Казаки в борьбе за старую веру

 

Несмотря на то что со времени царствования Ивана Грозного южная граница русского государства быстро продвигалась в направлении Черного и Азовского морей, Дикое Поле все еще по-прежнему отделяло пределы Московского царства от казачьих поселений на Дону и Тереке, которые продолжали оставаться прибежищем для недовольных социальным строем и церковными делами беглецов. Рост преследований старообрядцев после неудачной попытки Досифея, Никиты Добрынина и Хованского реставрации старой веры в Москве только усилил эмиграцию на окраины страны. Действительно, проживание в столице и центрах страны было крайне опасно для старообрядцев, которых повсюду искали, арестовывали и судили как церковные, так и гражданские власти. Так, например, по свидетельству иностранцев, в течение нескольких недель перед Пасхой 1685 года в срубах были сожжены не менее 90 последователей древлей веры[114]. По всей стране воеводы с ожесточением разыскивали сторонников тех смельчаков, которые летом 1682 года чуть было не вернули Московское государство к двуперстному крестному знамении и угрожали ниспровергнуть церковный и социальный порядки.

 

Во главе новых эмигрантов-старообрядцев, стремившихся избежать “казней никонианских” и сохранить церковную традицию старой Руси, был неуловимый игумен Досифей, который на этот раз пытался утвердить старую веру среди населения Дона. Бесконечные степи, перелески и леса Дона, мало заселенные основным казачьим населением и кое-где кочевавшими ногайцами, давали новым эмигрантам идеальный приют. Несмотря на постоянный приток беглецов с севера, даже в начале XVII века число оседлого населения по Дону и его притокам не превышало тридцати тысяч, из которых число строевых казаков колебалось от трех до шести тысяч, а во второй половине века их общее число все еще не превышало пятидесяти тысяч[115]. При такой малочисленности населения старообрядцы могли там быть или незамеченными, или оставаться вне пределов досягаемости московской власти. Царские представители и воеводы обычно ездили из Воронежа к казакам, в станицу Черкассую, находившуюся на нижнем течении Дона, и поэтому старообрядческие селения и монастыри, находившиеся на северо-восточных и отчасти западных притоках этой водной артерии, могли свободно развиваться на их богатых рыбой, дичью и земледельческими угодьями берегах.

 

Деятельность старообрядцев на Дону значительно разрослась после того, как в 1685 году там появился сам игумен Досифей[116] с сопровождавшими его другими священниками, в числе которых особенно отличались своей энергией черные иереи Пафнутий, Евтихий и Феодосий. Они сразу же начали устанавливать связь с недовольными все усиливавшимся влиянием Москвы казаками[117]. Для старообрядцев консервативного поповского направления Дон был особенно важен, так как там они все еще могли служить по старым книгам, в то время как в Московской Руси, где все приходы были под строгим присмотром патриарха Иоакима, не имея своих церквей, они не могли иметь и всей полноты церковных таинств. А игумену Досифею все еще верилось, что на Дону они смогут продолжать свободно молиться по старому обряду, а в случае удачи Дон мог бы стать тем очагом “истинного древлерусского православия”, откуда старая вера, потерпевшая в 1682 году последнее решительное поражение в Москве, могла бы снова вернуться на Русь.

 

Вожди этой старообрядческой эмиграции на Дону вскоре сошлись с атаманом С. Лаврентьевым, представителем той партии казаков, которая сопротивлялась все растущему контролю центральной власти, и который неоднократно бывал выборным главой Черкасской станицы. Лаврентьев уже долгие годы поддерживал беглецов с севера, снабжал их оружием для самозащиты и грабежа караванов, шедших из России в Персию или Турцию, за что и получал часть добычи их военных “подвигов”. Пользуясь его помощью и влиянием, Досифей и другие старообрядческие отцы развили настойчивую пропаганду старой веры не только среди казаков и беглых, но и среди чинов гарнизонов южной границы и крестьян прилегавших к этой границе областей самого Московского государства. С их помощью немало крестьян Тамбовского края перебегали на Дон, где они увеличивали ряды местных старообрядцев[118].

 

В начале 1686 года старообрядческой партии и приверженцам Лаврентьева удалось достичь на Дону значительных успехов. В это время войсковой атаман Фрол Минаев уехал по делам в Москву, а на его место был избран сам Лаврентьев[119]. Весной следующего 1687 года Лаврентьев провел в настоятели главного донского собора в Черкасской станице старообрядческого священника, а на войсковом сборе в мае того же года казаки постановили признать старую веру официальным, “государственным” исповеданием Дона. Поминание патриарха и царя на церковных службах было отменено[120]. Приговор круга гласил: “Сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать, и новых книг не держать”, а того, кто с этим не согласен, “тех побивати до смерти”[121]. Правда, вначале была сделана оговорка не выходить из подчинения Московской политической власти — “великим государям Петру и Ивану служить по-прежнему и чтобы впредь на Дону было смирно”, — но вскоре начались проповеди старообрядцев-экстремистов о конце мира. Среди казаков стали широко распространяться пораженческие настроения, и некоторые из них, отправившиеся было в поход на Крым, организованный фаворитом царевны Софьи князем Василием Голицыным, вернулись обратно и даже молились, чтобы царские войска не одержали победы над татарами[122].

 

На Дону старообрядцы делались с каждым месяцем все сильнее и смелее, а оставшиеся верными патриарху и Москве священники покинули Дон и ушли на север в Россию. В северной части донских поселений, особенно по притоку Дона реке Медведице, где население было чисто старообрядческим, начали собираться вооруженные отряды, готовые защищать свои селения и своих вождей от нападения царских войск. Здесь старообрядческие миссионеры открыто провозглашали: “Мы не боимся ни царей, ни всей вселенной; вся христианская отпала, и в Московском государстве благочестия нет, ни церквей ни попов”[123]. Среди руководителей черкасского переворота, поставившего Лаврентьева во главе казачьего управления, начали раздаваться голоса, что пора восстановить старую веру и в Русском государстве. “Старую де веру они, раскольщики, твердили и за нее стояли для того ж, умышляя, чем бы им не токмо всем Доном, но и всем Московским государством замутить”, — показывал позже один из участвовавших в Донской старообрядческой революции казак[124].

 

Наряду с чисто религиозной проповедью начали слышаться и социальные мотивы. На реке Медведице проповедник Козьма Косой заявлял, что все люди равны и что все “мы по созданию Божьему братья”[125]. Другим центром такой проповеди на Дону был городок Боровск, где черные попы Памва и Феодосий учили “за великих государей и святого патриарха не молитесь” и говорили о царе, властях и церкви непристойные речи[126].

 

Возвращение войскового атамана Фрола Минаева положило конец господству старообрядцев в донской столице Черкасске. Москва, узнав о событиях в Черкасске и на Медведице, потребовала ареста и выдачи вождей смуты. Козьма был схвачен в августе 1687 года и выдан в Москву, такая же судьба постигла и черного попа Феодосия[127]. Вскоре был арестован и Лаврентьев. Московское правительство и церковь, казалось, одержали легкую победу на Дону; даже некоторые монастыри были отобраны от казаков и переданы в управление Тамбовского владыки[128]. Но несмотря на эти неудачи, старообрядцы Дона во главе с Досифеем не капитулировали. Начиная с весны 1688 года их вожди и отряды начали концентрироваться по северо-восточному притоку Дона, Медведице, где они были вдалеке от обычных путей царских агентов. Оставив станицы, они построили крепость на одном из островов реки. Часть их там прочно укрепилась, поставила пушки для обороны своих укреплений, другая часть предпочла все же уйти подальше и под руководством некоего Левки Маныцкого ушла на реку Куму, где они вошли в близкий контакт с гребенскими, то есть терскими, казаками, которые тоже были вовсе не склонны принимать новую веру и усиленный контроль Москвы. Вслед за ними на Куму и Северный Кавказ потянулись и многие другие сторонники старой веры с других частей донских земель.

 

Медведицкая старообрядческая крепость и селения просуществовали более десяти лет и только осенью 1698 года верные Москве казаки осадили ее. Весной 1699 года казаки — сторонники Минаева начали более активные военные операции и 4 апреля взяли крепость приступом, ликвидировав этот упорный казачий очаг старообрядческого сопротивления[129]. Но много старообрядцев-казаков спаслось после разгрома их укреплений на Медведице. Через девять лет после подавления этого первого казачьего старообрядческого движения Кондратий Булавин снова поднял там восстание против “князей, бояр, прибыльщиков и немцев” за то, что они “вводят всех в еллинскую веру и от истинной веры христианской отвратили своими знаменьми и чудесы прелестными”[130]. Так в своей борьбе за старые порядки и старую церковную традицию казаки сливали в одно целое религиозные и социальные мотивы.

 

Бунт Булавина, а через семьдесят лет бунт старообрядца Пугачева были подавлены, но казаки Дона и других областей юго-востока России сохранили свою преданность старой вере, и до XX века значительное количество донских казаков остались верными старому обряду и старым взглядам на церковь.

 

Казаки-старообрядцы, ушедшие в конце 80-х и начале 90-х годов на реку Куму, осели там со своими семьями, основали свои скиты и начали обрабатывать землю. Плодородные и богатые земли Прикавказья, леса, изобиловавшие дичью, и реки, дававшие возможность легкого и богатого улова, стали новой землей обетованной для поселенцев. Часть этих эмигрантов-старообрядцев пробралась даже дальше на юг, где они расселились по речке Карамыке, между рекой Кумой и рекой Домызлой, на землях кабардинского князя Месеуста, а игумен Досифей со своей походной церковью осел на речке Аграхани на землях Тарковского шавкала, или князя. Третья группа донских казаков-старообрядцев, осевших в бассейне Кумы и начавших переговоры с гребенскими казаками, попыталась переселиться дальше на восток и осесть вдоль Терека среди гребенцов, которые все крепче и крепче держались старой веры и в конце концов на века оказались среди наиболее крепких и стойких старообрядцев. Но терцы-гребенцы и их атаман Иван Кукла долго боялись принять к себе бежавших с Дона казаков-бунтарей. Московское правительство поддерживало с ними дружеские отношения, в те годы не вмешивалось в их внутреннюю и религиозную жизнь, не мешало молиться по старым книгам и поэтому их немногочисленное, но преданное старой вере духовенство предпочитало не рвать с церковью, а атаман Кукла хотел сохранять добрые отношения с русскими воеводами в Астрахани и на Северо-Восточном Кавказе. Только в 1738—1745 годах, когда ретивый и неосторожный астраханский владыка Иларион потребовал введения новых книг в гребенских церквах, гребенские казаки порвали свои, казалось, прочные связи с церковью и окончательно ушли в раскол[131].

 

В течение нескольких лет осевшие на реке Куме старообрядцы-казаки вполне успешно отбивались от лениво нападавших на них донских казаков, оставшихся лояльными Москве. Кубанские ногайцы, бывшие в то время под подданством Крымского хана, охотно оказывали им помощь, сознавая, что усиление русского правительственного влияния на Северном Кавказе быстро ограничит и их вольности. Поддерживая прикумским старообрядцев, они даже послали им на помощь тысячу конных панцырников, которые участвовали в действиях против донских лоялистов[132]. Но в середине 90-х годов старообрядцы-казаки решили уйти с Кумы. Смерть игумена Досифея, последовавшая в самом начале 1690-х годов, оставила их без духовного и политического окормления, а в боевых стычках с казаками, преданными Москве, они потеряли не только своих духовных руководителей, но и немалое число бойцов, что очень ослабило их немногочисленные отряды.

 

Но, конечно, особенно тяжела была для них кончина самого Досифея. Иван Алексеев, старообрядческий историк середины XVIII века, который описывал эти события частично со слов современников и сподвижников Досифея, несмотря на то что он сам был беспоповцем, в драматических тонах рассказывает о впечатлении, которое произвела смерть Досифея на его последователей: “Но о, колик плач и рыдание последующим себе остави Досифей! Паче неже Иовлева плача! В толиком удаленном странствии, сирых, бедных и непризорных толикий отец. Чадолюбивый, толикий пастырь изрядный на таковой пустыни их остави, еликаго уже надеятися не можаху. Плакаху над ним мужи, рыдаху боголюбивые жены и юноши слезяху, от очию слезные источники извождаху о бедствии своем”[133].

 

Кумские казаки не имели достаточно военного снаряжения и, располагая ввиду усиливавшихся набегов донцов крайне ограниченным временем для земледелия, охоты и рыбной ловли, они остались с ничтожными запасами продовольствия. Часть их в конце концов просочилась на Терек и слилась с гребенскими казаками, другие вернулись на Дон, внешне примирившись с новыми порядками. Наконец наиболее решительные и непримиримо настроенные казаки-старообрядцы ушли с реки Кумы на запад и осели вдоль нижнего течения Кубани, где и раньше проживали переселившиеся с Дона не очень многочисленные казаки. Там они попали под подданство Крымского хана, но, стараясь сохранить свою веру, они не испугались жизни в новой среде и на новых землях. Уходя с Кумы, они унесли с собой тело полюбившегося им их вождя, игумена Досифея, столь долгие лета бывшего одним из самых непримиримых и неуловимых вождей старообрядцев[134]. Так в 1696 году окончило свое свободное десятилетнее существование Донское, затем миниатюрное Кумское старообрядческое государство, а с ним прекратилось и донское старообрядческое священство.

 

В те же два последних десятилетия XVII века началось накопление старообрядцев вдоль нижнего течения Волги, от Саратова до Царицына, и дальше до всегда бурной и готовой к бунтам Астрахани. В конце 1670-х и начале 1680-х годов они заселили Барынников и Мечев буераки у Саратова, начали устраивать там свои скиты и даже построили церковь. Эти новые поселения энергичных и твердых старообрядцев, постоянно пополнявшиеся беглецами из центра страны, стали первыми негородскими русскими поселениями края[135]. Дальше на юг и ближе к Царицыну, у Черного Яра, тоже образовались станицы казаков-старообрядцев, которые летом 1693 года в числе 500 бойцов даже напали на крепость Черный Яр[136].

 

Свою преданность старому обряду проявили и астраханские казаки. Их главари Якушка Федоров, Мишка Юрьев и многие другие были сосланы в начале 1690-х годов в Пустозерск, продолжавший оставаться местом ссылки старообрядцев и после казни Аввакума и его товарищей. Но казаки были проворнее и ловчее своих старообрядческих богословов; вскоре они бежали из Пустозерска, вернулись на Нижнюю Волгу и там осели со своими товарищами, усиливая уже сильно зараженное пропагандой старой веры население края[137]. С берегов Волги старая вера быстро распространилась на реку Урал, в то время называвшийся Яиком, и там она твердо укрепилась в сердцах и душах местных казаков, которые также остались ей верны до этого столетия. В середине прошлого века поголовно все уральские казаки были старообрядцами, и уральский губернатор А. Столыпин, отец П. А. Столыпина, отмечал единство и упорство в вере уральских и оренбургских казаков, сравнивая их за преданность старым русским идеалам с современными ему славянофилами[138].

 

Хотя казаки Юго-Востока, в частности главная масса донцов и волжские казаки, в конце XVII и начале XVIII века попали под строгий контроль государства, тем не менее не только сами казаки, но и часть их духовенства, формально признававшего патриаршую власть, остались верны старым книгам. Не только на Тереке, но и на Волге и на Дону, в глухих углах казачьего расселения контроль правительства и церковной иерархии был очень слаб, и местные священники нередко продолжали креститься двумя перстами, провозглашать сугубую аллилуиа и не вводили новых “никонианских” обрядов. Дон и Урал вместе с Астраханью, поселениями Нижнего Поволжья и ушедшими на Кубань и подчинившимися Крымскому хану казаками образовали далекий передовой форпост русского заселения, но форпост географически изолированный в своей повседневной жизни от остального, основного массива населения Русского государства. Господствующая патриаршая, а затем синодальная церковь была прочна лишь в главных городах и крепостях, где стояли воеводы. Постоянное оседлое русское население, разбросанное среди бесконечных степей и их кочевников, медленно, но постоянно росло за счет прилива переселенцев и беглецов из средней и северной России. Эти пришельцы часто сами были старообрядцами, а если они ими не были ко времени прихода на Юго-Восток, то быстро таковыми становились, смешиваясь со старым казачьим населением и образовывая духовно и психологически особый тип русского человека. Религиозная обособленность и независимость и вольный дух были характерны для этих групп энергичных и твердых в своих убеждениях, всегда готовых подняться на защиту воли и старой веры казаков и крестьян[139].

 

Но оторванность и изолированность казачьего Юго-Востока от основных областей России не позволили им сыграть значительную роль в распространении и развитии организации старой веры. Кроме того, смерть игумена Досифея и других вождей Донской старообрядческой революции 1687 года и арест лояльными казаками других священников оставили в конце XVII века Дон и Северный Кавказ без выдающихся проповедников и организаторов. А среди местного казачьего духовенства своих значительных миссионеров и богословски подготовленных для ведущей роли в старообрядчестве вождей не оказалось. Поэтому руководящая роль в характерном для Юга поповском старообрядчестве выпала не казачьим землям, а новым поселениям вдоль польской границы — Стародубью и Ветке, а в беспоповщине главные центры образовались на Севере.

 

Примечания

 

[114] Лилеев М.И. Из истории раскола... С. 8.

[115] Дружинин В.Г. Раскол на Дону... С. 13—14; Булавинское восстание: Сборник документов. М., 1935. С. 11.

[116] Лилеев М.И. Новые материалы для истории раскола на Ветке и в Стародубье XVII—XVIII вв. Киев, 1893. С. 36.

[117] ДАИ. Т. XII. С. 130, 134, 154, 168, 170.

[118] Там же. С. 125—127.

[119] Допрос Лаврентьева 7 мая 1698 года см.: Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 285.

[120] Допрос Самойлова см.: ДАИ. Т. XII. С. 138.

[121] ДАИ. Т. XII. С. 17.

[122] ЧОИДР. 1887. Т. III. С. 25; ДАИ. Т. XII. С. 180, 202.

[123] ДАИ. Т. XII. С. 196.

[124] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 313—314.

[125] Там же. С. 272.

[126] Лилеев М.И. Новые материалы... С. 34; Сватиков С.Г. Россия и Дон (1549—1917). Âена, 1924. С. 127.

[127] Лилеев М.И. Из истории раскола... С. 25.

[128] Булавинское восстание... С. 12.

[129] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 201.

[130] 131 Попко И. Òерские казаки со стародавних времен. СПб., 1880. Т. I. С. 133.

Соловьев С.М. Т. VIII (XV). С. 180.

[132] ЧОИДР. 1897. Т. III. С. 26.

[133] Алексеев И. Указ. соч. С. 434.

[134] Дружинин В.Г. Раскол на Дону… С. 211—213; Попко И. Указ. соч. С. 135; Броневский В. История Донского войска. СПб., 1834. Т. I. С. 210.

[135] Соколов Н.С. Раскол в Саратовском крае. Саратов, 1888. С. 19.

[136] ДАИ. Т. XII. С. 377.

[137] ДАИ. Т. XI. С. 443.

[138] Донесение в МВД, 26 февр. 1859; Максимович С.В. Плавня // Исторический вестник. 1883. № 12. С. 529; Черемшанский В.М. Описание Оренбургской губернии. Уôа, 1859. С. 119.

[139] В своих “Казаках” Л. Толстой дал очень яркую и верную картину нравов и образа мышления гребенских казаков, которые очень мало изменились с конца XVII до середины XIX века.