Февраль и октябрь 1917 г. в России

 

 

И я пишу это послание, уступая желанию, неоднократно исходившему из кругов группы «Интернационал», чтобы сказать нашим русским друзьям и единомышленникам, что мы связаны с ними всеми узами страстной и глубокой симпатии и что мы видим в них, а не в призраках «старой, испытанной тактики», сильнейших передовых борцов нового Интернационала.

Франц Меринг, 1918 г.*

 

 

[Февральская] революция в России*

 

Война отодвинула на несколько лет, но не смогла помешать тому, что ощутимо надвигалось еще до ее начала: новая вспышка революции. Русский пролетариат уже после 1911 г. стал преодолевать свинцовый груз периода контрреволюции и год от года все чаще вновь подымал в экономических и политических забастовках революционное знамя 1905 г. Русский пролетариат позволил лишь два с половиной года дезорганизовывать себя империалистической войной, порабощать диктатурой сабли, сбивать с толку национализмом. Он снова восстал, чтобы сбросить ярмо абсолютизма, и заставил сейчас русскую буржуазию шагать вперед.

Если ныне революция в России победила так быстро, в течение нескольких дней, то это единственно и целиком потому, что она по своей исторической сути только продолжение великой революции 1905–1907 гг. Контрреволюции удалось подавить ее лишь на короткое время, но нерешенные задачи революции требовали решения, а неисчерпаемая классовая энергия вспыхнула вновь в самых трудных условиях. Свежесть воспоминаний о 1905–1906 гг., о почти неограниченном политическом господстве пролетариата в России, о его смелых атаках, о его крайне революционной программе — вот что побудило русскую буржуазию так поразительно быстро принять решение встать во главе движения. То был страх перед необузданным размахом народной революции, которая показала буржуазному классовому господству в 1905–1907 гг. свою голову Медузы. Он побудил Родзянко, Милюкова и Гучкова сразу встать на сторону революции и со своей стороны выдвинуть решительную либеральную программу. Это — попытка одураченной десять лет назад имущей буржуазной России овладеть революцией и, выполнив ее задачи в буржуазно-либеральной форме, исключить этим ее решительно демократические, а также социальные тенденции.

Здесь прежде всего проявилось — вопреки всем всезнайкам, умно-осторожным советчикам и маловерам-пессимистам, — что дело революции 1905 г. не погибло, что жертвы, которых она тогда стоила, были принесены не напрасно, что отважно-революционный характер требований, выдвинутых социалистическими рабочими, оказался весьма «практичной» политикой. Сегодняшние мужество и энергия русской либеральной буржуазии — всего лишь слабый отблеск огненных сполохов 1905–1907 гг. Тогда размах мощи пролетариата через короткое время бросил буржуазию в объятия контрреволюции, сегодня он в первый же момент побудил ее сразу встать во главе движения именно для того, чтобы предотвратить повторение подобного развертывания этой мощи.

Революция в России, таким образом, с первого натиска победила бюрократический абсолютизм. Но эта победа — не конец, а лишь слабое начало. Ведь, с одной стороны, рано или поздно начнется попятное движение буржуазии со своей выдвинутой в данный момент вперед позиции решительного либерализма. Это с неизбежной логикой вытекает из ее общего реакционного характера и ее классового противостояния пролетариату. С другой стороны, однажды разбуженная революционная энергия русского пролетариата со столь же неизбежной исторической логикой должна вновь повернуть в русло решительно демократического и социального действия и снова развернуть программу 1905 года: демократическая республика, восьмичасовой рабочий день, отчуждение помещичьей собственности и т. д. Но прежде всего для социалистического пролетариата России отсюда вытекает самый настоятельный лозунг, неразрывно связанный со всеми другими: конец империалистической войне!

Здесь программа русского революционного пролетариата вступает в острейшее противоречие с русской империалистической буржуазией, которая грезит о Константинополе и наживается на войне. Действие ради мира именно в России, как и везде, может развернуться только в одной форме: это революционная классовая борьба против собственной буржуазии, борьба за политическую власть в государстве.

Такова неотвратимая перспектива более отдаленного развития русской революции. Будучи далека от завершения своего дела, она пока исполнила лишь краткую увертюру, за которой последуют мощнейшие классовые бои за мир и радикальную программу пролетариата.

Огромная историческая драма на Неве не обошлась без сопутствующих ей милых игр сатиров на Шпрее. Если память нам не изменяет, лозунг, выдвинутый 4 августа 1914 г., гласил: освобождение России от царского деспотизма. Это якобы было священной целью бойни народов, и будто именно ради этой «старой программы Маркса и Энгельса» мужи германской социал-демократической фракции решились поддержать войну.

А сейчас? Где же ликование по поводу достигнутой цели ведущейся Германией войны? Где же триумф в правительственной прессе: «Мы этого добились, ура!»? Словно подмоченные пудели, взирают германские «освободители» на дело русской революции, не в силах даже сделать приличную гримасу, «хорошую мину» при плохой игре. Комедия первых месяцев войны, этот инсценированный немецкой социал-демократией и для немецкой социал-демократии фарс с целью надувательства народных масс настолько позабыты, что актеры больше и не пытаются хоть как-то прикрыть свое испорченное настроение извлеченными из-под слоя пыли масками.

Пронизывающий до костей страх перед усилением России в результате ее внутреннего обновления, страх перед бросающимся в глаза и вызывающим насмешки сравнением между освободившейся собственными силами Россией и освобожденной «германским кулаком» «независимой Польшей»*, страх прежде всего перед дурным русским примером, способным испортить добрые нравы германского пролетариата, — вот что, как чертово копыто, вылезает отовсюду наружу. А в газетке свободомыслящих, издаваемой Моссе, некое светило германского либерализма с полной наивностью хочет привести утешительное и успокоительное доказательство того, что великолепное «освобождение России», то самое, которое являлось священной целью войны Германии, все равно разобьется вдребезги из-за внутренних трудностей и погибнет в разгуле анархии.

Но и германский пролетариат тоже поставлен событиями в России перед вопросом о своей чести и судьбе. До тех пор, пока во всех воюющих странах царит кладбищенская тишь и слепое повиновение, бездействие пролетариата — это интернациональная солидарная вина, общая мировая беда, которая делится на всех солдат, хотя и не в одинаковой мере. Но поскольку в России пролетариат расторг «гражданский мир» открытой революцией, германский пролетариат, и дальше спокойно поддерживая военную акцию, наносит ему удар прямо в спину. Теперь сражающиеся на Востоке германские войска воюют уже не против «царизма», а против революции. И поскольку русский пролетариат у себя дома развертывает борьбу за мир — а она уже наверняка началась и с каждым днем будет все сильнее, — застывшее пребывание германского пролетариата в положении послушного пушечного мяса превращается в открытое предательство им русских братьев.

«В России прогремел первый выстрел». Россия сама освобождает себя. Но кто же освободит Германию от диктатуры сабли, остэльбской реакции и империалистической бойни народов?

 

Русские проблемы*

 

Теперь, когда картина русской революции, а особенно ее действий, несмотря на все привнесенные заинтересованными буржуазными корреспондентами обволакивающие, мистифицирующие примеси, становится более ясной и четкой, можно выделить из груды мелочей и подчеркнуть некоторые основные черты этих огромных событий.

В данный момент Россия снова подтверждает старый исторический опыт: нет ничего более невероятного, невозможного, фантастичного, чем революция за час до того, как она разразилась; нет ничего более простого, естественного и само собою разумеющегося, чем революция после того, как она дала свою первую битву и одержала свою первую победу. Ведь сколь тщательно ни описывались в немецкой прессе с давних пор внутренние волнения, кризисы, брожения в царской империи, ныне немецкая общественность, как и весь мир, явно в полной растерянности взирает на неожиданный грандиозный спектакль русской революции.

Еще за неделю до ее начала можно было привести тысячи причин ее невозможности: народ подавлен ужасной войной, нуждой и нищетой; буржуазные классы навсегда излечены от мечтаний о свободе воспоминаниями о революции десятилетней давности, да к тому же прикованы к царизму планами империалистических завоеваний; широкие слои рабочего класса деморализованы вызванным войной националистическим безумием, его лучшее социалистическое ядро понесло страшные потери из-за кровопускания войны, раздроблено диктатурой сабли, не имеет ни организации, ни печати, ни руководства. Ясно, как дважды два — четыре, и это можно было доказать до мельчайших подробностей, что ныне в России, хотя и возможны взрывы отчаяния и анархии, но современная, целеустремленная, идеально упорядоченная политическая революция там просто-напросто немыслима. И что же? Все — ложь, пустые слова, болтовня! Революция узаконила себя тем единственным путем, которым узаконивает себя любое необходимое движение истории: борьбой и победой.

Две черты особенно поражают европейскую общественность в русских событиях: их быстрый победный ход и радикализм, который они проявили уже с первого момента. Ведь даже Временное правительство, состоящее сплошь из слабосильных буржуазных элементов, высказалось за демократическую республику! Но обе эти черты могут поразить только поверхностный взгляд филистера, который никогда не замечает более глубоких исторических взаимосвязей между днем сегодняшним и вчерашним. Для того же, кто не упускает из виду, что революция марта 1917 г. является лишь продолжением революции 1905–1907 гг., задержанной контрреволюцией, а затем мировой войной, не могут быть неожиданностью ни ее быстрая победа, ни ее решительное продвижение вперед. Ведь она выходит теперь из чрева русского общества просто как зрелый плод усилий, боев и жертв последних десяти лет и служит таким образом утешительным доказательством того, что не были напрасны ни одна капля крови, пролитой в это страшное десятилетие нашими русскими братьями за дело свободы, ни один-единственный день тюремных и каторжных мук, пережитых столь многими русскими товарищами. Свободу, которой они теперь наслаждаются, они вполне заслужили и сполна за нее заплатили.

Обескураживающий радикализм русских либералов, которые вдруг от самой ублюдочной конституционной программы сподобились дойти до республики, а также согласие русских национал-либералов, более того, чуть ли не консерваторов на этот резкий поворот влево — это опять же неожиданность только для филистера, для которого носящие на себе отпечаток парламентской повседневности лозунги, программы и физиономии служат воплощением вечных истин. Исторически же образованный человек, напротив, с улыбкой видит здесь только верное повторение опыта английской, французской и Мартовской [1848 г. ] революций: именно во времена штурма позиция всех классов и партий зависит от силы и позиции самого радикального класса, т. е. рабочего класса. Чем смелее выдвигает он свои цели, чем решительнее готов он добиваться их осуществления всей своей силой, тем дальше влево сдвигается вслед за ним и вся буржуазная фаланга.

Правда, русские рабочие не имеют ни организаций, ни избирательных союзов, у них почти нет профсоюзов, нет прессы. Но у них есть самое решающее, что необходимо для их мощи и влияния: свежий боевой дух, твердая воля и беспредельное самопожертвование во имя идеалов социализма; они обладают теми качествами, без которых самый прекрасный организационный аппарат становится ненужным хламом и мертвым грузом на ногах пролетарской массы. Конечно, без организации рабочий класс не может быть долго способным к действию. Мы потому говорим так уверенно, что, словно видим собственными глазами, как в данный момент рабочий класс Петербурга, Москвы, всей России с лихорадочной поспешностью занимается созданием организации — политических союзов, профсоюзов, образовательных школ, прессы, всего необходимого аппарата. Как и десять лет назад, революционный русский пролетариат должен теперь первым делом в кратчайший срок преодолеть недостатки своей организации. И такая рожденная в борьбе, закаленная в огне организация наверняка окажется истинной броней силы, а не смирительной рубашкой бессилия.

Русскому пролетариату его путь в нынешней ситуации предначертан ясно. Как бы сильно и радикально ни отстаивал он политические и социальные требования, успех каждого из них, ка и все дело революции, зависит прежде всего от лозунга: коне войне! Достижение мира русские рабочие, естественно, должны сочетать со всеми своими действиями, даже поставить его на первое место, и они, конечно, уже делают это. Но тем самым они вступают в первый крупный конфликт с собственной буржуазией, в самую острую классовую борьбу против врага в собственной стране.

Время покажет, будет ли русский пролетариат, который наверняка не остановится ни перед какими жертвами, один истекать кровью — или даже истечет кровью — в борьбе за дело мира, которое, однако, является делом всего интернационального социализма.

 

Русская трагедия*^[98]

 

После Брест-Литовского мира русская революция попала в весьма сложное положение. Политика, которой при этом руководствовались большевики, вполне очевидна: мир любой ценой, чтобы выиграть передышку, тем временем расширить и укрепить пролетарскую диктатуру в России, осуществить сколько возможно реформ в духе социализма и таким образом дождаться взрыва международной пролетарской революции, одновременно ускоряя ее примером России. Поскольку абсолютная усталость русских народных масс от войны и вместе с тем вызванная ею военная дезорганизация, оставленная в наследство царизмом, казалось, все равно делали продолжение войны бесперспективным обескровливанием России, не был возможен никакой иной выход, кроме быстрого заключения мира. Таков был расчет Ленина и его товарищей.

Он был продиктован двумя чисто революционными соображениями: непоколебимой верой в европейскую революцию пролетариата, как единственный выход и неизбежное следствие мировой войны, и столь же непоколебимой решимостью защищать однажды завоеванную власть в России до крайнего предела, чтобы использовать ее для самого энергичного и самого радикального преобразования.

И все же то был в значительной мере расчет без хозяина — а именно без германского милитаризма, на милость и немилость которого Россия отдавала себя сепаратным миром. Брестский мир явился в действительности не чем иным, как капитуляцией русского революционного пролетариата перед германским империализмом. Правда, Ленин и его друзья не обманывали насчет этого факта ни себя, ни других. Они без обиняков признали капитуляцию. Но в чем они, к сожалению, и впредь обманывались, так это в надежде ценой этой капитуляции купить действительную передышку, действительно спастись сепаратным миром от адского огня мировой войны. Они не приняли во внимание того факта, что капитуляция России в Брест-Литовске повлечет за собой огромное усиление империалистическо-пангерманской политики, тем самым как раз — ослабление шансов революционного восстания в Германии, и не только не приведет к прекращению войны с Германией, а откроет лишь новую главу в этой войне.

На самом деле Брест-Литовский «мир» — это химера. Мира между Россией и Германией не было ни на миг. Со времени Брест — Литовска и по сей день война продолжается, только своеобразная, ведущаяся одной стороной: систематическое германское продвижение и молчаливое, шаг за шагом, отступление большевиков. Оккупация Украины, Финляндии, Лифляндии, Эстляндии, Крыма, Кавказа, все больших просторов Южной России — вот результат «состояния мира» после Брест-Литовска.

А это означало, во-первых, удушение революции и победу контрреволюции во всех революционных оплотах России. Ведь Финляндия, Прибалтика, Украина, Кавказ, Черноморское побережье — все это Россия, а именно территория русской революции, что бы ни болтала в противовес пустая мелкобуржуазная фразеология насчет «права наций на самоопределение».

Во-вторых, это означает отсечение также и великорусской части революционной территории от зерновых районов, от угольного бассейна, от рудной и нефтяной областей, т. е. от важнейших экономических жизненных источников революции.

В-третьих — оживление и укрепление всех контрреволюционных элементов внутри России, усиление сопротивления большевикам и их мерам.

В-четвертых — предоставление Германии роли третейского судьи в политических и экономических отношениях России со всеми ее собственными провинциями — Финляндией, Польшей, Литвой, Украиной, Кавказом, а также соседним государством — Румынией.

Общим следствием этого неограниченного хозяйничанья Германии в России было, естественно, невероятное усиление позиции германского империализма как внутри, так и вовне, а потому и само собою разумеющееся разжигание до белого каления сопротивления и воли к войне в странах Антанты, т. е. затягивание и обострение мировой войны. Даже более того: проявляемая Россией неспособность сопротивляться продвижению германских оккупантов должна была, разумеется, соблазнить также Антанту и Японию осуществить контракцию на русской территории, чтобы тем парировать огромный перевес Германии и одновременно утолить свои империалистические аппетиты за счет беззащитного колосса. Итак, Север и Юг Европейской России, а также вся Сибирь блокированы, и большевиков отрезают от их последних жизненных источников.

Так русская революция оказывается в конечном результате Брестского мира окруженной, погибающей от голода, удушаемой.

Но и внутри страны, на еще оставленной Германией большевикам территории они вынуждены катиться по наклонной плоскости. Покушения на Мирбаха и Эйхгорна* — это понятный ответ на террористическое господство германского империализма в России. Правда, социал-демократия издавна отвергала индивидуальный террор, но только потому, что противопоставляла ему массовую борьбу как более действенное средство, а не потому, что предпочитала ему пассивное терпение по отношению к господству реакционного насилия. Разумеется, утверждение, будто левые социалисты-революционеры осуществили эти покушения по подстрекательству или по заданию Антанты, — лишь официозная фальшивка. Эти покушения либо должны были стать сигналом к массовому восстанию против германского господства, либо были просто импульсивным актом мести, отчаяния и ненависти к кровавой германской диктатуре. Как бы они ни замышлялись, они создали серьезную опасность для дела революции в России, а именно раскол внутри до тех пор правящей социалистической группировки. Они вбили клин между большевиками и левыми социалистами-революционерами, более того, вырыли пропасть и вызвали смертельную вражду между обоими крыльями армии революции*.

Разумеется, и социальные различия, противоречия между имущим крестьянством и сельским пролетариатом, а также другие факторы тоже раньше или позже привели бы к раздору между большевиками и левыми социалистами-революционерами. Но до покушения на Мирбаха дело не казалось зашедшим так далеко. В любом случае факт, что левые социалисты-революционеры оказывали большевикам поддержку. Октябрьская революция, которая привела большевиков к рулю власти, разгон Учредительного собрания, проведенные до сих пор реформы большевиков едва ли были бы возможны без участия левых социалистов-революционеров. Только Брест-Литовск и его последствия вбили клин между обоими крыльями.

Германский империализм оказывается теперь третейским судьей в отношениях большевиков с их вчерашними союзниками в революции, так же как он был третейским судьей в их отношениях с окраинными провинциями России и соседними государствами. То, что это усиливает огромное сопротивление господству большевиков и проводимым ими реформам, что значительно сократился базис, на котором основывается их господство, совершенно очевидно. Вероятно, такой внутренний конфликт и раскол гетерогенных элементов революции был неизбежен сам по себе, как это происходит при прогрессирующей радикализации в любой восходящей революции. Но теперь возник действительный конфликт из-за господства германской сабли над русской революцией. Германский империализм — это стрела, засевшая в теле русской революции.

Но и это еще не все опасности! Железное кольцо мировой войны, казавшееся прорванным на Востоке, снова полностью смыкается вокруг России и всего мира: Антанта подступает с чехословаками, а японцы — с Севера и Востока. Таково естественное, неизбежное следствие продвижения Германии с Запада и Юга. Пламя мировой войны перебрасывается на русскую землю и в ближайший момент охватит русскую революцию. Вырваться из мировой войны — пусть даже ценой величайших жертв — в конечном счете оказывается для России невозможным.

И вот большевикам как конечный пункт их тернистого пути грозит самое ужасное: подобно зловещему привидению, близится союз большевиков с Германией! Это было бы самым последним звеном той роковой цепи, которую мировая война накинула на шею русской революции: сначала отступление, потом капитуляция и наконец союз с германским империализмом. Тем самым русская революция оказалась бы лишь отброшенной мировой войной, из которой она хотела любой ценой вырваться, к противоположному полюсу — со стороны Антанты при царе на сторону Германии при большевиках.

Славным деянием русского революционного пролетариата остается то, что первым его жестом после начала революции был отказ сражаться в военной свите франко-английского империализма. Но служить войску германского империализма — это, учитывая международную обстановку, дело куда худшее.

Троцкий будто бы заявил, что если бы России предоставился выбор между японской и германской оккупацией, она выбрала бы последнюю, ибо Германия гораздо более созрела для революции, чем Япония. Вымученность расчета очевидна. Речь ведь идет не только о Японии, как противнике Германии, но и об Англии и Франции, о которых никто сегодня не смог бы определенно сказать, благоприятнее ли их собственные внутренние условия для пролетарской революции, чем в Германии, или нет. Однако резонерские соображения Троцкого вообще ложны, поскольку перспективы и возможности революции в Германии как раз подрываются любым усилением и каждой победой германского милитаризма.

Но затем следует учитывать и совсем иные аспекты, чем эти якобы реалистические. Союз большевиков с германским империализмом явился бы самым страшным моральным ударом для интернационального социализма, какой только мог бы быть ему нанесен. Россия была единственным, последним уголком, где еще котировались революционный социализм, чистота принципов, идеальные ценности, куда устремлялись взоры всех честных социалистических элементов как в Германии, так и во всей Европе, чтобы прийти в себя от того отвращения, которое вызывает практика западно-европейского рабочего движения, чтобы вооружиться мужеством все это выдержать и верой в идеальные свершения, в святые слова. Вместе с гротескным «спариванием» Ленина с Гинденбургом был бы погашен моральный источник света на Востоке. Совершенно очевидно, что германские властители приставляют пистолет к груди Советского правительства и используют его отчаянное положение, чтобы навязать ему этот чудовищный альянс. Но мы надеемся, что Ленин и его друзья не поддадутся такому предложению ни за какую цену, что они категорически заявят: до сих пор и не дальше!

Социалистическая революция, сидящая на германских штыках, пролетарская диктатура под протекторатом германского империализма — это было бы самым чудовищным, что мы можем когда-либо пережить. А сверх того это было бы чистой утопией. Не говоря уже о том, что сам моральный престиж большевиков в стране был бы уничтожен, они потеряли бы всякую свободу действий и независимость также и во внутренней политике, чтобы в кратчайший срок вообще исчезнуть со сцены. Ведь любой ребенок давно видит, чтo Германия лишь медлит и выжидает случая, чтобы вместе с Милюковым, какими-нибудь гетманами и с бог весть еще какими темными ставленниками и марионетками положить конец большевистскому правлению, а самого Ленина и его товарищей задушить, когда те, как украинцы Любинский и компания, сыграют свою роль троянского коня.

Именно и только тогда все прежние жертвы, в том числе и огромная жертва Брестского мира, оказались бы принесенными напрасно: ведь конечная цена, за которую они куплены, означала бы моральное банкротство. Любую политическую гибель большевиков в честной борьбе против превосходящей силы и неблагоприятной исторической ситуации следовало бы предпочесть этой моральной гибели.

Большевики наверняка совершили в своей политике различные ошибки и, возможно, совершают их еще и теперь — о, назовите нам революцию, — в которой не совершалось бы никаких ошибок! Представление о революционной политике без ошибок, да сверх того в этой совершенно беспримерной ситуации, настолько пошло, что было бы достойно только немецкого начетчика. Если так называемые вожди немецкого социализма в необычной ситуации теряют свои так называемые головы уже перед простым голосованием в рейхстаге, где путь им ясно предписан элементарной азбукой социализма, и душа у них уходит в пятки, так что они забывают весь социализм, словно плохо выученную лекцию, то как же можно хотеть, чтобы партия не совершала никаких ошибок в неслыханной ситуации, идя по усыпанному шипами совершенно нехоженому пути, который она впервые открывает миру?

Однако то роковое положение, в котором находятся ныне большевики, само является, вкупе с основной массой их ошибок, следствием принципиальной неразрешимости той проблемы, перед которой они поставлены международным, в первую очередь германским, пролетариатом. Осуществить пролетарскую диктатуру и социалистический переворот в одной отдельной стране, окруженной со всех сторон жестким господством империалистической реакции, вокруг которой бушует самая кровавая во всей истории человечества мировая война, это — квадратура круга. Любая социалистическая партия должна была бы потерпеть неудачу в решении этой задачи и погибнуть — все равно, делает ли она путеводной звездой своей политики волю к победе и веру в интернациональный социализм или же самоотречение.

Мы хотели бы увидеть на месте большевиков всех этих мягкотелых плакальщиков, Аксельрода, Дана, Григорьянца и прочих, как бы они ни звались, которые теперь с пеной у рта обличают большевиков и за рубежом жалуются на свое горе, находя — смотри-ка! — сострадание в груди таких немецких героев, как Штрёбель, Бернштейн и Каутский! Все их умничанье, разумеется, было бы исчерпано альянсом с Милюковым в стране и с Антантой вовне, к чему внутри прибавился бы еще и сознательный отказ от всех социалистических реформ или даже от зачатков таковых. И все это делалось бы ради сознательно присущей евнухам мудрости, что Россия — страна аграрная и еще не выварилась в капиталистическом котле.

В этом как раз и состоит ложная логика объективной ситуации: любая социалистическая партия, которая придет сегодня к власти в России, должна следовать ложной тактике до тех пор, пока она как часть интернациональной пролетарской армии брошена на произвол судьбы главными силами этой армии.

Вину за ошибки большевиков несет в конечном счете международный пролетариат и прежде всего беспримерная в своем упорстве подлость германской социал-демократии, той партии, которая в мирное время делала вид, что шагает во главе мирового пролетариата, претендовала на то, что способна поучать и возглавлять весь мир, та партия, которая, насчитывая в собственной стране, самое меньшее, десять миллионов приверженцев обоего пола, вот уже целых четыре года, подобно продажным ландскнехтам средневековья, по указке господствующих классов двадцать четыре раза на дню распинает социализм на кресте.

Известия, приходящие из России, и положение большевиков — это потрясающий призыв к последней искре чести немецких рабочих и солдатских масс. Они хладнокровно позволяют рвать на куски русскую революцию, окружать ее, обрекать на голодную смерть. Но пусть они хотя бы, когда уже бьет двенадцатый час, спасут ее от самого ужасного: от морального самоубийства, от альянса с германским империализмом.

Есть только одно разрешение трагедии, в которую впутана Россия: восстание в тылу германского империализма, выступление немецких масс как сигнал к международному революционному окончанию бойни народов. Спасение чести русской революции в этот роковой час идентично спасению чести германского пролетариата и интернационального социализма.

 

Рукопись о русской революции*

 

 

I

 

Русская революция — величайшее событие мировой войны. Ее взрыв, ее беспримерный радикализм, ее длительное влияние лучше всего опровергают те лживые фразы, которыми официальная германская социал-демократия услужливо пыталась с самого начала идеологически приукрасить завоевательный поход германского империализма, — фразы о миссии германских штыков свергнуть русский царизм и освободить угнетенные им народы. Огромный размах и глубокое воздействие революции в России, которая потрясла все классовые отношения и обнажила все социальные и экономические проблемы, фатальность внутренней логики ее последовательного продвижения вперед от первой стадии буржуазной республики к дальнейшим фазам — причем свержение царизма осталось лишь мелким эпизодом, почти пустяком — все это со всей очевидностью показывает: освобождение России было не результатом войны и военного поражения царизма, не заслугой «немецких штыков в немецких руках», как предсказывала передовица журнала «Neue Zeit» под редакцией Каутского, а имело глубокие корни в собственной стране и внутренне полностью созрело. Военная авантюра германского империализма под идеологическим щитом германской социал-демократии не вызвала революцию в России, а напротив, ее вначале временно прервала после первого бурного подъема в 1912–1913 гг., затем же, когда революция грянула, создала для нее самые трудные, самые анормальные условия.

Такое развитие [революции] является для каждого думающего наблюдателя самым убедительным опровержением доктринерской теории, разделяемой Каутским с партией правительственных социалистов, согласно которой Россия, как страна экономически отсталая, преимущественно аграрная, будто бы еще не созрела для социальной революции и для диктатуры пролетариата. Это теория, которая считает допустимой в России только буржуазную революцию — а из этого мнения вытекает также и тактика коалиции социалистов в России с буржуазными либералами, — это одновременно теория оппортунистического крыла в российском рабочем движении, так называемых меньшевиков под испытанным руководством Аксельрода и Дана. Как русские, так и германские оппортунисты целиком сходятся в этой принципиальной оценке русской революции, из которой само собой следует отношение к деталям тактики, с германскими правительственными социалистами. По мнению всех трех, русская революция должна была бы остановиться на той стадии, которую (по мифологическому представлению германской социал-демократии) поставило своей благородной задачей военное командование германского империализма: на свержении царизма. Если же она вышла за эти рамки, если она поставила своей задачей установление диктатуры пролетариата, то это, согласно данной доктрине, просто ошибка радикального крыла русского рабочего движения большевиков; и все превратности, постигшие революцию в ее дальнейшем ходе, все неурядицы, жертвой которых она стала, изображаются именно как прямой результат этой роковой ошибки.

Теоретически эта доктрина, рекомендуемая одновременно и газетой «Vorwarts» Штампфера, и Каутским в качестве плода «марксистской мысли», ведет к оригинальному «марксистскому» открытию, что социалистический переворот является будто бы национальным, так сказать, домашним делом каждого современного государства в отдельности. Каутский, впрочем, умеет, но лишь в форме голубой мечты и абстрактной схемы подробно расписать всемирные экономические связи капитализма, превращающие все современные страны во взаимосвязанный организм. Российская революция — плод международного развития и аграрного вопроса, а эти вопросы не могут быть разрешены в рамках буржуазного общества.

Практически эта доктрина выражает тенденцию — снять с международного, прежде всего германского, пролетариата ответственность за судьбы русской революции, игнорировать международные связи этой революции. Ход войны и русской революции доказал не незрелость России, а незрелость германского пролетариата для выполнения исторических задач, и первая задача критического рассмотрения русской революции — подчеркнуть это со всей определенностью. Судьба революции в России полностью зависела от международных [событий]. То, что большевики целиком ориентировали свою политику на мировую революцию пролетариата, как раз и есть самое блестящее свидетельство их политической дальновидности и принципиальной верности смелому курсу избранной политики. Это результат колоссального скачка капиталистического развития за последнее десятилетие. Революция 1905–1907 гг. нашла лишь слабый отклик в Европе и потому остановилась в начальной стадии. Продолжение и решение [задач] было связано с европейским развитием.

Ясно, что не некритичная апологетика, а только обстоятельная, вдумчивая критика способна раскрыть сокровища опыта и уроков. Было бы поистине безрассудным представление, будто при первом всемирно-историческом эксперименте с диктатурой рабочего класса решительно всё, что сделано и не сделано в России, могло стать вершиной совершенства. Ведь эксперимент с рабочей диктатурой осуществлялся в немыслимо трудных, анормальных условиях: посреди мирового пожара и хаоса империалистической бойни народов, в железной петле самой реакционной военной державы Европы, при полном бездействии международного пролетариата. Напротив, элементарные понятия о социалистической политике и представления о ее необходимых исторических предпосылках вынуждают признать, что в таких фатальных условиях даже самый огромный идеализм, самая безграничная революционная энергия способны осуществить не демократию и не социализм, а лишь бессильные, искаженные их попытки.

Первейший долг социалистов всех стран — ясно представить себе все это в глубокой взаимосвязи и со всеми последствиями, ибо лишь на основе горького осознания можно оценить всю меру собственной ответственности международного пролетариата за судьбы русской революции. Вместе с тем только таким образом проявляется решающее значение сплоченных международных действий пролетарской революции, как основного условия, без которого даже величайшая добросовестность и самые большие жертвы пролетариата в отдельной стране неизбежно должны будут запутаться в клубке противоречий и ошибочных шагов.