Глава 6. Постклассическая западная философия

Философия жизни

Вере ученых и философов в силу человеческого разума и обяза­тельный прогресс был нанесен первый удар еще французской рево­люцией 1789 года. В философии Шопенгауэра и Ницше были опро­вергнуты тезисы классической философии. Как оппозиция классиче­скому рационализму и как реакция на кризис механистического есте­ствознания возникла философия жизни. Философия жизни обраща­ется к феномену жизни как к первичной реальности, целостному ор­ганическому процессу, предшествующему разделению материи и ду­ха, бытия и сознания. Само понятие жизни понимается по-разному: в биологическом, в космологическом, в культурно-историческом плане. Но во всех трактовках жизнь – целостный процесс непрерывного творческого становления и развития, процесс противостоящий меха­ническим, неорганическим образованиям, всему определенному и за­стывшему. Процесс жизни неподвластен омертвляющей, разлагаю­щей деятельности рассудка.

Артур Шопенгауэр (1788-1860)не отрешился от академических тради­ций, но он не так академичен, как Кант и Гегель. Вместо познания он стал придавать особое значение воле, что характерно для многих фи­лософов XIX-XX веков. Но для него воля, хотя и является метафи­зически основным принципом, с точки зрения этики – зло, поэтому его философия пессимистична. Он признает тремя источниками сво­ей философии Канта, Платона и Упанишады. В комнате его стояли бюсты Канта, Шекспира, Декарта, статуя Будды.

В 1820 году философ закончил книгу "Мир как воля и представ­ление", послал в Берлинский университет, претендуя на должность приват-доцента. Лекции свои из принципа ставил в те же часы, что и Гегель. Слушателей, естественно, не было. Но Шопенгауэр не уступал 11 лет, до самой смерти Гегеля.

В 1848 году, после бунтов городской черни, мысль о все большем торжестве разума стала менее популярной, философия же Шопенга­уэра, наконец, получила признание. Первые деньги (они появились у него только теперь) Шопенгауэр пожертвовал солдатам, пострадавшим при разгоне "революций".

Историки философии, искусствоведы, литературоведы любят го­ворить о влияниях на творчество одного автора со стороны других. Но на самом деле на рузультат творческого процесса влияет только миро­ощущение человека, а мироощущение определяется его предыдущим духовным опытом. Поэтому неправильно было бы сказать, что Шопенгауэр оказался под влиянием индийской философии, он просто узнал в ней выражение своего собственного мироощущуения. Он говорил об Упанишадах: "Как, благодаря этому чтению, дочиста отмывается душа от рано привитых ей иудейских суеверий и от философии, потворствующей этим суевериям! Вообще Упанишады есть самое на­зидательное и возвышенное чтение, какое только можно себе пред­ставить. Это чтение служило мне утешением всю жизнь и будет меня утешать и при кончине".

То, что стоит за всеми явлениями мира, Шопенгауэр назвал волей. Воля не множественна, а едина. Наше разделение мира на "Я" и "не Я" – результат иллюзии.

Знание наше самих себя очень поверхностно, в главном мы остаемся для самих себя загадкой. Говоря словами Канта, "Я" познает себя лишь как явление, а не в том, что оно такое само по себе. Хотя в той части, что доступна нашему познанию, каждый совершенно отли­чен от другого, из этого не следует, что так же обстоит дело с той зна­чительной частью, которая остается неизвестной.

Всякая множественность и числовое различие существ основаны на пространстве и времени. Пространство и время – формы нашей способности созерцания, они не относятся к вещам самим по себе, а принадлежат лишь явлению. Но если вещи в себе, то есть истинной сущности мира, чужды время и пространство, то ей чужда и множественность. Следовательно, во всех явлениях чувственного мира обнаруживается единая и тождественная сущность. А то, что представ­ляется как многое, может быть лишь явлением, явление же существу­ет только для нашего ограниченного сознания.

Одна громадная воля проявляется во Вселенной, в одушевленной и неодушевленной природе. Эта воля бессмыслена и слепа, она пожирает сама себя, поэтому мир полон страданий. Это воля заставляет нас преследовать свои безуспешные цели, из-за нее мы "так стараемся выдуть мыльный пузырь как можно больше, хотя отлично знаем, что он лопнет". Счастья не существует, потому что неосуществленное желание причиняет боль, а осуществленное – пресыщение. Инстинкт заставляет людей производить потомство, в результате чего возника­ют новые возможности для страдания и смерти (именно поэтому с по­ловым актом связан стыд). Самоубийство не спасает, так как не избавляет от импульса воли, который может обрести новое тело.

Возможность спасения есть – это подавление в себе воли. В то время как мы являемся игрушками воли, и свобода наша иллюзорна, существует единственное действительно свободное действие – отрица­ние воли. Это возможно через самопознание и аскетизм.

Наука, руководствующаяся принципом причинности, рассматри­вает лишь явления, объекты, определенные благодаря пространству и времени (то есть представления). Разум - всего лишь маленький све­тильник, с помощью которого мы пробираемся в потемках жизни, наше приспособление для выживания. Кроме того, разум – орудие воли, используемое ею для того, чтобы раздразнить в нас жажду жизни, конструируя для нас обманчивые цели и ориентиры.

То, что остается после полного уничтожения воли, "есть ничто для всех, еще исполненных воли; но и, обратно, для тех, в ком воля отри­цает себя, этот наш столь реальный мир со всеми его солнцами и млечными путями есть ничто".

В мире Шопенгауэра односторонний рационализм западной философии совершил акт самоубийства и вернулся к исходной точке своего развития – к тому мистицизму, из отрицания которого возник.

Фридрих Ницше (1844-1900) родился в пасторской семье. Изучал классическую философию, античную филологию, недолгое время служил в конной артиллерии, преподавал, пока позволяло здоровье. Последние 12 лет провел в состоянии помрачения ума.

Ницше – ярый антипросветитель. Всю жизнь он боролся с убеж­дением, что разум – это главная характеристика человека. Вообще, по его мнению, ве­ра в то, что разум – это хорошо, ни на чем не основана. Упование на разум – признак декаданса, упадка. Здоровый и сильный человек живет инстинктами. Корень страстей – корень жизни.

Вначале герои были равны богам (Гомер часто использует эпитет «богоравный»). Резкий разрыв между богом и человеком начался в V веке до н.э., когда в Греции во время Ве­ликих Дионисий стали вместо трагедий ставить комедии. Задача ис­кусства – заставить пережить сильное потрясение, показать жизнен­ную борьбу; искусство не нуждается в разуме, в нем все должно быть от жизни, от поступка, от подвига. Искусство остается великим, по­ка в него не вторгся разум, пока не началось зубоскальство. Европейская циви­лизация начала гнить с прихода двух "балаболов" – Сократа и Платона. Во всем виновата Ксантиппа, которая, сделав дом непригодным для жилья, заставила Сократа сидеть на рыночной площади и бол­тать с людьми. На первый план выступили ценности черни – диалектика, обоснование. Аристократы не обосновывают, они повелевают. Тогда произошел перелом: мес­то поступка заняла болтовня, место сражения – спор, место подвига – рассуждения. Трагедию заменили комедией. Героев становилось все меньше, а ме­лочь, которая их высмеивает, приобретала все большую значимость. Греческий герой выродился, началась эпоха интеллектуала – нереши­тельного, размахивающего языком, превращающего трагедию в фарс. Вся наша цивилизация, вся мораль направлена на то, чтобы погасить рыцаря, воина. Особенно виновато в этом христианство.

Христианство Ницше осуждал за отрицание "гордости, бьющей через край жизнерадостности, обожествления страсти, мес­ти, гнева, чувственности, риска и знания". Христианство дегенера­тивно, его движущая сила – это бунт недоделанных и неполноцен­ных". Антиарийская религия христианства – победа ценностей чандалы[3], восстание всего отверженного, неудавшегося.

Ницше жестоко критикует христианство за его "рабскую мораль". Французские материалисты обвиняли христианскую церковь в том, что она стала союзницей тиранов и помогает держать в повиновении угнетенных. Ницше, напротив, уверяет, что революция и социализм по духу своему близки христианству; он отвергает и то и другое, так как не желает рассматривать людей как равных ни в каком отношении.

Существует два типа морали – мораль господ, основанная на силе, и мораль рабов, основанная на смирении и слабости. «Рабы» умнее и хитрее, они не вступают с «господами» в открытую конфронтацию, а исподволь навязывают в качестве абсолютных свои моральные ценности. Настоящая цель рабов – закабалить своей моралью всех, в том числе и «господ», после чего они будут вынуждены свою силу и агрессию направлять не вовне, а на себя.

Мораль направлена против инстинктов жизни, поэтому любая мораль противоестественна. Мораль сочувствия – выражение чрезмерной физиологической раздражимости, свойственной всему упадочному. Наши добродетели обусловлены нашей слабостью. Смягчение нравов – следствие упадка, ужасность нравов – избытка жизни. Мы молоды, пока душа наша не жаждет мира. «Свободный человек топчет ногами тот презренный вид благоденствия, о котором мечтают мелкие лавочники, христиане, коровы, женщины, англичане и другие демократы». Аристократические культуры видят в «любви к ближнему», в недостатке самости нечто презренное. Принцип, который провозглашает Ницще – «толкни падающего». Больной – паразит общества, заслуживает презрения (и это утверждает человек, который был болен постоянно!). Свободный человек – воин. Только великая опасность делала из народов нечто, заслуживающее уважения.

Существующий человек – это лишь «натянутый над пропастью канат», мост между животным и сверхчеловеком. Ценность человека не в том, что он есть, а в том, чем он может стать, избавившиь от «слишком человеческого». Сверхчеловек – тот, кто свободен от всех моральных норм, кто сам определяет свою жизнь, он обладает сильной чувственностью и волей к власти.

Ницше восхищается некоторыми качествами, которые возможны только у аристократического меньшинства; большинство должно быть средством для возвышения отдельных личностей, большинство не должно иметь какие-то независимые притязания на счастье или благополучие. Обычные люди – "недоделанные и не­полноценные". Ницше не возражает против того, чтобы они страдали, если это необходимо для появления великого человека. Так, вся важность периода 1789-1815 годов суммирована в Наполеоне. Напо­леона сделала возможным революция – и в этом ее оправдание. Нам следует желать анархического крушения всей нашей цивилизации, ес­ли его результатом было бы такое вознаграждение.

Истинная добродетель – свойство лишь аристократического мень­шинства. Она ни выгодна, ни благоразумна; она отделяет ее облада­теля от других людей, она причиняет вред тем, кто стоит ниже. Выс­шим людям небходимо воевать смассами и сопротивляться демокра­тическим традициям века, так как во всех направлениях посредствен­ные люди объединяются, чтобы захватить господство. Демократия – это диктатура серости.

Ницше верит в спартанскую дисциплину и в способность терпеть, так же как и причинять боль ради важной цели. Он ставит силу воли выше всего. "Я оцениваю силу воли по количеству сопротивления, ко­торое она может оказать, по количеству боли и пыток, которые она может вынести, и знаю, как обратить ее к собственной выгоде. Я не указываю на зло и боль существования пальцем укора, напротив, я питаю надежду, что жизнь однажды может стать еще более злой и еще более полной страданий." Сострадание он рассматривал как сла­бость, с которой нужно бороться: "Задача в том, чтобы достичь той огромной энергии величия, которая сможет создать человека будуще­го посредством дисциплины и уничтожения миллионов "недоделан­ных и неполноценных" и которая сможет все же устоять и не погиб­нуть при виде страданий, тем самым создаваемых, подобных которым никогда не видели раньше".

У Шопенгауэра воля едина, у Ницше – множество воль, и каждая воля не слепо мечется, а знает, чего хочет: она хочет мощи, власти. Вся жизненная борьба – за выживание потомства. И борьба всех про­тив всех должна быть откровенной. Мораль, придуманная слабыми чтобы сковать сильных, насквозь лицемерна. Если аристократ свергнут, все, кто кричал про равенство, лезут на место аристократа. На место крупного хищника приходит мелкий – более жестокий и мстительный.

Вороны, когда дерутся, никогда не целят в глаз, они бьют по клюву – это рыцарство, фехтование. Волк, желая прекратить драку, под­ставляет горло. А вот у мелких и слабых животных, которые не имеют смертельного удара, нет никаких тормозов. Голуби сразу ощипывают побежденного, куры добивают и ощипывают больную со страшной жестокостью.

Ницше не националист, он не проявляет, подобно Гегелю и Фихте, излишнего восхищения Германией. Он, напротив, любил славян и подчеркивал свое славянское происхождение (от польской фамилии Ницки). Ему нужна интернациональная, правящая раса, которая будет гос­подствовать на земле – "новая широкая аристократия, основанная на наиболее суровой самодисциплине, в которой воля философов-влас­тителей и художников-тиранов будет запечатлена на тысячи лет".

Анри Бергсон (1859-1941) считал, что старая биология, созданная в техницистские времена, находится в глубоком кризисе. Она рассматривает человека как машину, которая могла бы быть понята рационально. Современная биология не может найти корней жизни – жизнь невозможно постичь при помощи разу­ма. Интеллект нужен для того, чтобы производить орудия труда. Производство орудий труда и интеллект развивались параллельно. Движения рук становились формой мышления: отколоть (камень от скалы и ветку от дерева) и связать (каменный топор) – отсюда ана­лиз и синтез. Орудия труда должны быть неизменны, прочны, к то­му же стремится и человеческий интеллект. Живое – это то, что изме­няется, мягкое, гибкое. Человек использует для орудий труда только мертвое, и интеллект работает исключительно с мертвечиной. Сту­дент-медик изучает человеческое тело в анатомическом театре. Ин­теллект не способен схватить живое, он является специальной функ­цией духа, направленной на инертную материю.

Глобальному космическому началу Бергсон дал название Жизнен­ного порыва. Жизненный порыв – это творчество и свобода, но он не может творить без ограничения, так как встречает перед собой препятствие – мате­рию, сущность которой - косность и необходимость. Он захватывает материю и стремится внести в нее как можно больше неопределен­ности и свободы. Жизнь прорезает материю, высекая в ней живые су­щества.

Бог – это и есть жизненный порыв. Он не вещь, создающая дру­гие вещи, а центр, из которого выбрасываются миры. Он не имеет ничего законченного, он есть непрекращающаяся жизнь, действие, свобода. Жизненное начало – сознание или сверхсознание – подобно ракете, потухшие остатки которой надают в виде материи. Сознание – это также и то, что сохраняется от самой ракеты и, про­резая эти остатки, зажигает их в организмы.

Жизнь в целом – это как бы огромная волна, которая распростра­няется от центра и которая почти на всей окружности останавливает­ся и превращается в колебание на месте: в одной точке лишь препят­ствие было побеждено, импульс прошел свободно. Это произошло в человеческой форме.

Но вырвавшись из одной несвободы – природы, человек попадает в другую несвободу – общество, вторичную нежить. Рассудок, интел­лект приносит законы мертвечины в технику, в организацию общест­ва. Люди-винтики образуют не народ, а массу. Масса не имеет жиз­ни; народ – это организм, а масса – труп народа.

Интуиция и интеллект – два противоположных направления в де­ятельности сознания. Интуиция следует в направлении самой жизни, интеллект – в обратном, вместе с материей. В нашей части человече­ства (имеется в виду западная цивилизация) интуиция почти целиком отдана в жертву интеллекту. Видимо, для того, чтобы покорить материю, сознание истощило лучшие свои силы. Но интуиция все же существует, хотя смутная и прерывная. Это почти потухший светоч, который вспыхивает ненадолго, время от времени.

Философия должна овладеть этими рассеивающимися интуициями, удержать их, расширить и соединить между собой. Чем больше философия продвигается в этой работе, тем больше замечает, что ин­туиция – сущность духа и сама жизнь.

Освальд Шпенглер (1880-1936) философствовал по поводу исто­рии и известен более всего книгой "Закат Европы" (1918 г.). Здесь вместо растянутой в линию всемирной истории представлена картина множества отдельных культур, которые появляются, зреют, вянут, как цветы на грядке. Это организмы, живые существа высшего по­рядка, «с первобытной силой вырастающие из недр своей страны, к которой они строго привязаны на всем протяжении своего существования, и каждая из них налагает на свой материал – человечество – свою собственную форму, у каждой своя собственная идея, собственные страсти, собственная жизнь, желания и чувствования и, наконец, собствен­ная смерть».

К числу «великих культур», вполне реализовавших свои потенции, Шпенглер относит китайскую, вавилонскую, египетскую, индийскую, античную, византийско-арабскую, западную, майя и «пробуждающуюся» русско-сибирскую. Уникальность каждой культуры обеспечивается своеобразием ее «души» (душа – это совокупность возможностей). В основе античной культуры лежит «аполлоновская» душа, арабской – «магическая», западной – «фаустовская».

Концепцию всемирной истории Шпенглер сравнивает с планетной системой Птолемея. У Птолемея Земля неправомерно ставилась в центр мироздания, а концепция всемирной истории грешит европоцентризмом. Содержание истории – это отдельные, соприкасающиеся, заслоня­ющие и подавляющие друг друга культуры. История отдельной куль­туры – это постепенное осуществление ее возможностей. Полное осу­ществление равносильно концу. Если идея (то есть вся полнота внут­ренних возможностей) завершена и осуществлена вовне, культура ко­стенеет, силы ее надламываются – она становится цивилизацией. Цивилизация – завершение всякой культуры, она состоит в отложении неорганических, омертвевших форм. Это внешние и крайне искусственные состояния. Цивилизации свойственны атеизм и материализм, агрессивная экспансия вовне, сциентизм, техницизм и урбанизация. Это век, исключающий высокое художественное и метафизическое творчество, иррелигиозный век, это эпоха упадка, культура миро­вого города. В мировом городе нет народа, а есть массы, которые борются против знати, церкви, привилегий, преданий. Массы вообще не понимают традиций, не понимают, что борьба с ними – это борьба против самой культуры. Рационалистическая цивилизация означает деградацию высших духовных ценностей культуры, обреченной на гибель.

Западно-европейская культура сейчас находится сейчас на стадии цивилизации. Мы уже не можем ожидать великой живописи и музы­ки. Нам осталось заниматься техникой вместо лирики, территориаль­ным расширением вместо живописи, политикой вместо теории позна­ния. "Свобода" означает не то, что мы можем делать одно или дру­гое, а то, что мы или совершим необходимое или не совершим ничего.

Шпенглер отрицал высший смысл истории. «Культуры возникают с возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле», и столь же бесцельно уходят.

 

Философия жизни была наиболее влиятельной в первой четверти XX века. Затем на смену ей пришли во многом опирающиеся на ее принципы, но преобразовавшие их персонализм, экзистенциализм и другие течения.