния» (как назвал ее Гете), «словесность сатаническая» (как говорит Соувей), словесность гальваническая, каторжная, пуншевая, кровавая, цигарочная и пр., — эта словесность, давно уже осужденная высшею критикою, начинает упадать даже и во мнении публики» [3,XII, 69].

Однако не кажется верным совмещать мнения М.Е. Лобанова и А.С. Пушкина в отношении драмы Виктора Гюго «Лукреция Борджа», как это делает в своей статье В.Д. Рак, так как различие взглядов на французскую романтическую литературу Пушкина и Лобанова как раз и является основой статьи. Исследователь допускает ошибку, приписывая Пушкину лобановскую характеристику «Лукреции Борджа» как «гнуснейшей из драм, омерзительнейшим хаосом ненавистного бесстыдства и кровосмешения» [33].

Столь сурово оценивая французскую литературу в целом, Пушкин не менее критичен в анализе отдельных представителей французской романтической школы. В частности, он следит за творчеством В. Гюго и является одним из критиков французского писателя в России. Известны отзывы Пушкина о литературной деятельности Гюго в целом и об отдельных его произведениях: в письмах (к В.Ф. Вяземской, апреля 1830; к Е.М. Хитрово, мая 1830, июня 1831; к М.П. Погодину, сентября 1832 и др.), а также в статьях («О записках Самсона» и «О записках Видока» 1830; «Об Альфреде Мюссе» октябрь 1830; «Утешения. Стихотворения Сент-Бёва, Париж, 1830» 1831; «О Мильтоне и шатобриановом переводе «Потерянного рая» 1837 и др.)

Обвинения в отсутствии жизненного, исторического и художественного правдоподобия, которые Пушкин выдвигает Гюго, во многом являются обвинениями всем родоначальникам романтической поэзии Франции. Подобное отношение Пушкина к французским романтикам мы наблюдаем в статье «Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма» 1829 г., где поэт критикует формальный подход к созданию романтического стихотворного текста [3, XI, 195-202].

Позже, в 1830 г. чопорность и отсутствие живого чувства в творчестве французских писателей осмеяны Пушкиным в статье «Об Альфреде Мюссе» [3, XI, 175].В 1832 г. в письме к М.П. Погодину говорит о недостатках конкретных представителей романтической школы Франции, в числе которых произносит и имя Виктора Гюго [3, XV, 29].

Весной 1830 года Пушкин шлет два письма, в которых содержатся первые упоминания Пушкиным имени Гюго. В письме к В.Ф. Вяземской от конца апреля 1830 г. он положительно отзывается о повести Гюго «Последний день приговоренного к смерти», признавая, что он, «Последний день», «талантливо написан» [3, XIV, 81]; а в письме к Е. М. Хитрово 19 — 24 мая 1830 г. хвалит пьесу Гюго «Эрнани» [3, XIV, 93-94].

Эти первые, похвальные отзывы Пушкина о Гюго дают понять, что русский поэт ждал многого от нового литературного таланта. Возможно, именно поэтому два вышеупомянутых произведения находят наибольший отклик в творческом наследии Пушкина. Однако дальнейшие отзывы Пушкина о Гюго становятся всё более и более суровыми. В том же году Пушкин публикует менее лестный отзыв о «Последнем дне приговоренного к смерти» в статье «О записках Самсона»: «Журналы наполнились выписками из Видока. Поэт Гюго не постыдился в нем искать вдохновений для романа, исполненного огня и грязи» [3, XI, 95].

Прямо называя сочинения Видока и Самсона «крайним оскорблением общественного приличия», Пушкин осуждает публику, с жадностью кидающуюся на подобные безнравственные издания, и писателей, ищущих в «позорных сказаниях» «темных людей» эффектных натуралистичных зарисовок для своего творчества [3, XI, 130].

В заметке «Об Альфреде Мюссе», написание которой датировано 24 октября 1830 года, мы находим первую характеристику Гюго как поэта, и она сдержаннее, чем весенние письма Пушкина: «… важный VictorHugo издавал свои блестящие, хотя и натянутые «Восточные стихотворения» (LesOrientales)». И в противовес «тяжелой» лирике Гюго Пушкин хвалит дебютную «книжечку сказок и стихотворений» Мюссе, которая «отличается … живостию необыкновенной» [3, XI, 175].

В 1832 году Пушкин начинает статью о Гюго и новейших романах, которая так и не была закончена. Однако написанная часть статьи дает немало сведений об отношении Пушкина к французской поэзии и тех критериях, по которым поэт судит заграничных коллег.

Первое, что бросается в глаза – критическое суждение, что «французы народ самый антипоэтический». Будучи началом статьи, оно должно было задавать тон всему тексту. Из этого следует, что статья задумывалась отнюдь не как дифирамб. Причем критикует Пушкин не столько отсутствие во Франции литературной элиты (её он находит, но в именах других, менее известных литераторов), сколько литературные вкусы общества. «Если обратим внимание на критические результаты, обращающиеся в народе и принятые за литературные аксиомы, то мы изумимся их ничтожности или несправедливости» - говорит поэт [3, XI, 219].

Подобное отношение к вкусам французской публики Пушкин выражал и ранее, в статьях 1830 года «О записках Самсона», «О записках Видока»: «Сочинения шпиона Видока, палача Самсона и проч. не оскорбляют ни господствующей религии, ни правительства, ни даже нравственности в общем смысле этого слова; со всем тем нельзя их не признать крайним оскорблением общественного приличия» [3, XI, 130], в этом же ключе можно трактовать едкое замечание Пушкина в Письме к П.А. Плетневу:«Жду переводов и суда немцев, а о французах не забочусь» [3, XIV, 141-142].

Посетовав на литературные вкусы прошлого Франции, Пушкин переходит к анализу современных литературных вкусов. И тут он отдает предпочтение менее известному Сент-Бёву, а В. Гюго называет лишь его подражателем [3, XI, 219].

В пушкинских отзывах нет и малой доли той восторженности, которая свойственна более поздним оценкам русских писателей – в первую очередь, Достоевского и Толстого. Характеристики Гюго Пушкиным немногословны – широких сравнительных примеров в пояснение своей позиции Пушкин оставляет крайне редко – и чаще негативного характера.

В 1837 г. в статье «О Мильтоне и переводе «Потерянного рая» Шатобрианом» Пушкин анализирует три эпизода, связанные с восприятием «Потерянного рая» и личности Джона Мильтона французскими романтическими поэтами – де Виньи в «Сен-Маре», Гюго в «Кромвеле» и Шатобрианом в его переводе «Потерянного рая» на французский язык.

Пушкин недоволен всеми тремя произведениями, называя де Виньи «чопорным и манерным», «Сен-Мар» - «облизанным романом»; перевод Шатобриана – торговой спекуляцией; «Кромвеля» Гюго – драмой «уродливой», «скучной и чудовищной» со «спотыкливым ходом», а самого поэта «неровным и грубым» [3, XII, 137-145].

Причин пушкинской строгости в оценке французского писателя видится несколько. После выхода в свет «Кромвеля» с его знаменитым предисловием и нашумевшей постановки «Эрнани» Гюго стал лидером французского романтизма. Его творчество оказалось ориентиром – в плане идеи, тематики, стилистики текста, используемых художественных средств – для других писателей-романтиков. Статус лидера давал писателю возможность выражаться от лица страны, чем Гюго неоднократно пользовался позднее, в дни государственного переворота 1851 года. Но и в двадцатых - начале тридцатых, после первых оглушительных успехов, громкие заявления Гюго в литературе («Кромвель» в 1827 г., «Эрнани» в 1830 г.), в прессе («Этюд о Мирабо», «Литературные и философские опыты», 1834 г.) и его публичная деятельность говорят о той роли вождя, которую уже тогда примерял на себя молодой писатель.

Рост авторитета Гюго – художественного и политического – непосредственно влиял на позиции и взгляды российских романтиков. Причиной тому была двуязыкость высшего общества: французская литература была той культурной средой, в которой воспитывалось пушкинское поколение. Французские газеты и журналы являлись для русских предметом такого же повседневного чтения, что и русские. Поэтому каждый публиковавшийся автор французской литературы в большей или меньшей степени формировал вкус, стиль и идеологию не только соотечественников, но и русской просвещенной общественности.

Однако Пушкину не нравился путь, избранный французскими романтиками, он отвергал их художественные методы, приводящие литературу к излишней вычурности, крикливости и отсутствию малейшего правдоподобия в произведениях. В отсутствии «жизни, т.е. истины» (письмо М.П. Погодину, сентябрь 1832 г.) [3, XV, 29] Пушкин винил не только Виктора Гюго, но и всё направление французского романтизма. Позже антитезу двух литературных подходов начала века весьма метко охарактеризовал И.С. Тургенев в своей речи о Пушкине в Москве (1880 г.), вложив ее в уста другого французского писателя: «Ваша поэзия, - сказал нам Мериме … - ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске, и если ко всему этому им предстанет возможность не оскорблять правдоподобия, так они и это, пожалуй, возьмут в придачу…» [42].

И все же факт критического отношения Пушкина к творчеству Гюго более всего говорит о пристальном изучении Пушкиным произведений предводителя французских романтиков. Поэтому, несмотря на многочисленные негативные отзывы, в пушкинском творчестве мы находим реминисценции на образы, мотивы, сюжетные ходы и композиционные приемы, ранее использованные в произведениях Виктора Гюго. Исследователи отмечают глубокую полемичность этих реминисценций и цитат.

Первые мысли насчётзаимствований Пушкина «из Гюго» как о системе высказал Н.О. Лернер в статьях «К генезису «Выстрела» и «Пушкин и Виктор Гюго» [22, 125-136]. В статье «К генезису «Выстрела» литературовед называет одним из возможных прототипов Сильвио Пушкина герцога Рюи-Гомеса де Сильву из драмы «Эрнани» В. Гюго, а также отмечает явственный параллелизм сюжетов этих произведений. Вторая статья посвящена разбору поэтических параллелей «Восточных стихотворений» (стихотворения «Ноябрь», «Фавориты султана») и лирических произведений Пушкина (стихотворение «Осень»).

Позднее мысли Н.О. Лернера развил Н.Я. Берковский в книге «Статьи о литературе» [12]. В своей монографии ученый провел более детальный разбор параллелей «Эрнани» и «Выстрела» и на основе полученных данных выстроил теоретические выводы о природе пушкинских заимствований из творческого наследия Гюго.

В этой же книге исследователь осмысляет и другую художественную параллель – «Последний день приговоренного к смерти» Гюго и «Гробовщик» Пушкина. Мысль, достигшая теоретического осмысления в труде Берковского, ранее была вскользь высказана В.В. Виноградовым в монографии «Стиль Пушкина». Чуткий взгляд исследователя находит самые тонкие, ироничные заимствования Пушкина, опосредованные его отношениемк «Запискам парижского палача» как к одному из источников вдохновения В. Гюго [17].

Идея диалога Пушкина с французским романтизмом путем заимствований из произведений наиболее ярких его представителей и переосмысления исходного материала в собственном творчестве развита В.В. Виноградовым на примере еще одной параллели - «Последний день приговоренного к смерти» Гюго и «Пиковая дама» Пушкина – в статье «Стиль «Пиковой дамы» [16, 75—86]. Литературовед справедливо замечает, что основа сюжета пушкинской повести сходна с одним из ключевых моментов повести В.Гюго.

Развивает идею реминисценцийв «Пиковой даме» Пушкина из «Последнего дня» Гюго исследователь Н.Д. Тамарченко в статье «Тема преступления у Пушкина, Гюго и Достоевского» [36, 23-40]. При детальном анализе внешне сходные эпизоды предстают совершенно различными по своей внутренней сущности – выполняют разные задачи с композиционном плане произведений и направляют мысли писателей в совершенно противоположном направлении.

При обобщении данных литературоведческих исследований представляется справедливой мысль, что с помощью настолько явных заимствованийиз творческого наследия главы французской романтической школы Пушкин вел полемический спор по вопросам пути развития литературы, её связей с миром объективного, а также роли писателя в общественно-политической жизни общества.