Историко-культурная заданность смеховой культуры

 

Способности к смеху - вот качество человека, наиболее, пожалуй, загадочное для исследователей гуманитариев и, в том числе, историков. Даже на вопрос, что такое смех, невозможно ответить однозначно, но тот факт, что это явление не просто физиологическое, а тесно связанное с общественным выражением человека, не вызывает сомнений. Поэтому не прекращаются попытки создать единую концепцию смеха, объяснить феномен с психологической и культурологической позиций. Для нас такие попытки важны особенно потому, что смех во многих своих проявлениях является важной составной частью культуры. В фундаментальных культурологических трудах раскрывается феномен смеха именно через его изучение в контексте историко-кльтурной заданности.

Смех одновременно представляется и как миросозерцающий, и как миропреобразующий, и как миросоздающий. Как писал М.М. Бахтин: «Смех имеет глубокое миросозерцательное значение, это одна из существенных форм правды о мире в его целом, об истории, о человеке; это особая универсальная точка зрения на мир; видящая мир по-иному, но не менее (если не более) существенно, чем серьезность».

Смех раскрывает существование неофициального мира - праздничного, материально-телесного.

Он устраняет одноплановость и однозначность миропонимания. Смех переворачивает «нормальный» мир, показывает его изнаночную сторону, открывает «голую» правду, создает свой, изнаночный мир. По словам Д.С. Лихачева смеховой мир является скорее не оппозицией мира официальных отношений, а обратной его стороной, «антимиром». «При этом антимир противопоставлен не просто обычному миру, а идеальному миру, как дьявол противостоит не человеку, а богу и ангелам».

В различных культурах смеху отводились определенные моменты, когда он опрокидывал официальный порядок и становился полновластным хозяином в мире (карнавалы, скоморошеские праздники и др.). «На протяжении всего года были рассеяны островки времени, ограниченные строгими праздничными датами, когда миру разрешалось выходить из официальной колеи». Были специальные служители смехового мира - люди, которым было позволено быть смешными, смеяться или смешить (шуты, скоморохи, балагуры, дураки, юродивые и др.).

Наиболее разработанную концепцию смеха, его универсалию, предложил философ Л.В. Карасев. Он различает архаический и более поздний смех, где первый мало связан с миром того, что мы можем называть собственно «смешным». Карасев пишет: «Это смех радости, смех сильного и здорового тела, удовольствия и сытости, ярости и мощи. И это же - смех сугубо ритуальный. Переносящий энергию телесного энтузиазма на миры рождения и убийства, света и мрака». Более поздний смех связан с работой человеческого ума, научившегося видеть парадоксы в повседневной борьбе добра и зла, «смех ума», прибавившийся к «смеху плоти». И хотя изначально, по мнению автора, смех оказывается представителем сугубо благостного начала, в «новом» христианском мире представления о благе и зле были перевернуты. «Благое прежде - земное, плотское, производящее, веселящееся - сделалось греховным, тогда как чуждые язычеству слезы и страдания стали знаком подлинного блага… Смех указывал, намекая на вещи христианским мировидением отрицаемое, на весь набор языческих «греховных» удовольствий. А раз грех есть уступка злу, то, следовательно, и все сопровождаемые смехом удовольствия также есть и грех и зло». Именно отсюда, считает Карасев, представление о возможности смеха как зла. Между тем, в действительности, смех «отражает» зло, подобно зеркалу, «подлинный» смех рождается на стыке добра и зла, как ответ блага на зло.

Однако христианский мир вовсе не был так однозначен относительно веселья и смеха. Достаточно вспомнить карнавалы Средних веков. В чем же выразилась эта неоднозначность?

Исследование собственно средневекового смеха в отечественной науке начинаются с труда Бахтина, посвященного творчеству Франсуа Рабле. Смех в его концепции средневековой культуры - начало, способное перенести человека в мир народной карнавальной утопии, на время высвобождая его из обыденной тяжкой жизни и власти общественных институтов. Обрядово-зрелещные формы, организованные на начале смеха, «как бы строили по ту сторону всего официального второй мир и вторую жизнь… Это - особого рода двумирность…» Карнавал, по мнению Бахтина всенароден, его не созерцают, в нем живут. В сущности это - сама жизнь, но оформленная особым игровым образом.

Логику же «обратности», «вывернутости», непрестанных перемещений верха и низа исследователь объясняет пафосом смены обновлений, в сознании веселой относительности, господствующих правд и властей. «Снижение» роет телесную могилу для нового рождения. Поэтому оно имеет не только уничтожающее, отрицающее значение, но и положительно, возрождающее». Смех, по Бахтину, амбивалентен, он веселый и одновременно насмешливый, высмеивающий. Он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает. Смеховая культура, считает ученый, не имеет сатирической направленности, в ее основе положительные эмоции. Двумирность средневековой культуры позволяло успешно примирять христианское и языческое мировоззрение, положительная суть смеха по-прежнему оставалась значимой для участников карнавала.

Попытку оспорить однозначно положительную подоплеку карнавала предпринял С.С. Аверинцев. Рассматривая смех вообще, в связи с анализом концепции Бахтина, он сталкивает его с понятием «свободы» и выделяет разные виды смеха в переходе от благородного к низменному. Это - «смех цинический, смех хамский, в акте которого смеющийся отделывается от стыда, от жалости, от совести». Смех. Как считает Аверинцев, это стихия способная смешивать и подменивать мотивации. В истоках народной смеховой культуры, полагает он, «процедура амбивалентного увенчания-развенчания, позволяющая убедить себя в правомочности принесенных жертв». Продолжая свою мысль, Аверинцев пишет: в начале начал всяческой «карнавализации» - кровь… образ казни, расправы, морального уничтожения амбивалентно приравнен архетипу омоложения…, выздоровления…, обновления…»

В качестве примера подобного развенчания исследователь, в том числе, указывает на осмеяние Христа перед распятием. По концепции Аверинцева, главное в смехе - освобождение. Агрессивность же и «натуральность» карнавализации свидетельствует об архаичности общества.

Относительно же древнерусского смеха существуют две устойчивые линии исследования. Первая принадлежит работе Д.С. Лихачева и А.М. Панченко «Смеховой мир Древней Руси». Их концепция основана на признании смеха, смеховой культуры, как некой системы, антимира в его цельности. Это позволяло иметь некий выдуманный, неупорядоченный антимир, куда переносилось все неблагополучное и неправильное. Смех тут не пародия. Это - разрушитель настоящего мира, имеющий и некое созидательное начало, в создании мира свободного и неупорядоченного. При этом антимир противостоит не обычной, а идеальной реальности, сам подчеркнуто нереален и именно поэтому смешон. Обращают на себя внимание различия в построениях двумирности, предложенных Бахтиным и Лихачевым. Если у первого двумирность условна, в то смысле, что мир карнавала не может существовать отдельно от человека средневековой культуры, то у второго смеховой мир по сути чужд человеку и нереален.

Важным этапом в изучении древнерусского смеха стал отзыв на рассмотренную выше работу, данный Ю.М. Лотманом и Б.А. Успенским. Они обратили внимание на противопоставление смешного и серьезного в русско-христианской традиции. Святость, то есть идеал, к которому каждый должен стремиться исключает смех. Дьяволу же приписывается «поведение наоборот», принадлежность к «левому» миру. Основой смехового мира стала сфера языческих представлений, активно вытесняемая церковью в сторону сатанинства, а именно того, что нечисто и неправильно. Авторы обращают внимание на антиповедение - поведение наоборот, связанное с колдовством. То есть языческой магией. Что же представляет из себя «стан сатаны»? Прежде всего - мир языческих представлений, первобытной магии. Этот мир кощунственен по самой своей сути.

Большинство отечественных ученых традиционно полагают, что история русской культуры от ее начала до XVII века является ареной борьбы языческого и христианского мировоззрений, смеха и слезности, телесного и душевного идеалов. В этой борьбе формировалось русское самосознание с нравственно-духовными и эстетическими ценностями, определившими жизнь человека не только в древности, но и в обществе XVII века и последующих веков.

Последнее, безусловно, претерпели значительные культурно-исторические изменения, однако традиционная преемственность здесь сохранилась. Чтобы ее понять в смеховой культуре Древней Руси целесообразно выделить ряд основных направлений, базовых в ее развитии.

Это, во-первых, праздничная жизнь, характерная и для языческой и для христианской культуры, которую невозможно представить без веселья и смеха. Вместе с тем, здесь существуют и различия. Так, языческая смеховая культура основана на архаичном, откровенно телесном смехе, а православная вобрала в себя традиционную народную культуру обрядового смеха, особым образом - символически - ее переосмыслив и приспособив к потребностям христианства.

Во-вторых, следует обратить внимание на индивидуальный, маргинальный смех личности, профессионально стоящий вне общества, но, тем не менее, обществом востребованный, а именно: смех скоморохов (телесный, языческий) и юродивых (духовный, христианский).

И, в-третьих, это назидательная сатира и сатирические тенденции в ранней христианской культуре.