День Вознесения: восхождение на высоты

Браунвальд, 7.20 утра.

Сейчас все так красиво, что дух захватывает. Хотя, когда я проснулась, было как никогда облачно. А мои драгоценные две недели уже почти наполовину истекли. Но, пока я лежу в постели, все громадные снежные пики напротив сияют в утреннем свете, и небо голубое. Облака уже не такие низкие и мрачные, теперь они стали белыми и легкими. Звенят колокольчики коров. Солнце светит. Сестры диаконисы ходят из комнаты в комнату, распевая гимны к празднику Вознесения. Только что они пели, стоя у двери моей спальни (конечно, на верхненемецком диалекте):

«Теперь мы поем вместе с великим множеством, АЛЛИЛУЙЯ!»

О да, Господь Иисус. Аминь! Все этим утром воздает Тебе хвалу! Когда мгла на пиках рассеивается, свет подобен сиянию Твоего лица!

«И взошел Моисей на гору… и покрывало ее облако шесть дней, а в седьмой день воззвал Господь к Моисею из среды облака» (Исх. 24:15,16).

Сегодня седьмой день с тех пор, как я приехала сюда, и первый совершенно ясный. Горы четко выделяются на фоне безоблачного голубого неба. Когда я спускалась по склонам альпийского луга со своего обычного места «водопоя», где встречалась с любящим Господом, подвесные кресла канатной дороги Сессельбан ехали вниз одно за другим, раскачиваясь высоко надо мной. И там, оцепенев от ужаса, я увидела так много сестер из Бергфридена, смеющихся и оживленно жестикулирующих у меня над головой. Там была и женщина, обычно сидящая со мной за одним столом. Она говорила, что после обеда отправится со мной наверх, к Экстоку, если погода будет хорошая. Но очевидно, я слишком рано покинула дом, не услышав об изменениях в планах. И этим утром все они поднимались наверх без меня. А меня оставили! Поэтому, если я захочу подняться в этих столь пленивших меня ужасных креслах, мне придется отважиться на это одной.

На меня еще раз напало великое искушение почувствовать себя разочарованной. И вдруг оказалось, что я славлю Господа и решаюсь отправиться одна! Да, я, настолько боящаяся высоты, что никогда не могла убедить себя подняться на церковную башню или выглянуть из окна многоэтажного здания. Я, пришедшая в такой ужас при первом взгляде на эти подвесные кресла, теперь действительно жаждала поехать, чтобы головокружительные, болтающиеся сиденья отнесли меня к высотам.

Итак, после обеда я отправилась на станцию канатной дороги Сессельбан. Я боялась, что мне будет страшно, но ощущала какое-то странное, восторженное побуждение. В эти последние несколько дней Сессельбан, как картина Божьих обещаний, так вдохновил меня, что я почувствовала — нужно практически доверить себя ему. И это будет внешним знаком моего внутреннего подчинения Божьей воле и Его планам на будущее.

Придя на станцию, я была неприятно удивлена. Работник сказал: что-то случилось с электрическим кабелем на вершине горы. Поэтому движение воздушных кресел в обе стороны должно быть остановлено. Но если я хочу, меня могут отправить наверх, когда спустятся последние люди. И там, наверху, мне придется подождать, пока устранят неисправность.

Даже новость, что порвался трос, не могла меня удержать — настолько я боялась, что на следующее утро опять пойдет дождь. Но когда я узнала, что подниматься больше никто не будет и я буду болтаться на этом сидении совершенно одна, я заколебалась. Подошли шесть швейцарок, посмотрели на подвесные кресла, на трос и на вершины. Они сказали, что боятся ехать и мне тоже не советуют. Я уже повернулась уходить, но тут ко мне подбежал работник канатной дороги и сказал, что кресла сейчас как раз спускаются. Я вернулась назад и стала ждать. Потом подошла другая женщина, с девочкой. Они сказали, что тоже поднимутся наверх.

В 14.24 мы уселись в подвесные кресла! Поскольку ехало нас всего трое, а женщина с девочкой сели вместе, меня поместили на первую пару сидений. Рядом со мной — пустое кресло. Я была одна!

Работника, который должен был отремонтировать линию на верхней станции, отправили первым. Между каждой парой подвесных кресел — довольно большое расстояние. Я сидела и смотрела, как он стартует, и ждала своей очереди. Пожалуй, сердце мое билось несколько взволнованно, но я была изумлена тем, насколько спокойно себя чувствовала. Раньше мне казалось, что я, которая так боится высоты, никогда не смогу поехать на Сессельбане. Тем не менее вот она я — совершенно одна, без спутника, который мог бы поговорить со мной, придать мне уверенности или защитить, — сижу в подвесном кресле, ожидая отправки к высотам. Все это дело превратилось теперь в символ отдачи себя вере. Я не могла повернуть назад.

Смотритель станции ухмыльнулся мне, девочка в кресле за моей спиной нервно хихикнула, и все они закричали: «Auf wiedersehen!» («До свидания, до встречи!»). Затем работник нажал на рычаг, и мое сиденье рвануло вперед, за пределы станции. Следующие пятнадцать минут я напрасно старалась прекратить покачивание своего кресла в воздухе, высоко над ужасающей пропастью. Я бы ничего не могла сделать, даже если бы запаниковала. Мне нужно было либо оставаться там, либо прыгать вниз.

Подвесные кресла буквально вылетали со станции на огромной скорости, предполагаю, для того, чтобы получить хороший разгон, как самолет перед взлетом. Но за пределами станции их ход становился мягким и плавным. Зеленые склоны подо мной пестрели золотом и синевой лютиков и горечавок. Повсюду вокруг словно башни возвышались снежные пики. Когда едешь вверх по линии, видны только горы по другую сторону долины, а когда возвращаешься вниз, сидишь лицом к Ортстоку и Экстоку и к великой пропасти.

Мы поднимались все выше и выше. Высота совсем не казалась мне страшной. Всего на одно мгновение, когда мое обычное место молитвы осталось позади и мы проехали мимо оврага с большими зубчатыми камнями, меня посетило странное чувство. Я знала, что, если поддамся ему, оно приведет к настоящей панике. В голове пронеслась мысль: Ой, я же не смогу остановиться и выйти, даже если захочу! Я ухватилась за сиденье и выдохнула: «Господь — Пастырь мой… Не убоюсь зла, потому что Ты со мной» (Пс. 22). Тогда чувство страха мгновенно прошло. С того момента я ехала наверх в восторге от открывающихся передо мной дивно прекрасных картин. Позади остались долины и склоны. Вокруг меня повсюду были горы. Их пики становились все ближе и ближе.

Мне было видно женщину с девочкой, поднимавшихся на расстоянии следом за мной. Я ехала спиной к пропасти, лицом — к вершинам. Затем пропасть осталась далеко внизу. Потянулись зеленые, покрытые цветами верхние склоны. Но мы двигались все выше и выше. Потом показалась верхняя станция. Мое сиденье с грохотом нырнуло и заехало под длинный, темный навес. Работник там, похоже, сильно удивился при виде совершенно одинокой женщины. Он притормозил сиденья, и я вышла. Надземная сила донесла меня до вершины.

На высотах Экстока

Выйдя из-под навеса, я свернула на узкую тропу и пошла вверх по высокому зеленому склону, пока не попала на уступ Экстока. Там были белые островки снега и ни одного деревца. После двадцати минут ходьбы по крутому склону я добралась до вершины. Даже станция, где остались подвесные кресла, теперь оказалась далеко внизу. Последнюю часть пути наверх, до самой остроконечной скалистой вершины, я дышала часто и тяжело. Так я прибыла на место, куда хотел привести меня Господь.

Стоя там и осматриваясь по сторонам, я немедленно осознала, что это действительно седьмой день и Бог собирается говорить со мной совершенно особенным образом. Именно поэтому Он позвал меня сюда одну, а не с группой, поднявшейся утром. Теперь у меня было два часа, которые я могла провести на высотах наедине с Ним.

Я уселась на упругий дерн. Холодный ветерок, явно ощущавшийся во время подъема, теперь стих. Ярко и тепло светило солнце. Так что я два часа сидела там и слушала, что Он говорил мне.

Я услышала Его призыв, и послание Сессельбана тоже стало для меня абсолютно ясным.

Я знаю, Он даст мне силы выполнить то, к чему призвал. «Верен Призывающий вас, Который и сотворит сие» (1 Фес. 5:24).

Уступ Экстока — как стена или водораздел, разделяющий две долины. Со своего зеленого сиденья я смотрела теперь на долину-сестру, тоже окруженную снежными пиками. Там, наверху, я как будто сидела на троне, таком «высоком и превознесенном», и в то же время — на скамеечке у ног Бога. Нежный тихий голос заговорил со мной и сказал: «Ханна, сооруди Мне здесь жертвенник».

В этот раз не было никакой борьбы, ни страха, ни мучений отказа от своего «я» — только радость, и любовь, и благоговение, и надежда, и преклонение. Мое сердце наполнилось глубоким молчаливым восторгом, когда я поняла, что путь к этому уже подготовлен. Сейчас, в единении с волей Бога, я могла бы положить на этот алтарь самое себя.

На этой горе Тот, Кто много лет назад, в 1924 году, призвал меня принести Ему в жертву свой заикающийся язык, чтобы проповедовать Благую весть всем, к кому Он пошлет меня на Британских островах, а потом в Палестине; Кто призвал меня стать одним из Его шоферов; а затем — Его экономкой в больнице при миссии в Иерусалиме, теперь хотел открыть мне Свой новый замысел. Ибо Он сказал:

«Теперь ты должна все это записать, Ханна. С этих пор ты будешь и проповедницей, и писательницей. Прими от Меня канву и запиши то, что Я буду говорить тебе. И сделав так, ты вдохновишь других».

Все это было так тихо, спокойно, благоговейно и просто. В такие моменты не говорят: «Но, Господь, я не могу! Я заблуждаюсь. Я человек с причудами. Пишу я слабо и неграмотно, бесформенно и неинтересно. И всегда приходится делать так много исправлений!»

Нет, благоговение и глубокое молчание, простое послушание и радостная благодарность — это все, что я ощутила. И доверие, что призвавший меня к выполнению этой задачи даст мне и «дар творческого письма», сделает меня способной передавать Его сообщения. Из меня нужно было сделать «хлеб», чтобы питались другие: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь… с жертвенника…» (Ис. 6:6), но в этот раз он должен был коснуться не моих уст (ст. 7), а головы и рук. Чтобы дать мне способность записывать, а также печатать все, чем Господь позволит мне поделиться с другими.

Я знала точно и наверняка, что там, на уступе Экстока, окруженная прекрасной стеной горных вершин, я была призвана писать для Него. И Он благословил меня использовать дар, который я всегда хотела получить. До сих пор он был не востребован, пока я старалась найти применение своему заикающемуся языку.

Два часа спустя я по канатной дороге Сессельбан отправилась вниз с горы. Меня несло все ниже и ниже, а я сидела и смотрела на Ортсток и Хоэр Турм. Я любила их, почти как человеческие существа, как товарищей, потому что они непрестанно воздавали хвалу Господу и явились для меня Его посланниками.

Казалось, я спускалась все ниже и ниже, а горы постепенно поднимались выше и выше, пока снова не поднялись надо мной, словно башни. Когда мы подъехали к пропасти, на несколько мгновений скрылось солнце. Потом пошли леса и зеленые поля. Я страстно желала, чтобы канатная дорога не кончалась, а несла меня дальше и дальше, как птицу, между небом и землей. Но трос нырнул вниз, быстрыми рывками мы въехали на станцию и снова коснулись земли.

Я медленно возвращалась пешком к Бергфриден Хаусу. Сердце мое переполняло радостное сознание, что я побывала в присутствии Божьем, что услышала Его голос и узнала Его волю. Меня подняло на высоты одно из Его обещаний, и оно же в безопасности доставило меня обратно вниз. Мысль эта была бесконечно утешительна. Он не позволит мне возгордиться. Он даст Своей «служанке» смирение сердца и позволит ей пребывать «в тени крыл Своих».

Облачность и туман

Браунвальд, 31 мая 1949 года.

Сегодня мой сорок четвертый день рождения и последний полный день в Браунвальде. Туман — как плотный занавес, и нет никакого признака, что он рассеется. Все потонуло в этой белесой мгле, кроме цветов под моим окном и крошечной елочки рядом с тропинкой. Снова все выглядит так, будто не существует никаких горных цепей, ни снежных пиков, ни зеленой долины внизу, ни всех этих цветочных полей. Тот, кто никогда не бывал здесь, даже смутно не догадался бы о том, что скрыто за завесой тумана. Все, на что я не могла наглядеться, что любила, чему радовалась, полностью исчезло.

«Но все это там, — говорит любящий Господь, — хотя ничего этого не видно. Потому что оно полностью скрыто и создалась видимость, что все кануло в небытие. Но помни, ничего не пропало. Сейчас оно невидимо, но ждет своего часа, чтобы снова стать видимым. И вот его последнее слово к тебе: твердо верь в невидимое. «Ибо видимое временно, а невидимое вечно»» (2 Кор. 4:18).

Я спустилась к завтраку, и сердце мое пело. Сессельбан Божьего обещания отнесет меня к исполнению Его намерений и планов. О мой Господь! Дай мне возможность подготовиться, облечься в «одежды величия» (Ис. 52:1) и выйти вперед, навстречу Божьей воле с радостным предчувствием.

Мгла снаружи ничего не значит. Это последний день моего пребывания здесь, а я не смогу пойти к моему привычному месту молитвы на склоне горы. Но и это не имеет значения. Я прошу о том, чтобы провести это последнее молитвенное утро — утро дня моего рождения — в этой комнате с Тобой, Господь (а что может быть лучше?). Пусть туман затворит нас здесь. Я уже слышала прекрасные голоса гор и водопадов, полей и цветов. Теперь дай мне услышать Твой голос, и больше ничего не нужно. Исчезнувшие красоты за окном ничего не значат.

«Дай мне увидеть лицо Твое, Господь, и пусть рука моя покоится в Твоей». В сердце моем звучат слова из прекрасной Песни Песней: «Голос возлюбленного моего! вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам» (Песн. 2:8).

Июня 1949 года.

Вчера с утра до вечера все было окутано этой плотной завесой тумана. Она не поднималась ни на мгновение. И сегодня утром я проснулась и обнаружила, что никаких изменений не произошло. Через два часа мне придется покинуть это благословенное, возлюбленное место, где я столькому научилась. Последний раз я видела горы, ставшие моими друзьями, в воскресенье. Они тогда величественно возвышались на фоне покрытого черными тучами неба. В ту ночь опустился туман, начался дождь, да так с тех пор и не прекращался.

Было, правда, одно исключение. В понедельник после обеда завеса тумана слегка приподнялась, и я прогулялась к Оренплатте, известной смотровой площадке. Когда время от времени крохотными островками туман рассеивался, на мгновение показывалась, как в окне, ослепительно белая гора. Однажды пик Шайдстокли внезапно блеснул, как сияющая серебристо-белая башня. Я стояла, затаив дыхание. Спустя несколько минут, когда его снова заволокло туманом, внезапно открылось другое «окно», и передо мной появился Маттенсток, «высокий и превознесенный». Солнце, невидимое с того места, где я находилась, осветило его настолько ярко, что стало похоже, будто открылось «отверстие небесное» (Мал. 3:10) и сквозь него я смотрела на одну из «многих обителей» (Ин. 14:2) или на небесный дворец. Из-за тумана эти отдельные пики казались намного выше, совсем неземными. Как будто они и вправду принадлежали какому-то другому миру на небесах.

Продолжая свою прогулку, я все думала: «Только завеса чувств, как тьма, повисла между Твоим сияющим лицом и моим», как это прекрасно выражено в одном гимне. Да, похоже было, как будто Господь то тут, то там слегка приподнимал занавес, чтобы дать мне взглянуть на это сияющее великолепие по другую его сторону.

У меня нет сомнений, что в ясный день с Оренплатте открывается очень красивый вид. Из долины далеко внизу к нему по канатной дороге поднимается маленькая смешная кабинка. Судя по изображениям на открытках, это закрытый трамвайчик, похожий на маленький толстенький корпус самолета без крыльев. Не то что открытые сиденья Сессельбана!

В тот день, когда я посетила эту смотровую площадку, из-за тумана было вообще ничего не видно. Однако я думаю, так было даже лучше. Эти неожиданные, зачаровывающие явления пиков, выглядывающих из небесных окон, были так прекрасны, что дух захватывало.

Я шла по узкой тропе вдоль склона горы. Не вверх, не вниз, а вокруг нее, и цветы, растущие рядом, были так красивы! Последнее поле почти заполонили дикие анютины глазки. Они источали изысканный, нежный аромат.

Когда я добралась до Оренплатте, видимость, конечно, была ужасной. Сквозь туман неясно проступали лишь очертания кафе с вывеской, гласившей: «К смотровой площадке нет другой дороги, кроме этой». Я повернулась и поспешила домой, радуясь цветам, запахам и туману. В ушах у меня звучали слова: «Твердо верь в невидимое. Помни то, что Бог уже показал тебе, даже если кажется, что этого вовсе не существует. «Верен Призывающий вас, Который и сотворит сие» (1 Фес. 5:24)».

Оставив Браунвальд в тумане, я отправилась на фуникулере вниз, в долину — назад к дорогам и автомобилям (ни один из которых не может подняться на высоты Браунвальда). И получила последнее послание, которое передали мне цветы. Вот они, в тумане, мокрые, красивые и в таком изобилии. Высокие, фиолетовые и синие, с шипами, растущие живописными группами; а также маленькие рассыпанные по склонам цветочки. Все они напоминали мне увиденные наверху луга, когда солнце золотило своим светом желтые калужницы и горечавки. Я подумала о полях нарциссов, в сторону которых ехала. Воспоминание об их красоте двадцать семь лет было живо в моем сердце, с тех пор как я ездила туда со своей матерью в ее последний проведенный на земле отпуск.

Тогда я осознала, что послание цветов было не просто напоминанием о Божьей милосердной любви и нежной милости в нашей повседневной жизни. Но, как и все красоты природы, возвещающие нам Его послания и передающие то, что Он желает донести до нас с их помощью, — цветы говорят о чудесной любви и нежной милости, которые Он хочет излить на других через нас. Точно так же, как Брумбахские водопады напоминают мне о Его любви, льющейся через нас к людям. А пики говорят о высотах веры, на которые Он хочет поднять нас, чтобы мы «изливались вниз» с радостью, дающей жизнь другим. Таким должен быть каждый наш день — как поля цветов, предлагающих красоту, утешение, радость и ободрение всем вокруг.

Да, на самом деле этот мой визит в Швейцарию был не только ради моего собственного удовольствия, но и для того, чтобы у меня появилась возможность каким-то образом поделиться тем, что я видела и поняла, с другими. Кто знает, может, и эти мои ежедневные записи Он когда-нибудь тоже использует для этой прекрасной цели.

Визит в Лез-Аван

Девять часов ехала я из одного конца Швейцарии в другой и в 15.30 добралась до Лозанны на Женевском озере. Затем продолжила путешествие в горы до Лез-Авана. Но даже здесь, так далеко от Гларусских гор, пики тоже были скрыты туманом. Наконец, в 17.10 фуникулер доставил меня к гостинице «Салуп».

Это чудесная гостиница, и у меня тут очаровательная комната с видом на озеро. В этот первый вечер я распаковала вещи и уже сходила на прогулку.

Теперь я хочу покаяться. Возвращаясь к гостинице, я испытала чувство настоящего разочарования, хотя здесь очень красиво и только горы покрыты туманом.

Конечно, я очень устала и скучаю по своим дорогим друзьям-горам, так многому научившим меня за эти две недели в Браунвальде. Но не это вызывает разочарование. И нарциссы еще не отцвели. Они совершенны, и склоны гор, на которых они растут, сияют белизной, словно покрытые инеем. Но кругом такая крутизна! Либо вверх, либо вниз. Никаких приятных пологих тропок вокруг склонов. И, что хуже всего, все нарциссовые поля оказались недоступными. Они огорожены проволокой, на которой висят таблички: «Без разрешения владельцев вход на нарциссовые поля у дороги запрещен».

Этого я никак не ожидала! Двадцать семь лет назад моя мама и наши друзья свободно бродили везде, где вздумается. Но теперь, кажется, все поставлено на коммерческую основу. Конечно, это известная и широко разрекламированная достопримечательность. Особенно в это время года, когда нарциссы в полном цвету. Я полагаю, их нужно охранять, иначе их все оборвут и продадут. Но так жаль! Где же я могу побыть наедине с Господом? Неужели я приехала в Лез-Аван для того, чтобы пережить такое разочарование, да еще на обратном пути на Ближний Восток, с его беспорядками и угрозой войны?

Я все же сорвала немного нарциссов, которые цвели сразу за проволочным ограждением. И полюбовалась полями, сверкающими белизной в вечернем свете. Но все-таки я скучала по Браунвальду!

Сегодня с утра — непрерывный дождь и туман, а мне осталось провести здесь до отъезда всего четыре дня. Потом мне надо будет снова отправляться в путь.

Очевидно, мой Господь желает сообщить мне что-то очень важное. И я так хочу услышать и понять это! Единственное, что я могу делать с радостью, — это каждый день возносить хвалу Господу за все происходящее. Как за радости, так и за огорчения. Ведь огорчения, принятые с благодарностью, всегда превращаются в сияющие благословения!

Один стих все звучит во мне в связи с этими нарциссовыми полями за оградой. Я проделала такой долгий путь, чтобы увидеть их, надеялась, что снова смогу посидеть среди них, слушая моего Господа. И обнаружила, что мне до них не добраться, даже если выйдет солнце!

Какой контраст между свободными, чудесными полями Браунвальда и нарциссовыми полями за проволочным ограждением в Лез-Аване! Но очень мягко и нежно Господь продолжает напоминать мне стих из Песни Песней: «Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник…» (Песн. 4:12).

Не такой ли точно была и моя жизнь, пока мой возлюбленный Господь не начал ломать мои ограды кусок за куском? «Сад-выставка», закрытый и запертый для стольких обыкновенных людей, к которым я не питала никакого интереса. Теперь моему сердцу предстоит сделаться открытым полем цветов — на радость другим. Как написано в той же прекрасной книге, «поднимись, ветер, с севера и принесись с юга, повей на сад мой — и польются ароматы его! — Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.

Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими... Ешьте, друзья, пейте и насыщайтесь, возлюбленные!» (Песн. 4:16; 5:1).