Это ненадежное положение вещей будет сохраняться до тех пор,

Пока мы не станем одновременно продавцами и покупателями, производителями и потребителями, поддерживающими

это равновесие не ради прибыли, а ради взаимных услуг.

Франция в состоянии дать миру нечто такое, что никакая конструкцияубить не может, точно так же Италия, Россия, Южно-Американские Штаты,Япония, Великобритания, Соединенные Штаты. Чем скорее мы вернемся к системе,основанной на естественных способностях, и совершенно откажемся от системы"тащи что можно", тем скорее мы обеспечим самоуважение наций и международныймир. Попытка завладеть мировой торговлей может вызвать войну, но никогда не приведет к экономическому процветанию. Настанет день, когда дажемеждународные финансовые круги поймут это.

Мне не удалось открыть ни одной честной и серьезной причины мировойвойны. Мне кажется, что она выросла из запутанного положения, созданногоглавным образом теми, кто надеялся выиграть от войны. На основанииполученных мною в 1916 году информации, я полагал, что некоторые нациистремятся к миру и что они отнеслись бы сочувственно к демонстрации в пользумира. В надежде, что это соответствует истине, я финансировал экспедицию вСтокгольм на судне, называемом с тех пор "Кораблем мира". Я не сожалею, чтопредпринял эту попытку. Факт ее неудачи сам по себе для меня не являетсянеопровержимым доказательством того, что этой попытки не стоило делать. Нашинеудачи поучительнее наших удач. То, чему я во время этого путешествиянаучился, вполне окупало потраченное время и расходы. Я не знаю, были ли моиинформации правильны или ложны, да это и безразлично для меня. Но я полагаю,всякий согласится со мной, что мир находился бы сейчас в лучшем положении,если бы представилась возможность уже в 1916 году окончить войну.Ибо победители истощены своими победами, а побежденные -- своимсопротивлением. Никто не извлек выгоды из войны, ни почетной, ни позорной.Когда, наконец, Соединенные Штаты вступили в войну, я некоторое времянадеялся, что эта война положит конец всем войнам; теперь же я знаю, чтовойны не в состоянии покончить с войной, совершенно так же, какнеобыкновенно сильный пожар с пожарной опасностью. Я считаю долгом каждогопротивника войны противодействовать войне до тех пор, пока, действительно,не последовало объявление войны.

Мое отрицательное отношение к войне не основано ни на пацифизме, ни напринципе непротивленчества. Возможно, что наша культура фактически еще стоитна уровне, не допускающем мирного обсуждения международных вопросов;возможно, что они фактически должны решаться с оружием в руках. Новооруженные столкновения никогда не приводили еще к разрешению какого-либовопроса.Вооруженные столкновения могут лишь в крайнем случае вызвать в воюющихдушевное состояние, в котором они готовы обсудить, из за чего они,собственно, воюют.

Как только мы вступили в войну, все фордовские предприятия былипредоставлены в распоряжение правительства. До объявления войны мыопределенно отказывались от выполнения военных заказов для какой-либо извоюющих сторон. Прерывать нормальный ход производства противоречит всемнашим деловым принципам. Нашим принципам человечности также противоречитприсоединиться к какой-либо партии в войне, к которой не причастна нашастрана. Эти принципы, однако, потеряли свое значение в тот момент, когдаСоединенные Штаты вступили в войну. С апреля 1917 г. по ноябрь 1918 г. нашифабрики работали исключительно для правительства. Конечно, мы продолжали,как и прежде, производить автомобили и автомобильные части, грузовики исанитарные автомобили в составе нашего общего производства, но наряду с этимизготовляли еще много других, более или менее новых для нас, предметов.В момент заключения перемирия мы оставили военную работу и вернулись кнашей работе мирного времени.

 

ФЕНОМЕН ГЕНРИ ФОРДА

(вместо послесловия)

 

Некогда весьма популярная книга Генри Форда "Моя жизнь, мои достижения" носит, как видно из ее названия, автобиографический характер. В течение десятилетий в США и ряде других буржуазных стран она служила своего рода "деловой библией" честолюбивых и энергичных молодых людей, стремившихся повторить стремительный взлет "наверх" трудолюбивого и смышленого деревенского паренька, ставшего гордостью и символом Америки начала XX века, -- миллиардером, автомобильным королем и даже одним из кандидатов в президенты США.

Предметом особого внимания специалистов в области организации производства выступает при чтении этой книги практическое воплощение инженером-механиком, изобретателем и талантливым менеджером разработанных им самим и заимствованных, в частности, у Тейлора, принципов рационального функционирования хозяйственного комплекса -- конкретно гигантского автомобиле - и тракторостроительного концерна "Форд".

Наконец, концептуально-мировоззренческий интерес вызывают содержащиеся в книге не тривиальные, а подчас откровенно неожиданные для традиционного образа размышления миллиардера о месте и роли производства в общественной жизни, его динамике, тенденциях, стимулах и перспективах эволюции, влиянии рациональной экономики на людей, в нее втянутых, и на человеческую цивилизацию в целом. Рубеж XIX и XX веков, на который падает "пик" деятельности Г. Форда, был этапом завершения в главном и основном задач становления индустриально-машинного производства и подспудной, не бросавшейся тогда еще в глаза подготовки в рамках поточно-конвейерной системы материальных и психологических предпосылок будущего "прорыва" человечества в эпоху НТР.

Исходной методологической парадигмой творческих поисков Г. Форда выступает его убежденность в том, что модель "мира, состоящего из железных машин и машин-людей" (стр. 12), вытесняющего природу и все подлинно человеческое, отнюдь не предвещает светлого и радостного будущего. Более того, она представляет собой довольно зримый тупик разогнавшемуся на рельсах промышленной революции росту производительности общественного труда. "Нынешняя система, -- сурово констатирует Г. Форд, -- не дает высшей производительности, ибо способствует расточению во всех его видах; у множества людей она отнимает продукт их труда. Она лишена плана" (стр. 13). В этих словах миллиардера как бы проглядывает осуждение современного ему капитализма и "тоска" по общественно целесообразному планированию жизнеобеспечивающих пропорций народного хозяйства, социальная значимость которого концептуально аргументирована в теоретических работах основоположников научного социализма.

Столь неожиданное заявление Г. Форда во Введении находит свое подтверждение в других разделах его книги. Так, в главе IV "Тайны производства и служения" он ставит целью "показать, что современные способы создания капитала не вполне верны" (стр. 59). В частности, он противопоставляет производительному труду спекуляцию готовыми продуктами, характеризуемую им как "пристойный вид воровства", а также капиталу, создающему общественно-полезные ценности, "стригущий купоны" с деятельности других финансовый капитал. И лишь "когда мир поставит производство на правильный фундамент" (стр. 71), откроются новые горизонты человеческой цивилизации.

Обращает на себя внимание, что, во-первых, фундаментом общественной жизни для капиталиста-практика Генри Форда (кстати, как и для коммуниста-теоретика Карла Маркса) выступало производство материальных благ. Характерен в этом ключе акцент, сделанный Фордом на роль производительного труда в жизни людей и противопоставление им промышленного капитала в качестве как безусловно конструктивной экономической силы финансовому капиталу, как старчески-паразитическому рудименту эпохи исторического компромисса богатой, ни социально апатичной феодальной аристократии с энергичной, честолюбивой, однако тогда еще малоденежной восходящей буржуазией. Вместе в тем, Форд был далек от попыток отождествления производства материальных благ с самовозрастанием капитала, ростом прибыли, обогащением собственников и т. п. Для него производство -- прежде всего предпосылка и условие прогрессивного развития всех сфер жизни человечества. Характерно и то, что конечную цель производства Форд видел в потреблении созданного продукта, удовлетворении с его помощью жизненно важных запросов людей. И наконец, практическую деятельность и мировоззрение Г. Форда пронизывало колоссальное внимание к науке. В его книге читатель найдет немало конкретных подтверждений Марксова вывода о том, что знание становится непосредственной силой, овеществляясь в производственном процессе, интеллектуализируя и одухотворяя его.

Сам Г. Форд был талантливым изобретателем и оригинальным конструктором. В эпоху, когда весь цивилизованный мир был повально увлечен паровой машиной и новомодным тогда электричеством, он первым применил заимствованную из английского журнала идею бесшумного газового двигателя для создания в 1892--93 годах прообраза современного автомобиля. К новациям Г. Форда можно отнести и создание им на своих предприятиях специальной службы социологических исследований со штатом 60 человек, а также изучения быта и досуга своих работников. В этом нетрудно видеть закономерное внимание умного капиталиста к тому, что сегодня мы называем человеческим фактором общественного производства. Но и это еще не все. В процессе разработки операционно-модульных технологических схем поточно-конвейерного производства Г. Форд по существу создавал предпосылки для будущей автоматизации, роботизации и компьютеризации, а также весьма далекие в то время подступы к тенденции трансформации электрификации общественного производства в его электронизацию. Словом, на излете промышленной революции Форд как бы предвосхитил контуры некоторых траекторий подспудно вызревавшей тогда научно-технической революции.

Сказанное выше, разумеется, вовсе не означает причисление Г. Форда к числу марксистов, пусть даже стихийно-интуитивных. Созвучие позиций прослеживается в отношении тех методологических принципов и экономических закономерностей, которые носят в определенном смысле социально нейтральный характер и потому могут быть как бы "вынесены за скобки" различных (в том числе сосуществующих во времени) общественно политических систем. В идеологическом плане взгляды Маркса и Форда, естественно, противоположны. Да и в своей практической деятельности они персонифицировали диалектически противоречившие друг другу тенденции исторического развития, видели его как бы с полярно различных полюсов. Но Генри Форд был не просто капиталистом-миллиардером. Он был выдающимся и мудрым капиталистом. Целый ряд фордовских решений не могут не поражать глубиной социального замысла и изяществом его экономической реализации. Насколько гениально, например, Г. Форд предугадал широту социального спектра внедрения еще только рождавшегося в экспериментах автомобиля в жизнь общества, которое о нем не ведало и более того -- не ощущало в нем потребности! Форд, по сути Дела, сумел убедить человечество, что автомобиль -- не забава и не роскошь, а средство передвижения и высвобождение времени. (Вновь вспомнился Маркс, вернее, его метафора: "Свободное время -- пространство человеческого развития".) И далее. Если другие автоконструкторы, потакая аристократии и буржуазии, ориентировались на причудливые аксессуары дворцовых карет либо на гоночно-скоростные амбиционно-престижные модели, то Форд практически сразу взял курс на массовый выпуск автомобиля для широких слоев. Исходя из условий поставленной задачи, он должен был быть простым и прочным, неприхотливым в уходе и недорогим, достаточно вместительным и легким в управлении. Его проектирование опиралось на своего рода "принцип скульптора": отсечение всего лишнего, за исключением функционально необходимого. Иными словами, Форд, по сути дела, целенаправленно сформировал широкую общественную потребность в автомобиле именно его модели. В 1922 году концерн "Форд" выпускал каждый второй автомобиль в мире, в том числе три из пяти в США.

Форд первым столь принципиально и масштабно поставил проблему качества названного его именем автомобиля, стандартизации основных узлов (модулей), делающих их быструю замену в случае необходимости предпочтительнее, нежели ремонт. А самое главное и, по-своему, удивительное: Форд периодически целенаправленно и довольно существенно снижал продажную цену автомобилей и тракторов, даже при отсутствии малейших признаков затоваривания готовой продукции. Конечно, этим обеспечивался ускоренный оборот капитала, повышалась конкурентоспособность изделий, становилась излишней реклама. Но вместе с тем нельзя не отметить, что данный путь -- далеко не самый типичный не только для капиталистических монополий, но и для машиностроительных министерств социалистических стран, включая СССР. Причем, ежегодное удешевление и повышение качества продукции Форд осуществлял в условиях полного самофинансирования и, естественно, полной самоокупаемости. Происходило это за счет прежде всего совершенствования организации труда и повышения его производительности. Согласитесь: с точки зрения традиционных представлений о капитале как самовозрастающей стоимости и о типичном капиталисте как безудержном эксплуататоре, начисто лишенном нормальных человеческих эмоций, такой факт, несомненно, нуждается в объяснении. Сам Г. Форд ссылался на рациональность постоянного совершенствования процесса производства, для которого застой (трактуемый автором данной книги в гераклитовском смысле) чреват опасностью снижения качества продукции – явно неравноценной альтернативе снижению ее себестоимости.

Кто же все-таки он, этот неистовый и таинственный Генри Форд, столь резко "выламывавшийся" из среды класса, символом которого он стал, такой противоречиво-парадоксальный трудящийся мультимиллионер? Ненасытная акула имперализма? Его классик? Гроссмейстер изощренной капиталистической эксплуатации, лицемерно натянувший на себя тогу благодетеля простого люда -- рабочих и крестьян (фермеров), взрослых и молодежи, больных и увечных? И хотя, действительно, за пребывание в больнице (тогда одной из лучших в США) он брал со своих работников деньги, составлявшие 75% минимального заработка, слишком много в таких оценках от вульгарно-классового "образа врага" и явных натяжек. Ведь 8-часовой рабочий день и подготовку к переходу на пятидневку, установление минимума зарплаты в 5, а потом в 6 долларов в день и неординарные школы со стипендиями усердным и талантливым ученикам, и создание своего рода социологической лаборатории для изучения условий труда, быта и досуга работников, а главное -- забота о потребителе (безупречное качество изделий, сеть сервиса, постоянное совершенствование автомобиля с регулярным снижением его продажной цены) -- все это чересчур контрастирует с радиционным образом буржуа-эксплуататора.

Быть может, Генри Форд был социалистом-утопистом, этаким детройтским Робертом Оуэном, без какой-либо рекламы развернувшим эксперимент по моделированию глобальных контуров и отдельных фрагментов общества будущего? И хотя ко времени написания этой книги на его заводах трудились 100 000 человек, не считая членов их семей (кстати, женщина, выйдя замуж, должна была оставить работу и уделять все внимание мужу, детям, семье), хотя потребителями фордовских автомобилей и тракторов были десятки миллионов жителей всех обитаемых континентов, т. е. масштабы его Утопии (если бы такая существовала) не шли ни в какое сравнение с экспериментами задумками самых великих из социалистов-утопистов, Форд ничего и нигде не говорит ни о социализме, ни об отношении к нему. Его планы социального реформаторства весьма расплывчаты, а рассуждения о социальной справедливости лаконичны и фрагментарны. Нельзя же в самом деле считать программным пожелание о том, что "каждого следовало бы поставить так, чтобы масштаб его жизни находился в должном соответствии с услугами, которые он оказывает обществу" (стр. 17). Форд надеялся, что со временем, благодаря глубоко научным принципам организации производства и распределения, "каждый будет вознагражден по своим способностям и усердию" (стр. 148). Конечно, при желании в этом можно увидеть и простую житейскую заповедь, мечту крестьянского сына о справедливости, выраженную на языке обыденного сознания, и в то же время отрицание патриархальной уравниловки.

А разве не странным выглядит в устах преуспевающего капиталиста столь смело идущее вразрез с мнением большинства представителей его класса социальное кредо Г. Форда?! "Я решительно считаю возможным уничтожить бедность и особые привилегии. О том, что то и другое желательно – вопроса быть не может, Так как бедность и привилегии неестественны; однако помощи мы можем ждать исключительно от работы, а не от законодательства" (стр. 148), Здесь не только диалектически схвачена взаимообусловленность бедности и привилегий как полюсов социальной несправедливости, но и указана их детерминированность базисом -- характером производственных отношений, обусловленных уровнем развития производительных сил. В другом месте Г. Форд, констатируя, что "лекарство против бедности заключается не в мелочной бережливости, а в лучшем распределении предметов производства" (стр. 149), приходит к логичному выводу. Он звучит весьма конструктивно: "Личная нужда не может быть устранена без общих переустройств", ибо "повышение заработной платы, повышение прибылей, всякое повышение для того, чтобы добыть больше денег, являются всего лишь отдельными попытками отдельных классов вырваться из огня самим, не обращая внимания на судьбу ближних" (стр. 151). Это критика уравнительно-потребительских утопий и узколобого классового эгоизма как суррогата его подлинных экономических интересов. Ведь именно с "крайних позиций" жестко впрессованные в орбиту жизнедеятельности "своего" класса люди видят жизнь в искаженном свете. "Это применимо, -- по мнению Форда, -- столь же к капиталистам, сколько и к рабочим" (стр. 153). Между тем, гораздо более перспективным и гуманистическим автору представляется некое "гармоническое мировоззрение", включающее в себя "снятие" противоположностей искусственной (техносфера) и естественной жизни людей (стр. 152).

А может быть Генри Форд был одним из первых штурманов, взявшихся (задолго до Рузвельта) за прокладку нового курса эволюции капитализма в направлении развертывания преимущественно общечеловеческих потенций (содержания) этого античеловеческого в своих крайних политических проявлениях общественного строя? Повод для такого рода "обвинений" в "обновлении" капитализма, его "демократизации", усилении цивилизаторского начала, трактовки демилитаризации как условия благоприятного развития капиталистической "экономики мира" дал своим рецензентам никто иной, как сам Генри Форд, поставивший перед собой задачу "подвергнуть детальной ревизии наши (чьи конкретно? -- И. А.) взгляды на капитал". В основе этого пересмотра лежит антитеза "хорошего" (конструктивного, функционального, созидающего) и "дурного" (деструктивного, бездействующего, паразитического) капитала, чем-то напоминающая искания небезызвестного политэконома-самоучки Жозефа Прудона. Правда, у Г. Форда эта дилемма "повернута" иной гранью и явно идеализирована. "Капитал, проистекающий сам собой из предприятия, употребляемый на то, чтоб помогать рабочему идти вперед и поднять свое благосостояние, капитал, умножающий возможности работы и одновременно помножающий издержки по общественному служению, будучи даже в руках одного лица, не является опасностью для общества. Он ведь представляет собой исключительно ежедневный запасной рабочий фонд, доверенный обществом данному лицу и идущий на пользу общества. Тот, чьей власти он подчинен, отнюдь не может рассматривать его как нечто личное. Никто не имеет права считать подобный излишек личной собственностью, ибо не он один его создал. Излишек есть общий продукт всей организации. Правда, идея одного освободила общую энергию и направила ее к одной цели, но каждый рабочий явился участником в работе..."

С другой стороны, "капитал, который не создает постоянно новой и лучшей работы, бесполезнее, чем песок. Капитал, который постоянно не улучшает поле дневных условий трудящихся и не устанавливает справедливой платы за работу, не выполняет своей важной задачи. Главная цель капитала -- не добыть как можно больше денег, а добиться того, чтобы деньги вели к улучшению жизни" (стр. 155--156).

Недаром, один из исследователей феномена Форда Александр Фридрих в брошюре "Генри Форд, король автомобилей и властитель душ" отчаянно клеймил его за социал-демократическую идею реформистского сглаживания классовых противоречий вместо их разжигания, должного привесть к безусловно победоносной мировой пролетарской революции, призванной уничтожить на баррикадах всех своих классовых врагов, начиная с таких откровенных буржуа, как Г. Форд.

Впрочем, аналогия между социальной доктриной Г. Форда и позицией социал-демократов, например, в том виде, в каком она совсем недавно сформулирована в тезисах, посвященных столетию Социалистического Интернационала, прослеживается довольно отчетливо. В них, в частности, говорится о "социальной собственности" (понятии, созвучном фордовской трактовке общественных функций частного капитала), о сокращении рабочего времени при сохранении заработной платы, о "цивилизации солидарности", которая призвана положить конец эксплуатации человека и природы, установить утраченные связи между трудом и свободным временем, умственной и физической, рациональной и эмоциональной деятельностью, между индивидуально-частным и группообщественным содержанием труда. Здесь же содержится трактовка социального партнерства как не только антитезы классовым конфликтам, но и как средства их разрешения либо смягченной "позиционной" формы, поскольку вульгарно-жесткое противопоставление классовой борьбы и социального согласия (консенсуса) теоретически несостоятельно и политически непродуктивно. (См. "Рабочий класс и современный мир", 1989, No 1, с. 24--26).

С этих позиций Генри Форд выглядел смелым и мудрым "впередсмотрящим" корабля буржуазной цивилизации накануне его вхождения в бурные воды кризиса 1929--33 гг. (и последовавший вскоре после него второй мировой войны). Он почувствовал скрытые даже от многих теоретиков-марксистов адаптационные возможности капиталистической общественной системы (включая метаморфозы классического частного предпринимательства) в условиях имманентно вызревавшего в недрах поточно-конвейерной линии колоссального рывка в развитии мировых производительных сил, причем, фатально не связанного с военно-экономическим и политико-идеологическим ниспровержением социализма, а скорее ориентированного на неизбежное взаимодействие и взаимное обогащение различных "маршрутов" эволюции человечества к гуманно-социализированному мировому сообществу.

К этому следует добавить, что Г. Форд раньше многих других уловил паразитический характер бюрократии, вдохновенно вращающейся в порочном круге "кипенья в действии пустом", сводящемся к расширенному самопроизводству бумаг и отчетов, чиновничьих титулов и синекур. Он почувствовал социальную опасность монополий, этих неуклюже-громоздких экономических динозавров, тяжелая поступь которых в конечном счете давит не столько однотипные производства, сколько интересы потребителей. Им автор этой книги противопоставлял "освежающий ветер" научного творчества и свободной конкуренции.

Форд тонко подметил пагубную односторонность обособленного развития городской промышленности и сельского хозяйства. Последнее он считал необходимым превратить в высокомеханизированную и электрифицированную индустрию производства продуктов питания и растительно-животного сырья, что, кстати сказать, весьма актуально сегодня у нас в свете задач, сфокусированных в Продовольственной программе СССР.

Вообще многим размышлениям Форда об организации труда присущ акцент на те технологические и психологические моменты, которые носят общечеловеческий характер и в наименьшей степени зависят от конкретных национальных и политических условий их реализации. В методологическом плане это открывает широкие возможности использования его опыта и особенно принципов организации массового производства предметов потребления в иных социальных структурах. Поэтому неудивительно, что в годы перестройки "ударник капиталистического труда" Генри Форд I ближе и понятнее многим из нас, нежели иные доморощенные псевдогерои "социалистического труда".

Вместе с тем, рецепты Форда -- отнюдь не панацея от всех зол безалаберности, неорганизованности и застоя. В частности, судьба самой компании "Форд" оказалась вовсе не такой лучезарной, как это виделось ее создателю. Мимо этих сюжетов не прошла и литература. Так, популярный в 20-х годах роман Эптона Синклера "Автомобильный король" рисует художественно-эмоциональную драму восхождения и картину триумфа всемогущего Генри Форда I. Напротив, опубликованный полвека спустя бестселлер Артура Хейли "Колеса", -- по сути дела ничто иное, как документально-художественный реквием по несбывшимся надеждам и нереализованным мечтам "отца" американского автомобилестроения. Впечатление тем сильнее, что действие обоих романов развертывается в пригороде Детройта Дирборне, там, где Форд в 1913 году начал конвейерное производство своих "жестяных Лиззи".

Со страниц, написанных А. Хейли, встает картина, во многом противоположная тому, о чем говорит в этой книге Г. Форд. Качество автомобилей, особенно собранных по понедельникам и пятницам, резко снизилось. Более того, в модель закладывается с целью ее вынужденного обновления покупателем либо ускоренное техническое одряхление, либо быстрое отставание от искусственно динамичной моды. Некогда строго функциональные, практичные и недорогие автомобили "Форд" превратились в весящие до двух с половиной тонн "хромированные броненосцы" с двигателями мощностью в 200—250 лошадиных сил. Гипертрофированное "производство ради производства", давно уже нацеленное не на потребителя, а на его карман и свою прибыль, оказывает все более негативное воздействие на жизнь нации: захирели американские железные дороги, общественный транспорт так и не получил сколь-нибудь широкого развития. Ускоряющийся темп движения конвейера стал буквально "выпотрашивать" людей. Их изношенные нервы и "общение" с беспрерывно ползущей перед глазами лентой -- источник стрессов и межличностных конфликтов. Проблема монотонности труда, которую Форд осознавал, связывая с наличием особого типа индивидов, которым психологически легче следовать чему-то заданному извне, нежели принимать самостоятельные творческие решения, обострились до предела. Словом, производство стало менее упорядоченным и более жестким.

Раскроем томик А. Хейли: "... ни высокие заработки, ни довольно значительные дополнительные льготы не способны компенсировать этот безрадостный, бездуховный труд, физически тяжкий и убийственно монотонный -- одно и то же час за часом, изо дня в день. Сам характер работы лишает человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере никогда ничего не завершает, не ставит точки; он ни разу не собирает автомобиля целиком, а лишь соединяет какие-то его части -- там прикрепил металлическую пластину, тут подложил шайбу под болт. Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты. Снова и снова, и снова, и снова, и снова; при этом условия работы -- учитывая грохот и шум -- таковы, что исключается какая-либо возможность общения, какой-либо дружеский обмен репликами. По мере того, как идут годы, многие хоть и ненавидят свою работу, но смиряются. Есть, правда, такие, которые не выдерживают и сходят с ума. Но любить свою работу никто не любит", тем более, что "рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о том, как бы вырваться из этого ада".¹

Чем объяснить такую разительную метаморфозу? Уходом с жизненной арены сильной личности, Творца Системы? Бесталанностью или (и) безалаберностью его наследников и потомков? Или изменениями в системе капиталистического производства, "засосавшей" те ростки будущей новизны, на которые возлагал надежды оптимистически настроенный Генри Форд I? В каждом из этих предположений, наверняка, есть своя доля истины. Однако в фундаменте деградации основных принципов организации труда, сформулированных и в свое время реализованных Г. Фордом, скорее всего лежит нечто, гораздо более существенное. Резонно допустить, что фордовская система как бы с разгона "уткнулась" (врезалась) в объективную ограниченность исчерпанных возможностей машинного производства (назовем это цивилизационным фактором), с одной стороны, и бюрократически монополистическую трансформацию буржуазных отношений собственности (формационный фактор), -- с другой.

Как ни парадоксально это звучит, но для "высвобождения" скованных данными обстоятельствами (факторами) тенденций экономической и социальной эволюции, пунктирно намеченных в книге Форда, потребовалось вступление человечества в век научно-технической революции и осознание им приоритета общечеловеческих ценностей над узкоклассовыми интересами (в том числе, капиталистической гонки за прибылью во что бы то ни стало), то есть качественно новый этап развития мировых производительных сил и новое политическое мышление.

Кстати, еще раньше некоторые из принципов организации труда, разработанных в Детройте Г. Фордом, переняли (естественно, с учетом специфики автоматизированно-компьютерного производства) новые лидеры автомобилестроения -- японские компании. И сейчас, когда американская "Дженерал моторе" в рамках проекта "Сатурн" поставила задачу "переяпонить японцев" (выпустить компактный автомобиль не за 144 часа, как прежде, и не за 38 часов, как "Тойота", а почти вдвое быстрее), кое-что из организаторского наследия Форда вновь возвращается к жизни несмотря на модернистский лозунг: "Завод, который создал Генри Форд, превратился в металлолом..." Завод, а не принципы. Действительно, основные узлы, крупные блоки автомобилей ныне монтируются на модулях, а соединение готовых блоков происходит на укороченной скоростной линии. Традиционный конвейер уступает место модульному производству! И опять решающим стал человеческий фактор, а значит, проблема социальных связей в структуре производства. Ведь интерес к труду и приобретение последним интеллектуально-творческих функций за счет "передачи" монотонных операций роботам большая часть сегодняшних американских рабочих ценит выше, чем оплату труда. Характерно, что знакомство с социально-психологическими аспектами программы "Сатурн" невольно вызывает ассоциации с бурно обсуждаемыми у нас формами бригадного подряда, участия трудящихся в управлении, резкого сокращения административно-управленческого аппарата за счет свертывания его контролирующих звеньев, оплаты труда по конечному (и даже отсроченному) результату.² В этом феномене видится свидетельство того, что трансформация машинной цивилизации человечества в научно-техническую несет в себе определенные объективные черты, тенденции, императивы, не зависящие от различия социально-политических систем, являющиеся универсально-интернациональными по своему характеру.

Конечно, по сравнению с "бестолковым" (во времена раннего Г. Форда) фермерским трудом поточно-конвейерная система производства была и более организованной, и более эффективной, и более прогрессивной. Однако научно-техническая революция открывает неведомые ранее горизонты деятельности "совокупного общественного работника" (термин К. Маркса) и подчас мучительно формирует существенно отличные от эпохи машинной цивилизации его социально-психологические императивы и технологические парадигмы. Все это объективно требует принципиально иного, чем прежде "социального качества" (выражение К. Маркса) участников компьютерно-автоматизированного производства, что предполагает тенденцию неуклонного возрастания массы компетентных, не переутомленных, склонных и способных к творческому труду, людей.

Под этим углом зрения обращение к производственному опыту Генри Форда и его размышлениям ценно сегодня для улавливания нюансов неодолимой логики развития мировых производительных сил, ибо, как афористически заметил великий Сен-Симон, не способен предвидеть будущее тот, кто не понял прошедшего.

Доктор философских наук,

Профессор И. Л. Андреев