Глава 6. В обход через пустыню

После встречи с Гордыней Ой-Боюсь вместе со своими спутницами продолжила свой путь, но из-за усилившейся хромоты могла передвигаться только медленно. Однако теперь Ой-Боюсь уже гораздо охотнее принимала помощь двух своих провожатых. Последствия этого столкновения постепенно прошли, и Ой-Боюсь смогла продвигаться быстрее.

Однажды за поворотом тропы, оцепенев от страха и изумления, Ой-Боюсь увидела расстилающуюся внизу огромную пустыню. Насколько хватало глаз простирались песчаные холмы. Не видно было ни деревца. Единственное, что нарушало монотонность этой пустыни, — высокие странные пирамиды, поднимавшиеся над барханами. Древние, седые, заброшенные и мрачные. К ужасу Ой-Боюсь, две ее спутницы приготовились спускаться по крутой тропинке, ведущей вниз.

Ой-Боюсь остановилась как вкопанная и сказала: «Не нужно туда ходить. Пастырь призвал меня на Высоты. Конечно, мы должны найти дорогу, ведущую вверх, а не туда, вниз». Но женщины знаками показали ей следовать за ними по крутой тропинке к расстилающейся внизу пустыне.

Ой-Боюсь посмотрела направо, налево, но, хотя это и казалось невероятным, другой дороги, по которой они могли бы продолжить свой путь наверх, не было. Тропа, по которой они шли, внезапно обрывалась, а со всех сторон вокруг них возвышались отвесные, как стены, каменистые утесы без единой точки опоры для ноги.

«Я не смогу спуститься туда», — выпалила потрясенная Ой-Боюсь. Ей стало плохо от страха. «Пастырь не мог иметь этого в виду. Никогда! Он позвал меня вверх, на Высоты. А это — противоречит всему, о чем он говорил».

Тогда она возвысила голос и отчаянно закричала: «Пастырь, приди ко мне. О, ты нужен мне! Приди мне на помощь».

В тот же миг он появился и стал рядом с ней.

«Пастырь, — воскликнула она в тоске, — я ничего не понимаю! Проводники, которых ты дал мне, говорят, что мы должны спуститься в эту пустыню. Но тогда мы повернем в сторону, совершенно противоположную Высотам. Ты же не это имел в виду? Ты не можешь противоречить сам себе. Скажи им, что нам не нужно туда идти, и покажи нам другой путь. Проложи нам дорогу, Пастырь, как обещал».

Он взглянул на нее и ответил очень мягко: «Это и есть та дорога, Ой-Боюсь, и тебе нужно пойти вниз по ней».

«О нет! — вскричала она. — Ты не можешь говорить это серьезно. Ты сказал, если я доверюсь тебе, ты приведешь меня к Высотам, а эта тропа ведет в обратную сторону. Это противоречит всему, что ты обещал».

«Нет, — сказал Пастырь, — это не противоречие, это отсрочка. Чтобы стало возможным самое лучшее».

Ой-Боюсь ощутила боль, как будто он ударил ее ножом в сердце. «Ты хочешь сказать, — проговорила она недоверчиво, — ты действительно хочешь сказать, что мне нужно идти все время вниз по этой тропе, в это дикое место, через пустыню, в противоположную сторону, неизвестно куда? Почему?» В голосе ее послышалось мучительное рыдание. «Может, пройдут месяцы или даже годы, пока эта тропа повернет назад к горам. О, Пастырь, ты хочешь сказать, что эта отсрочка — на неопределенное время?»

Он молча кивнул, и Ой-Боюсь опустилась на колени, почти упав у его ног. Он уводил ее в сторону, далеко от желания ее сердца, не делая при этом ни малейшего намека на то, когда приведет ее обратно. Когда она окинула взглядом эти бесконечные с виду песчаные холмы, единственная тропа, которую она видела, вела все дальше и дальше от Высот. А вокруг была одна пустыня.

Затем Пастырь очень тихо спросил: «Ой-Боюсь, любишь ли ты меня настолько, чтобы принять эту отсрочку? И то, что, как тебе кажется, противоречит моему обещанию? Ты спустишься со мной туда, в пустыню?»

Все еще лежа на земле у его ног, с раздирающими душу рыданиями, она сквозь слезы посмотрела вверх, на него, взяла его за руку и сказала, дрожа всем телом: «Я же люблю тебя, ты знаешь, что я люблю тебя. О, прости меня, что я не могу сдержать слез. Я спущусь с тобой в пустыню, пойду совершенно в противоположную сторону, если ты действительно желаешь этого. Даже если ты не можешь мне сказать, зачем это нужно, я пойду с тобой. Потому что ты знаешь, я действительно тебя люблю, и тебе дано право выбирать для меня то, что ты хочешь».

Было очень раннее утро. В небе высоко над ними и над молчаливыми просторами пустыни висел серп молодого месяца. А рядом с ним, как бриллиант, сияла утренняя звезда. В этом месте Ой-Боюсь построила свой первый жертвенник в горах — небольшое нагромождение камней. Затем, пока Пастырь стоял рядом с ней, она положила на жертвенник свою дрожащую, бунтующую волю. Откуда-то появился маленький язычок пламени, и через мгновение на жертвеннике уже не оставалось ничего, кроме кучки пепла. Точнее сказать, это Ой-Боюсь сначала подумала, что там остался один пепел. Но Пастырь велел ей присмотреться получше, и там, в золе, она увидела какой-то камешек темного цвета, совершенно обычный на вид голыш.

«Подними его и возьми с собой, — нежно сказал Пастырь, — на память о построенном тобой алтаре и обо всем, что он обозначает».

Ой-Боюсь вытащила камешек из золы, едва глядя на него и чувствуя, что до конца своей жизни, чтобы вспомнить этот жертвенник, ей не понадобится помощь сувениров. Как может она забыть его и свой первый мучительный опыт отказа от себя? Но она послушно положила камешек в маленькую сумочку, или мешочек, которую дал ей Пастырь.

И начался спуск в пустыню. С первых же шагов Ой-Боюсь с трепетом ощутила, как по всему ее телу прошла волна сладчайшей радости и умиротворения. Оказалось, что Пастырь решил сопровождать ее. Теперь Горе и Страдание не были ее единственными спутницами, он тоже был с ней. Когда Ой-Боюсь начала спускаться по тропинке, Пастырь затянул песню, которую она раньше никогда не слышала. Песня звучала так сладко и утешительно, что боль Ой-Боюсь стала постепенно стихать. Как будто эта песня говорила, хотя бы отчасти, о причине этой странной отсрочки. Вот что он пел:

Закрытый сад

Закрытый сад ты, любовь моя,

Где не вкусить плода.

Весна запоздала, фонтан иссяк,

Живая нужна вода.

 

Северный ветер и южный!

Вы разбудите мой сад,

Чтобы оттуда повеял

Дивный весны аромат.

 

До пустыни они добрались удивительно быстро, хотя тропа действительно была очень крута. Поддерживаемая Пастырем, Ой-Боюсь совершенно не ощущала своей слабости. К вечеру первого дня они уже шли по песчаным холмам, направляясь к каким-то хижинам, построенным в тени одной из огромных пирамид. Там они собрались остановиться на ночлег. На закате, когда на западе небо стало огненно-красным, Пастырь повел Ой-Боюсь от хижин к подножию пирамиды.

«Ой-Боюсь, — сказал он, — на пути к Высотам всем служащим мне приходилось делать этот крюк через пустыню. Ее называют печь Египетская, «ужас и мрак великий» (Быт. 15:12,17). Здесь познали они многое, о чем иначе даже и не догадывались бы.

Авраам был первым из моих слуг, прошедших этим путем. Эта пирамида уже тогда, когда он впервые взглянул на нее, была седой и древней. Потом приходил Иосиф, со слезами и болью в сердце, и тоже смотрел на нее, усвоив урок огненной печи. С тех пор бесконечное множество моих людей проходило этим путем. Они приходили узнать секрет царственности. И вот теперь здесь ты, Ой-Боюсь. Ты тоже стоишь в этом ряду. Это великая честь, и ты, если захочешь, сможешь усвоить урок печи и мрака великого точно так же, как и твои предшественники. Те, кто спускается к этой печи, потом уже продолжают свой путь как принцы и принцессы, как те, в чьих жилах течет королевская кровь».

Ой-Боюсь взглянула вверх, на возвышающуюся громаду пирамиды, призрачно-черную на фоне закатного неба, одинокую в этой безлюдной пустыне. Тем не менее она показалась ей одним из самых величественных строений, какие ей доводилось видеть.

Вдруг откуда ни возьмись вся пустыня наполнилась людьми, бесконечной вереницей идущими мимо нее. Вот сам Авраам со своей женой Сарой, первые одинокие изгнанники в незнакомой земле. А вот и Иосиф, преданный братьями, израненный, проданный в рабство; со слезами тоскуя по отчему дому, он видел только эту чуждую пирамиду. Затем одного за другим она увидела бесчисленное множество людей. Они тянулись через пустыню нескончаемым потоком. Последний в этом ряду протянул ей руку. Ой-Боюсь взяла ее: вот, теперь и она сама — звено в этой великой цепи. Ясно и отчетливо услышала она слова:

«…Не бойся идти в Египет, ибо там произведу от тебя народ великий; Я пойду с тобою в Египет, Я и выведу тебя обратно» (Быт. 46:3, 4).

После этого Ой-Боюсь и Пастырь вернулись к хижинам — на ночлег. Утром Пастырь разбудил Ой-Боюсь и повел ее дальше. Но на этот раз он отворил маленькую дверцу в стене пирамиды и пригласил Ой-Боюсь внутрь. Там был проход, ведущий к центру сооружения, а оттуда на верхние этажи поднималась винтовая лестница.

Пастырь открыл другую дверь, ведущую из центрального зала на первом этаже в очень большую комнату, похожую на зернохранилище, и они вошли туда. Повсюду, кроме небольшого пространства посередине, были насыпаны большущие кучи зерна. Мужчины, стоявшие там, разными способами молотили всевозможные виды зерна. Затем они мололи его, у некоторых получалась мука мелкого помола, у других — крупного. Тут же на земле сидели женщины, и перед каждой был гладкий выдолбленный камень. Они мололи самые лучшие сорта пшеницы.

Понаблюдав немного за ними, Ой-Боюсь заметила, что зерна сперва толкут и выколачивают, пока они не раскрошатся. Но затем их еще мелют и колотят, и этот процесс продолжается, пока мука не станет достаточно мелкой для выпечки пшеничного хлеба высшего сорта.

«Видишь, — мягко сказал Пастырь, — как сильно отличаются методы помола для разных сортов зерна, соответственно его предназначению». Затем он процитировал: «Ибо не молотят чернухи катком зубчатым, и колес молотильных не катают по тмину; но палкою выколачивают чернуху, и тмин — палкою. Зерновой хлеб вымолачивают, но не разбивают его; и водят по нему молотильные колеса с конями их, но не растирают его» (Ис. 28:27, 28).

Наблюдая, как женщины толкут хлебные зерна своими тяжелыми камнями, Ой-Боюсь обратила внимание на то, как долго длится этот процесс, прежде чем получится и будет готова к употреблению мелкая белая мука. Потом она услышала голос Пастыря: «Я привожу народ мой в Египет, чтобы перемолоть его в мельчайший порошок, дабы он стал хлебом для других. Но запомни, что, хотя хлебные зерна и колотят, никто не молотит их вечно; но только до тех пор, пока вымолоченное и измельченное зерно не будет готово к употреблению. «И это происходит от Господа Саваофа: дивны судьбы Его, велика премудрость Его!» (Ис. 28:29)».

После этого Пастырь отвел ее назад, в центральный зал, и оттуда они стали подниматься по винтовой лестнице, все выше и выше закручивающейся в темноте. На следующем этаже они вошли в другую маленькую комнатку. В центре ее находился огромный, плоский, как стол, гончарный круг. Рядом с ним стоял горшечник, обрабатывающий на этом круге какое-то изделие. Он крутил колесо и создавал из глины разнообразные предметы. Он резал, месил и формировал материал по своему усмотрению, а глина всегда оставалась лежать неподвижно на круге, покоряясь каждому его прикосновению — совершенно безропотно.

Когда они наблюдали за этим, Пастырь сказал: «В Египте я также создаю мои самые лучшие и красивые сосуды. Я приношу инструменты, какие считаю нужными для своей работы» (см.: Иер. 18). Затем он с улыбкой добавил: «Не могу ли Я поступить с тобой, подобно горшечнику сему? Вот, что глина в руке горшечника, то ты в Моей руке» (см.: Иер. 18:6).

Под конец он повел ее по лестнице на самый верхний этаж. Там они обнаружили комнату с печью, в которой золото переплавлялось и очищалось от всех шлаков. В плавильне находились также неотесанные куски камней и породы, содержащей кристаллы. Их положили в сильно раскаленную плавильню и оставили там на какое-то время. И вот, когда их вытащили, они оказались сверкающими драгоценными камнями. Они сияли так, будто внутри у них горело пламя. Стоя рядом с Пастырем и глядя на огонь, Ой-Боюсь услышала самое прекрасное его изречение:

«Бедная, бросаемая бурею, безутешная! Вот, Я положу камни твои на рубине и сделаю основание твое из сапфиров; И сделаю окна твои из рубинов, и ворота твои — из жемчужин, и всю ограду твою — из драгоценных камней» (Ис. 54:11, 12). Затем он добавил: «Мои самые редкие и драгоценные камни и мое самое чистое золото — это те, кто был переплавлен в печи Египетской». И он спел куплет из маленькой песенки:

 

Сердце твое я возьму

И переплавлю, любя.

В него Свой огонь вложу,

Мой крест — это смерть за тебя.

 

Они пробыли в пустыне еще несколько дней, и Ой-Боюсь узнала такие вещи, о которых никогда раньше не слышала.

Один факт, однако, произвел на нее особое впечатление. В этой великой пустыне не росло ни одного деревца, ни одного цветка, никаких растений, кроме беспорядочно торчащих тут и там серых кактусов.

В последнее утро она гуляла возле хижин и шатров обитателей пустыни. Вдруг в одном углу, за стеной, она наткнулась на маленький золотисто-желтый цветок. Он рос в полном одиночестве. От бака с водой тянулась старая труба. А в трубе была одна крошечная дырочка, через которую время от времени просачивалась капля воды. Там, где стекали одна за другой эти капли, и вырос маленький золотистый цветок. Откуда взялось его семя, Ой-Боюсь не могла себе представить, так как вокруг не было видно ни птиц, ни каких-либо растений.

Она остановилась возле этого одинокого, красивого маленького цветка, с такой надеждой и смелостью тянувшегося навстречу тоненькой струйке воды, и тихо спросила: «Как тебя зовут, цветочек? Я никогда раньше не видела такого, как ты».

Крошечный росток отвечал таким же, как он сам, золотистым голоском: «Вот я, смотри! Меня зовут Принимающий-с-радостью».

Ой-Боюсь подумала об увиденном ею в пирамиде: о молотьбе на току, о свистящем гончарном круге и об огненной печи. Каким-то образом ответ этого маленького золотистого цветка, выросшего в полном одиночестве в безлюдной пустыне, запал ей в сердце и отдавался там слабым, но сладостным эхом, наполняя ее утешением. «Он привел меня сюда, когда сама я этого не хотела. Я тоже посмотрю ему в лицо и скажу: «Вот я, смотри! Я твоя маленькая служанка Принимающая-с-радостью»», — подумала она про себя. Затем наклонилась и подобрала в песке рядом с цветком камешек-голыш и положила его в сумочку, где хранила камешек от первого жертвенника.