На народном собрании в мангейме, 25 сентября 1906 Г.

(газетный отчет)*

 

Товарищ Люксембург начала выступление репликой, что во время своей болезни она училась у русской революции: когда революцию считают умершей, она воскресает вновь. («Браво!»)

Сегодня я чувствую себя нездоровой, но мне сказали, что я должна быть здесь и сказать несколько слов о революции. Я сделаю это, насколько хватит сил. Предыдущий оратор в конце своей речи назвал меня мученицей и страстотерпицей русской революции. Я должна начать свое выступление с возражения. Тот, кто не наблюдает за русской революцией издалека, а сам в ней участвовал, не назовет себя страстотерпцем и мучеником. И я без всякого преувеличения и совершенно честно могу заверить вас, что те месяцы, которые я провела в России, были самыми счастливыми в моей жизни. Я очень огорчена тем, что мне пришлось вернуться оттуда в Германию*.

Та картина русской революции, которая складывается у вас на основе рассчитанных на сенсацию сообщений буржуазных телеграфных агентств, совершенно неверна. Загранице рисуют огромное море крови и неслыханные страдания народа без единого проблеска света! Это — взгляд декадентской буржуазии, а не пролетариата. Русский народ терпел столетиями, а страшные страдания в ходе революции ничтожно малы по сравнению с теми ужасными страданиями, которые русский народ вынужден был переносить до революции, в спокойные времена царизма. («Очень верно!»)

Россия веками жила под игом абсолютизма; но разве кто-нибудь спрашивал, сколько тысяч погибло от цинги, от голода? Спрашивал ли кто о том, сколько тысяч пролетариев пали на поле труда? Это не встревожило ни одного статистика. Сколько детей умерло в русских деревнях или даже не прожило и года из-за нехватки пищи? Поймите, что по сравнению с этими бесчисленными жертвами нынешние жертвы и страдания минимальны.

Но есть и другая сторона медали. Если прежде русский народ прозябал без всякой перспективы выбраться из своих ужасных страданий, то теперь он знает, за что гибнет, за что страдает, за что борется. Каждый сознает, что он вместе с другими принимает посильное участие ради своих детей, своих внуков в освобождении народа. Однако русский народ страшно запоздал, отстал в своем развитии от других наций Европы и теперь, оказавшись догоняющим, он борется за свое освобождение посредством революции.

История знает, что делает, и, заставляя нас ждать, сулит нам иной подарок, чем опередившим нас нациям. Наша революция совсем не такая, как Мартовская революция [1848 г. ] в Германии или Великая французская революция. Правда, в России борются за те же буржуазные свободы, парламент, право коалиций, свободу печати и т. д., за которые в Германии боролись уже в 1848 г., а во Франции на полвека раньше. Но сегодня у нас во главе этого движения стоит не стремящаяся к власти буржуазия, а пролетариат, который взял на себя роль руководителя в этой борьбе.

Русский пролетариат не поддается иллюзиям пролетариата 1848 г., он хорошо сознает, что сразу установить социализм невозможно, он знает, что может возникнуть лишь буржуазное правовое государство. Но мы были бы недостойны называться социал-демократами, считаться учениками Маркса и Энгельса, если бы цеплялись за пустую форму, не понимая, что в ней может заключаться различное социальное и историческое содержание.

Именно по той причине, что наше правовое государство формируется мозолистой рукой пролетариата, оно получит ту форму, которая будет более полезна пролетариату, чем буржуазии. Русский пролетариат борется на первых порах за буржуазную свободу, за всеобщее избирательное право, за республику, за закон о союзах, за свободу печати и т. п., но он борется за них без иллюзий пролетариата 1848 г., он борется за свободы, чтобы использовать их как средство борьбы против буржуазии.

У того, кто представляет себе русские условия, должно сложиться впечатление, что русский либерализм уже скрючился в карлика, а пролетариат вырастает в гиганта. Поэтому правовое государство будет в России совсем иным, чем нынешняя Германия. Из русской революции никогда не родится такой ублюдок либерализма, как в Германии.

Нельзя русскую революцию рассматривать лишь с точки зрения так называемого правопорядка и страстно ждать создания настоящего парламента. Вы знаете историю I Думы. Лишь только либерализм понадеялся, что с ее созывом избавился от кошмарного сна революции, как она тут же была уничтожена. Роспуск Думы был признаком не силы абсолютизма, а бессилия русского либерализма. Роспуск Думы показал, как глубоко пала русская буржуазия. Каждая новая попытка покажет ясно, что ей не хватает силы для борьбы против абсолютизма. Когда пришла весть, что Думу разгоняют ко всем чертям, либералы не нашли ничего лучшего, как бежать в Финляндию и там сфабриковать для корзины всемирной истории бумажный протест*.

Несмотря на ту низкую ступень, на которой находится русский пролетариат, он показал себя более зрелым, чем русская буржуазия, сразу поняв, что парламентаризм бессилен, пока у руля правления стоит абсолютизм, пока он не подавлен революционным классом. Мы стоим сегодня перед вопросом о захвате власти революционным пролетариатом. Либерализм, как показала Дума, свою роль уже сыграл. Задача пролетариата нелегка, между подымающимся русским народом и русским абсолютизмом идет борьба не на жизнь, а на смерть. В этой борьбе решится судьба будущей русской свободы.

Есть, однако, боязливые товарищи, которые говорят, что нынешними зверствами властей революция может быть потоплена в море крови. Кто побывал там, знает, что это не так. Нет ничего ошибочнее, чем предполагать, что русскую свободу можно сдержать насилием. И здесь тоже оправдывается учение Маркса и Энгельса, что каждый общественный строй — это историческая необходимость и он является на свет, как плод из материнского тела, даже если это стоит огромных усилий. Борьба, которая нам еще предстоит, это труднейшая фаза всей революции. Вы, должно быть, представляете себе массовую забастовку как простое повторение по всем направлениям, как непрерывный процесс развития революционного движения, подымающий пролетариат все выше и выше. Это правомерное развитие внутренней зрелости и сознания привело нас к нынешней точке революции. Осознание состоит сегодня в том, что для свержения абсолютизма недостаточно только проводить массовые стачки, раньше или позже придется взвесить также вопрос о народном восстании против столпов абсолютистского режима, чтобы довести революцию до конца. Весь ход революции как раз и доказывает, чем она отличается от всех прежних революций — тем, что то были скоротечные уличные сражения, длившиеся несколько часов или дней. Ныне, когда судьбы — в руках народа, революция — процесс долгий и тяжелый; могучая армия для последнего решающего удара может сплотиться только в результате длинного ряда массовых забастовок.

Тот, кто охватывает ход развития революции с точки зрения ее внутренних условий, не поддастся пессимизму. Можно восхищаться героизмом русского пролетариата. Я нисколько не хочу оспаривать эту точку зрения, но хочу указать, что слишком восхищаются героизмом отдельных лиц, стоящих на первом плане борьбы, и недостаточно — героизмом той огромной массы, которая приносит неслыханные жертвы.

Я хотела бы указать на то, что из русских событий важно уяснить себе: развертывание сил революции зависит не только от числа организованных социал-демократов. Лишь в час борьбы видно, какой неслыханный идеализм кроется в народе. Русские события показывают, что в соответствии с общей ситуацией мы должны и в Германии готовиться к таким боям, исход которых решают массы.

Политическая массовая забастовка — центральный вопрос на [Мангеймском] съезде партии [германских социал-демократов] — доказательство того, что классовое сознание пускает в пролетариате все более глубокие корни. Чувствуется, что пролетариат должен раньше или позже сосредоточиться на защите и расширении своих политических прав посредством массовой забастовки.

Русская революция для германского пролетариата — великий наставник. Нет сомнения, что русская революция в самой значительной мере окажет воздействие на заграницу. Русское правовое государство вызовет сдвиг в политических условиях и в Германии. Русский пролетариат послужит нам тогда образцом не только в отношении парламентаризма. Я имею в виду решительность и смелость в постановке таких политических задач, каких требует историческая ситуация. Если мы что-либо можем почерпнуть из русской революции, так это не пессимизм, а величайший оптимизм. Мы можем с еще большей отвагой глядеть в будущее и с десятикратно возросшей силой провозгласить: несмотря ни на что, победителями будем мы! (Продолжительные аплодисменты.)