Заморочка - 3. Битва летающих тарелок.

Ты ширнут. Ты вмазан. Ты задвинут. И, кроме того, в твоем кармане

бултыхаются несколько квадратов заебатого винта.

Эти обстоятельства наполняют тебя блаженной радостью. Тебе хочется

объять весь мир, всех людей, и особенно женщин, которые попадаются тебе по

пути домой.

В метро ты ебал троих. В автобусе одну, но зато весь путь до дома.

Когда ты выходил, она даже тоскливо посмотрела тебе вслед, но преследовать

не решилась.

Ты стоишь на пустой ночной остановке и раздумываешь: куда бы

направиться. Конечно, ты идешь домой, но там пусто и одиноко, а тебе так

хочется поебать кого-нибудь еще. Познакомиться и вздрючить ее по-настоящему.

Парк. Там наверняка кто-то есть. Одинокие девочки, гуляющие, как и ты в

поисках приключений. Девочки с маленькими зовущими пиздами, которые жаждут

чтобы их поебали.

И вот, ты уже идешь во мраке по тропинкам, высоко поднимая ноги, чтобы

не зацепиться за корни деревьев. Над тобой теплое звездчатое безлунное небо,

а вокруг - никого. Ты несколько раз меняешь направление, ходишь большими

кругами в надежде встретить ту, которую можно выебать, но почему-то никого

не попадается.

На небольшой полянке, возле широкой магистральной тропы, ты

обнаруживаешь скамейку. Ты садишься на нее, пахнущую влажным деревом,

прикидывая, что если девочка пойдет куда-нибудь, она обязательно должна

будет пройти мимо тебя, а ты-то и воспользуешься моментом.

Приготовившись к ожиданию, ты расслабленно смотришь на небо. Оно не

черное. В точке, куда устремляется твой взгляд, оно становится

ярко-фиолетовым. И это фиолетовое пятно мигает, переливаясь оттенками цвета,

от него по всему небу расходятся фиолетовые волны, лучи, и ты понимаешь, что

это Космос сигналит тебе о чем-то.

Ты продолжаешь созерцать небо, в надежде расшифровать загадочное

послание, но никакой информации к тебе не приходит, а может и приходит, но

ты ее не замечаешь.

Волны фиолетового, бьющие тебе в глаза, прорастают голубыми и розовыми

прожилками. Этот свет уже заполняет все небо, и тебе становится видно как

днем. Звезды перестают быть звездами, маленькими светящимися точками, теперь

они уже огромные шары, у которых одна половина черная, а другая -- светлая,

и они вразнобой вращаются, показывая тебе то одну, то вторую сторону, как

маленькие луны.

Тебе видно все: деревья, кусты, прежде спрятанные во тьме, листья,

траву, асфальт, корни. Ты смотришь на свою руку и видишь на ней все

подробности, все вены.

Выбрав одну из вращающихся звезд, ты посылаешь к ней мысленный клич:

"Эй, разумные существа, прилетите ко мне!" Ты вкладываешь в него всю свою

силу, все свое желание встретиться с настоящими инопланетянами. Вдруг и

среди них попадется смачная телка, которая будет не против с тобой

перепихнуться?

Теперь остается только ждать. Ты чуешь, что посланный тобой сигнал

дошел до адресата и теперь они спешно собирают шмотки, чтобы навестить тебя.

Небо потемнело, но только слегка. Из него ушли все разноцветные разводы

и теперь оно ровного серого тона, на котором продолжают крутиться шарики

звезд.

Каким-то внутренним знанием ты осознаешь, они уже в пути. Они торопятся

к тебе. Но сколько времени займет полет? Им же придется пронестись сквозь

неимоверные космические пространства... Но их технология настолько высока,

вдруг доходит до твоего сознания, что на все про все им хватит нескольких

минут или, в крайнем случае, часов. Ты дождешься.

Холодает, но ты не реагируешь на эту мелкую помеху. Закрыв слезящиеся

глаза, ты пытаешься вновь вступить в телепатический контакт с пришельцами.

Да. они уже близко! Да, они подлетают к Земле. Ты начинаешь дрожать, но не

от холода, а от предвкушения встречи с иным разумом.

Вот, прямо на дорожку перед тобой, бесшумно садится летающая тарелка.

Она мигает посадочными огнями, в стенке образуется проем и в нем возникает

человеческая фигура, залитая, как в лучших спилберговских традициях,

ярчайшим голубым светом. Его интенсивность постепенно спадает и ты начинаешь

различать черты пришельца. Пусть это будет девушка. Она стройна и красива.

Она обнажена. Она подходит к тебе и спрашивает:

-- Чо, бля, ебаться хочешь, козел?

Ты мотаешь головой, пытаясь таким способом стряхнуть чужеродную реплику

инопланетянки. Но ее мыслеобраз продолжает, не взирая на все твои попытки

контроля над собственными мыслями:

-- Мы тут, бля, хуячим через сотни световых лет, думаем, какой-то

просветленный дорос до контакта, а тут, бля, похотливый наркоман!

Наконец, тебе удается овладеть ситуацией, и девушка начинает говорить

гораздо ласковее:

-- Ну, ничего, не за просто же хуй мы сюда пиздюхали? Иди со мной, мы,

там, у себя, сделаем из тебя человека. Согласен?

Ты радостно киваешь и тащишься вслед за инопланетянкой.

Вот, ты уже внутри. Взлет...

Но от представления будущего контакта тебя отвлекает что-то, творящееся

на небе. Погрузившись в мечтания, ты не сразу отреагировал на эти изменения,

а обратив на них внимание, теперь не можешь понять, что, собственно,

происходит.

На темно-сером небесном своде сияют фиолетовые сполохи. Резко

проносятся невидимые объекты, обозначенные тремя белыми огоньками. Их много.

Ты понимаешь, что они в кого-то стреляют. Но в кого?

И тут ты видишь черные огни. Они расположены так же, по углам

треугольника. Это противники белых.

Летающие тарелки с белыми огнями мочат летающие тарелки с черными

огнями! Настоящая космическая битва! Звездные войны!

Заворожено ты наблюдаешь за эволюциями и маневрами противников. Они

яростно палят друг в друга из непонятного оружия. Оно и дает те фиолетовые

вспышки, которые и привлекли твое внимание.

Подбитые тарелки не взрываются, они просто исчезают в фиолетовых

вспышках. Битва идет уже достаточно долго, но количество противников не

уменьшается.

Ты не понимаешь, что же вызвало эту войну? И вдруг до тебя доходит: это

же ты вызвал тарелки! Они приняли твой сигнал, как зов о помощи, или как

приглашение к массовому контакту. Но, летя сюда, они не подозревали, что на

Землю уже заявили свои права другие инопланетяне, которые наблюдают за нами

и не допускают в свою зону никого лишнего.

Невозможно разобраться, кто из них плохой, а кто хороший, но они мочат

друг друга почем зря. Ты слышишь предсмертные вопли пилотов тарелок.

-- За свободу! -- Кричат они в последней агонии. Но за чью свободу

гибнут те и другие?

Осознание того, что именно ты послужил причиной этой бойни пронизывает

тебя, как раскаленный штырь. Тебе становится страшно. Ведь кто бы не

победил, тебе будет представлен счет за погибшие жизни!

-- Остановитесь! -- Издаешь ты телепатический вопль. -- Прекратите!

Но тебя никто на слушает. Бой продолжается. Тарелки летают уже в земной

атмосфере, со свистом рассекая воздух над твоей головой. Никто не хочет идти

на компромисс. Война до победы!

И тут ты слышишь еще один звук. Механический, скрежещущий. Так идут

танки по асфальту.

Это наши войска заметили свистопляску инопланетян и разворачиваются в

боевые порядки! Небо прочерчивают лучи прожекторов противовоздушной обороны.

Летающие тарелки попадают в них, вспыхивают на мгновение серебристыми боками

и уносятся прочь, стреляя фиолетовыми искрами.

Грохот разносится отовсюду. Тебе кажется, что танки и ракетные

установки прут по парку прямо на тебя, ломая деревья и готовясь к

массированной стрельбе.

Мимо тебя проходит мужик с овчаркой. Он не знает, что Земля уже

обречена. Гнев инопланетян сотрет с нее все живое.

И вот наши начинают стрелять.

Бух! Бух! Бух!

Грохочет крупнокалиберная артиллерия.

Вз-з-з! Вз-з-з! Вз-з-з!

Устремляются в небо противовоздушные ракеты.

Спаниель на поводке обнюхивает твои ноги. Поводок держит его хозяйка,

девушка лет двадцати. Ты с грустью провожаешь ее глазами. Ей ведь больше не

удастся поебстись, а сам ты на это не способен, даже мысленно.

Ты встаешь и медленно плетешься домой по утренним дворам, удивляясь

тому, как военным удалось замаскировать огромное количество тяжелой техники.

Дома ты разбираешь постель и ложишься спать, почти уверенный в том, что

больше не проснешься.

Глюкие врачи.

Когда пишешь терку, главное не то, что выписываешь, а фамилия больного.

Впрочем, попадаются некоторые грамотеи, которым лень заглянуть в толстого

Машука. Вот они и пишут "Sol. Ehpedrini", стремая тем самым и себя и драги.

Да, чтобы получить этот самый Эх! Педрин!, надо постараться. Напишешь

"больной Иванов", и сразу понятно, что это поддельная терка. И фамилия

Хуеглотопер тоже не по-хорошему бросается в глаза, заставляя дибить

обладателя этой фамилии, или его родственника, ибо сам Хуеглотопер не

соизволил прийти за своим лекарством.

Дальше. Лучше всего писать хохлов. Иванько, Бегунько, Лещенко. У них,

блядей, не поймешь по фамилии, мужик это или баба. А значит, стрему меньше.

Но иногда случаются накладки. Пишет некто фамилию больного -- Клочко.

Рука у него срывается и вместо Клочко получается Клочкед! Вот и погоняло.

С торчками, вообще, частенько хохмы происходят. Напишет кто-нибудь так,

для прикола: больной Эпхман. А терку берут и отоваривают! В следующий раз

наркоша совсем наглеет и появляется больной Перви'тин. А за Первитина торчка

и берут в менты. Не наглей!

С врачами тоже на все так просто. К примеру, во врачиху Машину Коленику

Ввеновну никто не поверит. Зато если на терке стоит печать врача

Семаря-Здрахаря, ее почему-то берут.

Неисповедимы терочные пути! Неисповедим Великий Джефой Путь!

Или так иногда бывает, скажет кто-то: "На, вот, настоечку!" А второму

возьмись и приглючься: "Навотно Стоечко." Кто такой Навотно Стоечко? Врач.

Он эфедрин выписывает. Причем всем подряд. Да и сам не против его

употребить.

Прозвучит: "Скидай костюмчик." А получится Седайко Стюмчек.

Правда, некоторые врачи бывают совершенно глюкие, непонятно откуда

пришедшие. Вот Шантор Червиц. Как он появился? Загадка. Или Чевеид Снатайко.

Тоже таинственная личность. Блим Кололей. При этом имени проскакивают

какие-то ассоциации, но что конкретно? Не понять.

Но всех этих врачей объединяет одна страсть. Очень они любят

психостимуляторы. И выписывать, и потреблять. Понравится какому-нибудь

безымянному торчку врач, вот он с ним и сотрудничает. Учится его подпись

ставить, отождествляется с ним. Так и выходит, был врач, стал торчок.

А потом, по мере накопления подвигов, им звания присваивают. "Почетный

астматик Советского Союза", "Заслуженный Астматик Советского Союза". Или

такие: "Дважды шировой, почетный больной города Москвы и его каличных,

орденоносец трех степеней "Золотого Баяна", герой ширяльного труда

Семарь-Здрахарь". После такого представления у торчков-пионеров крышняк

слетает и они послушно бегут по драгам.

А Семарь-Здрахарь сидит на своей хате и ждет: не привалит ли еще какая

глюка с именем?

Лаборанты.

В тот год Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко устроились работать. Они

долго выбирали себе должность по вкусу и наконец им подвернулись места

лаборантов.

Институт был учебный, а кафедра химической. И торчекозники надеялись

разжиться среди завалов реактивов чем-нибудь для них пользительным.

Но, при детальном рассмотрении, никаких эфедринов, первитинов и

фенаминов среди химикатов не нашлось, за исключением уксуса и марганцовки. А

Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко были как раз заядлыми мулечниками, ибо

винта варить пока не умели.

И потянулись занудные трудовые будни, которые каждый из них сдабривал

несколькими кубами мульки.

Вот как это происходило.

В те годы фабричный эфедрин был благополучно проширян армией

марцифальщиков. Без вытерки его стало не достать, да и то лишь в

терочно-бодяжных отделах каличных.

И с утреца, до захода на работу, Седайко Стюмчек шел в пару ближайших

драг и заказывал 20 по 3. Это значило, что к обеду добросовестные аптекари

должны будут для него забодяжить двадцать кубов трехпроцентного эфедрина.

Достоинство мульки в том, что с нее практически не кумарит. Ее нужно

было ширять сотнями кубов прежде чем торчок на мульке мог просечь какие-то

некайфы, типа дрожи в руках, слабости в ногах и зацикленности в мозгах,

которые отказывались работать в другую сторону, нежели добывание эфедрина.

Еще одним недостатком мульки было то, что она частенько выходила

перекисленной и палила веняки. Но ее подшкурное попадание не было таким

болезненным, как у пришедшего ей на смену винта.

Существовала еще народная мулечная игра в догонялки. Чем больше

широкезник мазался мулькой, тем больше ее было надо. И догоняться зачастую

приходилось каждый час. Это при мазовом раскладе. Впрочем, если запасы

кончались, можно было спокойно обойтись и без ширева. Некоторое время.

Но Седайко Стюмчику и Чевеиду Снатайко этого не хотелось.

Поставив тупым студакам лабу, они курили в сортире, предвкушая

послеобеденный поход по каличным. Хотя нет, вместообеденный, ибо какой может

быть обед под мулькой?

С трудом дождавшись перерыва, торчки срывались и бежали отоваривать

квитки на джеф. Вернувшись с добычей, они забирались в каптерку Чевеида

Снатайко. Там были подходящие условия для варки марцифали.

Вылив сорок кубов в бодяжный стаканчик, Чевеид Снатайко ставил его на

магнитную мешалку и устанавливал на ней температуру в сорок цельсиев.

Дождавшись, когда на поверхности раствора появится стабильная воронка, в

него добавлялось расчетное количество одно-молярной уксусной кислоты.

Седайко Стюмчек в это время отмерял на аналитических весах необходимое

для реакции количество кристаллического перманганата калия одноводного.

Засыпав и его, торчки некоторое время вдумчиво и пытливо наблюдали за

коричневением смеси, пока не наступала пора готовить фильтрующую установку.

Они, конечно, за долгий мулечный стаж, научились крутить петухов и

забивать метлы, но само наличие химической посуды провоцировало их не

максимально полное ее использование.

Вырезав фильтр-бумажку под размер воронки Бюхнера и смочив ее

дистиллятом, они водружали это не колбу Бунзена, на носик которой уже был

надет шланг, присоединенный к водоструйному насосу. К этому моменту

марганцовка должна была полностью прореагировать и можно было получать

ширяльную жидкость.

Чтобы бодяга не попала в чистяк, они сперва включали водоструйку и лишь

когда фильтр намертво присасывался к донышку воронки Бюхнера, наливали в нее

мульку.

Сразу же в колбу начинал поступать раствор. Чевеид Снатайко и Седайко

Стюмчек заворожено следили сперва за струйкой, потом за каплями и, лишь

когда бодяга в воронке была уже совершенно сухой, прекращали процесс

фильтрации.

Готовую мульку переливали в термостойкую стакашку и, если было время и

настроение, упаривали на той же магнитной мешалке раза в два, а то и три.

Если же настроения не было, мулькой заряжались десятикубовые Ширяновские

баяны.

Мазаться в каптерке было стремновато, мог зайти кто-нибудь из препов.

Поэтому ширяльными местами были избраны чердак и сортир.

Ублаготворившись, Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко шли работать. Они

доходчиво втолковывали безмозглым студакам основы химии и ждали конца

рабочего дня.

Приведя помещения в порядок для следующего дня, они опять встречались

и, вмазавшись остатками мульки, разбредались по драгам, пытаясь закинуть в

них терки для завтрашней ширки.

Они проработали так около года, и ушли в один день, захватив с собой

остатки марганцовокислого калия, магнитные мешалки и фильтровальные

установки, так как очень уж сильно к ним привязались.

Прыщи.

Однажды Семарь-Здрахарь собрался сварить винта. А бензина не было, и

как тягу он взял толуол.

Винт получился клевый. Приход долгий, таска мягкая. А на следующий день

вся спина и руки Семаря-Здрахаря покрылись большими красными прыщами.

Которые, к тому же, еще жутко чесались.

Семарь-Здрахарь разодрал себе все руки и спину, куда смог дотянуться. А

потом он сварил винт на бензине и все прыщи пропали.

Такая вот мистика.

Первый квадрат.

 

Меня зовут Клочкед. Но я пока этого не знаю.

Сегодня произойдет одно событие, которое я сочту маловажным, но оно в

корне изменит всю мою жизнь. А пока что я сижу на лавочке, в окружении

длинноволосого пипла, лениво переругивающегося матом и обсуждающего проблемы

найта и вписки. Вокруг бегают крысы странного рыжего цвета, сквозь тополиную

листву со скрипом продираются лучи послеполуденного солнца, а я сижу, смоля

"пегасину", и наблюдаю за окружающим пространством и существами, его

наполняющими.

Внимание мое привлекают несколько хиппарей. Их поведение не сильно

отличается от остальной массы, но... Эти отличия заставляют меня

приглядеться.

Трое менов и одна герла скучковались на скамейке и занимаются

непонятным процессом. Они стоят так, чтобы полностью загородить от

посторонних предмет их деятельности.

Тайна?..

Интересно. Люблю тайны...

Оглядевшись по сторонам я вдруг понимаю, что на них никто, кроме меня,

не смотрит. Наоборот, взоры всего пипла ощупывают всех проходящих мимо.

Летний воздух наполняется запахом стрема.

Ветерок доносит до меня резкий уксусный аромат. Я решаюсь и спрашиваю у

соседа:

-- Чего они там творят?

-- Эти-то... -- Лениво зевает сосед, не забывая, скосив глаза, оценить

меня на степень стремности. Тест мною пройден успешно: фенечки, хайер,

тусовка с пацификом, ксивник. Сосед еще раз позевывает и продолжает:

-- Мульку варят. Сейчас ширяться будут.

-- Мульку? Ширяться? -- Несмотря на годичный стаж в системе эти слова

мне пока что известны не были.

-- Колоться. -- Поясняет сосед. И внезапно добавляет со зверской

ухмылкой:

-- В вену!..

Мы пару секунд таращимся друг на друга.

-- А мулька -- это наркотик? -- Нельзя сказать, что мне страшно, но

встреча с живыми наркоманами...

-- Да, хуйня!.. Так, поебень и баловство.

Мне становится намного спокойнее...

-- Менты только за это свинтить могут...

За время беседы суета на скамейке наркоманов закончилась. Они взяли

тусовки и направились в кусты. В руке одного из хиппов я замечаю сверкнувшую

на солнце стекляшку. Шприц.

Ветки загораживают происходящее, но сквозь листву мне удается

разглядеть, как вся четверка садится на корточки и один из парней закатывает

рукав. Другой встает перед ним на колени, полностью загораживая мне обзор.

Через полминуты он сдвигается в сторону и мне видно, как рука, на которой

видна полоска крови, сгибается в локте. Ее обладатель выходит из укрытия.

Вид у него отрешенный. На лице проступают первые признаки надвигающегося

блаженства. Он шустрыми взглядами окидывает тусовку и направляется прямо ко

мне.

-- Курить есть? -- Его голос сух, словно он не замечает ничего, кроме

приведшей его ко мне цели.

-- На. -- Я протягиваю ему пачку.

-- Спасибо. -- Его голос ломается, как пересушенный лист. Звуки скребут

по небу и вываливаются изо рта странными угловатыми кусочками речи.

Закрыв глаза он курит, затягиваясь глубоко, задерживая дыхание на

каждом вдохе табачного дыма. Краем глаза я наблюдаю за ним.

Удивительно. Наркоман, а выглядит как обычный человек. Руки, ноги, даже

голова есть. Непонятно...

Я никогда не задумывался над тем, как же должен выглядеть потребитель

наркотиков. На карикатурах из журнала "Здоровье", они измождены до предела,

у них бешеные глаза, в руках -- гигантские шприцы... А тут... Ничего

похожего.

Вздохнув, он открывает глаза, чтобы увидеть остальных наркоманов,

выходящих из-за кустов. Они возбужденно, в полголоса, переговариваются,

продвигаясь к моей скамейке, и присоединяются к уколотому товарищу.

-- Не кислая? -- Герла бухается рядом со мной и отбирает мой бычок.

-- Не... Хорошо пошло...

-- А то мне что-то веняк обожгло... -- Девица глотает дым и растекается

по крашеным брусьям. По ее неумытой мордашке блуждает сладостная улыбка,

кажется еще немного и девичье тело закапает на растущую под скамьей траву.

-- Пойдем за еще одной банкой? -- Томно, словно он голубой, вопрошает

делавший уколы.

-- В пизду. -- Машет рукой герла. -- Давай сначала оприходуемся...

Некоторое время они сидят молча, погруженные в свои, непонятные для

непосвященных, мысли. Или это всего лишь видимость мыслительной работы, и

они целиком отдались утонченному смакованию наркотических ощущений?

Солнечный диск медленно заползает за крышу дома.

А я сижу, окруженный наркоманами с отрешенными лицами и не знаю, "да"

или "нет".

-- Пошли в драгу. -- Говорит третий, до сих пор молчавший парень. Они

встают и тут, неожиданно для самого себя я...

-- А можно, я с вами?

Неужели это мои слова? Почему я их сказал? Неужели я решился

попробовать НАРКОТИК? Но я же не хочу этого, на самом-то деле! Или хочу, но

боюсь признаться в этом себе самому? Почему же я признаюсь в этом совершенно

незнакомому пиплу?

-- А ты торчишь?

-- Нет.

Все, и я в том числе, удивленно переглядываются.

-- Тебе, наверное, надо объяснить кой чего... -- Чешет жидкую бороденку

делавший уколы. -- Тебя звать-то как?

Я называюсь.

-- Погоняло есть?

-- Нет пока...

-- А я -- Радедорм. Это, -- Кивок в сторону первого уколотого, --

Нефедыч. Это, -- Кивок в направлении второго парня, -- Джеф. Герлица --

Мулька. Ну, пошли?..

Мы поднялись. Уходя с тусовки, я оглянулся. Но никто не вскочил со

своего места, никто не закричал:

-- Стой, куда же ты, мудила?!

Все были заняты. Они сидели, пиздили и тусовались.

Мы шли по кривым московским улочкам. Нефедыч, Джеф и Мулька впереди, а

я с Радедормом чуть поодаль.

-- Ты сам этого хочешь? -- В тоне Радедорма не было ничего

назидательного, усталые слова нехотя извлекались из глотки, словно ему

каждый день приходилось просвещать наркоманов-новичков.

-- Ну, да. Хотелось бы попробовать. -- Непонятно зачем упорствовал я.

-- Только...

-- Да ты говори, не стремайся...

-- Я слушал, что первую порцию бесплатно, а когда втянешься...

-- Пионер!.. -- Заухмылялся Радедорм. -- Ты начитался брошюрок про

западных торчков? Да? Так это там и с гариком.

-- Кто это, Гарик?

-- Героин. Он же диацетилморфин. На него подсесть как не хуй делать.

Это ж опиат.

Мулька, она не такая...

-- Мулька? Это та герла?

-- Не-е!.. -- Наркотический смех стал громче и раскатистее. -- Ее

погоняло от мульки и пошло. Очень она ее любит.

-- А цена-то?

-- Шесть-восемь копеек.

-- И все?!

-- Все!

Несколько минут я переваривал услышанное. Нет, тут должен быть

какой-нибудь подвох. Может сам укол дорого стоит? Но спросил я совсем не

это:

-- Но привыкнуть-то можно?

-- Если очень постараться, то можно все! Мулька, это такая поебень,

которая не входит в обмен веществ. Ты тащишься и все. А отходняк -- как

похмелье после стакана портвея.

-- Кайф-то какой?

-- М-м-м... Словами это не передать.

-- Ну, на что похоже?

-- Примерно, как кофе обпился... Только еще концентрированнее.

Кофе? Портвейн? Вещи знакомые и приятные. Эти названия убаюкивали и

возбуждали одновременно. Видать есть что-то в этой мульке, не за просто хуй

вся эта кодла ею балуется...

-- Кто в драгу пойдет?

Джеф и компания стояли возле аптеки и поджидали нас. Мулька повернулась

ко мне и ласково так, мяконько прощебетала:

-- Может ты?..

-- Точно! -- Поддержал Радедорм, -- Ты вида не стремного. Не засветился

пока. Давай!

На каком-то странном автопилоте я кивнул и пошел в аптеку.

-- Стой! Чего брать-то знаешь?

-- Мульку...

-- Ага. Этот джеф у нас мулькой зовется... -- Хмыкнул Нефедыч и я

понял, что не хочу узнавать его ближе.

-- Идешь в хэндовый отдел, ручной, спрашиваешь: эфедрин есть? Тебе

говорят 2-х и 3-х процентный. Ты берешь два пузырька трехпроцентного. Это 16

копеек. Понял? Прайсы есть?

-- Понял. Есть.

В аптеке оказалось совсем не страшно. Мне без лишних слов выдали три

пузырька. Один я заныкал, так, на всякий случай, а два других зажал в

потеющей ладони и вынес в вечереющий город.

-- О, ништяк! -- Обрадовались наркоманы.

-- Где забодяжим? -- Полюбопытствовал Джеф.

Радедорм заныкал пузырьки в тусовку и почесал бороду:

-- В парадняке.

И повел дворами, точно зная конечный пункт маршрута. Им оказался

старинный четырех- или пятиэтажный домина с черной лестницей. На ней-то мы и

расположились.

-- У кого стрем-пакет? -- Шепнул Радедорм.

С каждым вздохом вокруг меня сгущалась атмосфера романтического делания

чего-то противозаконного, но приятного, как ебля...

Все делал только сам Радедорм. Он расстелил на ступеньке газету, извлек

пузырьки с оранжевыми этикетками, зубами сковырнул с них жестяные колпачки.

Откупорил, положив серые резиновые пробочки перед каждым из пузырьков. Потом

на свет появился еще одна аптечная склянка, из которой в выемки пробочек

были насыпаны горки черно-красных кристаллов.

-- Что это? -- Тихо, как мог, спросил я.

-- Марганцовка.

В руке Радедорма появился небольшой шприц и мерзавчик. От бутылки

воняло уксусом. Он-то и наполнил шприц до краев. Радедорм осторожно влил в

каждый из пузырьков эфедрина по половине шприца. Затем произошло странное.

Взяв пробочку с марганцовкой, Радедорм вывалил ее содержимое в эфедрин и ею

же закупорил! Прозрачная жидкость немедленно стала густо-фиолетовой. Такая

же участь постигла и второй пузырек.

-- Промой баян. -- Радедорм протянул шприц Нефедычу. Тот достал бутылку

с прозрачной жидкостью, стакан, наполнил последний из бутылки и начал

набирать ее в шприц, а затем выпрыскивать на нижние пролеты лестницы.

-- Что он делает?

-- Машину полощет. Чтоб лишнего уксуса не было...

В это время Радедорм, сидя на ступеньках, исполнял странный танец:

придерживая большими пальцами пробки зажатых в обеих руках пузырьков, он

активно тряс кулаками, то в такт, то в разнобой. Иногда он останавливался,

смотрел пузырьки на просвет и снова продолжал взбалтывание.

Все, словно замерзшие, наблюдали за этими движениями. Мне тогда

показалось, что Радедорм -- это что-то типа гипнотизера, заставляющего всех

подчиняться своей непредсказуемой воле. Или он алхимик? Колдующий над

пузырьками, составляющий из элементарных и доступных компонентов нечто

непостижимое, вроде философского камня, дарующего власть и вечное

блаженство.

-- Готовьте петуха. -- Гордо шепнул Радедорм, продолжая потряхивать

пузырьки, но уже менее активно. Заметно было, что жидкость в них приобрела

темно-коричневый цвет. Пространство под пробкой сплошь заполняли мелкие

пузыри.

-- Держи. -- И Радедорм передал Джефу один флакончик. Хиппарь осторожно

принял его, так же, как Радедорм, с силой придавливая пробку.

В пальцах изготовителя мульки появилась длинная толстая игла. Он

осторожно воткнул ее в резину и проколол пробку насквозь. Раздалось слабое

шипение и на толстом конце иголки появились коричневые пузырики.

-- Готово. -- Радедорм торжествующе огляделся. Заметив, что все смотрят

на него, он прошипел:

-- Что, петуха всем впадлу наматывать?!

Засуетился Нефедыч. Он запустил руку в тусовку, достал медицинскую

иглу, двойника продырявившей пробку, и начал медленно наматывать на нее

шматок ваты размером с два ногтя большого пальца. Получилась плотная ватная

груша.

Радедорм снял с пузырька крышку с иголкой, осторожно, чтобы не

испачкаться в коричневой массе, передал это сооружение Джефу:

-- Проткни свой.

Джеф нашел в перилах лестницы развилку и, заведя пробку за нее,

освободил иглу. Но когда он собирался продырявить доверенный ему пузырек,

палец его соскользнул и крышечка с хлопком покинула насиженное место. Описав

дугу, и разбрызгивая в ходе полета мелкие брызги, она покатилась по

ступенькам. В воздухе повис слабенький запах горького миндаля.

-- Сорвалась. -- Проговорил Джеф, удивляясь, как же такое могло вообще

случиться. Он поставил пузырек на ступеньку рядом с Радедормом и отошел,

слизывая с пальцев темные капли.

-- Дайте в руки мне баян! -- Пропел Радедорм, ставя свою склянку ко

второй:

-- Я порву его к хуям!

Из бездонной тусовки появился еще один шприц, поболе первого. Радедорм

присоединил к нему иглу с "петухом", поводил поршнем вверх-вниз. Глаза его

начали радостно блестеть. Он улыбнулся, и бормоча что-то под нос взял со

ступеньки пузырек. Опустив в него иглу с ваткой, он ловко перехватил шприц и

большим пальцем начал оттягивать поршень.

Сначала ничего не происходило. Потом в баллончике шприца появилась

первая капля и он начал наполняться прозрачной, слегка желтоватой жидкостью.

Жидкость пузырилась.

Джеф наматывал второго петуха, а Нефедыч и Мулька не отрываясь

наблюдали за заполнением баллончика. Вскоре, когда тот был почти полон,

Радедорм прекратил отсасывание и отсоединил иглу, оставив ее в пузырьке.

-- На, выбирай себе. -- Протянул он остатки Нефедычу. Тот сразу

принялся за это дело. Сам же Радедорм, прекратив обращать внимание на что бы

то ни было, нацепил на шприц новую, тонкую иголку и закатал себе рукав.

Показалось предплечье, на нем виднелись цепочки небольших коросточек.

Радедорм издал радостное шипение, взял шприц в рот и перетянул руку манжетом

рубашки.

Взбухли серые кабеля. Я заворожено смотрел на выпирающие из-под кожи

вены, палец Радедорма, который надавливал на них.

Наконец, наркоман принял решение. Он извлек шприц изо рта и нацелился

иголкой в найденное место:

-- Ну, не подведи, старый добрый рекордишник! -- И игла продырявила

кожу.

-- Контроль, ты где? -- Бормотал Радедорм, зачем-то пытаясь большим

пальцем оттянуть поршень. В прозрачную жидкость брызнула кровь. Она

неширокой струйкой потекла вниз, стелясь по внутренней стороне стеклянного

баллончика, не смешиваясь с раствором наркотика.

-- Погнали. -- Шепнул Радедорм, он шевельнул рукой, манжета, ее

перетягивающая распустилась и упала прямо на то место, где был воткнут

шприц. Но наркоман, не обращая на это внимания, начал вводить мульку.

Секунд пять -- и шприц был пуст.

Рывком выдернув иглу из руки, Радедорм протянул шприц. Джеф тут же его

взял. За мгновения, пока отверстие от укола оставалось без присмотра, через

него уже вытекло сколько-то крови, оставляя на коже темно-красную полоску.

Отдав инструмент, Радедорм прижал дырку пальцем и медленно откинулся на

пыльные ступени.

Пока он лежал с закрытыми глазами, Джеф сполоснул шприц от крови, взял

пузырек, и, нацепив торчащую из него иглу на шприц, стал набирать раствор

мульки.

Неужели он хочет уколоться тем же шприцом? Я недоумевал, ведь шприцы

надо кипятить, стерилизовать, иначе...

-- А вы все одним?.. -- Наклонился я к Нефедычу.

-- Не стремайся. -- Он взял меня за локоть и доверительно впился

взглядом в мои расширенные глаза. -- Мы чистые. Гепатита ни у кого нет и не

было. И вообще, мулька хороша тем, что она сама антисептик. Через нее не

заразишься.

Джеф уже наполнил шприц, а Радедорм не подавал признаков жизни.

-- Подержи... -- Попросил Джеф Мульку. Та с готовностью обхватила его

бицепс обеими руками. Джеф не стал садиться и долго готовиться. Он чуть ли

не с размаху всадил иглу и сразу же начал жать на поршень, вдавливая в себя

наркотик.

Закончив, он отдал шприц Нефедычу и сполз по стенке.

-- С ними все в порядке? -- Спросить, кроме переминающейся с ноги на

ногу Мульки, было уже некого.

-- Ага... Приходуются.

После этого она на меня посмотрела. И я понял, что она ни за какие

коврижки не уступит мне свою очередь. Я буду последним. Странно, оказывается

я еще лелеял какие-то надежды...

Пока Мулька колола Нефедыча очухался Радедорм. Я тут же пристал к нему:

-- Что, от этого так сознание теряют?

-- Не-е... Это приход. Его надо чувствовать...

Да, -- Вдруг переменил он тему, -- Ты до сих пор хочешь сесть на иглу?

Я кивнул, понимая, что это "сесть на иглу" должно означать приобщение к

клану потребителей наркотиков.

-- Что ж, запомни этот день! Сегодня ты впервые ширнешься. Ширяние --

это не простое баловство, это погружение в неизведанные глубины твоей

психики, это путешествие в мир, в котором ты никогда еще не бывал, мир

удивительный и странный, не похожий ни на что виденное тобою раньше. Ширка

-- это философский процесс. С каждой последующей вмазкой ты будешь все

сильнее погружаться в эту философию, постигать ее и, вместе с ней постигать

и себя...

-- Потише вещай. Болтушка напала? -- Прошипел с пола Джеф.

-- Приходуйся, давай. -- Добродушно проворчал Радедорм и продолжил, но

уже значительно тише:

-- Это путь, с которого уже нет возврата. Но не бойся, используй свой

шанс, чтобы изменить себя и стать выше недоебаной толпы ебучих урелов, не

знающих кайфа вмазки. Ты будешь выше пидорасов-совков, ты будешь ссать и

срать им на лысины, пролетая над их безмозглыми бошками. Ты будешь ебать

всех самых красивых баб и никто тебе в этом не помешает. Ты будешь свободен

от условностей и хуиных комплексов, которыми напичкал тебя красножопый

совок, который только и стоит того, чтобы засандалить ему километровым

хуилой, чтоб разорвать к ебеням все его задроченные кишки и чтоб издох он в

страшных муках не в силах отсосать сам себе!..

Слова пролетали мимо меня, почти не затрагивая сознание. Заботило меня

одно: Мулька лежала уколотая, а Джеф набирал в шприц, уже ширнувший четверых

сегодня (а за все время его жизни?..), остатки мульки. Сколько их? Сколько

мне достанется? И достанется ли вообще?

Но Джеф закончил процедуру выбирания и улыбнулся. Он улыбнулся мне:

-- Готов?

В горле стало неудобно, словно мне вставили, без на то моего согласия,

чужой протез. Горький и скребущий.

Я судорожно кивнул, рукав и так у меня был закатан выше локтя.

-- Может сядешь?

Сказать, что я сел, значит соврать. Я бухнулся на холодные жесткие

ступени и протянул руку.

-- Поставь локоть на колено. -- Приказал Джеф. Пришлось повиноваться.

-- Нефедыч, перетяни ему.

И Нефедыч обхватил своими лапами мою несчастную руку.

-- Не смотри, если страшно, -- Разродился советом Джеф, но я решил, что

мне не будет страшно, что я буду смотреть как...

Игла вонзилась в мою руку. Боли почти не было. Разве что самую малость,

на которую и внимание обращать совестно.

-- Классные веняки. -- Шептал Джеф. -- В такие с закрытыми глазами

ширять можно.

Пока он это говорил, в шприце показалась кровь. Моя кровь.

Сейчас...

Нефедыч убрал сдавливавшие руки и Джеф начал медленно вводить в меня

мульку. Наркотик. Неужели это я?..

-- Если станет нехорошо, говори сразу.

Я замотал головой.

-- На приходе резких движений не делай и закрой глаза.

Вдруг шприц выдернули. Оказывается все... Наркотик в крови. Кровь во

мне. А где же приход?

Я мерз на ступенях, смежив веки и исподт<