Его единственное достоинство — Это то, что его любил стюарт»

 

Колледж был охвачен новым поветрием — временно. Тете Мими и преподавателям было приятно смотреть, как подозрительно притихший Леннон усердно трудится над своей курсовой работой. Определение «крутой» Джон теперь распространял и на Амедео Модильяни — в той же степени, что и на Элвиса Пресли или Джина Винсента. Портреты итальянского постимпрессиониста, на которых были изображены хрупкие женщины с длинными шеями, Джон считал шедеврами. Тем не менее в основе культа личности Модильяни лежало нищенское существование этого одаренного, но невротичного и расточительного молодого человека с благородным лицом, говорившим о меланхолии и слабом здоровье (как и у Джина Винсента). Эти черты усиливались и склонностью к провалам памяти под действием алкоголя. В 1920 году после одного из таких приступов рассудок так и не вернулся к художнику. Вслед за этим последовало самоубийство его молодой жены, которая безумно любила его.

Своим увлечением Модильяни Джон был обязан новому другу, Стюарту Сатклиффу, одаренному художнику, чьи тетради с записью лекций были настолько же исписаны, насколько пусты они были у Леннона. Когда приближалась письменная или практическая работа, Джон всегда мог попросить помощи у Стюарта — и Синтии. «Я не могу назвать Леннона своим героем, — раздраженно вспоминает Джонни Барн, телесценарист, в те времена один из заядлых ливерпульских битников. — Его единственное достоинство — это то, что его любил Стюарт, к которому я испытывал громадное уважение, а Стюарт знал Леннона так, как никто другой в это время».

Именно благодаря Сатклиффу в Джоне проявилось то, что Пол Маккартни определил как прежде подавляемый «скрытый интеллект». «Джон отрицал любой интеллектуализм, — вспоминала сестра Стюарта Полин. — И особенно когда люди находили в его работах наследие разных литераторов и художников, о которых — по его словам — он понятия не имел».

Таким образом, Леннону удалось стряхнуть с себя часть природной лени; он переключился с литературы на живопись и даже начал немного рисовать. Под влиянием Сатклиффа он утратил интерес к истории искусства — до такой степени, что лекции часто рассматривались как место для отдыха или упражнений в остроумии, мишенью которого становились преподаватели.

Существуют различные мнения относительно того, был ли Сатклифф действительно одаренным — или даже выдающимся — художником или просто обладал скромным талантом, бледнеющим на фоне волшебной сказки с участием Джона, Пола, Джорджа и Ринго. В конце концов он купил себе одну из новомодных электрических бас-гитар и вошел в состав группы Леннона — с 1960 года и до того поворотного момента, которым стала «Love Me Do».

Возможно, Сатклифф был неважным бас-гитаристом, а его ранние живописные работы времен учебы в художественном колледже Ливерпуля поражали своей техникой, но были основаны на чужих идеях, в основном бытового реализма Джона Бретби, Эдварда Мидлдича и других представителей послевоенного поколения «сердитых молодых людей», которые, в свою очередь, многое заимствовали у Ван Гога. Тем не менее в последние месяцы своей жизни Сатклифф создал абстрактные картины, которые не имели очевидных прообразов. Можно спорить до бесконечности, стал бы он вторым Пикассо, изготовителем рождественских открыток, учителем или вновь присоединился бы к Beatles. По словам Астрид Кирхгерр, немецкого модельера, фотографа и невесты Сатклиффа, «Стюарт был гением и мог бы стать величайшим писателем и художником». Но разве она могла высказать другое мнение? Более объективную оценку его работам дал Джон Уилетт, известный художественный критик и организатор ретроспективной выставки произведений Сатклиффа в ливерпульской «Walker Gallery» в 1964 году, который заметил, что «это нечто большее, чем просто подающее надежды».

В вышедшей примерно в то же время газетной статье, озаглавленной «Искусство в Ливерпуле», Уилетт отмечал «зачаточную и еще не осознанную связь между изобразительным искусством, джазом и рок-группами. Нам нужно помнить об этом, когда в мае месяце здесь будут выставлены последние картины Сатклиффа».

Идею тесной связи между рок-н-роллом и курсовой работой в художественном колледже можно проиллюстрировать продуманной музыкальной трансформацией Beatles, за которой прослеживается влияние Сатклиффа. «Под его воздействием, — свидетельствует Полин Сатклифф, — они сознательно стали более „артистичными“, причем это выразилось не только во внешнем виде и звучании, но и в общем духе. После смерти Стюарта они достигли выдающихся успехов в смысле развития поп-музыки как вида искусств, сохранив при этом ее привлекательность для масс». Чего нельзя отрицать — это того, что вместе с Астрид Кирхгерр Стюарт предполагал еще больше изменить внешний вид, в том числе замысловатые прически, которые переняли Moptopped Mersey Marvels еще до того, как стали поп-звездами.

Просто поразительно, сколько известных британских групп любого этапа битового бума 60–х годов имели в своем составе музыкантов, которые Когда-то жаждали сделать карьеру в области изящных искусств, а музыка для них была лишь развлечением, в котором популярность и заработок не имели значения. В качестве примера можно привести Rolling Stones, The Yardbirds, The Kinks, The Rockin' Berries, The Animals, The Pretty Things, The Bonzo Dog Band, The Move и Pink Floyd. Такие группы, как Roxy Music, The Portsmouth Sinfonia, Deaf School, The Sex Pistols и Fan Dury And The Blockheads, повлияли на развитие рока в следующем десятилетии. Культура слишком быстро забыла, что после прихода эры битломании многие такие непрофессионалы были вовлечены в водоворот событий и обстоятельств, которые невозможно было себе представить до тех пор, пока «разведчики талантов» из звукозаписывающей индустрии не начали прочесывать страну в поисках новых Beatles.

Основой старых Beatles был звук, хотя визуальный образ тоже играл важную роль, будь то одинаковая внешность, которая привлекла к ним всеобщее внимание, или приглашение знаменитого художника-авангардиста Питера Блейка для оформления вышедшего в 1967 году альбома «Sgt. Peppers», в котором среди выдуманных персонажей присутствовало трогательное изображение Стюарта.

К тому времени слава легендарной четверки уже заслонила посмертную известность Стюарта Сатклиффа. В 1964 году на единственной крупной ретроспективе его работ — той самой, в «Walker Gallery» — побывали толпы поклонников Beatles, имевших смутное представление о том, на что они пришли посмотреть. Вероятно, они разделяли точку зрения обозревателя «Liverpool Daily Post», что это «впечатляющее и трогательное зрелище», но для них Стюарт был совсем не художником, а «пятым битлом» — рыжим, а не брюнетом, как остальные, — и «тем, кто уже умер».

Наиболее авторитетные исследователи творчества Beatles указывают, что драка после концерта, состоявшегося в «Lathom Hall» в Сифорте то ли 30 января, то ли 4 февраля, то ли 6 февраля 1961 года, стала основной причиной смерти Стюарта год спустя. Однако в 2001 году увидела свет книга Полин Сатклифф «The Beatles Shadow: Stuart Sutcliffe & His Lonely Hearts Band», субъективный взгляд на фильм-биографию «Backbeat» 1997 года и одноименную книгу. Теперь дама утверждала, что изображенная в фильме небольшая потасовка между Джоном и Стюартом на самом деле была настоящим побоищем, в результате чего Стюарт получил удар по голове, «который в конечном итоге стал причиной его смерти». В предисловии Полин также намекает, что Стюарт и Джон занимались оральным сексом на своей двухъярусной кровати во время первых гастролей Beatles в Германии, но, если этот эпизод действительно имел место, она не может считаться свидетельницей. Источником ее сведений была книга Джулиано «Lennon In America», а сам Джулиано мог лишь строить предположения.

В книге «Backbeat» причиной смерти Стюарта называются наркотики, тогда как в фильме обвиняют в этом каких-то головорезов, которые необычно теплым зимним вечером 1959 года избили его до потери сознания в одном из ливерпульских пабов. Этот инцидент, показанный в начальной сцене фильма, заслуживает подробного описания, причем не столько ради восстановления исторических деталей, сколько для иллюстрации отношений между двумя парнями.

Мы находимся в самой глубине ливерпульских доков.

«Kiss me, honey-honey, kiss me…» Усиленные динамиками звуки песни пронзают ночной воздух рядом с пабом «Tetley's». Этот шумный и переполненный посетителями монстр викторианской эпохи еще сохранил жалкие остатки довоенного великолепия. Сквозь дым сигарет мы видим играющих с листа музыкантов — пианино, саксофон, контрабас и ударные. Это пожилые полупрофессионалы, которые всегда играют так, как будто собрались вместе только сегодня. У микрофона «известная певица» — развязная маленькая женщина, демонстрирующая все доступные ей трюки. Она воображает себя Ширли Бесси в лондонском «Палладиуме». Ее страстный вокал не в состоянии прервать нестройного гомона выпивших посетителей, большую часть которых составляют мужчины среднего возраста, при помощи спиртного пытающиеся — хотя бы на время — забыть тусклую обыденность жизни и отдаться иллюзиям.

«Thrill me, honey-honey, thrill me…»

Двое подростков богемного вида — возможно, то, что они находятся в самом неподходящем для них месте, есть некая «художественная декларация», — еще не достигшие того возраста, когда в распивочных им подадут напитки крепче вишневого крюшона, пополняли свои обычные фантазии в стиле Уолтера Митти сценами из жизни низов. У них был подозрительный вид — кожаные куртки вместо обычных мужских пальто с капюшоном и деревянными пуговицами, джинсы-дудочки и чубы как у стиляг. Один из них похож на юного Джона Леннона — в основном потому, что это и есть юный Джон Леннон. Голливудский актер Джеймс Дин играет Стюарта Сатклиффа, делающего зарисовки в своем блокноте, с которым он никогда не расставался.

За соседним столиком постепенно иссякала беседа Нелло, Грэла, Спэка и Найджела, загорелых матросов, как будто сошедших с картинки на пачке сигарет «Player's Navy Cut». Последние десять минут они пили пиво, потягивали сигареты и грубыми шутками выражали одобрение хвастливым выдумкам Найджела о том, как ему удалось снять лифчик с барменши Марии-Кристины, высокомерной ирландки-католички, которая ни одного из них не удостаивала даже взглядом. По окосевшему взгляду Найджела можно определить, что с момента открытия паба он уже как следует накачался элем. Предметом его разглагольствований могла бы стать любая девушка. В этом не было ничего особенного — обычное поведение куска дерьма, стремившегося изгадить все вокруг.

Вот сидят эти тощие парни. Они чужие. Все здесь считают Элвиса Пресли гомиком — с его девчачьей прической, совсем как у них. Если только хоть один из них посмеет бросить взгляд на Найджела, он им покажет. Долгие секунды он изучает их, словно рысь.

Стюарт и Джон чувствовали себя настоящими сорвиголовами. По пути из центра города на эту «запретную» территорию они отлично провели время. Джон отпустил непристойную шутку особенно противному торговцу табачными изделиями. Затем их выкинули из какого-то убогого зала с аттракционами — в тире они стреляли не по уткам, а по призам. Закончили свой путь они в этом кабаке, где выступили в роли неожиданного дополнения к шоу.

«Don't care even I blow my top…»

Их насмешливое передразнивание каждой строчки песни привлекло к себе внимание. Девушки начали хихикать. Устав ждать, Найджел решил, что пора стать на защиту справедливости, разобравшись с теми, кто мешает достойно проводить время достойным людям. Он затушил окурок сигареты и локтем толкнул Нелло, который заканчивал обсуждение шансов «Эвертона» вылететь в низшую лигу. Наглея от пива и предвкушения жестокой расправы, Нелло и остальные парни решительно — как в голливудском вестерне «Gunfight At The OK Corral» — отодвинули стулья и последовали за своим предводителем навстречу опасности. Найджел уже все обдумал. Он возьмет на себя того, который выглядит похилее. Другой, разговаривавший громче, похоже, может постоять за себя.

Найджел остановился перед Стюартом, широко расставив ноги и засунув большие пальцы рук за ремень. Стюарт был так увлечен рисованием, что не поднял головы.

— Эй, ты! Тебе не нравится эта песня?

— С проси его. Это его сестра.

Стюарт переправил Найджела Джону, который лучше умел выходить из трудных положений. Он принадлежал к тому сорту людей, над которыми смеются, но которых не бьют. Правда, вмешательства Леннона пока не требовалось.

Ничто не давало повода для драки — даже при условии, что девушка была ему такой же сестрой, как и Брижит Бардо. Вторая атака не заставила себя ждать, когда Найджел бросил взгляд на рисунок Стюарта. На нем была изображена певица — только обнаженная.

— Что это?

— Ничего, — пожал плечами Стюарт и дурашливо добавил: — А ты как думаешь?

— Я думаю, что это разврат! — выкрикнул Найджел, и у него вдруг созрел план скандала.

— Это не разврат, а искусство, — сказал Джон, надеясь превратить злобную угрюмость в легкую шутку.

— Искусство? — хихикнул Грэл, и в его тоне не было особой враждебности. Возможно, опасности удастся избежать.

Но Найджел не хотел отступать.

— Искусство? — ухмыльнулся он. — И все? Наконец, в игру включился один из его товарищей.

— Говорит, что это его сестра, — произнес Нелло, копируя суровый взгляд Найджела.

— Это не его сестра. — Нет?

Гул голосов вокруг них стал тише. В этом углу паба гвоздем программы становился Найджел. Это было волнующее ощущение, и ему нельзя было терять ни секунды.

— Это моя жена, черт возьми!

Двое мальчишек — а они были именно мальчишками — поняли, что Найджела и его головорезов ничто не остановит. Это были типы, способные избить до полусмерти, чтобы произвести впечатление на девушку. Ну что ж, если это неизбежно, Джон решил первым нанести удар.

— Вранье! Она никогда бы не связалась с таким дерьмом, как ты. Ты слишком уродлив!

— Отлично!

Пора сматываться. Не обращая внимания на реакцию окружающих, Джон и Стюарт с проворством борзых бросились к выходу. Большую часть пути они проделали на четвереньках, пробираясь через лес ног под столами. Преследователи с пьяным ревом и ругательствами бросились за ними. Несмотря на шум, певица не прервала своего выступления.

«But honey-honey, don't stop».

Мальчики совершили ошибку, выскочив в боковую дверь. Они пересекли двор и, перемахнув через забор, оказались в глухом переулке. Воняло мочой. Похоже, они влипли в самую опасную переделку с тех пор, как познакомились друг с другом в художественном колледже. Им всегда везло, но сегодня удача, кажется, отвернулась от них. Из мрачной тени на них медленно надвигалась группа преследователей, злобно ухмыляясь.

Горло Леннона сжимали спазмы, кожа покрылась мурашками, а сердце колотилось, как у пойманного зверя. Он выдавил из себя неуверенную улыбку.

— Ладно, парни. Пошутили, и хватит.

— У меня есть еще одна шутка, — прорычал Найджел. — Посмотрим, как ты будешь смеяться над ней.

Но тут жертвы бросились в разные стороны. Правда, ни одному из них далеко уйти не удалось. Не успел Стюарт пробежать несколько ярдов, как его схватили за плечи, развернули и свалили на землю ударом колена в пах. Тем временем Грэл схватил Джона за воротник и с силой прижал к стене. Обезумев от страха, Джон изо всех сил ударил Грэла в живот, отчего тот перегнулся пополам и стал хватать ртом воздух.

Если бы на месте Стюарта был любой другой парень. Джон, наверное, пустился бы бежать. Какой смысл в том, что тебе тоже достанется? Но теперь Джон кинулся в драку в надежде уравнять призрачные шансы. Стюарт извивался на булыжной мостовой перед своими мучителям, пытаясь защитить голову и пах от ударов кованых ботинок. Не тратя времени на размышления, Джон нанес несколько беспорядочных ударов и даже сумел ухватить Найджела за ремень и оттащить в сторону, но затем разжал руки, получив удар в лицо от Спэка.

Стюарт кричал, и кровь струйками стекала по его лицу, но это не остановило нападавших. Избиение продолжалось, и после одного из ударов, в голову над левым ухом, он потерял сознание. Развлечение закончилось, и его оттащили на кучу мусора.

Очнувшись, Стюарт почувствовал не слабость, а острую боль, гнездящуюся в самой глубине мозга. Как будто ржавые и надтреснутые церковные колокола нехотя начинают приходить в движение, издавая яростный нестройный звон. Сквозь заволакивающий сознание туман и боль он слышал стихающий звук шагов и голос Джона.

— Я вас всех достану! — в бессильной ярости выкрикивал Леннон. — Вы от меня не уйдете! Я приведу сюда друзей, и они выбьют из вас все дерьмо! Я вас всех достану!

Невыносимый грохот в голове Стюарта смолк так же внезапно, как и в последующие годы, когда время от времени это повторялось и мучительная агония сменилась просто сильнейшей головной болью. Перед его затуманенным взором появилось лицо Джона, освещенное желтым светом уличного фонаря. Губы его были разбиты.

— Ты в порядке?

— Как я выгляжу?

— Можно сказать так: ты похорошел. Губы у тебя всегда были уродливыми.

В комиксах про Энди Каппа, которые печатаются в «Daily Mirror», Капп — пьяница и волокита — ругает характер своего друга, сидя в баре с огромной кружкой пива. Парень на соседнем табурете добавляет от себя несколько нелестных замечаний, но в ответ получает не мрачное одобрение, а апперкот: «Как ты смеешь так говорить о моем друге!» Дружеские отношения между Стюартом Сатклиффом и Джоном Ленноном охватывают область не только запретную, но и необъяснимую для посторонних. Чем еще можно объяснить внезапные примирения после многочасовых перебранок, тайные намеки во внешне невинном замечании, после которых один из них уходил, хлопнув дверью, и непонятные другим шутки? Возможно, Леннона и Сатклиффа неправомерно сравнивать с Давидом и Ионафаном, но Джун Ферлонг, одна из натурщиц Ливерпульского регионального колледжа искусств, убеждена, что никогда «не встречала парней, которые были бы так близки, как эти двое». Более того, их дружба вызывала у Джорджа и особенно у Пола ощущение ревности, подобное тому, какое возникает у ребенка, когда другие дети в семье мешают его длительному общению с обожаемым старшим братом. По той же причине Леннон поначалу расстроился, когда Сатклифф и Астрид Кирхгерр влюбились друг в друга, хотя это могла быть просто зависть, поскольку девушка нравилась ему самому.

Неоспоримо одно. Во время бурной юности, предшествовавшей такой же беспокойной зрелости, никто — как полагает Джонни Бирн — не был так близок с Ленноном, как Стюарт. Тем не менее история жизни Сатклиффа до его знакомства с Ленноном в 1959 году не менее интересна, чем известная всем история жизни его товарища. Стюарт родился 23 июня 1940 года в Эдинбурге и был первым отпрыском союза, который поверг в шок родственников его отца. Чарльз Сатклифф женился на католичке Милли Кронин — и это в то тревожное время, когда многие шотландцы ставили знак равенства между папизмом и фашизмом. Однако скрыться от своего окружения на несколько лет в Англии их заставили воспоминания о предыдущих браках. В конечном итоге они все-таки вернулись в Эдинбург, где родился сначала Стюарт, а в 1942 году его сестра Джойс. Через год мобилизация заставила их переехать в Хьютон, неподалеку от судоверфи в Мерсисайде, куда направили инженера-кораблестроителя Чарльза. Семья больше никогда не вернется в Шотландию, а Стюарт, Джойс и вторая дочь Полин усвоили тягучий ланкаширский выговор, оставшийся с ними на всю жизнь.

В средней классической школе Прескотт обнаружилось, что Стюарт способен скопировать на бумаге любую двумерную фигуру; кроме того, у него выявились зачатки собственного стиля, а также желание посвятить свою жизнь одному из видов изобразительного искусства. Однако, несмотря на то, что Артур Баллард нередко пропускал по стаканчику с мистером Сатклиффом, уважавшим его способность в больших количествах поглощать пиво, отец Стюарта не считал профессию художника достойным занятием для мужчины. Все произошло так, как предсказывала Милли: «Отец был шокирован. Мы надеялись, что сын станет врачом. „Мой сын художник! — в сердцах воскликнул отец. — Я никогда этого не переживу“».

Стюарт пошел против воли отца — в любом случае тот почти все время проводил в море — и поступил в художественный колледж на год раньше, чем обычно принимались в него ученики, — как «вундеркинд». «Он с одинаковой легкостью мог стать и скульптором, и художником», — вспоминал Филипп Хартас, а Артур Баллард, который был наставником Стюарта и Леннона, говорил, что на своем веку он «видел и других одаренных студентов, но лишь немногие из них, или вообще никто, несли в себе эту искру гениальности».

Великолепные работы Стюарта были кульминацией долгой и кропотливой подготовки. Билл Харри был увековечен Стюартом на портрете в стиле Ван Гога. «Сначала он сделал около 40 набросков, — вспоминал Билл, — а затем начал писать портрет на доске и закончил работу за один день. Я был удивлен, насколько легко у него это выходило. Просто само собой».

Одна из курсовых работ Стюарта, «Функция двери», открывает перед нами его склонность работать в одиночестве, а не в насыщенной разговорами атмосфере класса: «В тишине уединения я нашел тот элемент, в котором проявляется все великое». Другие философские заявления в его работе совпадают с просветляющим утешением, которое Beatles услышат из уст Махариши Махеш Йоги десять лет спустя. Сатклифф также внешне выпадал из своего времени, соединяя некоторые приметы внешности битника (например, редкую, клочковатую бороду) с намеренно потрепанной одеждой «стиляг». «Его героем был Джеймс Дин, — вспоминал Баллард, — и он был похож на него». Стюарт еще больше отличался от других своими музыкальными вкусами. По словам Рода Мюррея, «он был первым, кто принес в колледж записи рок-н-ролла, невзирая на то, что большинство людей по-прежнему считали поп-музыку хламом».

В глазах Джона Леннона это было достоинством, когда под покровительством Билла Харри их пути якобы случайно пересеклись. К началу 1959 года Билл был редактором и главным (или даже единственным) сотрудником ряда недолговечных и циркулировавших в узких кругах журналов, один из которых предназначался для музыкального магазина Фрэнка Хесси — по словам Билла, Фрэнк испортил его ужасным названием «Frank Comments». He сломленный неудачей, Харри принялся за осуществление более амбициозного плана: он намеревался написать книгу о Ливерпуле. Стюарт мог стать ее иллюстратором, а Джон внес бы вклад своими смешными стихами. Идея проекта возникла у Билла потому, что он очень раздражался и испытывал разочарование, когда отправлялся в кино, а там шли только американские фильмы. Лучшими комиками тоже считались американцы, но лично мне нравились Eagle и т. п. Я очень любил все британское, и особенно Ливерпуль. И я сказал себе: «Почему мы не можем сделать что-нибудь для Ливерпуля?»

Неофициальная рабочая группа собралась в студенческом пабе на Райс-стрит, чтобы обсудить последнюю идею Билла. Это была теплая беседа, закончившаяся ничем, но именно в этой насыщенной сигаретным дымом атмосфере зародилась дружба Стюарта и Джона. Тогда они и предположить не могли, насколько тесно переплетутся их жизни — и смерти.

Они были одногодками, но Джон учился на курс младше Стюарта. Отношение к учебе у них настолько различалось, что многие преподаватели колледжа удивлялись, когда узнавали, что эти два парня не только знакомы друг с другом, но и являются лучшими друзьями. «Характер Стюарта был совсем иным — в том смысле, что юноша отличался склонностью уходить в себя, — свидетельствует Филипп Хартас. — Он мог впасть в задумчивость, он много размышлял, он мог на время отключиться от происходящего вокруг, а затем включиться вновь. Его голова была постоянно занята какими-то мыслями, и он жил не в таком быстром ритме, как Джон».

Укрепляли дружбу Стюарта и Джона не только различия, но и общие черты. Так, например, оба страдали близорукостью, и у обоих не было отцов, которые могли бы служить направляющей (или сдерживающей) силой. Обоих вдохновлял Модильяни, который голодал в своей мансарде, жег мебель, чтобы согреться холодной парижской зимой, и рано сошел в могилу. Более заманчивым вариантом им представлялся счастливый конец комедийного фильма «The Horse's Mouth» — по мотивам романа Джойса Кэри, — который они посмотрели в кинотеатре на Клейтон-сквер в 1958 году. Фильм с участием кинозвезды Алека Гиннеса рассказывал об увлеченном своим творчеством художнике, который мог быть модернизированным английским вариантом Модильяни. В жизни, в быту, он был ужасен, но друзья подпадали под его обаяние. В известном смысле это совпадает с тем, что один из студентов колледжа сказал о Ленноне: «Он действительно был ужасным парнем, но мне он нравился».

О самопожертвовании Джон узнал не только из дискуссий со Стюартом о Модильяни, но из пьяных подвигов совместно с другими, более распущенными парнями их колледжа. Более того, в отличие от Модильяни, главного героя «The Horse's Mouth» и самого Сатклиффа, Джон был по сути своей ленив. Однако под влиянием Стюарта он стал с большей ответственностью относиться к замыслам, которые воплощал на холсте. «Именно Стюарт подогревал интерес Джона к знаниям, — говорил Артур Баллард. — Другими словами, Стюарт развивал его. В противном случае Леннон так никогда бы не узнал о дадаизме — он был слишком невежественен».

И наоборот, Стюарт часто выступал в роли пассивного слушателя, когда Джон во время их прогулок по улицам и коридорам сердито или цинично рассуждал обо всем подряд, подталкивая богатое воображение друга в том или ином направлении.

Время от времени Стюарт вставлял на первый взгляд невинное замечание, которое вызывало необъяснимую вспышку ярости у Джона. Ему требовалось довольно много времени, чтобы успокоиться. Затем Леннон вновь принимался безо всякой видимой причины подшучивать над товарищем. «За это мало даже повесить» — так выразился он об одной из первых абстрактных картин Стюарта.

«Я могу представить, как Джон безжалостно издевается над Стюартом, когда они остаются вдвоем, — вспоминал Билл Харри. — Он задирается, и если вы даете отпор, то этим дело заканчивается. Но если вы миритесь с издевательствами, он продолжает смеяться». Несмотря на то, что Стюарт время от времени огрызался, никакие слова или поступки Джона не могли дискредитировать его в глазах Стюарта — и наоборот. Границы размывались. Они стали одинаково одеваться и копировать манеры друг друга. Так, например, Джон стал стряхивать сигаретный пепел тем же жестом, что и Стюарт. Они разработали тайный шифр, разгадать который могли лишь немногие. Баллард считал Стюарта источником «этого дурацкого дадаистского юмора. Дадаистский элемент у Джона Леннона появился исключительно благодаря влиянию Стюарта».

Привязанность Сатклиффа к Леннону, в свою очередь, вылилась в его присутствие на репетициях с Джорджем Харрисоном и Полом Маккартни в те дни, когда студия колледжа была свободна. В другие дни Джон, Стюарт, Джордж и Пол часами просиживали за овальными столиками расположенного неподалеку кофейного бара. Кафе принадлежало Аллану Уильямсу, который стал играть роль своего рода менеджера для группы Johnny And The Moondogs. Это случилось вскоре после того, как одно из полотен Стюарта, «Летний пейзаж», получило приз на второй выставке Джона Мура, которая устраивалась в галерее «Walker Gallery» один раз в два года. Впоследствии картину приобрел сын самого Мура, основатель империи «Littlewoods Pools» и самый известный меценат Мерсисайда.

Это дало Сатклиффу возможность купить в музыкальном магазине Хесси бас-гитару «Hofner President». Вместе с Джоном Стюарт придумал группе более привлекательное имя, The Silver Beetles, хотя Джон затем настоял, что правильнее писать Beatles — от слова «бит» (beat).

Но больше всего им не хватало ударника, отсутствовавшего со времен последних выступлений The Quarry Men. В начале 1960 года они взяли к себе Томми Мура, хотя прекрасно понимали, что 26–летний Томми, который увлекался джазом, пробудет с ними до тех пор, пока они не найдут более подходящую фигуру для роли, которая высмеивалась как «позерская» некоторыми членами других местных ансамблей, например, Cass And The Cassanovas, Rory Storm And The Hurricanes, Derry And The Seniors и других. Претензии Джона и Пола на сочинение песен тоже вызывали едкие комментарии, поскольку их доморощенные произведения не вызывали интереса ни у подростков в танцевальном зале, ни у редакторов музыкальных программ Би-би-си.

Тем не менее, The Silver Beatles привлекали больше внимания, чем The Quarry Men. Они стали выступать не только в молодежных клубах и на студенческих вечеринках, но и на благотворительных концертах, в танцевальных залах далеких пригородов, в деревенских клубах Ланкашира, в рабочих клубах — везде, где регулярно звучала музыка.

Более того, Леннон избавился от явного ланкаширского акцента в произношении, и у него теперь сформировался сильный и живой баритон — другими словами, голос великого рок-н-ролльного певца. По канонам европейского бельканто Джон Леннон не умел петь — это не было «настоящим пением», таким же звучным и гибким, как у Роя Орбисона или Элвиса Пресли, когда он исполнял гимны. Голос Леннона утратил чистоту и интонационную прелесть — вероятно, потому, что он сознательно пытался копировать классических рок-музыкантов в период ломки голоса или сразу же после него. Подобно тому, как изысканный тенор Джина Питни превратился в похожий на звуки электрической дрели вой — правда, не лишенный странной привлекательности, — так и неровный дискант Джона был навсегда испорчен невнятным произношением Пресли, крикливыми интонациями Джерри Ли Льюиса, а также истеричной манерой Литтл Ричарда и Джина Винсента.

Голос Джона становился все более зажатым по мере того, как на его лице сквозь слой маскирующего лосьона проступали юношеские прыщи. Без усилителя он был почти беспомощен, но если очень старался, то каждый издаваемый им звук был подобен мазку на картине. Он откидывался назад, пока микрофон не оказывался на расстоянии вытянутой руки, и даже самая тихая вибрация протяжной ноты могла быть усилена до мощного рева.

Тем не менее, группе The Silver Beatles не удалось попасть в число участников трехчасового концерта Джина Винсента, который состоялся 3 мая 1960 года и был организован Алланом Уильямсом и известным в мире поп-музыки менеджером Ларри Парнсом. Основными фигурами среди исполнителей — мужчин были Томми Стил, Марти Уайлд и Билли Фьюэри, а также не менее харизматичный Винс Игер, бывший Рой Тейлор из The Vagabonds.

Имя Роя (Винса) значилось и на гастрольной афише Эдди Кокрейна, похожего на Пресли талантливого певца из Оклахомы, который погиб в автомобильной катастрофе 17 апреля на пути от бристольского ипподрома в аэропорт Хитроу. «Ларри Парнс позвонил мне и сказал, чтобы я приезжал в больницу в Бэт, потому что жизнь Эдди в опасности, — вспоминал Игер. — Там хирург сообщил, что Эдди вряд ли выживет. Я ужасно расстроился, но на выходе из больницы меня встретил Ларри с представителями прессы и половиной своих проклятых поп-звезд, готовых использовать любой предлог, чтобы их фото попало в газеты. Я уехал, отказавшись разговаривать с Парнсом, который еще до того, как умер Эдди, стал рассуждать перед газетчиками о злой „иронии“ последней песни Эдди, „Three Steps To Heaven“ („Три ступеньки в рай“), а также о том, что я должен доставить гроб в Америку».

Доброжелательность в отношениях между Парнсом и Игером сменилась недоверием и подозрительностью, но Джин Винсент — тоже пострадавший в аварии — настоял на том, чтобы не отменять назначенные британские концерты, в том числе в Ливерпуле, где должны были выступить Лэнс Форчун, Джулиан Экс и другие менее известные артисты. В последний момент в список была включена группа Джерри Мардсена — теперь она называлась Gerry And The Pacemakers, — которая вошла в список самых популярных местных коллективов.

После концерта в баре «Jacaranda» Парне обсуждал с Алланом Уильямсом следующее, менее амбициозное предприятие. Он объяснил, что нуждается в универсальном аккомпанементе, которым могли бы пользоваться его певцы. Среди них были упомянуты Марти Уайлд (в тот момент его слава несколько померкла, но очередной хит был уже не за горами) и Билли Фьюэри, уроженец Ливерпуля, который был на вершине успеха, впервые прорвавшись в лучшую десятку исполнителей.

Фьюэри, настоящее имя которого было Рональд Вичерлей, впервые встретил Парнса в 1958 году в гримерной Марти Уайлда в «Essoldo Theatre» в городе Биркенхеде. Рональд лишь недавно поправился после ревматической лихорадки, но Ларри, на которого произвели впечатление выступающие скулы и горящие глаза, дал ему новое сценическое имя и включил в состав участников концерта. Фьюэри, ставшего классическим примером сенсации одного вечера, одели в костюм из золотистой парчи, и началось его превращение из никому не известного певца в идола подростков. Билли/Ронни редко вступал в разговор с поклонниками, поскольку в те времена, вероятно, стеснялся своего ливерпульского акцента, который к югу от Бирмингема выглядел чужим, хотя и привычным.

Тем не менее Фьюэри больше подходил на роль английского Элвиса, чем Томми Стил или Клифф Ричард, которые к 1960–м годам уже прошли большой путь на эстраде. Однако ансамбль Ричарда, The Shadows, пользовался известностью в основном как лучший английский инструментальный ансамбль — правда, это мнение не разделял Джон Леннон, которому не нравились их характерная для шоу-бизнеса приглаженность, широкие улыбки и подтанцовки на сцене. Ларри Парнс сказал Аллану Уильямсу, что Билли Фьюэри ищет группу, которая точно так же могла бы соперничать с The Shadows, как он сам с Клиффом, и что Ларри привезет Билли, если Аллан сможет быстро организовать ему прослушивание ливерпульских групп.

В тот вечер Джон Леннон тоже присутствовал в баре «Jacaranda» и слышал приговор, но у него не хватило духу подойти к «великому человеку». Правда, два дня спустя он спросил Уильямса, могут ли The Silver Beatles тоже участвовать в прослушивании. Аллан согласился, но заметил, что им придется конкурировать с Клиффом Робертсом и его Rockers, с Derry And The Seniors, Cass And The Cassanovas, Gerry And The Pacemakers — со всей элитой ливерпульской поп-музыки.

В то утро Джон долго возился с волосами, прежде чем натянуть на себя сценический костюм группы: джинсы, черную рубашку с короткими рукавами, двуцветные теннисные туфли и серебристый брелок. Затем вместе с остальными членами The Silver Beatles — за исключением опаздывающего Томми Мура — он стал в очередь из жаждущих славы парней, которая выстроилась в полдень у клуба «Wyvern», откуда исходил слабый аромат алкоголя, табака и еды, еще не выветрившийся после ночи.

Несмотря на то, что некоторые другие группы были одеты в убогие самодельные костюмы из парусины с обтрепанными манжетами и пятнами от пота и пролитых напитков, ребята из The Silver Beatles чувствовали себя неряхами рядом с теми, у кого из карманов безукоризненно сидящих костюмов, сшитых лучшими портными города, выглядывали белоснежные платки.

Джордж пытался определить причину гула усилителя, а Джон расхаживал взад-вперед, яростно курил и на чем свет стоит ругал все еще отсутствовавшего Мура. Внезапно он остановился и решил занять позицию у двери, через которую, как он узнал, должны были войти Билли и Ларри. Похоже, он утратил всякое волнение и повторял про себя, что и каким тоном он должен сказать.

Джон и все остальные претенденты встрепенулись, когда Аллан Уильямс провел Билли (голова опущена, воротник поднят) и Ларри Парнса через площадку для танцев к месту с самой лучшей акустикой. Во время перерыва Джон был среди тех, кто подошел к Билли Фьюэри за автографом. Пол, Джордж и Стюарт никогда раньше не видели его таким — завороженным и робким. Можно было подумать, что он разыгрывает пародию на преклонение перед кумиром, но это было явно не так. «Спасибо, Билли — если я могу вас так называть, — со всем возможным обаянием улыбнулся он после того, как Фьюэри подписал протянутый листок бумаги. — Я… меня зовут Джон. Я пою в ансамбле!»