Затворник и Ледяная Принцесса: история шиндзу

 

Была ли для Риу и Чийоко, Затворника и Ледяной Принцессы, уготована судьба всегда быть вместе? Я верю, что да. Их свела Судьба, а связь между ними была скреплена печатью третьего члена этой группы, Молчаливого Мальчика, который стал липким рисом в их суши, связывающим все воедино. Но давайте обернемся назад, заглянем в их прошлое и посмотрим, что же заставило их стать такими, какими они были…

 

Риу. Человек сидит в затемненной комнате, лицо его купается в тусклом мягком свете компьютерного монитора. В коридоре перед дверью его маленькой спальни слышатся шаркающие шаги матери.

– Риу? – зовет она.

Он не отвечает.

Он ждет, пока не чувствует, что она ушла, потом открывает дверь и забирает миску супа мисо, пачку ментоловых сигарет «Ларк» и дешевые полуфабрикаты в пакетах, которые она подает ему в последние дни. Как и он, она уже сдалась и оставила все попытки что‑то изменить.

Прошло уже два года с тех пор, как он в последний раз выходил в мир. И уже шесть месяцев, как он в последний раз видел лицо отца, хотя они и живут с ним в одном доме.

Что сделало его таким? Что заставило этого чувствительного, умного молодого человека, такого многообещающего в свое время, мечтавшего стать художником, запереться у себя и оградиться от внешнего мира?

Ответ попробуем найти в его прошлом, когда он еще ходил в среднюю школу.

Все начинается в один прекрасный день после школьных занятий. Риу не особенно спортивный парень, но и не худший игрок в бейсбол в своей школе. Но, ожидая, пока капитаны по очереди набирают себе команды, он чувствует волны возбуждения, которые прокатываются по его одноклассникам. Ощущение паники в нем нарастает по мере того, как одного за другим разбирают других мальчиков. Он остается последним. Он спрашивает у капитанов, почему это так, но не получает ответа.

Он спрашивает об этом у другого мальчика, с которым у него хорошие отношения, однако и тот смотрит сквозь него, как будто он невидимый.

Его избегают, но он не понимает почему. Своих одноклассников он знает много лет; с большинством из них он ходил в один детский садик. Так почему они сейчас ведут себя так?

Наконец одному мальчику, которого он едва знает, – прилежный ученик и такой же поведенный на компьютерах, как и он, – становится его жалко. Он рассказывает Риу, что никакой особенной разницы нет. Просто все мальчики договорились между собой, что в этом году изгоем будет он.

Риу продолжает ходить в школу, но его по‑прежнему избегают. Третирование не усиливается, но от этого почему‑то только хуже. В конце концов даже учитель перестает его вызывать, и порой ему приходится даже щипать себя, чтобы убедиться, что он и вправду не стал невидимкой.

Оказываясь дома, Риу делает вид, что все хорошо. Его родители много работали, чтобы послать его в эту переполненную школу, и он не хочет их подводить. Многие из мальчиков, с которыми он учится днем, по вечерам ходят вместе с ним на дополнительные занятия, так что наказание это продолжается и там.

Но он не может так жить постоянно – слишком велико напряжение, когда он старается внешне выглядеть нормальным, в то время как внутри все разрывается. Много лет тому назад он сказал родителям, что мечтает стать художником, но они настояли на том, чтобы он учился на более ст о ящую специальность. Риу согласился, прикинув, что в этом случае он, по крайней мере, сможет рисовать и делать наброски в свободное время. Но он не может справиться со своим новым статусом невидимки, который накладывается на боль от задушенной мечты.

И он начинает сдаваться. Его больше не заботит, что с ним происходит.

Он демонстративно с треском проваливается на экзаменах. Бремя разочарования родителей слишком тяжело, чтобы Риу смог вынести его. Однажды он просто закрывается в своей спальне и отказывается открыть дверь.

Внутри его комнаты безопасно. Не нужно терпеть боль от множества скользящих по нему взглядов, делая вид, что тебя не существует. Не нужно следить за тем, как все остальные вокруг тебя налаживают свою жизнь. Не нужно видеть беспокойство и разочарование, застывшее на лицах родителей.

Он знает, что соседи спрашивают о нем, однако мать скрывает от них правду. Она смиряется, как и отец, который теперь работает дольше, чем это нужно.

После нескольких недель взаперти он больше не может выносить запах немытого тела и грязных волос. Лицо его заросло юношеским пушком. Зубы покрыты налетом. Иногда он даже не утруждает себя пользоваться туалетом в конце коридора и мочится в бутылки, которые складывает под письменным столом.

Много времени он проводит во сне. От слишком частого курения кожа его становится желтовато‑землистой. Он больше не рисует. Он потерял чувство времени, он не видит солнечного света.

Через год такой жизни он отважился выйти в онлайн. Он сразу же воспрянул духом, как только начал общаться с другими посетителями чат‑форума 2‑го канала, однако такая дружба скоротечна. Его навыки общения устарели, и он вечно говорит что‑то не то. После этого он обращается к фантазийным ролевым играм в онлайне, теряя себя в мире, где может общаться посредством своего аватара, прячась под видом выдуманного персонажа. Он проводит долгие недели за совершенствованием своих умений. Примеривая на себя черты своего героя, он становится другим человеком. Более смелым. Способным разговаривать с другими. И строит из себя нормального студента дневного отделения.

А затем он знакомится с ней.

Сначала он остается в тени и только наблюдает со стороны. Она хороший игрок и выбрала себе аватар персонажа, который может исцелять других посредством магии. В отличие от других игроков женского пола на этом сайте, она неохотно признается, что она девушка. Но когда все‑таки признается, то не манипулирует другими игроками и не пытается завоевать их симпатии, вызывая ревность внутри группы.

Он внедряется в ее клан. Однако он по‑прежнему в тени. Именно она делает первый шаг, и он удивлен, что девушка может быть такой отважной. Она уводит его на сайт частной переписки, где они могут общаться без посторонних глаз и ушей.

Он не может поверить, что она выбрала его, и сначала нарушение собственной безопасности гнетет его.

Он врет ей. Говорит, что он нормальный человек. Выдумывает историю о другой жизни, жизни, в которой он преуспевающий художник манга, востребованный клиентами. Мужчина, у которого нет проблем в общении с женщинами. Но Чийоко мгновенно замечает трещины в фундаменте этого мира, созданного его фантазией. Мало‑помалу она вытаскивает из него всю правду. Для него это большое облегчение.

Этого недостаточно, чтобы вынудить его покинуть свою комнату, хотя теперь он снова начинает делать зарисовки. А когда он не общается с Чийоко, он рисует ее. Делает ее своей героиней, своей Сейлор Мун.

Благодаря ей в его комнату заглянуло солнце.

 

Чийоко. А что же Чийоко, ставшая партнершей Риу на этой преступной стезе, – как Бонни для Клайда? Как могла девушка из хорошей семьи, из благополучного дома так показательно и демонстративно сбиться с пути?

И снова мы должны оглянуться назад, ведь ее история в чем‑то напоминает историю Риу…

Все начинается медленно, настолько медленно, что Чийоко сразу даже не замечает этого. И начинается в первую же неделю после того, как она приходит в привилегированную школу для девочек в районе Сибуя. Чийоко не рассчитывала завести здесь друзей в самый первый день. Она знает, что будет поначалу выделяться как новенькая. Предыдущие четыре года она прожила в Америке, пока ее отец работал в чикагском филиале японской компании, и понимает, что это отделит ее от других.

Чийоко обременена не только большим умом, но и большой проницательностью. Она не выносит, что все, с кем ей приходится вступать в контакт, показывают миру фальшивую маску, тогда как внутри их истинные личности усыхают и вянут.

В отличие от Риу, Чийоко не избегают, однако она становится мишенью для нападок группы девочек. Начинается все с хихиканья и шепота на ушко друг другу, когда рот прикрывают ладошкой. Когда Чийоко высмеивает такое их поведение и дает отпор, становится только хуже. Теперь девочки видят вызов для себя в том, чтобы подорвать чувство собственного достоинства Чийоко.

С каждым днем процесс раскручивается все сильнее. Они делают злые замечания насчет тела и лица Чийоко, выкладывают сообщения на форуме «Микси», где пишут, что от нее плохо пахнет, просто воняет, как от немытой бездомной женщины.

Она собирает все свои внутренние силы и старается игнорировать это. Некоторое время ей удается.

Чийоко не нуждается в друзьях, как другие, более обычные люди, но постепенно, как волны, подтачивающие скалу, травля девочек начинает подрывать ее самооценку.

Девочки вывешивают ее фотографию, где она переодевается для урока по плаванию, на школьную доску объявлений и предлагают другим прокомментировать ее тело.

После этого они устраивают ей шуточные похороны. Они жгут ладан на ее парте и отсылают ей открытку с соболезнованиями.

Чийоко все еще пытается отбиваться. Она дает пощечину главарю этой группы, и учитель, который не обращает внимания на плохое обращение с Чийоко, принимает сторону популярных в школе девочек.

Это уже слишком. Чийоко отказывается идти в школу. Когда родители спрашивают ее о причинах, она отвечает, что не желает быть частью группы, сделавшей ее мишенью своих нападок, или частью системы, которая позволяет безнаказанно продолжать травлю и издевательства. Отец вскипает, мать кричит до хрипа. Они не хотят, чтобы она позорила семью.

Поэтому она каждый день уходит из дому, как будто отправляется в школу, а сама бродит по улицам.

Вполне возможно, что она экспериментирует с выпивкой, с запрещенным сексом. Ходят слухи, что она несколько месяцев позволяла пожилому ловеласу платить за ее сексуальную благосклонность.

Но приходит день, когда родители узнают об обмане. И снова приходят в ярость.

Чийоко, у которой обострены все чувства после того, что ей приходилось испытывать в школе, теперь видит признаки запугивания во всех гранях жизни общества. На месте работы отца, в оценивающих взглядах родственников матери. В том, как многие люди смотрят на бедных или как они высмеивают иммигрантов, корейцев, которые пытаются сделать Японию своим новым домом. Она чувствует, что живет в обществе, напоминающем громадного спрута, который длинными скользкими щупальцами держит за горло каждого гражданина страны. Она понимает, что не может убить этого монстра, поэтому ее единственный выбор сводится к тому, чтобы ждать, пока он медленно пережмет для нее доступ кислорода, либо лишить его этой возможности. Самоубийство быстрее, чем медленная смерть в объятиях спрута, думает она. Она рассуждает, что это чуть ли не почетно.

Однажды ночью, когда родители уже спят, она берет нож из маминой коллекции и режет запястья горизонтальными порезами, как это показано в учебнике для самоубийц.

Мать находит ее лежащей на простынях, насквозь пропитанных кровью.

Ее спасают в последний момент.

Ее родители не знают, что с ней делать, как ее лечить. Они скрывают, что она пыталась покончить с собой. Они позволяют ей ходить в бесплатную школу, но и там она не возвращается к жизни. Как и Риу, она сбегает в кибермир, но это пустое занятие. Мелкие пререкания на чат‑форумах, сплетни на «Микси» не привлекают ее. Экспериментируя в ролевых компьютерных играх, она знакомится с Риу, человеком таким же сломленным и уставшим, как и она сама. Она чувствует его боль, которая является зеркальным отражением ее собственной боли.

Возможно, она нашла родственную душу, но этого недостаточно. Она по‑прежнему тянется к тому покою, который принесет смерть, к бегству от исковерканного, удушающего общества. Она строит крепкий панцирь вокруг своего сердца и своего сознания. Никто больше никогда не сможет причинить ей боль, но ей по‑прежнему нужен повод, чтобы жить, в то время как монстр продолжает стискивать свои щупальца.

И наконец, когда на волне трагедии в ее жизни появляется Молчаливый Мальчик, такой повод у нее появляется.

 

 

 

Лилиан Смолл

 

Бобби жил у нас уже шесть недель, когда впервые проснулся настоящий прежний Рубен. В тот день у меня была сиделка, чтобы присматривать за Рубеном, так что я смогла отвести Бобби в парк. Я беспокоилась по поводу того, что Бобби не проводит время с другими детьми, но посылать его обратно в школу казалось мне неправильным – по крайней мере, не при таком внимании со стороны прессы. По ночам меня мучили кошмары, в которых я опаздывала забрать его из школы и его похищал один из этих религиозных фанатиков. Но нам было необходимо выходить на улицу, а возможности покинуть квартиру не было уже много дней. После того как были опубликованы отчеты о расследовании катастроф, произошла новая вспышка интереса к этой теме и весь наш район был забит фургонами этих чертовых корреспондентов теленовостей. Но теперь мы, по крайней мере, узнали, почему упал тот самолет. Следователь NTSB, которая пришла ко мне, чтобы рассказать об их выводах, перед тем как они будут проводить пресс‑конференцию, – меня удивило, что это была женщина, – сказала, что все произошло мгновенно и Лори ничего не почувствовала. Когда я узнала, что Лори не страдала, это не утешило меня, а снова разбередило старую рану, и мне пришлось, извинившись, уйти на несколько минут, чтобы слезами дать выход горю. Следователь не отрывала глаз от Бобби; было заметно, что ей просто не верилось, что он мог там выжить. А тот факт, что самолет могли сбить птицы… птицы! Ну как такое вообще могло произойти?

Потом, когда все немного улеглось, эти проклятые фанатики конца света снова завели всю эту чушь насчет того, что в африканской катастрофе должен был выжить еще один ребенок. Это пригнало новую волну журналистов и телевизионщиков, а также новые толпы религиозных типов с вытаращенными глазами и плакатами, предупреждающими о конце света. Бетси была просто в бешенстве.

– Да они просто придурки ненормальные, их нужно арестовать за распространение такого вранья!

Я перестала читать газеты, после того как они написали, что Бобби был «ненатуральным», не говоря уже о том, что там выдумывали про его одержимость. В конце я уже была вынуждена просить Бетси, чтобы она прятала от меня все эти статьи и даже не рассказывала мне о них. Я не могла больше этого слушать.

Все стало настолько сложно, что мне пришлось разработать особый план, чтобы мы с Бобби могли выйти из квартиры. Сначала я просила Бетси выглянуть и проверить, не шатаются ли по парку эти враждебные люди или крикливые религиозные фанатики, после чего Бобби надевал свою маскировку – бейсбольную кепку и очки с простыми стеклами. Он, благослови его Господь, относился к этому, как к игре «Бабушка, пора переодеваться!». После того как были опубликованы наши с Бобби фотографии на поминальной службе по Лори, я перекрасила волосы. Это была идея Бетси, и мы с ней провели полчаса в аптеке «Уолгринс», выбирая цвет. В итоге остановились на каштановом, хотя я переживала, что буду выглядеть несколько вульгарной. Как же я жалела, что не могу узнать мнение Рубена по этому поводу!

В тот день мы с Бобби чудесно провели время. Шел дождь, так что других детей там не было, однако это было хорошо для нас обоих. На целый час я почти смогла себе представить, что мы живем нормальной жизнью.

После того как мы вернулись из парка, я поудобнее уложила Рубена на кровати. С тех пор как Бобби стал жить с нами, Рубен стал более безмятежным, что ли, – думаю, именно так это и можно назвать. Он много спал, и сны, похоже, не мучили его.

Я приготовила нам с Бобби по сэндвичу с ростбифом, что делаю нечасто, и мы уселись на диване смотреть канал «Нетфликс». Я выбрала фильм под названием «Остров Нима» и сразу же об этом пожалела, потому что прямо во время вступительных титров там появилась умершая мать. Но Бобби даже не дернулся. Он до сих пор не усвоил (думаю, это будет правильное выражение), что произошло с Лори. Он приспособился жить со мной и Рубеном, как будто всегда жил с нами. И он никогда не упоминал о Лори, если только я сама об этом не заговаривала. Я все время повторяла, что мама любила его больше жизни и что ее душа всегда будет с ним, но до него это, кажется, не доходило. Я все откладывала поход к новому консультанту по психологическим травмам – похоже, Бобби в этом не нуждался, – но зато по‑прежнему поддерживала связь с доктором Панковски, которая заверила меня, что волноваться не стоит. Она сказала, что у детей есть приспособительный механизм, помогающий им справляться с внезапной ментальной травмой, и предупредила, чтобы я не паниковала, если замечу изменения в его поведении. Лори я никогда об этом не говорила, но в те несколько раз, когда я оставалась с ним сразу после того, как Рубен заболел, он вел себя немного импульсивно. Была у него пара вспышек гнева. Но после аварии и смерти матери… после Лори… он как‑то разом повзрослел; словно понял, что нам нужно действовать сообща, чтобы преодолеть все это. А еще он стал гораздо ласковее. Я пыталась прятать от него свое горе, но всякий раз, когда Бобби видел меня в слезах, он обнимал меня и говорил:

– Не грусти, бабушка.

Когда мы смотрели телевизор, он прижался ко мне, а потом сказал:

– А По‑По не может смотреть его вместе с нами, бабушка?

«По‑По» – это он так называл Рубена. Не могу припомнить, откуда это взялось, но Лори считала, что это хорошо, так что мы поощряли его так говорить.

– По‑По спит, Бобби, – сказала я.

– По‑По много спит, правда, бабушка?

– Да, правда. Это потому…

Ну как объяснить ребенку, что такое болезнь Альцгеймера?

– Ты же знаешь, что По‑По некоторое время болел? Ты должен помнить это по тому времени, когда еще не переехал жить к нам.

– Да, бабушка, – угрюмо сказал он.

Не помню, как это произошло, но, должно быть, я задремала перед телевизором. Я проснулась оттого, что кто‑то смеялся. Фильм давно закончился, так что это точно был не телевизор.

Это был Рубен.

Я, Элспет, сидела абсолютно неподвижно, боясь даже дышать. Потом я услышала, как Бобби что‑то сказал – слов я разобрать не могла, – после чего вновь раздался смех.

Я не слышала этого звука много долгих месяцев.

Шея у меня болела из‑за неудобной позы, в которой я заснула, но я не обращала на это внимания. Я бросилась к ним с такой скоростью, какой от себя уже и не ожидала.

Они были в спальне. Рубен сидел, волосы у него на голове были всклокочены; Бобби примостился на краю его кровати.

– Привет, бабушка, – сказал Бобби. – По‑По проснулся.

Мертвое выражение лица – маска Эла – куда‑то исчезло.

– Привет, – отчетливо сказал Рубен как ни в чем не бывало. – Ты не видела, где мои очки для чтения?

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

– Бобби хочет, чтобы я ему почитал.

– Что, правда? – как мне кажется, растерянно спросила я.

Меня начало трясти. Уже много месяцев у Рубена не было периодов просветления – моментов «анти‑Эл», – если не считать того случая, когда он сжал мне руку, после того как мы узнали о чудесном спасении Бобби. Способность разговаривать – это было первое, что Эл украл у Рубена, а сейчас тот говорил совершенно четко и все слова шли в правильном порядке.

Я подумала, что, наверное, просто еще сплю.

Затем Рубен сказал:

– Я заглянул в бомбочку, но не смог их найти.

Я не придала значения тому, что он использовал не то слово – «бомбочку» вместо «тумбочку»; я думала только о том, что на моих глазах происходит какое‑то чудо.

– Я поищу их для тебя, Рубен, – сказала я.

Эти очки ему не были нужны уже очень долго, ведь, пока с ним был Эл, читать он не мог. Пульс мой стучал, как колеса стремительно несущегося поезда, я искала повсюду, во всех местах, которые только могли прийти в голову, двигала вещи по всей квартире. Я боялась, что если не найду эти очки, то Рубен отступит и верх снова возьмет Эл. Наконец я все‑таки нашла их на дне ящика для носок.

– Спасибо, дорогая, – сказал Рубен. Помню, что еще тогда мне показалось это странным: Рубен никогда раньше не говорил мне «дорогая».

– Рубен… а ты… как ты себя чувствуешь? – Мне по‑прежнему было психологически трудно говорить с ним.

– Немного устал. А в остальном – хорошо.

Бобби сходил в свою спальню и принес оттуда одну из старых книжек с картинками. Довольно странную, под названием «Растительный клей», которую Лори купила ему несколько лет назад. Он протянул ее Рубену.

– Хм… – произнес Рубен, искоса взглянув на книгу. – Слова здесь… они неправильные.

Сознание его снова угасало. Я видела, как в глазах его мелькнула тень Эла.

– Может быть, мне попросить бабушку, чтобы она почитала ее нам с тобой, По‑По? – спросил Бобби.

Еще один смущенный взгляд, а затем новая искра жизни.

– Да. А где Лили?

– Я здесь, Рубен, – сказала я.

– Ты какая‑то более рыжая. Моя Лили была темненькая.

– Я покрасила волосы. Тебе нравится?

Он не ответил – не смог. Он снова пропал.

– Почитай нам это, бабушка, – сказал Бобби.

Я села на кровать и начала читать книгу. Голос мой дрожал.

Рубен практически мгновенно заснул. Когда я подтыкала одеяло Бобби, укладывая его спать, то спросила, о чем они разговаривали, когда я услышала смех Рубена.

– Он рассказывал мне свои плохие сны, а я сказал, что ему больше не нужно будет видеть их, если он этого не хочет.

Я думала, что не засну в ту ночь. Но заснула. Проснувшись, я обнаружила, что Рубена на его половине кровати нет. Я бегом бросилась в кухню. Сердце тяжело и глухо стучало у меня в груди.

Бобби сидел на кухонной стойке и что‑то говорил Рубену, который ложечкой насыпал сахар в чашку с молоком. На рабочей поверхности стойки было грязно – рассыпанный молотый кофе, какие‑то крошки, разлитое молоко, – но мне было все равно, в тот момент я думала только о том поразительном факте, что Рубен сам оделся. Куртка была одета шиворот‑навыворот, но в остальном он выглядел нормально. Он даже пробовал побриться, и это не так уж плохо получилось. Он взглянул на меня и помахал рукой.

– Я хотел достать бубликов, но не смог найти ключ от буфета.

Я попыталась улыбнуться.

– Как ты себя сегодня чувствуешь, Рубен?

– Хорошо, спасибо, что спросила, это приятно, – сказал он.

Он не полностью стал прежним, с ним все‑таки что‑то было не так – чего‑то не хватало во взгляде, но он стоял, ходил, он был одет и разговаривал.

Бобби потянул Рубена за руку.

– Давай, По‑По, пойдем смотреть телевизор. Можно ведь, бабушка?

Я все еще находилась в состоянии изумленного оцепенения, но кивнула.

Я не знала, куда себя деть. Я позвонила в агентство насчет сиделки и сказала, что сегодня мне никто не нужен, а потом записалась на прием к доктору Ломейеру. Все эти действия я выполняла на автомате.

 

Выйти из квартиры, даже после такого чуда, все равно оставалось делом непростым. Рубен очень долго никуда не выходил, и я опасалась, что это его слишком утомит. Я думала попросить Бетси совершить привычный уже осмотр территории и проверить, не отираются ли поблизости репортеры, но что‑то остановило меня, и я не постучала в ее дверь. Вместо этого я вызвала такси, хотя клиника «Бет Израэль» находилась от нас всего в нескольких кварталах, и сказала Бобби, чтобы он надел свой маскировочный наряд. В тот день нам повезло. Репортеров я вообще не заметила, а люди, крутившиеся рядом с нашей квартирой – какой‑то хасид и группа подростков‑латиноамериканцев, – даже не взглянули в нашу сторону. Водителю такси удалось припарковаться прямо перед парадным входом. Он как‑то странно посмотрел на Бобби, но ничего не сказал. Это был один из этих водителей‑иммигрантов. Бенгалец или откуда‑то из тех краев. Думаю, он даже не говорил по‑английски, и мне пришлось показывать ему дорогу к клинике.

Наверное, Элспет, мне нужно немного рассказать вам о докторе Ломейере. Нет сомнений в том, что он хороший врач, но мне очень не нравилось, что он, когда я привозила Рубена на обследования, говорил о нем так, как будто его здесь нет.

– Ну, и как дела у Рубена сегодня, миссис Смолл, есть ли у нас с ним какие‑то проблемы?

Это был первый доктор, который сказал нам, что причиной забывчивости Рубена может быть болезнь Альцгеймера. Рубену он тоже не понравился.

– Почему я должен узнавать о себе подобные новости от такого придурка, как этот?

Специалист, к которому нас направляли, был гораздо более презентабельным, но это означало путешествие на Манхэттен, а я не была готова везти Рубена так далеко. Пока что сойдет доктор Ломейер. Мне были необходимы ответы. Мне было необходимо знать, с чем мы имеем дело.

Когда мы вошли в кабинет доктора Ломейера, он был приветливее, чем обычно.

– А это Бобби? – спросил он. – Я о вас слышал, молодой человек.

– А что вы делаете на компьютере? – поинтересовался Бобби. – У вас там картинки. Я хочу их посмотреть!

Доктор Ломейер удивленно заморгал, а затем развернул монитор к Бобби. На экране была фотография альпийского пейзажа.

– Нет, не эту картинку, – сказал Бобби. – Ту, на которой тети держатся за свои письки.

Наступило неловкое молчание, а затем Рубен ясно и разборчиво произнес:

– Ну давайте, док, покажите ему эти картинки.

Бобби улыбнулся ему, очень довольный.

Челюсть у доктора Ломейера отвисла. Вы можете подумать, что я преувеличиваю, Элспет, но вам нужно было видеть лицо этого человека.

– Миссис Смолл, – сказал он, – и сколько времени это уже продолжается?

Я рассказала ему, что Рубен начал разговаривать вчера вечером.

– Он начал связно разговаривать вчера вечером?

– Да, – подтвердила я.

– Понятно.

Доктор нервно заерзал в кресле.

Я почти ожидала, что Рубен сейчас отпустит что‑нибудь типа «эй, тупица, я тут, если вы не в курсе», но он промолчал.

– Должен сказать, миссис Смолл, что весьма озадачен, если то, что вы говорите, правда. Расстройство Рубена было… На самом деле я крайне удивлен, что он вообще передвигается. Еще совсем недавно я полагал, что следует выписать вам направление в один из государственных приютов для подобных больных.

Гнев налетел на меня, как разогнавшийся поезд.

– Не смейте так говорить о нем! Он находится здесь! Он – живой человек, а вы… вы…

– Придурок? – совершенно отчетливо подсказал Рубен.

– Бабушка? – Бобби вопросительно взглянул на меня. – Можно мы пойдем отсюда? Этот человек больной.

– Это твой дедушка больной, Бобби, – сказал доктор Ломейер.

– О нет, – заявил Бобби, – По‑По не больной. – Он потянул меня за руку. – Пойдем, бабушка. Это глупо.

Рубен был уже на ногах и направлялся в сторону двери. Я тоже встала.

Доктор Ломейер все еще пребывал в растерянности, лицо его стало багрово‑красным.

– Миссис Смолл, убедительно прошу вас, пожалуйста, сразу же запишитесь на еще один прием. Я могу направить вас к доктору Алену из клиники «Гора Синай». Если Рубен демонстрирует признаки улучшения когнитивной способности, это может означать, что дозировка демантина, на которой он находился, работает гораздо более эффективно, чем мы могли себе представить.

Я не сказала ему, что Рубен уже много недель назад отказался принимать лекарства. Что бы ни было причиной таких чудесных превращений, это был точно не демантин. Я не могла заставить Рубена глотать эти таблетки.

 

 

 

Дочь Стэна Муруа‑Уилсона, Изабель, раньше училась с Бобби Смоллом в одном классе. В мае 2012 года мистер Муруа‑Уилсон согласился побеседовать со мной по скайпу.

 

Само собой разумеется, что все мы, родители учеников школы Роберто Эрнандеса, были более чем шокированы, когда узнали о Лори. Мы просто не могли поверить, что подобные вещи могут произойти с кем‑то из наших знакомых. Не то чтобы у нас с Лори что‑то было, вы не подумайте. Моя жена, Анна, не ревнивая, но у нее была пара стычек с Лори на собраниях родительского комитета по поводу ее поведения. Анна сказала, что та любит пофлиртовать, и назвала ее сумасбродкой первый сорт. Большинство детей в школе – испаноговорящие латиноамериканцы, но дело не в интеграции и диверсификации образования; послушайте, Лори была не тот человек, который стал бы посылать своего ребенка в школу только за тем, чтобы тот сошелся с детьми из их района. Знаете, очень немногие белые родители, чьи дети посещают специализированные школы, такие, как бы это сказать, чопорные. А Лори могла легко устроить Бобби в одну из хороших еврейских школ, расположенных по соседству. Я убежден, что частично проблема между Анной и Лори заключалась в Бобби… если хотите знать, он был далеко не самый простой ребенок.

Моя специализация – английский язык, и я планировал преподавать, пока Изабель не окончит школу, а поведение Бобби – до катастрофы, я имею в виду, – и отношение к нему Лори напомнили мне новеллу Ширли Джексон «Чарльз». Читали? О мальчике по имени Лаури, который каждый день приходит из детского сада и рассказывает о злом мальчике по имени Чарльз, который очень плохо себя ведет, обижает других детей, убил хомячка и прочее. Родители Лаури злорадствуют и возмущенно говорят что‑то типа «Почему родители Чарльза не приструнят его?». Ну и, конечно, когда они приходят на родительское собрание, то узнают, что в группе нет мальчика по имени Чарльз, – этот плохой ребенок на самом деле их собственный сын.

Некоторые родители пытались поговорить с Лори насчет Бобби, но, похоже, толку от этого было мало. В прошлом году Анна вообще пришла в ярость, когда Изабель вернулась домой и рассказала, что Бобби пытался ее укусить. Анна была готова пойти к директору школы, но я ее отговорил. Знал, что все это само пройдет или, может быть, Лори возьмется за ум и начнет давать ему риталин или еще что‑нибудь в этом роде; у этого ребенка был серьезный СДВ.

Могу ли я сказать, что после авиакатастрофы он стал другим ребенком? Сейчас об этом ходит много разговоров, особенно в связи со всей той чушью, которую несут эти идиоты, пророки и предсказатели. Но из‑за того, что бабушка Бобби, Лилиан, решила перевести его на программу домашнего обучения – думаю, это было обусловлено нездоровым вниманием к нему со стороны прессы и всяких психов, – лично мне судить трудно. Однако однажды я с ним все‑таки пересекся, где‑то в конце марта. Погода была не очень, но Изабель целый день долбила меня насчет того, чтобы пойти в парк, так что в конце концов я сдался.

Когда мы пришли туда, Изабель сразу бросила что‑то вроде:

– Смотри, папа, там Бобби.

И прежде чем я успел ее остановить, она побежала к нему. На нем были бейсбольная кепка и очки, так что я не сразу его узнал, но Изабель моментально его раскусила. Бобби был с пожилой женщиной, которая представилась как Бетси, соседка Лилиан. Она сказала, что Рубену, мужу Лилиан, сегодня хуже, поэтому она предложила вывести Бобби немного погулять. Эта Бетси была очень разговорчивой!

– Хочешь поиграть со мной, Бобби? – спросила Изабель.

Она у нас хорошая маленькая девочка. Бобби кивнул и протянул ей руку. Вместе они пошли на качели. Я внимательно следил за ними, вполуха слушая Бетси. Было видно, что она находит странным, что я остаюсь дома смотреть за Изабель, тогда как Анна ходит на работу.

– В мое время такое никогда бы не произошло, – все время повторяла она.

А у многих моих приятелей из нашего района ситуация такая же. От этого ты не становишься в меньшей степени мужиком. Мы не скучаем. У нас есть клуб для бега трусцой, мы встречаемся в оздоровительном центре, чтобы поиграть в ракетбол. Всякие такие вещи.

Изабель что‑то сказала Бобби, и он засмеялся. Я уже начал расслабляться. Они были перед глазами, голова к голове, болтали себе о чем‑то. И, похоже, отлично проводили время.

– Он мало видится с другими детьми, – тем временем продолжала Бетси. – Я не виню Лилиан, у нее и так забот по горло.

По дороге домой я спросил у Изабель, о чем они с Бобби говорили. Я беспокоился, что он, возможно, рассказывал ей что‑то об аварии и о том, как умирала его мать. Вопрос о человеческой смерти я еще с Изабель не поднимал. У нее был хомячок, который с каждым днем становился все более и более вялым, однако я планировал, когда придет время, просто заменить его, чтобы она об этом не знала. Я боюсь таких вещей. Анна совсем другая. «Смерть – это факт жизни». Но ведь мы не хотим, чтобы наши дети вырастали слишком быстро, верно?

– Я рассказывала ему про ту тетю, – сказала она.

Я прекрасно понял, что она имеет в виду. С возраста примерно трех лет Изабель страдала от ночных кошмаров. Очень специфических, вызывавших гипнагогические галлюцинации, в которых малышка видела сгорбленную старуху, крутившуюся у нее перед глазами. Частично проблема была обусловлена тем, что моя теща забила Изабель голову всякими россказнями и суевериями типа историй насчет чупакабры и прочим бредом. Мы с Анной постоянно пытались бороться с этим.

Состояние Изабель в прошлом году стало настолько тяжелым, что я раскошелился на психолога. Она сказала, что Изабель в конце концов преодолеет это, и я молился, чтобы в действительности все так и вышло.

– Бобби – как та тетя, – сказала Изабель.

Я спросил, что она имеет в виду, но она только ответила:

– Он просто такой.

Честно говоря, это меня немного напугало.

Это, конечно, ничего не значит, но… С тех пор как в тот день Изабель увиделась с Бобби, она больше ни разу с криком не просыпалась ночью и ни разу не пожаловалась на то, что ее посещает «та тетя». Через несколько недель я еще раз спросил, что она имела в виду, когда говорила, что Бобби «как та тетя», но она повела себя так, будто понятия не имеет, о чем я говорю.

 

 

 

Расшифровка диктофонной записи Пола Крэддока, март 2012 года

 

Марта, 5:30 утра

Я только разок выпил, Мэнди. Только разок… У меня снова была одна из этих ночей, Стивен приходил опять, но на этот раз он не говорил, он просто…

(Звук удара, за которым следует шум смываемой в туалете воды.)

Больше никогда. Больше, блин, никогда. Через несколько часов тут будет Даррен, и я не могу допустить, чтобы он почувствовал от меня запах перегара. Но это все‑таки помогает. Не могу этого отрицать.

Господи!

 

Марта, 11:30 утра

Думаю, с этим я справился. Тщательно проследил, чтобы не было запаха жидкости для полоскания рта, – это бы меня мгновенно выдало. Нашел в глубине шкафчика в ванной какой‑то старый баллончик дезодоранта, и в итоге от меня стало пахнуть техническим мускусом. Но я решил, что в последний раз пользуюсь такой возможностью.

Я в любом случае не собираюсь проводить с Дарреном много времени. Джесс, как обычно, обвела его вокруг своего маленького пальчика.

– Даррен, вы не хотите приехать и посмотреть со мной «Мой маленький пони»? Дядя Пол купил мне все серии.

До катастрофы она определенно не была такой общительной. Теперь я в этом совершенно уверен. Они с Полли никогда не были, как говорится, не по годам развитыми. Всегда стеснялись незнакомых людей, но я думаю, что небольшого изменения в ее поведении следовало ожидать. Даррен говорит, что мы должны подумать о ее возвращении в школу после пасхальных каникул. Посмотрим, что на это скажет доктор К.

Спасибо за понимание по поводу того, что я некоторое время не посылал тебе свои записи. Просто… высказывать все это вслух таким вот образом… знаешь, это и вправду помогает. Я скоро вернусь к прежнему состоянию и буду посылать нормальный материал, обещаю. Это, должно быть, печаль. Самоотречение или еще что‑то такое. Это ведь одна из стадий, которую все проходят во время скорби по погибшим, верно? Хорошо, блин, что Джесс ничего подобного не переживает. Она, похоже, со всем смирилась и даже пока не плакала – даже тогда, когда с ее лица в первый раз сняли бинты и она увидела шрамы. Они не такие уж страшные, ничего такого, чего нельзя было бы немного подправить макияжем, когда она подрастет. И волосы ее тоже начинают отрастать. Однажды мы с ней баловались в Интернет