Владимирская икона божией матери. Андрей рублёв

Русский народ, как и всякий великий народ, обладал талантом интегрировать художественные ценности разных культур, не боялся воспринимать лучшее у других. Из этого и складывалось его неповторимое лицо. «Обучение в византийской школе» было для наших предков естественным и необходимым. Но византийско-русская преемственность, жившая веками, была искажена, в частности, элементами расцерковленного сознания, заложенными в теории монаха Филофея «Москва — Третий Рим» XV столетия, являвшейся, по сути, более политической, чем богословской, хотя корни ее, конечно, — духовные. Одним из ее последствий стало пагубное чувство и даже позиция нашей самодостаточности, оправдывающей изолированность, а, значит, ненужность обучения или хотя бы знакомства с опытом иных православных стран. Осознав этот факт, мы сможем — уже на новом историческом этапе — восстановить глубинную преемственность, которая, несомненно, даст новые плоды, и духовные, и художественные.

К началу XXI века эта уникальная способность русского народа — усваивать и переплавлять лучшее «в черты своего лица» — уже почти утеряна. Нашему поколению недопустимо окончательно потерять то незаменимое свойство, которое столь явно способствовало созиданию высших достижений нашего народа во всех сферах жизни.

Сейчас «по-византийски» пишут, как и «по-русски», используя в основном наследие столичное, константинопольское, причем палеологовской эпохи. Здесь, как и при следовании русским образцам, больше чувствуется стремление к универсальному стилю, чем к изучению исконных традиций, отличавшихся друг от друга в Византии не менее, чем на Руси. Тенденция прослеживается аналогичная — уход от истоков к поздней Византии, к позднебалканским письмам, что, как и в случае с русской иконописью XVI века, проще и востребованнее. В результате позднегреческие, жесткие по стилю, иконы считают истинно византийскими и судят об этой великой культуре только по памятникам эпохи заката и по стилизациям под них [8].

Это приводит к тому, что византийские традиции знакомы нам в гораздо меньшей степени, чем древнерусские, поэтому успехи художников, идущих этим путем, не столь заметны, чем у пишущих «по-русски». Но будущее — за синтезом этих направлений, за синтезом без эклектики, так как задача должна быть поставлена не формальная, а сущностная — постижение Образа со свободным и органичным использованием всей полноты традиций православной культуры.

Завершая обзор новых произведений, наполняющих наши храмы, обратим внимание на «иконные» товары церковных лавок и свечных ящиков. Несмотря на работу в Церкви многих добросовестных и талантливых мастеров, церковные киоски заполнены в основном товарами, которые трудно назвать иначе, чем сувениры и «предметы ширпотреба». Лакированные, позолоченные изделия в безвкусной упаковке, но с присутствием нимба и имени святого часто снабжены справкой: «от воровства», «от пожара», «от головной боли», «от аварий на дороге», «от порчи и сглаза» и т. п.

Своими трудами, самой жизнью преподобный Иоанн Дамаскин и Федор Студит, святитель Григорий Палама, священник Павел Флоренский, Леонид Успенский отрицали не только натурализм и абстрактные схемы в иконе, но в еще большей степени — утилитарное, потребительское, и, если договаривать до конца, — магическое, языческое «иконопочитание». Они защищали сущностное иконопочитание. Нельзя забывать, что оно заключается в таком почитании образа Божия в духе и истине, которое направлено на обожение человека, главной святыни в сотворенном Богом мире. Думается, что критикуемое использование икон подтверждает позицию протестантов, современных иконоборцев, обвиняющих православных в языческом поклонении идолам, оберегам и амулетам. Но востребованы церковным и околоцерковным народом зачастую бывают именно такие «предметы ширпотреба», выпускаемые в виде открыток, значков, наклеек на автомобиль и даже брелоков и этикеток винных бутылок. Массовость и устойчивость «стиля» таких изделий, спокойное их восприятие паствой, пастырями и архипастырями (!) заставляют говорить не только о низком художественном уровне самой продукции, но и об устойчивом отношении (даже верующих, чего же требовать от светских людей) к иконопочитанию, которое не является святоотеческим.

Внутренние, глубинные мотивы наших решений и действий — это и есть то, что спросит с нас Бог. Следовательно, нельзя допускать подобных мотивов: «так дешевле», «все так делают», «так понятнее необразованным людям, которых большинство», «иконы блестящие, в цветочках, с указанием от чего они помогают, быстрее расходятся, от них больше дохода, а при большом тираже — меньше затрат»; или: «будем расписывать только так, как заказывает спонсор, не важно, что Бог-Отец неизобразим, деньги платят, — будем выполнять любое задание, иначе денег не будет»; или: «сейчас напишем, как умеем (то есть кое-как), а потом, поправим». Ведь «потом» не наступает никогда, если не меняемся мы сами!

Для изменения этой реальности, связанной с усилением коммерциализации церковного общества и падением уровня грамотности, требуется большая пастырская и богословская работа. Не только от художников, но и от священников и архиереев будет зависеть успех преодоления и магического отношения к иконе, и пустой пышности, ненужного лоска, гигантомании, крайней приблизительности и неосмысленности художественных решений, расчет на малоцерковных потребителей массовой культуры. Все это так характерно для периодов упадка культуры и так очевидно в наши дни! Усилия творческих людей, стремящихся освоить все лучшее из иконописного наследия, включая духовные ценности: связь истины, красоты, евангельской простоты и света — могут быть сведены на нет, если от авторов будут требовать отображения ценностей падшего мира. Нельзя забывать о том, что культура Церкви — это воплощение ее догматики и аскетики, не только декларируемых, но жизненных, тех, которыми живет сегодня церковное обещство.

Церковный народ напряженно трудится, восстанавливая утраченное наследие. Только на его основе возможно дальнейшее развитие церковной культуры. На этом пути все актуальнее становятся вопросы: что же именно мы хотим восстановить из разнообразного наследия и какой хотим получить итог? И вот, сегодня выявилось то, что не было столь ясно в начале: задачи восстановления и создания любых образов и церковной культуры в целом, могут быть решены только вкупе с восстановлением богословия Образа в целом — и у паствы и у пастырей. Приходится признать, опираясь на изложенные факты, что именно оно-то и повреждено, искажено, а иногда — недосказано, если не в учебниках, то в сознании и реальной жизни церковного общества, от мала до велика. А значит, далеко не всё, создаваемое сейчас для Церкви, по-настоящему церковно.

Следует вспомнить, что Образ в Православии не менее важен, чем слово. Почитать святые иконы нам заповедано наряду с Крестом и Евангелием. Это значит — осознавать и чувствовать, что икона столь же спасительна для нас, как Крест и Евангелие, равночестна им. Но равночестность слова и Образа не означает их тождества. В Евангелии содержится вся словесно выраженная полнота откровения Нового Завета, откровения о спасении Христом погибающего мира и человека. В Кресте Господнем нам явлена вся полнота этого откровения — в символе, и указан путь жизненного выявления откровения как Крестный путь.

Но Церковь нуждается не только в словесных откровениях и символах. По мысли отцов VII Вселенского собора (787 г.), наряду с этим также важно показать реалии новой жизни, которую принес Христос. Эти реалии и являет нам икона, которая не тождественна ни иллюстрации, ни аллегории, ни символу, ни фотографии, и не сводима к другим понятиям культуры и богословия.

Как немыслимо для христианина искажать Евангелие и сбрасывать Крест, так же немыслимо должно стать искажение Образа и замена его чем-то чуждым. Каким он должен быть? Время вернуться к соборным размышлениям об этом. Иначе мы будем только хаотично повторять свои извечные промахи и ошибки или самочинно фантазировать.

Мы слишком часто декларируем свою верность православным традициям, а при этом восстанавливаем то тленные ценности, от которых уже отказывается, изживая их, западное богословие (натурализм), то полуязыческие амулеты и обереги под названием икон, от которых ждем, что они сделают нашу жизнь богатой и счастливой. Кажется, что сегодня это проявляется даже больше, чем раньше, хотя бы потому, что тиражирование стало проще, а невежества и безвкусия больше. Мы верим в Единую Церковь, а готовы клеймить пишущих «по-византийски» в отсутствии патриотизма. Мы готовы писать иконы и мучеников — преподобномученика Корнилия, святителя Филиппа и их мучителя — царя Иоанна Грозного; и страстотерпцев — Николая II, Александры Феодоровны со чады и более чем спорную фигуру — псевдо-старца Григория Распутина. И новомучеников, и их мучителя — Сталина.