История третья. Серф и волапюк-терапия

Джорж Серф — профессор лингвистики, в конце концов оставил преподавание в университете и занялся частной психотерапевтической практикой, которой дал название волапюк-терапия (производя термин от английского world speak — «мир говорит»). До этого он вел семинары по интерлингвистике и самозабвенно занимался изобрете­нием собственных языков. Но однажды одна из его быв­ших студенток попала в психиатрическую клинику с приступом психотического расстройства. Наряду с ос­тальными симптомами, у пациентки присутствовали не­понятные для врачей словесные новообразования, харак­терные для шизофренического процесса. Как-то ее наве­стил Серф и завел с ней разговор на одном из своих искусственных языков. Лечащие врачи заметили, что подобная тактика привела к неожиданному терапевти­ческому эффекту. Ее состояние стало заметно улучшать­ся. Через некоторое время пациентка поправилась, и ее выписали, после чего ее жизненный путь изменился. Она вернулась к своему учителю и стала принимать актив­ное участие в его интерлингвистических штудиях. Они сформировали группу студентов, которые собирались для того, чтобы поговорить на непонятных, только что изобретенных языках. Помимо удовольствия, от подоб­ных занятий они получали и существенную психологи­ческую помощь. Вскоре практика и метод Джорджа Сер-фа приобрели широкую известность.

Родной язык — язык обыденный, рутинный. Все беды и несчастья происходят именно на этом языке. Обилие неологизмов при шизофреническом расстройстве есть не что иное, как активизация компенсаторных механизмов самоисцеления. «Болезнь сама проделывает над языком ту работу, которую каждому следовало бы проделывать в норме. Мы передаем наши компенсаторные языковые возможности болезни, в то время как задача заключает­ся в том, чтобы этими возможностями овладеть», — пи­сал Джордж Серф.

Он также обратил внимание на богатое и бурное сло­вотворчество маленьких детей. И такое явление было им расценено не только как проявление познавательного инстинкта, но и как своеобразная аутопсихотерапия. Серф полагал, что «словесные новообразования на самом деле создаются под давлением чувств, ищущих выхода наружу».

По его мнению, на общепринятом языке возможно только поверхностное условное общение, на самом деле — отчужденное и болезненное. Над индивидуумом довлеет социальный диктат языка. И социальная «дрессировка» есть, прежде всего, «дрессировка» вербальная, языковая. Общепринятым становится язык телевидения и журна­лов — стерилизованный, выхолощенный, «пластиковый», механический, мертвый и отчужденный, где все чаще появляются машины говорения — спикеры, воспроизво­дящие заранее сделанные заготовки, напоминая собой настенные часы, откуда постоянно раздается монотонное «ку-ку».

И один из путей освобождения — возвращение к не­оформленной детскости языка, к изначальному, искон­ному словотворчеству — словотворению-«гулению», по­строенному на фонетических играх.

Педиатры полагают, что «гуление» совершается «меж­ду языком и молоком», когда младенец пережевывает слоги, получая от этого фонетическое наслаждение. Тем самым первое магическое удовольствие ребенка связано с возможностью услышать, как он сам бормочет. В сущ­ности, это и есть праязык — «языковой карнавал творче­ства в языке».

Такая речевая феерия, близкая к праязыку младенца, присутствует и в творчестве великих поэтов. Ни один из них не пишет на своем родном языке, но переводит само­го себя, переходя от материнского языка к языку транс­грессивному (своему собственному).

Серф цитирует известное изречение немецкого мыс­лителя Мартина Хайдеггера — «язык есть дом бытия», и прибавляет: «Печальная судьба человечества распоря­дилась так, что все живут всю жизнь в домах, построен­ных не ими, часто даже не имея возможности подогнать их под себя».

Стало быть, осознанное языковое творчество можно представить как «медленное возвращение домой».

Примечание. Может ли быть, на самом деле, бессмыс­лица бессмысленной? И насколько абсурден индивиду, ально изобретенный язык? Любое слово состоит из сло­гов. Слог же является ядерным носителем смысла. Какие бы варианты новояза мы не изобретали, при их анализе мы все равно получаем в качестве конечного продукта известные и нерасщепляемые атомы предзаданных зна­чений — слоги. Получается, что любой наш неологизм, на первый взгляд самый нелепый и эксцентричный, в дей­ствительности, представляет собой рестимуляцию тра­диционного, самого что ни на есть естественного, цели­тельного языка, к которому мы прорываемся через соб­ственное речевое преображение.