Исповедь» Аврелия Августина.

«Исповедь» Аврелия Августина. Жанровые и композиционные особенности.

 

Самый близкий к «Исповеди» жанр – автобиография. Их сходство, во-первых, в используемом материале (событиях жизни автора), во-вторых, в сохранении хронологической последовательности (в описании движения времени по возрастам). Но разница существеннее: автор собственного жизнеописания стремится зафиксировать личную историю, чтобы вновь ее пережить; автор «Исповеди» обращается не к себе, а к Богу, и его жизненная история важна ему только в контексте этих отношений. Эти различия проявляются, в том числе, и в композиции «Исповеди». Сохраняя хронологическую последовательность, Августин оставляет из своих воспоминаний строго определенные эпизоды. Принцип их отбора впрямую обусловлен основной концепцией «Исповеди». Что это за принцип и какой идее он подчинен? Далее говорится о восприятии Августином младенчества (он не испытывает к младенцам ни умиления, ни симпатий; для него – младенец – это маленький хищник, озабоченный только питанием). В детских воспоминаниях он выделяет конфликт с учителями и эпизод с налетом на грушевый сад соседа. (Последний важен как пример самоанализа:Августин перебирает возможные мотивы этого поступка и останавливается на самом глубинном – желании нарушить запрет). Юность представлена в «Исповеди» рядом эпизодов, в том числе – историей дружбы с рано умершим сверстником. За эту дружбу Августин сурово осуждает себя: он не может простить себе того, что был предан смертному так, как должно быть преданным только Богу. Наконец, о своих зрелых годах (в особенности – об успешной карьере ритора в Риме) он говорит с непритворным отвращением, граничащим с ужасом.

 

Осмысляя в 40-летнем возрасте накануне крещения пройденный им жизненный путь, Августин считает его путем нравственного умирания, который привел его к искомой истине – христианской вере. В этом парадоксе – суть концепции Августина: человек сотворен из праха и поэтому порочен от рождения, по природе. В каждом возрасте по-своему. Демонстрации этой идеи подчинен отбор эпизодов в «Исповеди». Греховность человека так глубока, что он не может своими силами ее преодолеть, он может лишь осознать ее и ужаснуться. Спасти его может только Бог – и не потому что человек этого заслуживает, а по необъяснимой милости, как говорит Августин, «по благодати». Развитая Августином в «Исповеди» концепция благодати - незаслуженной милости Бога к порочному существу – предполагает две радикально различных шкалы оценок человеческих поступков: земным разумом и божественным разумом. Поэтому описанный в «Исповеди» путь нравственного умирания оказывается по сути путем спасения. С этой иррациональной двойственностью, противоречащей логике, нам не раз придется сталкиваться при анализе памятников средневековой литературы.

Старшая Эдда». Песни о героях, песни о богах. Дидактический эпос.

Второй (наряду с христианством) полюс раннесредневековой культуры – язычество, носителем которого были древнегерманские племена. Мы знаем этот мир благодаря дошедшему до нас уникальному памятнику древнегерманской эпической поэзии, который называется «Старшая Эдда». Песни «Старшей Эдды» записаны монахами в Исландии в XIII веке, а изданы в Швеции в XVII веке. «Старшая Эдда» тематически универсальна: в ее составе все основные циклы, традиционные для древнего эпоса – мифологический, дидактический и героический.

 

В мифологических песнях «Эдды» отразились представления древних скандинавов о происхождении, устройстве и судьбах их мира. Основной памятник цикла – «Прорицание вёльвы». Устройство мира. Древние скандинавы представляли мир в виде дерева – ясеня, имеющего крону, ствол и корни. Крона мирового древа ограничивала скандинавскую вселенную в пространстве; ствол, соединяя разделенные части мира, создавал мировую связь; совместно ствол и корни придавали мировому древу устойчивость.

 

Кроме того, сто структурой ясеня Иггдрасиль соотносились три мировые зоны: ветви – Асгард, ствол – Мидгард, корни – Утгард.

 

Асгард – жилище богов (асов и ванов) располагался на небе; Мидгард – мир людей – на земле. Утгард – пространство, противопоставленное Земле и Небу, населено великанами, карликами и мертвецами. Боги, жители Асгарда, всего лишь одно из населяющих мир племен. Их предводитель – Один, верховный бог скандинавов, отец богов и людей, обитает в золотом чертоге (Вальхалле), стоящем в центре Асгарда. Один покровительствует войне, магии и поэзии. В скандинавском Пантеоне важное место принадлежит одному из сыновей Одина – Тору: он – бог-громовержец и покровитель земледелия; кроме того, он – главный защитник богов и людей от великанов. Жена Одина, прекраснейшая из богинь, Фрейя (или Фригг) – покровительница домашнего очага. Самый загадочный из обитателей Асгарда – Локки, бог без четких функций, враг асов и при этом – их помощник и советник.

 

Жители Мидгарда – люди; они – союзники богов в их вечной вражде с великанами. Скандинавы представляли Мидгард плоским островом, лежащим в океане. У Мидгарда тоже есть стена, но его отделяет от Утгарда прежде всего вода.

 

Великаны – враги богов и людей, жестокие и дикие гиганты, обитающие в Ётунхейме (стране великанов). Карлики живут в недрах гор, богатствами которых владеют. Мертвецы, не павшие доблестно на поле боя, после смерти попадают в страну мертвых, в Хель. Кроме уже упомянутых существ в скандинавском мире есть еще тролли – чудовища, порожденные Локи: мировой волк (Фенрир), мировой змей (Ермунганд) и хозяйка царства мертвых (Хель). Каждый из них связан с одной мировой зоной: волк Фенрир связан путами в Асгарде, у порога Вальхаллы; змей Ермунганд плавает вокруг Мидгарда; Хель правит Нирльхеймом. Вместе с ними угроза сил зла и хаоса распространяется на все мироустройство.

 

Происхождение мира в скандинавской мифологии. Известные нам варианты древнескандинавской космогонии никак не сочетаются с только что описанной схемой мироустройства. Исследователи в связи с этим говорят о «двух проекциях» одной и той же картины мира – «вертикальной» и «горизонтальной». Скандинавская космогония (подобно греческой) начинается с хаоса, но это не смешение природ, а их предельная поляризация: до всего существовали две бездны – льда и огня. Из инея возникает первосущество - великан Имир, прародитель племени великанов. Создание упорядоченного мира обусловлено убийством первосущества и расчленением его гигантского тела, из частей которого возникают все необходимые элементы космоса - небо, земля, реки, горы, леса, облака и т.д. Убийцы Имира – Один и его братья становятся первыми асами. Женитьба Одина на Фрейе порождает племя богов.

 

Происхождение людей – три варианта: 1) люди – создания бога света Хеймдаля; 2) люди созданы карликами себе на забаву; 3) люди – потомки Аска и Эмблы (ясеня и ольхи) – двух кусков дерева, оживленных богами, нашедшими их на берегу моря и ставших первыми мужчиной и женщиной.

 

Дидактический эпос.

В «Старшей Эдде» дидактический цикл представлен единственным, но очень важным текстом – «Речами Высокого». «Высокий» - одно из многочисленных имен Одина, который учит людей двум видам мудрости - житейской и магической.

 

Раздел, посвященный житейской мудрости, пронизан противопоставлением Ума и Глупости. Одна из ключевых ситуаций, иллюстрирующих эту оппозицию, - пир в незнакомом доме, где гость должен быть бдительным и осторожным, в меру молчаливым, в меру разговорчивым, в меру пить и в меру есть – в противном случае он окажется «глупцом». Тут три существенных момента: призыв к недоверию, призыв к соблюдению меры и в этой связи уже упомянутая альтернатива – быть либо мудрым, либо глупцом.

 

«Мудрый» слушатель поучений Одина должен был понять оба этих призыва (к недоверию и соблюдению меры) как распространение на людей того состояния безопасности, которым боги пользуются за стеной Асгарда. В суровом скандинавском мире с его частыми родовыми распрями, оно высоко ценилось. Но почему оно несовместимо с репутацией глупца? «Речи Высокого» создавались в родовом обществе, в котором статус отдельного человека определялся статусом рода. Он формировался многими поколениями его предков, но мог быть устранен в одночасье из-за недостатка житейской мудрости у одного члена рода. А в архаическом обществе человек, опозоривший свой род и не сохранивший его статус, негласно становился «personanongrata»: он не мог выгодно жениться, ему практически невозможно было приобрести друзей и союзников, и, как следствие, его существование становилось гораздо менее защищенным, то есть более опасным. Так что Один, называя житейскую мудрость «драгоценной», вряд ли преувеличивает.

 

Магическая мудрость – это знание рун, полученных Одином дорогой ценой. Надо отличать магическую мудрость от мистического знания судеб мира, которым обладает вёльва. Магическая мудрость столь же практична, как и житейская. Но ее прикладной характер проявляется в других условиях и другим способом. Знание рун дает власть над тайными, скрытыми свойствами вещей. Правильно начертанные руны могут спасти корабль в бурю, в бою отклонить стрелу или меч врага, успокоить пожар. То, что Один делится со своими слушателями знанием, однажды стоившим ему жизни, говорит о том, насколько боги в скандинавской мифологии дорожат союзом с людьми. Этим она разительно отличается от греческой с ее «антропомахией», описанной Гесиодом в «Трудах и днях».

 

 

5. Мифологические и исторические мотивы «Песни о Нибелунгах».

В песни о нибелунгах» мы вновь встречаемся с героями, известными из эддической поэзии: Зигфрид (Сигурд), Кримхильда (Гудрун), Брюнхильда (Брюнхильд), Гунтер (Гуннар), Этцель (Атли), Хаген (Хёгни). Их поступки и судьбы на протяжении веков владели воображением и скандинавов и немцев. Но сколь различна трактовка одних и тех же персонажей и сюжетов! Сопоставление исландских песен с немецким эпосом показывает, какие большие возможности для самобытной поэтической интерпретации существовали в рамках одной эпической традиции. «Историческое ядро», к которому восходила эта традиция, гибель бургундского королевства в 437 году и смерть гуннского короля Аттилы в 453 году, послужило поводом для появления высоко оригинальных художественных творений. На исландской и на немецкой почве сложились произведения, глубоко несходные между собой как в художественном отношении, так и в оценке и понимании действительности, которую они изображали.

Исследователи отделяют элементы мифа и сказки от исторических фактов и правдивых зарисовок морали и быта, обнаруживают в «Песни о нибелунгах» старые и новые пласты и противоречия между ними, не сглаженные в окончательной редакции песни. Но заметны ли были все эти «швы», несообразности и наслоения людям того времени? Нам уже приходилось высказывать сомнение в том, что «поэзия» и «правда» столь же четко противопоставлялись в средние века, как в новое время. Несмотря на то что подлинные события истории бургундов или гуннов искажены в «Песни о нибелунгах» до неузнаваемости, можно предположить: автор и его читатели воспринимали песнь как историческое повествование, правдиво, в силу своей художественной убедительности, рисующее дела минувших веков.

Каждая эпоха по-своему объясняет историю, исходя из присущего ей понимания общественной причинности. Как рисует прошлое народов и королевств «Песнь о нибелунгах»? Исторические судьбы государств воплощены в истории правящих домов. Бургунды — это, собственно, Гунтер с братьями, и гибель бургундского королевства состоит в истреблении его властителей и их войска. Точно так же гуннская держава целиком сосредоточена в Этцеле. Поэтическое сознание средневековья рисует исторические коллизии в виде столкновения индивидов, поведение которых определено их страстями, отношениями личной верности или кровной вражды, кодексом родовой и личной чести. Но вместе с тем эпопея возводит индивидуальное в ранг исторического. Для того чтобы это стало ясно, достаточно наметить, в самых общих чертах, сюжет «Песни о нибелунгах».

При дворе бургундских королей появляется прославленный герой Зигфрид нидерландский и влюбляется в их сестру Кримхильду. Сам же король Гунтер желает вступить в брак с исландской королевой Брюнхильдой. Зигфрид берется помочь ему в сватовстве. Но эта помощь связана с обманом: богатырский подвиг, свершение которого является условием успеха сватовства, на самом деле содеял не Гунтер, а Зигфрид, укрывшийся под плащом-невидимкой. Брюнхильда не могла не заметить доблестей Зигфрида, но ее уверяют, что он всего лишь вассал Гунтера, и она горюет из-за мезальянса, в который вступила сестра ее мужа, тем самым ущемив и ее сословную гордость. Спустя годы по настоянию Брюнхильды Гунтер приглашает Зигфрида с Кримхильдой к себе в Вормс, и здесь во время перепалки королев (чей муж доблестнее?) обман раскрывается. Оскорбленная Брюнхильда мстит обидчику Зигфриду, который имел неосторожность отдать своей жене перстень и пояс, снятые им с Брюнхильды. Месть осуществляет вассал Гунтера Хаген. Герой предательски умерщвлен на охоте, а золотой клад, некогда отвоеванный Зигфридом у сказочных нибелунгов, королям удается выманить у Кримхильды, и Хаген скрывает его в водах Рейна. Минуло тринадцать лет. Гуннский властитель Этцель овдовел и ищет новую супругу. До его двора дошел слух о красоте Кримхильды, и он отправляет посольство в Вормс. После долгого сопротивления безутешная вдова Зигфрида соглашается на второй брак для того, чтобы получить средства отмстить за убийство любимого. Еще спустя тринадцать лет она добивается у Этцеля приглашения ее братьев к ним в гости. Несмотря на попытки Хагена предотвратить визит, грозящий стать роковым, бургун-ды с дружиной отправляются с Рейна на Дунай. (В этой части песни бургунды именуются нибелунгами.) Почти немедля после их прибытия вспыхивает ссора, перерастающая во всеобщую резню, в которой погибают бургундские и гуннские дружины, сын Кримхильды и Этцеля, ближайшие приближенные королей и братья Гуннара. Наконец-то Гуннар и Хаген в руках охваченной жаждой мести королевы; она приказывает обезглавить своего брата, после чего собственными руками умерщвляет Хагена. Старый Хильдебранд, единственный оставшийся в живых дружинник короля Дитриха Бернского, карает Кримхильду. В живых остаются стенающие от горя Этцель и Дитрих. Так завершается «рассказ о гибели нибелунгов».

В нескольких фразах можно пересказать лишь голый костяк фабулы огромной поэмы. Эпически-неторопливое повествование подробно живописует придворные досуги и рыцарские турниры, пиры и войны, сцены сватовства и охоты, путешествия в дальние страны и все другие стороны пышной и утонченной куртуазной жизни. Поэт буквально с чувственной радостью повествует о богатом оружии и драгоценных одеяниях, подарках, которыми правители награждают рыцарей, а хозяева вручают гостям. Все эти статические изображения, несомненно, представляли для средневековой аудитории не меньший интерес, нежели сами драматические события. Битвы также обрисованы во всех деталях, и хотя в них участвуют большие массы воинов, поединки, в которые вступают главные персонажи, даны «крупным планом». В песни постоянно предвосхищается трагический исход. Нередко такие предуказания роковой судьбы всплывают в картинах благополучия и празднеств, — осознание контраста между настоящим и грядущим порождало у читателя чувство напряженного ожидания, несмотря на заведомое знание им фабулы, и цементировало эпопею как художественное целое. Персонажи очерчены с исключительной ясностью, их не спутаешь друг с другом. Разумеется, герой эпического произведения — не характер в современном понимании, не обладатель неповторимых свойств, особой индивидуальной психологии. Эпический герой — тип, воплощение качеств, которые признавались в ту эпоху наиболее существенными или образцовыми. «Песнь о нибелунгах» возникла в обществе существенно ином, чем исландское «народоправство», и подверглась окончательной обработке в то время, когда феодальные отношения в Германии, достигнув расцвета, обнаружили присущие им противоречия, в частности противоречия между аристократической верхушкой и мелким рыцарством. В песни выражены идеалы феодального общества: идеал вассальной верности господину и рыцарского служения даме, идеал властителя, пекущегося о благе подданных и щедро награждающего ленников.

Однако немецкий героический эпос не довольствуется демонстрацией этих идеалов. Его герои, в отличие от героев рыцарского романа, возникшего во Франции и как раз в то время перенятого в Германии, не переходят благополучно от одного приключения к другому; они оказываются в ситуациях, в которых следование кодексу рыцарской чести влечет их к гибели. Блеск и радость идут рука об руку со страданием и смертью. Это сознание близости столь противоположных начал, присущее и героическим песням «Эдды», образует лейтмотив «Песни о нибелунгах», в первой же строфе которой обозначена тема: «пиры, забавы, несчастия и горе», равно как и «кровавые распри». Всякая радость завершается горем, — этой мыслью пронизана вся эпопея. Нравственные заповеди поведения, обязательного для благородного воина, подвергаются в песни испытаниям, и не все ее персонажи с честью выдерживают проверку.

В этом отношении показательны фигуры королей, куртуазных и щедрых, но вместе с тем постоянно обнаруживающих свою несостоятельность. Гунтер овладевает Брюнхильдой только с помощью Зигфрида, в сравнении с которым проигрывает и как мужчина, и как воин, и как человек чести. Сцена в королевской опочивальне, когда разгневанная Брюнхильда, вместо того чтобы отдаться жениху, связывает его и подвешивает на гвоздь, естественно, вызывала хохот у аудитории. Во многих ситуациях бургундский король проявляет вероломство и трусость. Мужество пробуждается у Гунтера лишь в конце поэмы. А Этцель? В критический момент его добродетели оборачиваются нерешительностью, граничащей с полным параличом воли. Из зала, где убивают его людей и где только что Хаген зарубил его сына, гуннского короля спасает Дитрих; Этцель доходит дотого, что на коленях молит своего вассала о помощи! Он пребывает в оцепенении вплоть до конца, способный лишь оплакивать неисчислимые жертвы. Среди королей исключение составляет Дитрих Бернский, который пытается играть роль примирителя враждующих клик, но без успеха. Он единственный, помимо Этцеля, остается в живых, и некоторые исследователи видят в этом проблеск надежды, оставляемой поэтом после того, как он нарисовал картину всеобщей гибели; но Дитрих, образец «куртуазной гуманности», остается жить одиноким изгнанником, лишившимся всех друзей и вассалов.

Героический эпос бытовал в Германии при дворах крупных феодалов. Но поэты, его создававшие, опираясь на германские героические предания, по-видимому, принадлежали к мелкому рыцарству (Не исключено, однако, что «Песнь о нибелунгах» написана духовным лицом. См. примечания.). Этим, в частности, объясняется их страсть к воспеванию княжеской щедрости и к описанию подарков, безудержно расточаемых сеньорами вассалам, друзьям и гостям. Не по этой ли причине поведение верного вассала оказывается в эпопее более близким к идеалу, нежели поведение государя, все более превращающегося в статичную фигуру? Таков маркграф Рюдегер, поставленный перед дилеммой: выступить на стороне друзей или в защиту сеньора, и павший жертвой ленной верности Этцелю. Символом его трагедии, очень внятным для средневекового человека, было то, что маркграф погиб от меча, им же подаренного, отдав перед тем Хагену, бывшему другу, а ныне врагу, свой боевой щит. В Рюдегере воплощены идеальные качества рыцаря, вассала и друга, но при столкновении с суровой действительностью их обладателя ожидает трагическая судьба. Конфликт между требованиями вассальной этики, не принимающей во внимание личных склонностей и чувств участников ленного договора, и моральными принципами дружбы раскрыт в этом эпизоде с большей глубиной, чем где-либо в средневековой германской поэзии.

Хёгни не играет в «Старшей Эдде» главной роли. В «Песни о нибелунгах» Хаген вырастает в фигуру первого плана. Его вражда с Кримхильдой — движущая сила всего повествования. Мрачный, безжалостный, расчетливый Хаген, не колеблясь, идет на вероломное убийство Зигфрида, сражает мечом невинного сына Кримхильды, прилагает все силы для того, чтобы утопить в Рейне капеллана. Вместе с тем Хаген — могучий, непобедимый и бесстрашный воин. Из всех бургундов он один отчетливо понимает смысл приглашения к Этцелю: Кримхильда не оставила мысли об отмщении за Зигфрида и главным своим врагом считает именно его, Хагена. Тем не менее, энергично отговаривая вормсских королей от поездки в гуннскую державу, он прекращает споры, как только один из них упрекает его в трусости. Раз решившись, он проявляет максимум энергии при осуществлении принятого плана. Перед переправой через Рейн вещие жены открывают Хагену, что никто из бургундов не возвратится живым из страны Этцеля. Но, зная судьбу, на которую они обречены, Хаген уничтожает челн — единственное средство переплыть реку, дабы никто не мог отступить. В Хагене, пожалуй, в большей мере, чем в других героях песни, жива старинная германская вера в Судьбу, которую надлежит активно принять. Он не только не уклоняется от столкновения с Кримхильдой, но сознательно его провоцирует. Чего стоит одна лишь сцена, когда Хаген и его сподвижник шпильман Фолькер сидят на скамье и Хаген отказывается встать перед приближающейся королевой, демонстративно поигрывая мечом, который он некогда снял с убитого им Зигфрида.

Сколь мрачными ни выглядят многие поступки Хагена, песнь не выносит ему морального приговора. Это объясняется, вероятно, как авторской позицией (пересказывающий «сказанья давно минувших дней» автор воздерживается от активного вмешательства в повествование и от оценок), так и тем, что Хаген вряд ли представлялся однозначной фигурой. Он — верный вассал, до конца служащий своим королям. В противоположность Рюдегеру и другим рыцарям, Хаген лишен всякой куртуазности. В нем больше от старогерманского героя, чем от рафинированного рыцаря, знакомого с воспринятыми из Франции утонченными манерами. Мы ничего не знаем о каких-либо его брачных и любовных привязанностях. Между тем служение даме — неотъемлемая черта куртуазности. Хаген как бы олицетворяет прошлое — героическое, но уже преодоленное новой, более сложной культурой.

Вообще различие между старым и новым осознается в «Песни о нибелунгах» яснее, чем в германской поэзии раннего средневековья. Кажущиеся отдельным исследователям «непереваренными» в контексте немецкой эпопеи фрагменты более ранних произведений (темы борьбы Зигфрида с драконом, отвоевания им клада у нибелунгов, единоборства с Брюнхильдой, вещие сестры, предрекающие гибель бургундов, и т. п.), независимо от сознательного замысла автора, выполняют в ней определенную функцию: они сообщают повествованию архаичность, которая позволяет установить временную дистанцию между современностью и давно минувшими днями. Вероятно, этой цели служили и иные сцены, отмеченные печатью логической несообразности: переправа огромного войска в одной лодке, с которой Хаген управился за день, или схватка сотен и тысяч воинов, происходящая в пиршественном зале Этцеля, или успешное отражение двумя героями атаки целого полчища гуннов. В эпосе, повествующем о прошлом, такие вещи допустимы, ибо в былые времена чудесное оказывалось возможным. Время принесло большие перемены, как бы говорит поэт, и в этом тоже проявляется средневековое чувство истории.

Конечно, это чувство истории весьма своеобразно. Время не течет в эпосе непрерывным потоком, — оно идет как бы толчками. Жизнь скорее покоится, нежели движется. Несмотря на то что песнь охватывает временной промежуток почти в сорок лет, герои не стареют. Но это состояние покоя нарушается действиями героев, и тогда наступает время значимое. По окончании действия время «выключается». «Скачкообразность» присуща и характерам героев. В начале Кримхильда — кроткая девушка, затем — убитая горем вдова, во второй половине песни — охваченная жаждой мести «дьяволица». Эти изменения внешне обусловлены событиями, но психологической мотивировки столь резкого перелома в душевном состоянии Кримхилъды в песни нет. Средневековые люди не представляли себе развития личности. Человеческие типы играют в эпосе роли, заданные им судьбой и той ситуацией, в которую они поставлены.

«Песнь о нибелунгах» явилась результатом переработки материала германских героических песен и сказаний в эпопею широкого масштаба. Эта переработка сопровождалась и приобретениями и потерями. Приобретениями — ибо безымянный автор эпопеи заставил по-новому зазвучать древние предания и сумел необычайно наглядно и красочно (Красочно в буквальном смысле слова: автор охотно и со вкусом дает цветовые характеристики одежд, драгоценностей и оружия героев. Контрасты и сочетания красного, золотого, белого цветов в его описаниях живо напоминают средневековую книжную миниатюру. Поэт и сам как бы имеет ее перед глазами (см. строфу 286).), во всех подробностях развернуть каждую сцену сказаний о Зигфриде и Кримхильде, более лаконично и сжато изложенных в произведениях его предшественников. Потребовались выдающийся талант и большое искусство для того, чтобы песни, насчитывавшие не одно столетие, вновь приобрели актуальность и художественную силу для людей XIII века, которые имели во многом уже совершенно иные вкусы и интересы. Потерями — ибо переход от высокой героики и пафоса непреклонной борьбы с Судьбою, присущих раннему германскому эпосу, вплоть до «воли к смерти», владевшей героем древних песен, к большему элегизму и воспеванию страдания, к сетованиям на горести, которые неизменно сопровождают людские радости, переход, безусловно, незавершенный, но тем не менее вполне явственный, сопровождался утратой эпическим героем былой цельности и монолитности, равно как и известным измельчанием тематики вследствие компромисса между языческой и христиански-рыцарской традициями; «разбухание» старых лапидарных песен в многословную, изобилующую вставными эпизодами эпопею вело к некоторому ослаблению динамизма и напряженности изложения. «Песнь о нибелунгах» родилась из потребностей новой этики и новой эстетики, во многом отошедших от канонов архаического эпоса варварской поры. Формы, в которых выражены здесь представления о человеческой чести и достоинстве, о способах их утверждения, принадлежат феодальной эпохе. Но накал страстей, обуревавших героев эпопеи, острые конфликты, в которых их сталкивает судьба, и поныне не могут не увлекать и не потрясать читателя.