Глава 8. Не в ладах с магией

 

Серегил очнулся в темноте, промерзший до костей, и страдая от приступов тошноты. Его рот был полон горькой от желчи с привкусом железа слюны, зубы упирались в тонкую плоскую металлическую пластинку, прижимавшую его язык. Он содрогнулся от неприятных ощущений, к горлу подкатила новая волна тошноты. Кислый запах рвоты был невыносим, а навязчивые звуки наполняли его уши барабанной дробью. Где бы он теперь ни находился, тут было темно и ощущалось двидение.

Это корабль! Карман Билайри, я — в трюме корабля. Но каким образом…?

Пробуя пошевелить конечностями, он определил, что, хотя все его кости, вроде бы целы, он скован по рукам и ногам. С кляпом во рту, он попробовал сесть, но голова оказалась слишком тяжелой. Он упал обратно и ощутил голой кожей грубые доски пола. Металл впился в его висок, а пластина между зубами сдвинулась, разрывая уголок рта. На нем не было никакой одежды. Повезло, как утопленнику. На меня надели бранки.

Он осторожно перекатился на спину, пытаясь ослабить давление железных прутьев вокруг головы. Грубая цепь впилась под нижнюю челюсть, удерживая злополучное приспособление в неудобном положении.

Последнее, что он помнил, была засада в лесу. Как, во имя Четверки, он очутился на этом судне? Да ещё в таком виде? Что сталось с жезлами сообщения Фории? — вертелся в голове навязчивый вопрос. — И что она предпримет, не получив больше ни слова?

Он был все еще слишком одурманен нападением дра'горгосов, чтобы продвинуться в мыслях дальше этого, но знал по опыту, что недомогание было, скорее всего, его обычной реакцией на магию. Сначала он решил, что кто — то при помощи волшебства переместил его в это место, но если так, эффект уже должен был ослабнуть. Однако ему все еще было чертовски плохо, и он с трудом мог собраться с мыслями. И так как он не был подвержен морской болезни, должно было быть что-то ещё, вероятно какое-то заклятье, наложенное на оковы. Он никогда не знал, как на него подействует та или иная магия, но чаще всего это было неприятно. Так похоже на него!

Он слегка потянул свои оковы и услышал унылый звон тяжелых цепей потянувшихся по дереву. Между его рук находился деревянный брус, лишая возможности нормально действовать ими, и ещё один, такой же — между его ног. Он неловко подтянул к лицу правую руку и при помощи губ и щеки ощупал массивную металлическую полосу вокруг запястья. Это был широкий браслет, на котором он не нашёл ни замка, ни какого-либо шва. Он подвигал запястьями, и браслеты плотнее сомкнулись на нём, слишком тесные, чтобы от них можно было освободиться, даже если бы он сумел проделать сейчас свой обычный трюк с большими пальцами. Он почти почувствовал облегчение: ему давно не приходилось прибегать к таким крайним мерам, ведь это было достаточно болезненно.

Когда его глаза постепенно привыкли к темноте, он обнаружил далеко наверху тонкую полоску света, что было больше всего похоже на люк. Скосив глаза, он различил массивные скобы, за которые были прикреплены его цепи, а еще дальше — очертания такого же несчастного, прикованного, как и он сам.

— А…ек! — нормально говорить мешала пластина во рту: — Ал…ек? Ты?

Эта внезапно опустившаяся на него темнота была заполнена ужасными голосами, столь же искаженными, как его собственный, но ни один из них не принадлежал Алеку. Измученный и разбитый, он лежал неподвижно, пытаясь не обращать внимания на дискомфорт и отвратительный запах собственной рвоты возле своей головы. Сквозь удары волн о корпус корабля, он смог различить топот босых ног по палубе наверху и голоса. Когда он, наконец, разобрал несколько слов, его сердце совсем упало. Они говорили на зенгатском. Так он оказался на невольничьем судне, и Алека с ним нет!

Серегил стиснул зубы на железной пластине, чтобы болью подавить взрыв паники. Он не мог сейчас себе позволить сойти с ума. Он пытался внушить себе, что Алек мог убежать, но воспоминания о засаде в лесу лишали его этой надежды. Кто бы ни были его тюремщики, они убили бы всякого, кого не задумали взять с собою. А Алека здесь не было.

Паника одержала верх, и он метался в бессильной ярости, пока не начал истекать кровью и не ослаб настолько, что не смог двигаться.

Впервые за долгое время он оказался совершенно беспомощным.

 

Глава 9. В оковах

 

Алек находился глубоко под толщей темной воды, не имея никакой возможности дышать. Он видел мерцающий свет далеко вверху и отчаянно пытался доплыть туда, но его тело отяжелело, а руки не слушались. Подводное течение влекло его за собой, наполняя уши монотонным гулом. Чем больше он боролся, тем больше его тянуло вниз. Сдавшись, он использовал последний воздух своих разрывающихся легких на то, чтобы выкрикнуть имя: Серегил…

Жуткий скрежет зубов о металл выдернул Алека из одного кошмара, чтобы погрузить в другой. Шум воды всё еще стоял в ушах, и все вокруг продолжало кружиться, но яркий дневной свет резанул глаза. Он был в тесной комнатке из неструганых досок. В крошечное оконце виднелся клочок синего неба с несколькими белыми чайками в нём. Но даже не будь их, по тому, как раскачивалась комнатка, он мог определить, что находится на борту судна, идущего под всеми парусами.

Как, во имя Билайри, он оказался на корабле?

Совершенно сбитый с толку, он посмотрел вниз и обнаружил, что его запястья закованы в широкие металлические браслеты, и длинный брусок закреплен между ними, чтобы нельзя было свести руки вместе. Один конец тяжелой цепи был прикреплен к середине гаечного ключа, другой — к тяжелой металлической скобе, вделанной в стену. Его пальцы нащупали металлические полосы между глаз и вокруг его головы.

Кто — то надел на него бранки — приспособление, подобное тому, что было на Теро, когда они оба были пленниками на том пленимарском судне. Точно так же выглядели и широкие серебристые полоски металла, охватывавшие запястья. Кто-то, видимо приняв его за мага, предпринял серьезные меры предосторожности.

Во всем остальном он был обустроен более или менее комфортно. Он лежал на узкой койке, закутанный в одеяла. Одежды на нем не было, что его обеспокоило, но больше никакого вреда ему, кажется, не причинили. Пока во всяком случае. Мардус и его некроманты когда-то также проявляли большую заботу об Алеке, пока это было им нужно. Как, чёрт возьми, удалось ему дважды попасть в одну и ту же проклятую ситуацию?

Он закрыл глаза. Припомнил засаду, и что-то черное и ужасное, стремительно надвигающееся на него, обволакивающее мертвенным холодом и нестерпимым зловонием. И крики Серегила…

Он снова запаниковал, гораздо сильнее на сей раз, потому что до него вдруг дошло, что он тут один. Он соскользнул с койки и, шатаясь, потянулся к окну, но цепь оказалась слишком короткой. Она позволяла слезть с кровати и встать рядом, но не более того. Он вернулся к койке и забрался на неё, чтобы попытаться глянуть в окно. Но всё, что удалось разглядеть — это натянутые канаты и части поручней, а за ними открытое море. Он не смог даже увидеть солнца, чтобы определить, который теперь час. Прохладный, пропитанный солью ветерок пробежался по его коже, покрыв руки мурашками. Он сел и одной рукой неловко натянул на себя одеяло.

Койка была встроена в стену — голые доски да тонкий матрац, набитый шерстью. В комнате не было ничего, лишь два небольших деревянных ковша на полке в ногах кровати. Из пустого несло мочой: он был, очевидно, предназначен под ночной горшок. В другой была налита вода. Он наклонился и подозрительно принюхался: вода вроде бы была чистой. Жажда победила осторожность, и он сделал небольшой глоток — всё на что был способен — пытаясь избавиться от металлического привкуса во рту. Продолжая бодрствовать, он старался не поддаваться страху, растущему у него внутри.

Где же Серегил? Одна и та же мысль пульсировала в его голове, не давая покоя.

Ему были слышны голоса матросов, разговаривающих где-то неподалеку, но из-за шума ветра и плеска волн он не мог разобрать ни слова.

Наконец, какие-то двое мужчин прошли мимо его окна, и Алек успел увидеть их темную кожу, длинные черные бороды в мелких завитках кудрей и край характерной полосатой одежды. Зенгати!

Он скатился по стене и замер, уронив на колени скованные руки; сердце бешено билось, теперь он окончательно понял, насколько ужасна была ситуация, в которой он очутился. Он все еще размышлял над этим, когда услышал в своей двери шум отодвигаемого засова. Беззащитный, он не двинулся с места, его единственным укрытием было одеяло, которое он поглубже натянул на себя. Дверь открылась ровно настолько, чтобы впустить юношу, почти мальчишку, тут же захлопнувшись позади него, и до Алека снова донёсся звук задвигаемого засова. Его посетитель — босой, одетый в длинную подпоясанную рубаху — принёс с собой большую деревянную миску. Он замер на несколько секунд, уставившись на Алека, затем быстро поставил миску так, чтобы Алек смог её достать и заторопился обратно, отчаянно колотя в дверь.

— Погоди! Скажи мне, где мой друг, — взмолился Алек, или вернее сказать, попытался это сделать. Слова едва можно было разобрать из-за пластины во рту. Мальчик громко закричал на своем языке, зовя кого-то, кто, видимо, ожидал снаружи. Алек не говорил на зенгати, но было ясно, что тот боится Алека, и вряд ли счастлив своими обязанностями. Как только дверь слегка отворилась, мальчик выскочил вон.

Алек наклонился к краю койки, чтобы рассмотреть миску, в которую было налито что-то вроде жидкого бульона серого цвета. Он не притронулся к ней, ограничившись водой, затем, кое-как переставляя скованные ноги, вернулся к стене, наблюдая за дверью и окном. Он попробовал оттянуть пластину на лице, но только едва не порвал себе рот. С браслетами дело обстояло не лучше: гладкие и без единого шва, они были, видимо, запечатаны магией.

Пленимарской магией, и это был невольничий корабль Зенгати. Ничего хуже этого придумать было невозможно.

Время шло, начало смеркаться. Судя по тому, как перемещались по стене тени, он предположил, что они держат путь на север. К северу от Гедре находились Скала и Пленимар. У Алека не было никаких иллюзий относительно того, куда они направляются. Стало совсем темно, но никто больше не появился, даже тот мальчик. Закутавшись в одеяла, Алек оставался на страже, следя за дверью, и борясь с отчаянным страхом за Серегила.

Он, должно быть, всё же заснул, ибо оказался застигнутым врасплох, когда дверь вдруг с грохотом отворилась, и каюта наполнилась людьми. Над ним нависли плохо различимые темные бородатые лица, и чьи-то грубые руки больно стиснули его. Кто-то принёс светильник. Ещё кто-то схватил его за брус между руками и резко дернув, повернул на бок так, чтобы его правая рука оказалась на крае кровати. Послышался лающий приказ, и несколько человек отошли, уступая место огромному мужчине, несущему маленькое железное клеймо. Руки ещё крепче стиснули грудь, ноги и плечи Алека, в то время как этот ублюдок, схватив Алека за запястье, прижал железо к внутренней части его предплечья.

Алек кричал, изрыгая проклятья, и бился, чуя, как запах горелой плоти наполняет его ноздри, но всё было напрасно. Не обращая внимания на его протесты, ему поставили клеймо и на левую икру.

Вскоре всё было закончено, и его снова оставили в покое, но то было слабым утешением. Ожоги мучительно болели, а со скованными руками он был лишён возможности улечься так, чтобы это причиняло поменьше боли.

Когда снова послышался шум отодвигающегося засова, Алек сжался в котмок. Высокая, закутанная в вуаль фигура мягко скользнула внутрь, неся с собой корзину и маленький светильник. Сначала Алеку показалось, что это женщина, но ступни и голые ноги, не прикрытые короткой одеждой, принадлежали мужчине. Его волосы были покрыты чем-то, наподобие сенгаи, и кусок простого муслина закрывал лицо ниже печальных серых глаз.

"Глаза ауренфейе", — подумалось Алеку, ещё до того, как человек опустил вуаль, позволяя увидеть своё лицо и широкий железный ошейник.

То был фейе, вне всякого сомнения, возможно чуть помоложе Серегила. Он задержался у двери, подняв свою правую руку, так что Алек смог разглядеть застарелый шрам на его предплечье. То был символ или какая-то буква, смысл которых Алеку был неясен.

— Каждый работорговец, отправляющий капитана, имеет свой собственный знак, — сказал незнакомец на ауренфейе, и звук знакомого языка чуть приглушил страхи Алека.

— Ты…аб? — неразборчиво произнёс Алек из-за мешавшего ему кляпа.

Мужчина печально пожал плечами.

— Кем ещё может быть фейе в такой компании? Я здесь, чтобы смазать твои ожоги. Ты позволишь?

Алек кивнул, неловко пытаясь прикрыться. Мужчина пристроил корзину на краю кровати и поправил одеяло, закутывая ноги Алека.

— Я знаю, что ты напуган и страдаешь от боли, но тебе нечего бояться. Они любят рабов-фейе, из-за своего совершенства пользующихся большим спросом на рынках Риги, куда мы направляемся.

Он очень ласково взял руку Алека и легко, едва касаясь, нанес бальзам. Алеку подумалось, что ему, должно быть, часто приходится этим заниматься. Бальзам приятно пах и очень хорошо успокаивал ожоги. Алек смог рассмотреть своего лекаря достаточно близко, пока тот, достав из корзины полосы чистой ткани, перевязывал руку Алека. У его туники были короткие рукава, и когда тот наклонился, на обнажившейся части его плеча Алек смог разглядеть красноречивые шрамы, оставленные ударами плетью,

— Они би. и те. я?

— Я был упрям и слишком горд, — ответил фейе, не поднимая головы. — Со временем они выбили из меня это. С тобой им должно быть будет проще, маленький брат. В конце концов, понимаешь, что лучше всего смириться.

— Сми. ит. ся? С. ем?

— Это зависит от того, кто купит тебя. Если тебе повезет, то ибо ты полукровка, а это может особенно понравиться кому-то, ты не станешь просто рабом для тяжелой работы, а, скажем, украшением дома. Повернись-ка на бок, чтобы я смог перевязать твою ногу.

Алек повернулся носом к стене.

— А ес. и не. овезет?

— Ну, думаю, непременно найдутся такие, кто посчитает, что твоя смешанная кровь делает тебя весьма привлекательным, особенно с этими светлыми волосами. Возможно, всё закончится постелью какого-нибудь богатого торговца.

— …иког. а!

— А возможно и женщины. Ведь самые состоятельные куртизанки часто держат мальчиков в качестве домашних любимцев.

Алек неистово замотал головой, не обращая внимания на то, что металлическая пластина врезалась в уголки его губ, затем протестующе зарычал, когда мужчина, схватив его за плечи, повернул лицом к себе.

— Я мог бы попытаться и сделать кое-что для тебя, маленький брат. — Чуть отклонившись, раб взялся за подол своей одежды и, задрав его, обнажил спину до самой шеи, показывая Алеку сетку побледневших шрамов уродовавших его кожу от головы до самых колен. Потом он повернулся и взял одной рукой свой член, показывая сморщенный шрам на месте мошонки. — Скорее всего, они, так или иначе, сделают это с тобой, если только у них не будет желания получить от тебя потомство. Мне ещё повезло, что хозяин оставил мне так много.

Одернув тунику и отступив, он оставил Алека в оцепенении и с потухшим взглядом.

— Когда-то и я был непокорным, как ты, маленький брат. Но в конце концов сделал все, что они хотели. Ты же можешь избавить себя от лишних мучений. Хозяева иногда бывают очень добры, если ты в свою очередь постараешься быть кротким и послушным.

Алек крепко зажмурился и уткнулся лицом в стену. Кротким и послушным? Да он скорее сдохнет!

— Что ж, поступай, как знаешь.

— По…оди! — окликнул его Алек. Было чертовски трудно говорить с этой штуковиной во рту! Тщательно подбирая слова, он спросил: — Как там тот, д. угой?

— А с тобой был ещё кто-то? Хочешь сказать, с тобой вместе поймали приятеля?

Алек кивнул.

— Аурен….

— Ничего не знаю. Ты единственны фейе, которого я видел. Попробуй отдохнуть. До Риги ещё два дня ходу, моряки не станут беспокоить тебя. Иначе капитан сдерет с них шкуру.

Он вышел, забрав светильник и оставляя Алека в темноте и отчаяньи. Если Серегил бы мертв, у него не оставалось никакой причины быть кротким или послушным кому бы то ни было. Он был бы более чем счастлив умереть.

 

Глава 10. Испытания

 

Серегил был слишком болен, чтобы ощущать течение времени или сопротивляться, когда пришли, чтобы его заклеймить. Он едва осознавал происходящее, когда темные фигуры скрутили его и прижгли его руку и ногу, и оставался безучастным, когда кто-то обрабатывал его раны. Его физические страдания было жестоки.

Время от времени наверху открывался люк, и он слегка приходил в чувство, когда чьи-то руки окатывали его ледяной морской водой, смывая рвоту и нечистоты. Затем кто-то запрокидывал его голову, используя металлические пластины на голове как ручки, и насильно вливал сквозь его сжатые зубы пресную воду или бульон, пока он не проглатывал, задыхаясь. Обычно всё тут же выливалось из него обратно, но как бы ни было, того что оставалось, хватало на поддержание жизни в его теле. Иногда они приходили ночью и смотрели на него, скрывая лица за ярким ослепляющим светом своих фонарей. Или то просто чудилось ему в лихорадке? Он был слишком болен, чтобы понимать различие между бредом и явью, или чтобы это беспокоило его.

Грубые доски натерли его кожу, а полосы металла на голове причиняли постоянную муку. Следы ожогов нестерпимо горели, он чувствовал, как они воспалились. Единственное, что оставалось неизменным всё это время — надежда на то, что Алек всё-таки жив.

Становясь всё слабее, он теперь спал дольше, но и сон не приносил облегчения. Давно умершие враги приходили к нему, чтобы поглумиться над ним. Так однажды Серегил очнулся, обезумев от того, что Мардус и его некромант, Варгул Ашназаи, стоят возле него, хохоча над его теперешним состоянием. В других снах он опять был в Петушке вместе с безголовыми трупами Триис и ее семейства, или же возвращался в тот храм на берегу, и снова и снова видел скорбное, обращенное ввысь лицо Нисандера.

Это был единственный сон, заставлявший его плакать, и впервые за многие годы он по-настоящему молился. Аура Светоносный, если Алек жив, помоги мне выжить. Если нет, позволь умереть.

Он почти не верил, что его молитвы будут услышаны, но продолжал жить, погружаясь во мрак всё глубже.