Глава 8. На старом волнорезе

Прошло несколько дней после победы над Гордыней. Ой-Боюсь и ее спутницы продолжали свое путешествие по берегам великого моря. Однажды утром тропа неожиданно снова свернула в сторону, вглубь материка, и они обнаружили, что опять стоят лицом к пустыне, за которой находились горы, но их, конечно, еще не было видно. Дрожа от волнения, Ой-Боюсь увидела, что тропа наконец и в самом деле идет на восток и должна привести их обратно к Высотам.

Она отпустила руки своих провожатых, чтобы захлопать в ладоши от радости. Каким бы огромным ни было расстояние до гор, теперь, по крайней мере, они будут двигаться в правильном направлении. Все трое устремились назад, через пустыню, но Ой-Боюсь не могла ждать своих спутниц и побежала вперед, как будто вообще никогда не хромала.

Внезапно тропа повернула под прямым углом и пошла совсем не в сторону гор, а вновь на юг. Туда, где вдалеке пустыня заканчивалась и переходила в какую-то холмистую местность. Ой-Боюсь, онемев, застыла в страхе и шоке. Ее охватила дрожь. Этого не может быть, не может быть, чтобы Пастырь опять сказал «нет» и повернул ее назад.

«Надежда, долго не сбывающаяся, томит сердце», — сказал мудрец прошлого, и как он был прав! Ой-Боюсь с таким восторгом бежала вприпрыжку по тропинке к горам, что оставила Горе со Страданием далеко позади. И пока они догоняли ее, она стояла совсем одна в том месте, где тропа сворачивала в противоположную от гор сторону.

Из-за ближайшего к Ой-Боюсь песчаного холма показался силуэт ее врага Горечи. Он не смел подойти ближе, уже немного научившись благоразумию. Горечь не хотел вынуждать Ой-Боюсь снова звать на помощь Пастыря. Он просто стоял и смотрел на нее. И все смеялся, смеялся... Такого горького звука Ой-Боюсь в жизни не слышала.

С ядовитостью гадюки Горечь проговорил: «Почему ты тоже не смеешься, моя маленькая дурочка? Ты же знала, что так и будет». Он стоял, изрыгая эти отвратительные слова, пока не стало казаться, что вся пустыня наполнилась отголосками его насмешек. Горе и ее сестра подошли к Ой-Боюсь и стояли рядом с ней совершенно молча. На какое-то время все вокруг застыло от боли и «ужаса мрака великого». Внезапный порыв ветра со свистом пронесся по пустыне и поднял ослепившее их облако песка и пыли.

В последовавшей за бурей тишине Ой-Боюсь услышала свой собственный голос, низкий и дрожащий, но довольно отчетливый: «Господь мой, что ты желаешь сказать мне? Говори, ибо раба твоя слушает».

В следующее мгновение Пастырь уже стоял рядом с ней. «Не падай духом, — сказал он, — не бойся, это я. Построй мне еще один жертвенник и положи на него всю свою волю в жертву всесожжения».

Ой-Боюсь послушно сгребла маленькую кучку из песка и камней — это было все, что она могла найти в пустыне, — и снова сложила свою волю, проговорив со слезами (так как Горе подошла к ней и стала рядом на колени): «Я рада исполнить твою волю, о Бог мой».

Откуда-то, из какого-то невидимого источника, вышел язычок пламени и поглотил жертву, оставив на алтаре лишь маленькую кучку пепла. Затем послышался голос Пастыря: «Это промедление — не к смерти, но к славе Божьей. Чтобы прославился Сын Божий».

Поднявшийся ветер развеял пепел, и на жертвеннике остался лишь грубый, самый обычный с виду камень. Ой-Боюсь подобрала его и положила к остальным в сумочку. Затем она встала на ноги, и все вместе они зашагали на юг. Пастырь прошел с ними небольшой отрезок пути, чтобы защитить их от Обиды и Самосожаления, притаившихся поблизости, за песчаными холмами.

Вскоре путешественники добрались до места, где море, оставшееся позади, когда они свернули вглубь материка, врезалось в пустыню, образуя огромный морской рукав. Был час прилива, вода стремительно прибывала, заполняя собой все свободное пространство. Однако через этот морской рукав была сооружена каменная дамба с многочисленными арками. К ней вела длинная земляная насыпь. Пастырь подвел Ой-Боюсь к этому валу и велел следовать через море по этой дороге. Еще раз, с особым ударением, он повторил слова, сказанные им у жертвенника, и удалился.

Взобравшись по насыпи, Ой-Боюсь вместе с двумя своими спутницами очутилась наверху старого морского волнореза. С высоты, на которой они оказались, они могли оглядеть всю лежащую позади пустыню. С одной стороны было море. А с другой — туманные очертания гор, до того далекие и неясные, что путники не были уверены, точно ли они видят их или просто принимают желаемое за действительное.

Затем, посмотрев вперед, они увидели, что, следуя по этой дамбе, в скором времени попадут в совершенно другую местность. Там были холмы и долины, поросшие лесами, с домиками и усадьбами посреди садов и полей. Ярко светило солнце, и там, наверху, на волнорезе, они ощутили всю силу мощного ветра, который подгонял и хлестал несущиеся волны, чтобы они мчались еще быстрее. Это напомнило Ой-Боюсь свору гончих, подгоняемых охотниками. Волны бежали одна за другой, прыгали, вздымались и ревели под дамбой, а затем с шумом бились о берег.

Казалось, неистовая стихия ветра и воды захватила Ой-Боюсь, опьянила ее, словно восхитительное вино жизни. Ветер хлестал ее по щекам, трепал ей волосы и одежду и чуть совсем не свалил ее с ног, но она твердо стояла там и кричала изо всех сил. Ветер, подхватив звук ее голоса, уносил его вдаль, покрывая своим собственным оглушительным ревом. Вот что кричала Ой-Боюсь там, на старом волнорезе:

«Тогда вознеслась бы голова моя над врагами, окружающими меня; и я принес бы в Его скинии жертвы славословия, стал бы петь и воспевать пред Господом» (Пс. 26:6).

С этими словами она подумала: «Это, наверное, ужасно, быть врагом Пастыря. Ведь его враги всегда, всегда оказываются в поражении. И всегда, всегда у них из-под носа уводят добычу. Должно быть, они сходят с ума, когда видят, что даже самые глупенькие и слабенькие становятся для них недосягаемыми, когда восходят на Высоты и становятся непобедимыми. Наверно, это для них невыносимо».

Не сходя с дамбы, Ой-Боюсь подобрала еще один камешек, как научил ее Пастырь, и опустила его в сумочку с драгоценными сувенирами. В этот раз — на память о его победе, о том, как он дал ей победить ее врагов. И она вместе с Горем и Страданием продолжила свой путь по дамбе, спустилась по насыпи на другую сторону и сразу оказалась в лесу.

Перемена пейзажа была чудесной, особенно после долгого путешествия по пустыне. Долгожданная весна вступала в свои права, пробуждая все вокруг от зимнего сна: деревья зазеленели нежной молодой листвой, набухли почки. Тут и там виднелись поляны колокольчиков, диких анемонов, а вдоль мшистых берегов выросли фиалки и примулы. Пели птицы, перекликаясь друг с другом. Они деловито и увлеченно вили свои гнезда.

Ой-Боюсь сказала себе, что никогда не понимала, каково это — пробуждение от смерти зимы. Возможно, потребовалась безлюдная пустыня, чтобы открыть ей глаза на всю эту красоту. Она шла по лесу, на какое-то время почти забывая, что рядом с ней идет Горе со своей сестрой.

Куда бы Ой-Боюсь ни кинула взгляд, ей казалось, что и развернувшаяся на деревьях листва, и гнездившиеся птицы, и скачущие белки, и распустившиеся цветы — все говорили одно и то же, приветствуя друг друга на своем особом языке, в каком-то своеобразном возбуждении. Они радостно восклицали: «Видите, зима наконец прошла! Промедление-то было не к смерти, а к славе Божьей. Никогда еще не было такой прекрасной весны!»

В то же время Ой-Боюсь ощущала чудесное волнение в крови, как будто в ее сердце тоже что-то прорастало и рвалось к новой жизни. Чувство это было столь сладостным, однако с такой примесью боли, что Ой-Боюсь уже не могла понять, чего же в нем больше. Она подумала о семени Любви, которое посадил в ее сердце Пастырь. И отчасти со страхом, а отчасти с нетерпением она посмотрела, действительно ли оно дало корень и уже прорастает. И вот она увидела массу листьев, а на кончике стебелька — маленькое уплотнение, которое почти можно было назвать бутоном.

Пока Ой-Боюсь смотрела на этот росток, внезапная мысль посетила ее. Она вспомнила слова Пастыря о том, что, когда цветок Любви будет готов к цветению, ее полюбят в ответ, и она получит новое имя — там, на Высотах. А она все еще здесь, и до них так далеко... Дальше, чем когда бы то ни было. И в ближайшее время не предвидится никакой возможности добраться туда. Как же исполнится обещание Пастыря? Когда она подумала об этом, из глаз ее снова полились слезы.

Вы можете подумать, что Ой-Боюсь вообще была любительница поплакать. Но не забывайте, что Горе была ее спутницей и учителем. Следует добавить, что слезы ее проливались втайне, так как никто, кроме ее врагов, не знал об этом странном путешествии, в которое она отправилась. Сердце само знает свои печали, и бывают времена, когда, как Давид, мы утешаемся мыслью, что слезы наши складываются в сосуд и ни одна слезинка не будет забыта Тем, Кто проводит нас по дорогам скорбей.

Но Ой-Боюсь плакала недолго. Почти сразу же она заметила какое-то странное золотое мерцание. Она присмотрелась, и что же она увидела? Точную копию маленького золотистого цветка, найденного ею возле пирамид в пустыне. Он был каким-то чудесным образом пересажен и теперь рос прямо у нее в сердце. Ой-Боюсь вскрикнула от восторга, и эта крошка кивнула головой и проговорила своим тоненьким золотистым голоском: «Взгляни на меня, вот я, Принимающий-с-радостью! Расту в твоем собственном сердце».

Ой-Боюсь ответила, улыбнувшись: «Ах да, конечно, я и забыла!» И она встала на колени там, в лесу, сложила горкой камни и положила сверху хворост. Как вы уже, наверное, заметили, жертвенники строятся из любого материала, какой в тот момент окажется под рукой. Потом она заколебалась: что же ей на этот раз положить на жертвенник? Она взглянула на крошечное уплотнение на ростке Любви, которое, возможно, было бутоном, а возможно, и нет. Тогда она наклонилась вперед, положила на алтарь свое сердце и сказала: «Взгляни на меня, вот я, твоя маленькая служанка Принимающая-с-радостью, и все, что есть в моем сердце, — твое».

На этот раз, хоть язычок пламени и появился и поглотил хворост, бутон остался на стебельке ростка. Ой-Боюсь подумала: наверное, это потому, что она слишком маленькая, чтобы предлагать ее. Но тем не менее произошло нечто прекрасное. Как будто искорка от пламени вошла в ее сердце и все сияла там, теплая, лучистая. На алтаре среди пепла лежал еще один камешек, который ей предстояло подобрать и положить к остальным. Итак, теперь в сумочке, которую носила с собой Ой-Боюсь, было шесть памятных камней.

Продолжив путь, путешественницы очень скоро подошли к опушке леса, и у Ой-Боюсь вырвался радостный возглас. Кто бы вы думали, стоял там, поджидая их? Это был сам Пастырь. Ой-Боюсь побежала к нему, как будто на ногах у нее выросли крылья.

«О, приветствую, приветствую, тысячу раз приветствую! — воскликнула она, вся затрепетав от радости. — Боюсь, в саду моего сердца выросло еще так немного, Пастырь, но все, что там есть, — твое, и ты можешь распоряжаться им, как пожелаешь».

«Я пришел сообщить тебе одну весть, — сказал Пастырь. — Тебя ждет нечто новое, Ой-Боюсь. Вот эта весть: «Теперь увидишь ты, что Я сделаю…» (Исх. 6:1)».

Щеки ее порозовели, и она затрепетала от радости. Ой-Боюсь вспомнила о ростке в своем сердце и об обещании, что, когда он будет готов зацвести, она уже поднимется на Высоты, готовая войти в Царство Любви.

«О, Пастырь, — воскликнула Ой-Боюсь, у которой от этой мысли захватило дух. — Ты имеешь в виду, что я уже наконец готова взойти на Высоты? Уже? Правда?»

Ей показалось, что он кивнул, но он ответил не сразу. Он стоял и смотрел на нее, и выражение его лица было не совсем ей понятно.

«Ты действительно это имеешь в виду? — повторила она, схватив его за руку, радостно глядя на него снизу вверх. — Ты хочешь сказать, что скоро поведешь меня на Высоты?»

На этот раз он ответил: «Да». И добавил со странной улыбкой: «Теперь увидишь ты, что я сделаю».

Глава 9. Великая скала Рана

Позже, когда Ой-Боюсь отправилась прогуляться среди полей, садов и невысоких холмов той земли, в которую они пришли, душа ее пела и ликовала. Теперь ей, казалось, было все равно, что Горе и Страдание еще с ней, — в сердце ее пробудилась надежда, что скоро они вовсе перестанут сопровождать ее. Ибо, когда Ой-Боюсь снова подойдет к горам и эти двое помогут ей взобраться на Высоты, она уже больше не будет в них нуждаться. Также ее уже не волновало, что тропа, по которой они следовали, все еще вела на юг, петляя среди холмов. Ведь у нее было обещание самого Пастыря, что скоро эта дорога приведет ее обратно к горам на востоке, к столь желанному ее сердцу месту.

Вскоре тропа начала подниматься к вершинам холмов.

И вот однажды путники неожиданно очутились на гребне самого высокого холма и, как только взошло солнце, обнаружили, что находятся на огромном плато. Они посмотрели на восток, в сторону восходящего солнца, и Ой-Боюсь издала крик радости и благодарения. Там, невдалеке, на дальнем конце плато, отчетливо были видны горы, возвышавшиеся, словно великая стена, увенчанная остроконечными башенками и шпилями, розовато-красными и золотистыми в лучах утренней зари. Ой-Боюсь подумала, что никогда не видела ничего прекрасней.

Когда солнце поднялось выше и в небе угасло сияние красок, она увидела, что самые высокие вершины покрыты снегом. Они были такими белыми и блестящими, что глазам стало больно от их сияния. Перед Ой-Боюсь были сами Высоты. И, что было лучше всего, отсюда тропа, по которой они шли, поворачивала на восток и вела прямо в горы.

На вершине холма Ой-Боюсь упала на колени и поклонилась. В это мгновение ей показалось, что вся боль и промедление, все скорби и испытания пройденного пути были ничто по сравнению с сияющей перед ней славой. Ей также показалось, что ее спутницы улыбаются вместе с ней. Поклонившись и порадовавшись, она поднялась на ноги, и все трое отправились в путь через плато. Они двигались вперед с удивительной быстротой, так как тропа была относительно ровной. Едва успев поверить в возможность происходящего, они увидели, что приближаются к горам, чьи склоны находились уже буквально в двух шагах.

По мере приближения Ой-Боюсь не могла не изумляться крутизне этих склонов. И чем ближе наши путники подходили к ним, тем неприступнее казались горы. Но Ой-Боюсь уверяла себя, что когда она подойдет к ним вплотную, то найдется какая-нибудь долина, или ущелье, или проход, по которому они смогут продолжить свой путь. И что ей, конечно же, будет все равно, насколько крут подъем, лишь бы дорога вела ее к цели. Ближе к вечеру этого дня они приблизились к самому подножию гор. Тропа, по которой они шли, вывела их прямо к основанию неприступной скалы и там закончилась.

Ой-Боюсь остановилась и смотрела, широко открыв глаза. И чем дольше она смотрела, тем сильнее становилось ее недоумение. Затем ее охватила дрожь. Потому что, насколько она могла видеть вправо и влево, вся горная гряда перед ней вздымалась огромной каменной стеной. Она была так высока, что у Ой-Боюсь закружилась голова, когда она отклонилась назад, чтобы рассмотреть ее вершину. Отвесные скалы полностью загородили ей дорогу, и тем не менее тропа вела прямо к ним и здесь обрывалась. Не было ни малейшего признака тропинки, ведущей в другом направлении. И не было абсолютно никакой возможности взобраться на эту неприступную, отвесную каменную стену. Им придется повернуть назад.

Как только ошеломленная Ой-Боюсь осознала весь ужас этой ситуации, Страдание схватила ее за руку, указывая на каменные стены. Из-за ближайшей груды валунов появился самец оленя, а за ним и самка, и они действительно начали взбираться по этой отвесной скале.

Все трое стояли и смотрели, и у Ой-Боюсь закружилась голова, ей стало дурно. Она увидела, что олень, который шел первым, взбирался по узкой и чрезвычайно крутой тропинке, зигзагами вьющейся по отвесной скале. Местами это были только небольшие выступы, а местами, похоже, неровные ступеньки. Но Ой-Боюсь заметила, что были и такие места, где тропинка явно обрывалась.

Тогда олень преодолевал этот промежуток длинным прыжком и, пружиня, взлетал вверх. Олениха всегда была рядом, она шла точно по его следам, двигаясь так легко, с таким изяществом, настолько безбоязненно, насколько вообще способно живое существо. Так эти двое с совершенным благородством и уверенностью взбирались по поверхности отвесной скалы, пока не скрылись из виду на вершине.

Закрыв лицо руками, с неведомым до сих пор страхом и ужасом в сердце, Ой-Боюсь медленно опустилась на камень. Затем она почувствовала, как две ее спутницы взяли ее за руки, и услышала их голос: «Не пугайся, Ой-Боюсь. В конце концов это не тупик, нам не придется поворачивать назад. Есть путь наверх по этой отвесной скале. Олени довольно ясно показали нам его. И мы сможем пройти этим путем и совершить восхождение».

«О нет! Нет! — чуть ли не взвизгнула Ой-Боюсь. — Эта тропа совершенно непроходима. Олень, может, и одолеет ее, но ни одно человеческое существо не в силах этого сделать. Я никогда не смогу залезть туда. Я упаду вниз головой и разобьюсь вдребезги об эти ужасные скалы». И она разразилась истерическими рыданиями. «Это невозможно, абсолютно невозможно! Такой дорогой мне не добраться до Высот, а значит, мне и вовсе не попасть туда, никогда». Две ее спутницы пытались сказать что-то еще, но Ой-Боюсь заткнула уши руками, и из глаз ее вновь полились слезы. Вот она, Пастырева Ой-Боюсь, сидит у подножия неприступной скалы, дрожа от ужаса и заламывая руки в отчаянии: «Я не смогу этого сделать, не смогу! Я никогда не попаду на Высоты». Невозможно представить себе более жалкую картину. Но худшее было впереди.

В изнеможении скорчившись на земле, Ой-Боюсь услышала шуршание и грохот покатившихся камней, а затем и голос рядом с собой:

«Ха, ха! Моя дорогая маленькая кузина! Вот мы наконец и встретились с тобой. Как ты теперь себя чувствуешь, Ой-Боюсь, в такой приятной ситуации?» С новым ужасом она открыла глаза и обнаружила, что смотрит прямо в отвратительное лицо самого Трусостраха.

«Я тут подумал, — продолжал он, злорадно ухмыляясь, — да, я подумал, что мы все-таки можем сойтись. Ты что, маленькая дуреха, действительно поверила, что способна от меня избавиться? Нет-нет, Ой-Боюсь. Ты — одна из Страхов, и никуда от этого не денешься. К тому же ты, маленькая дрожащая глупышка, ты принадлежишь мне. Я пришел благополучно отвести тебя домой и проследить, чтобы ты больше никуда не убегала».

«Я не пойду с тобой, — задыхаясь, проговорила Ой-Боюсь. Она была так шокирована этим внезапным появлением, что не могла понять, что к чему: — Я решительно отказываюсь идти с тобой».

«Ну, выбор-то за тобой, — усмехнулся Трус. — Взгляни на этот утес, моя дорогая кузина. Тебе будет чудесно там, наверху, правда же? Только посмотри, куда я показываю тебе, Ой-Боюсь. Видишь, вон там, на полпути вверх, маленький головокружительный выступ, и оттуда нужно прыгать через расселину на другую сторону скалы? Только представь себе, Ой-Боюсь, как ты прыгаешь и повисаешь в воздухе, цепляясь за выступ скользкого камня, на котором тебе не удержаться и минуты. Только вообрази эти уродливые, острые, как ножи, камни на дне пропасти. Как они ждут не дождутся принять и искромсать тебя на куски, когда у тебя иссякнут силы и ты низвергнешься с высоты!

Чувствуешь, как это здорово, Ой-Боюсь? Не спеши, хорошенько представь себе эту картину. И это только одно из множества таких мест, где тропа прерывается. И чем выше ты взберешься, моя дорогая глупышка, тем страшнее будет падение. Ну же, выбирай. Ты должна либо идти туда, куда — сама знаешь — не сможешь добраться и погибнешь, либо вернуться домой и жить со мной, став моей маленькой прислугой». И его злорадный смех эхом прокатился в горах.

«Ой-Боюсь, — обратились к ней две ее спутницы и нежно, но твердо потрясли ее за плечо. — Ой-Боюсь, ты знаешь, кто может помочь тебе. Позови же его!»

Она вцепилась в них и снова зарыдала. «Я боюсь звать его, — выдохнула она. — Я так боюсь, что, если позову его, он велит мне идти этой дорогой. Этой страшной, ужасной дорогой. А я не могу. Это невозможно. Я не в силах заставить себя. Ах, что мне делать? Что же мне делать?»

Горе склонилась к ней и очень мягко, но настойчиво сказала: «Ты должна позвать его, Ой-Боюсь. Сейчас же зови!»

«Если я позову его, — содрогнулась Ой-Боюсь, застучав зубами, — он велит мне построить жертвенник, а я не могу. На этот раз не могу».

Трусострах торжествующе засмеялся и шагнул к Ой-Боюсь. Но две ее спутницы встали между ним и его жертвой. Страдание взглянула на Горе, и та одобрительно кивнула ей. В ответ на этот кивок Страдание вытащила висевший у нее на поясе маленький, но очень острый ножик и, наклонившись к скорченной фигуре Ой-Боюсь, кольнула ее. Ой-Боюсь закричала от боли. А затем в полном отчаянии от своей беспомощности перед всеми тремя сделала то, что следовало бы сделать еще в тот момент, когда тропа привела ее к подножию утеса. И хотя теперь ей было невыносимо стыдно, но, вынуждаемая экстремальными обстоятельствами, она все же сделала это. Она вскричала: «О Господь! Меня притесняют! Вступись за меня. Мои страхи овладели мной, и мне стыдно поднять глаза».

«Что случилось, Ой-Боюсь? — это был голос Пастыря. Он раздался совсем близко. — В чем дело? Ободрись, это я, не бойся!»

Его голос звучал так радостно, в нем было столько силы и ни тени упрека. Ой-Боюсь почувствовала, как присутствие Пастыря буквально оживляет ее, наполняя энергией, силой и смелостью.

Поднявшись, она села и посмотрела на него. И увидела, что он улыбается, почти смеется над ней. В глазах его не было укора. Внезапно она почувствовала, что в сердце ее звучат слова, которые и раньше произносили многие дрожащие души: «Господь мой милостив к тем, кто в страхе». Пока она смотрела на него, в душе ее поднималась волна благодарности. И леденящая рука сжимавшего ее страха внезапно исчезла. Ее охватила радость, и в душе подобно звонкому ручейку зазвучала песенка:

 

Мой Любимый — самый главный

Среди тысячи других,

Он с другими не сравнится,

Он всецело справедлив.

Мой Любимый — самый нежный

И сильнее остальных.

 

«Ой-Боюсь, — снова спросил Пастырь, — скажи мне, в чем дело? Чего ты так испугалась?»

«Дороги, которую ты выбрал для меня, — прошептала девушка. — Она с виду такая страшная, Пастырь, такая непроходимая! У меня кружится голова, и я начинаю терять сознание, как только посмотрю на нее. Косули да лани могут ходить по ней. Но они же не хромые калеки и не такие трусишки, как я».

«Но, Ой-Боюсь, вспомни, что я пообещал тебе в долине Унижения», — сказал Пастырь с улыбкой.

Ой-Боюсь выглядела изумленной, кровь на мгновение прилила к ее щекам, но через секунду лицо ее было по-прежнему бледным. «Ты сказал... — начала она, прервалась, затем начала снова: — О, Пастырь, ты сказал, что сделаешь ноги мои, как у оленя, и на Высоты мои возведешь меня».

«Ну, — радостно отвечал он, — а единственный способ развить оленьи ноги — это ходить по оленьим тропам, таким, как эта».

Ой-Боюсь затрепетала и стыдливо взглянула на него. «Я думаю, что не хочу развивать оленьи ноги, если для этого мне надо пройти по такой тропе», — с трудом проговорила она.

Пастырь был абсолютно непредсказуем. Он не удивился и не рассердился. Вместо этого он снова рассмеялся. «Нет, ты хочешь, — сказал он радостно. — Я знаю тебя лучше, Ой-Боюсь. На самом деле ты очень этого хочешь, и я обещаю тебе оленьи ноги. Действительно, я специально привел тебя сюда, где горы особенно круты и нет троп, по которым можно пройти, кроме оленьих да козьих. И все это для того, чтобы исполнилось обещание. Что я сказал тебе при нашей последней встрече?»

«Ты сказал: «Теперь увидишь ты, что я сделаю», — ответила Ой-Боюсь, а потом добавила, с упреком глядя на него. — Но мне и не снилось, что ты сделаешь такое! Приведешь меня к неприступной скале, на которую никому не подняться, кроме оленей да коз. А я больше похожа на медузу, чем на оленя! Это слишком, слишком...» Она не могла подобрать слов, а потом разразилась смехом. «Да, это слишком нелепо и абсурдно! Это безумно! Чего же от тебя ждать дальше?»

Пастырь тоже засмеялся. «Я обожаю делать несуразные вещи, — ответил он. — Знаешь, видеть, как слабость превращается в силу, страх — в веру и испорченное — в совершенное, самое большое наслаждение для меня. В данный момент ничто не принесет мне большего удовольствия, чем превращение медузы в горную козу. Это моя работа, — сказал он, и лицо его осветилось великой радостью, — преображение вещей, взять, например, Ой-Боюсь, и преобразить ее в...» Он прервался, а затем со смехом продолжил: «Ну, это мы попозже увидим, во что она превратится».

Это была поистине необычайная сцена. Там, где совсем недавно все было пропитано страхом и отчаянием, на камнях у подножия неприступного утеса сидели Ой-Боюсь и Пастырь и смеялись так, как будто услышали самую смешную шутку на свете.

«Ну же, моя маленькая медузочка, — сказал Пастырь, — ты веришь, что я могу сделать из тебя горную козу и доставить тебя на вершину этой отвесной скалы?»

«Да», — ответила Ой-Боюсь.

«Ты позволишь мне сделать это?»

«Да», — сказала она в ответ, — если ты хочешь совершить такое безумие и нелепость, почему нет? Конечно, можно».

«А ты считаешь, я позволю тебе опозориться по пути наверх?»

Ой-Боюсь посмотрела на него и сказала нечто такое, чего никогда не сказала бы раньше: «Даже если так, думаю, я не буду возражать. Лишь бы было по-твоему и твоя воля исполнилась во мне, Пастырь. Остальное не имеет значения».

Пока она говорила, случилось нечто прекрасное. На фоне скалы появилась двойная радуга. Перекинувшись дугой, она обрамляла горный серпантин, по которому ходили лишь олени да косули. Это было такое красивое и необыкновенное зрелище, что у Ой-Боюсь дух захватило от восторга и удивления. Но она заметила что-то еще более чудесное. Она увидела, что Горе и Страдание, отошедшие в сторону, пока с ней разговаривал Пастырь, теперь стояли возле тропы. И там, где концы радуги соприкасались с землей, один из них прикоснулся к Страданию, а другой — к Горю.

В сияющем блеске радуги эти две закутанные фигуры настолько преобразились, что Ой-Боюсь не смогла смотреть на них дольше минуты — их свет ослеплял ее.

Тогда она сделала то, что раньше показалось бы невозможным. Опустившись на колени у подножия скалы, она соорудила жертвенник и положила на него свою волю, свои опасения и страхи. Когда огонь погас, Ой-Боюсь среди пепла нашла камешек, больше и круглее других, темного цвета и с острыми краями, но во всех остальных отношениях довольно обыкновенный.

Она положила его в сумочку и встала на ноги, ожидая дальнейших указаний Пастыря. В ее сердце теплилась надежда, что он будет сопровождать ее в этом страшном восхождении, так же, как он спускался с ней в пустыню. Но он не сделал этого.

Вместо того он подвел ее к основанию скалы и сказал: «Вот теперь, Ой-Боюсь, ты наконец действительно пришла к подножию Высот, и начинается новый этап твоего путешествия. Тебе предстоит усвоить новые уроки.

Я должен сказать тебе, что этот утес, к которому привела тебя тропа, находится вначале горной гряды. Вся она тянется отсюда в обе стороны намного дальше. И везде она такая же крутая или даже круче, чем здесь. Есть скалы еще ужаснее — скала Поношение, скала Ненависть, скала Гонение и другие. Но невозможно найти путь к Высотам и попасть в Царство Любви, не преодолев хотя бы одну из них. Это та скала, которую я избрал для тебя.

По дороге сюда ты усвоила урок «Принятие с радостью». Это «А», первая буква алфавита Любви. Теперь ты должна выучить букву «Б». Ты подошла к подножию скалы Рана. И я надеюсь и ожидаю, что на своем пути вверх по склону этого утеса ты откроешь, какова же эта следующая буква алфавита. И что ты запомнишь и начнешь применять ее, как ты делала это с буквой «А». Помни, что хотя встреча с Раной и преодоление ее неизбежны, если ты выучишь и хорошо усвоишь второй урок восхождения к Любви, то ничто не сможет причинить тебе ни малейшего вреда или ранить тебя на пути наверх».

Сказав это, он с особой торжественностью и нежностью возложил на нее руки и благословил ее. Потом позвал ее компаньонок, немедленно шагнувших вперед. Затем достал веревку из расщелины в скале и собственными руками связал вместе этих троих, собравшихся совершить восхождение. Впереди шла Горе, посередине Ой-Боюсь, а сзади — Страдание. Таким образом, даже если бы Ой-Боюсь поскользнулась и упала, они смогли бы подстраховать ее и удержать с помощью веревки.

Напоследок Пастырь протянул руку, достал откуда-то маленький пузырек с сердечными каплями и отдал его Ой-Боюсь. Он велел выпить немного сразу и пользоваться им, если по дороге наверх у нее закружится голова или ей станет дурно. Ярлычок на пузырьке гласил: «Дух благодати и утешения». Выпив одну-две капли, Ой-Боюсь почувствовала такой прилив сил, что готова была начать восхождение сразу же, хотя в глубине души все еще ощущала страх.

Вечер близился к концу. Но так как было лето, до темноты еще оставалось часа два-три. Пастырь приказал им немедленно отправляться в дорогу. Он сказал: «Совершенно невозможно добраться до вершины до наступления ночи, но там, выше, есть не видимая отсюда пещера. Там вы сможете отдохнуть и провести ночь в полной безопасности. Если же ты, Ой-Боюсь, останешься здесь, у подножия утеса, твои враги наверняка подкрадутся к тебе и попытаются причинить тебе зло. Однако по этой тропинке они не последуют за тобой, и пока ты будешь двигаться вверх, ты будешь для них недосягаема. Хоть я не сомневаюсь, — добавил он предупредительно, — что ты снова встретишься с ними, когда доберешься до верха».

С этими словами Пастырь ободряюще улыбнулся им и стал удаляться. Горе немедленно поднялась на первый выступ маленькой, узкой тропинки, зигзагами поднимавшейся вверх по скале, за ней последовала Ой-Боюсь, потом Страдание. Таким образом они начали восхождение.