Философия средневекового Востока

В начале нашей эры большинство ведических богов ушло в прошлое, и их не могли заменить божества брахманизма (Брахман, Атман, Пуруша). Они были понятны только духовной элите: жрецам-брахманам, аскетам, йогам. Люди нуждались в божествах, силу и могущество которых можно зримо представить, к которым можно обращаться, на которых можно надеяться.

В ходе переработки, иногда примитивизации древних философских теорий и мифологических представлений возникла доступная массам религиозная доктрина. Преломленные через призму мифо-поэтического восприятия, обогащенные неарийскими и доарийскими представлениями, божествами, ритуалами, древние ведические принципы в упрощённом виде стали доступными для всех.

Выделяются три аспекта единого Абсолютного Бытия (Брахмана) по его отношению к миру множественности: создание (проявление), сохранение, разрушение (возвращение к изначальному единству). Эти три аспекта олицетворяются тремя главными богами индуизма (вместе они называются Тримурти): Брахмой, Вишну, Шивой.

В отличие от китайской философии, где активным считается мужское начало, а женское – пассивным, в индийской традиции с мужским связывают сознание, созерцательный, непроявленный аспект Абсолюта, с женским же – энергию (Шакти), деятельный аспект. В религиозных представлениях Шакти – энергия – олицетворяется Великой Богиней, Матерью мира. Она, как и мужское начало, почитается в нескольких аспектах, которые символизируются женами богов Тримурти.

Жена Брахмы, Творца мира, – Сарасвати, покровительница наук и искусств, изображается восседающей на цветке лотоса с музыкальным инструментом в руках. Лакшми, спутница вседержителя Вишну, – богиня счастья и процветания. Супруга Шивы известна в нескольких аспектах и под несколькими именами. Это любящая, нежная, кроткая жена и мать – в этом проявлении она зовется Парвати. В грозном воинствующем аспекте она – Дурга, ее изображают сидящей на льве, с оружием в руках. В ужасающем аспекте времени, пожирающего все, им порожденное, она – Кали, с окровавленным языком и в ожерелье из черепов.

В иудаизме, христианстве, исламе Богу поклоняются как Создателю мира. В Индии религиозным идеалом является освобождение от мира множественности и осознание своей тождественности с Абсолютом, единственной Реальностью, поэтому деяние Брахмы особого благоговения не вызывает. В огромной Индии существует лишь один храм, посвященный Брахме. Большинство же индуистов делятся на шиваитов, вишнуитов и шактистов.

Хотя в индуизме содержатся тысячи религиозных направлений, все они имеют общие черты, которые позволяют считать индуизм не конгломератом религий, а одной религией. Вот эти черты.

– Есть единая, всепроникающая, абсолютная Реальность, аспектом которой является весь проявленный мир;

– мир проходит бесконечные циклы творения, сохранения и исчезновения;

– существует карма – закон причин и следствий, – согласно которому каждый человек сам творит свою судьбу своими поступками, словами и мыслями;

– душа неоднократно воплощается;

– все души эволюционируют по направлению к единству с Богом и обретают в конце концов Просветление и свободу от круга перерождений;

– существуют невидимые миры, населенные духовными сущностями, а ритуалами и священнодействиями люди вступают с ними в отношения;

– все формы жизни священны и достойны любви и поклонения, поэтому индуисты соблюдают ахимсу (ненасилие, невреждение);

– ни одна религия не вправе исповедовать единственный способ спасения, превознося его над всеми остальными; различные религии составляют грани единого Пути к одной и той же Истине.

В середине I тысячелетия нашей эры Индия переживала период застоя в духовной жизни, упадок буддизма и индуистских культов.

" Всякий раз, когда в этом мире наступает дхармы упадок.

Когда нагло порок торжествует, Я себя порождаю. Арджуна.

Из века в век Я являюсь, чтоб восстановить погибшую дхарму,

Чтобы вновь заступиться за добрых, чтобы вновь покарать злодеев", - так говорит Бог в Бхагавад Гите. Именно в подобное время ро­дился тот, кого считают аватарой (воплощением) Шивы - Шанкара. Множеством знамений сопровождалось его рождение, и великими свершениями ознаменовалась короткая (32 года) земная жизнь Шанкары. К восьми годам он овладевает религиозно-философским наследием и принимает обет бродячего аскета - саньяси. Тогда же он встречается со своим учителем Говиндой и на его вопрос: "кто ты?" отвечает так:

"Я не земля, не вода, не огонь и не воздух.

Не пространство, не органы чувств и не скопище их.

Ибо невечно все это, пребывающее в непроявленном.

Я - ТО, единое, запредельное, благое, свободное.

Я не вверху, не внизу, не внутри, не снаружи.

Не в центре, не между, не спереди и не сзади.

Ибо я всюду, подобно пространству, и по природе своей неделим.

Я - ТО, единое, запредельое, благое, свободное.

Я не учитель и не наука, не ученик, не ученье.

Я не "ты" и не "я" и не эта вселенная.

Ибо в истинной сути Я - просветленье за пределами образов.

Я - ТО, единое, запредельное, благое, свободное".

К шестнадцати годам Шанкара создает большую часть своих ком­ментариев и трактатов, а также поэм и гимнов, воспевающих Шиву и Вишну. Остальные 16 лет его жизни были посвящены проповеди ве­данты, странствованию по Индии.

Шанкара сыграл огромную роль в обновлении духовной среды Индии, стараясь привести десятки разнообразных, иногда противоречащих друг другу религиозно-философских направлений и культов к одной общей основе, к единой цели – познанию Истины. Не разрушая ни одного социального или религиозного института, он все многооб­разие проявлений жизни объединял всепронизывающёй Истиной. Шанкару называют "восстановителем шести доктрин", так как он восстановил шесть основных путей почитания Бога, очистив их от на­копившихся смысловых искажений.

Главная идея Шанкары – адвайта (недвойственность), кратко она выражена в знаменитом афоризме: "Брахман подлинен, мир неподли­нен, джива (живое существо) – не что иное, как Брахман". Постиже­ние тождества между Атманом и Брахманом – единственное средст­во освобождения от уз конечного мира. Исполнение обрядов не помо­жет, только Знание способно уничтожить причину вовлеченности в преходящее бытие. Эта причина – Неведение. Действие не устраняет незнания, так как не противоречит ему; только Знание устраняет не­знание, как свет разгоняет мрак.

Майя, космическая иллюзорная сила, скрывает истинную сущ­ность Брахмана, поэтому бесконечный и вечный Абсолют проявляет­ся как Сущность, ограниченная пространством и временем. В соеди­нении с космической Майей Брахман проявляется как Ишвара (лич­ный Бог), а в соединении с индивидуальной майей как джива - инди­видуальная душа. Кажется, что майя как ограничивающий принцип изменяет природу Сущности, которая проявляется в виде божеств, ангелов, людей, животных, растений, камней. Но в действительнос­ти майя не привносит никаких реальных изменений. Когда она отброшена Знанием, объект, который раньше воспринимался в силу незна­ния ограниченным, осознается вездесущим Брахманом.

Относительная реальность глубоко укоренилась в сознании людей. Чтобы ее отвергнуть, мало интеллектуального понимания, необходима медитация, различение вечного и преходящего, истинно­го вечного Я и преходящего личного "я", необходимо нейтральное от­ношение ко всему преходящему и стремление к освобождению. Стремление должно быть таким же сильным, как стремление задыха­ющегося под водой глотнуть воздуха.

Шанкара понимал, что каждый уровень сознания имеет свое понятие о божественном, и это нормально. Невозможно требовать от че­ловека с неразвитым сознанием глубокого философского представле­ния о бескачественном безличном Брахмане. Важно лишь, чтоб этот человек выполнял свою дхарму, не был плохим человеком. Шанкара полагал, что любое религиозное представление делает человека луч­ше, чище. Поэтому, странствуя, он посещал все храмы, которые встречались на его пути, молился местным богам вместе со всеми, и даже помогал восстанавливать пришедшие в упадок древние верова­ния и культы.

Адвайта-веданта Шанкары не может удовлетворить людей эмо­ционального склада, им больше подходит интерпретация Веданты Рамануджей (XI-ХПвв.). Рамануджа в отличие от Шанкары при­знает реальность, вечность, неслиянность бесчисленного множества "духовных единиц". Дживы (живые существа) представляют собой "части" или подчиненные модификации Брахмана. В этом учении, по­лучившем название "ограниченного недуализма" (вишишта-адвайта), особое значение приобретает личный аспект божества, а любовь к не­му (бхакти-йога), в сочетании с выполнением религиозно окрашенного долга, – главное и высшее средство спасения. В бхакти-йоге особен­но важна самоотдача, препоручение себя божественному покрови­тельству.

К этой ветви веданты принадлежит современное движение "Сознание Кришны".

Считается, что чань-буддизм возник в Китае после того, как туда переселился из Индии в начале VI века знаменитый патриарх индий­ского буддизма Бодхидхарма. На вопрос принявшего его известного покровителя буддизма императора У-ди, как будут оценены его за­слуги (строительство монастырей и храмов, пожертвования, копиро­вание сутр), Бодхидхарма ответил, что все это ничего не стоит. По­кинув разочарованного У-ди, Бодхидхарма удалился с групппой по­следователей и положил начало новой секте – чань.

Название "чань" (как и японское "дзэн") произошло от санскрит­ского "дхьяна" – медитация.

После смерти пятого патриарха чань распался на северную и южную ветви. Звание шестого патриарха стали оспаривать двое – Шэнь-сю, бывший сторонником традиционной точки зрения, согласно кото­рой просветление – это закономерный результат длительных усилий и медитаций, и Хуэй-нэн, противопоставивший этому каноническому тезису идею о внезапном озарении в результате интуитивного толчка. Вскоре более каноническая северная ветвь пришла в упадок и практи­чески заглохла, а идеи Хуэй-нэна, нашедшие отражение в известной "Сутре шестого патриарха", стали основой для последующего разви­тия секты в ее китайском и японском вариантах.

Чань-буддизм – это слияние даосизма и буддизма, причем влияние даосизма выражено сильнее. Приверженцы чань не стремятся вперед в поисках Истины, не пытаются достичь нирваны и стать Буддой. Все это прах и суета. Истина и Будда всегда с тобой, вокруг тебя, надо только уметь их увидеть. Истина и Будда во всем – в пении птиц, в нежном шелесте листвы, в красоте гор, в тиши озера, в разумной сдержанности церемониала, в очищающей силе медитации, в скром­ном величии простой физической работы. Кто не видит Будды и Ис­тины во всем этом, тот не сможет найти их ни на небе, ни в раю, ни сегодня, ни в отдаленном будущем.

Пробуждение – это вопрос дерзости, решимости "отпустить себя", не откладывая ни на миг, не сомневаясь в том, что естественное, спон­танное поведение человека и есть ум Будды. Чань против любой вербализации (облечения в слова), тексты сами по себе могут явиться препятствием к Просветлению, так как рождают привязанность к "имени и форме". Сущность вещей и явлений постигается, когда че­ловек освобождается от привязанности к слову и знаку.

В чаньской практике обучения широко распространены коаны –парадоксальные задачи. Как правило, вначале используются коаны "Изначальное лицо" Хуэй-нэна, "У" Чжао-чжоу или "Одна рука" Хакуина. На первой встрече наставник велит ученику найти свое "из­начальное лицо", то есть свою основную природу, какой она была до зачатия. Ученик должен явиться, когда обнаружит его, и привести до­казательства своего открытия. Ученик обнаруживает, что у наставни­ка нет терпения выслушивать философские или еще какие-либо сло­весные ответы. Он требует, чтобы ему "показали", ему нужно определенное доказательство, ученик начинает демонстрировать ооразцы реальности" – камни, листья и ветви, он "выдает" крик, жест – все, что ему приходит в голову. Но все это отметается наставником, пока ученик, уже не в состоянии вообразить ничего нового, не придет в полное замешательство – и в этот миг он начинает нащупывать пра­вильный путь. Он знает, что не знает.

В буддизме есть известное положение: "Любая собака обладает природой Будды". Когда обучение начинают с коана Чжао-чжоу "У", ученику предлагают выяснить, почему Чжао-чжоу ответил "У ("Нисколько!") на вопрос, "обладает ли собака природой Будды". Наставник требует, чтобы ему показали это "нисколько". В Китае есть поговорка "одной рукой не хлопнешь в ладоши". Отсюда коан Хакуина: "Каков звук от хлопка одной ладони?" Можно ли услы­шать то, что не звучит? Может ли издать звук предмет, которому не обо что хлопнуть?

В чань-буддизме большое значение имеет непосредственный кон­такт учителя с учеником. Часто чаньский наставник своим странным поведением, неспровоцированными ударами, противоречивыми вы­сказываниями ввергает психику ученика в хаотическое состояние, ру­шит ее структуры, позволяя увидеть мир no-новому, таким, какой он есть на самом деле. Но методы "шокотерапии" не могли заменить ин­тенсивной внутренней работы, ведущей к его духовному преображе­нию. Они служат лишь побудительным толчком к такой практике или же в ее кульминации выводят из логического тупика, вызывая внезап­ное просветление (сатори). Чаньские учителя сравнивают такую си­туацию с встряхиванием дерева, на котором находится созревший плод: достаточно тряхнуть дерево и плод упадет, но если он еще не со­зрел окончательно, трясти бесполезно.

Говорят, что человек, цепляющийся за свое "я", живет как бы с по­стоянным шипом в теле, а буддизм – это другой шип, с помощью ко­торого извлекаемся первый. Когда же шип вытащен, оба шипа выбра­сывают. Но как только буддизм, философия или религия становятся средством обретения духовной безопасности, новым способом цепляния за свое "я", то оба шипа сливаются в один – и как тогда их выта­щить? Получается, как говорил чаньский наставник Банкей, "смывание крови кровью". Поэтому в Дзэн нет "я", нет Будды, за которых можно уцепиться; нет добра, которое можно приобрести, и зла, кото­рого следует избегать, нет ума, который нужно очищать, тела, кото­рое погибает, и души, которая спасется. Все абстракции разбиваются одним ударом:

Чтобы спасти жизнь, ее надо разрушить.

Когда она полностью разрушена, человек впервые обретает покой.

Одно слово успокаивает небеса и землю.

Единым мечом уравнивается весь мир.

После закрытия Юстинианом последней философской школы в Афинах, гонимые философы – платоники и аристотелики, как и многие ученые (принадлежавшие в основном к несторианским и монофизитским кругам), нашли себе пристанище в Иране. Они сохранили античное философское и научное наследие и распространили его в культурных центра» Ближнего Востока. С греческого языка на си­рийский переводилось огромное количество произведений. В Багдаде для переводов с сирийского на арабский халиф Мамун учредил даже особый "Дом мудрости". В IX веке в арабоязычном мире были изве­стны все главные произведения философской и научной мысли антич­ности.

Исламская философская мысль развивается на основе синтеза коранических идей и наследия античного мира (Платона, Аристотеля, пифагорейцев, неоплатоников). Оказывали влияние также буддизм и индуизм. Вначале у арабов были особенно популярны идеи Платона и нео­платоников, но постепенно все больше внимания уделялось филосо­фии Аристотеля.

У истоков исламской философии стоят два крупных мыслителя: аль-Кинди (800-870) и аль-Фараби (870-950). На Западную фи­лософию особое влияние оказали Авиценна (араб. Ибн Сина, 980-1037) из Бухары, Аверроэс (араб. Ибн Рушд, 1126-1196) из испан­ской Кордовы.

Если в начале богословие и философия развивались отдельно, то в XII-XIII произошло их согласование и сближение. Этому весьма способствовали труды ал-Газали (ум.1111), примирившего суфизм с ортодоксальным исламом.

Период крестовых походов привел к богатым и плодотворным контактам между западноевропейской культурой и культурой вос­точных стран. Начиная с XII века, Европа главным образом через арабское и еврейское посредничество знакомилась с наследием Ари­стотеля. Арабские версии переводились на латынь, лишь затем Ари­стотеля стали переводить непосредственно с греческого.

Особое место в исламе занимает суфизм – путь мистического (непосредственного) познания Бога. Суфий – это влюбленный в Истину. Истина, Реальность, Бытие, Бог – эти слова в суфизме считаются синонимами. Принцип единства бытия выражается су­фиями через аналогию: безграничному океану подобно Абсолют­ное Бытие, а конкретные вещи и индивидуальные существа – вол­нам. Бог манифестирует себя в мире, но не полностью. Он прячет­ся за покрывала темноты (природные тела) и покрывала света (тонкие духи). Мир – проявление Бога, и человеку легче всего най­ти Бога в собственном сердце. Но когда человек постигает Исти­ну, он бессилен выразить ее вербально. Единственно возможный способ передачи истинного знания – язык символов и знаков. По­этому в суфийской литературе богато представлены притчи, ино­сказания, метафоры. Наиболее распространенными являются парные метафоры мотылек-свеча, соловей-роза, символизирующие влюбленного и возлюбленную, то есть ищущего Истину суфия и Бога-Истину. Мотылек и соловей всегда страдают в разлуке и достигают единения с Возлюбленной, лишь сгорая в огне любви или погибая от смертельных уколов шипов розы. Соотношение человеческого "Я" и вселенского "Я" передается образами капли и океана. Акт познания Истины сравнивается с опьянением, где суфий – опьяненный, Истина – вино, пророк или духовный наставник – виночерпий.

Чтобы достичь единения с Богом, надо освободиться от своего эго. До тех пор, пока ты остаешься собой, ты не увидишь Бога. Капля не может увидеть Океан глазами капли. Она должна сначала потерять себя в Океане, чтобы увидеть Океан глазами самого Океана. Часть не понимает целого; она должна соединиться с це­лым, чтобы постичь его. «Бог говорит с каждым… Он нашептывает в «ухо сердца», но не каждое сердце слышит Его. Его голос громче грома, а Его свет ярче солнца, о, если бы вы только могли видеть и слышать! Чтобы достичь этого, нам следует убрать эту непроницаемую стену, этот барьер – наше эго» (Джалаладдин Руми).

Суфии отказываются от временных и относительных благ, от своего ограниченного "Я", а приобретают абсолютное и непрехо­дящее, о чем говорит Ибн аль-Фарид:

Смерть захлебнулась валом бытия,

И вновь из смерти возрождаюсь я.

Я отдал все, моих владений нет,

Но я – весь этот целокупный свет.

Христианская философия

Западноевропейская философия средних веков – это философия христианская. В первые века христианская философия существовала в виде апологетики – оправдания христианства. Первым ярким хрис­тианским мыслителем, который систематизировал христианство, был Аврелий Августин, которого католическая церковь возвела в ранг Блаженных.

Августин Блаженный (354-430) жил на полвека раньше Прокла, и в его философии много идей неоплатоников, но дух его филосо­фии сильно отличается от духа античной философии.

Родился Августин в Северной Африке, мать его была христиан­кой. Сам же он к христианству шел долго и мучительно – через мани­хейство, скептицизм, неоплатонизм. Свои искания он подробно опи­сывает в "Исповеди" – первом сочинении такого жанра.

В возрасте тридцати трех лет Августин принял христианство, стал активным деятелем христианской Церкви, неумолимым гонителем многочисленных еретиков, отступников от официальной доктрины.

Бог у Августина – нематериальный Абсолют, противопоставлен­ный миру и человеку. Бог не излучает из себя мир, как у Плотина, а творит мир из ничего (это представление называется креациониз­мом). Бог – не безличное единство, а личность, сотворившая мир по своей добровольной склонности, причем творящая его непрерывно. Если Бог отнимет от вещей свою производительную силу, они сразу исчезнут. Божественное существо Августин представляет в сответствии с догматом триединства, установленным Никейским собором. Вторую ипостась, Бога-Сына, Логос-Слово, он рассматривает как самосознание Бога-Отца и как то "да будет", в результате которого появился мир. Платоновские "идеи", образцы вещей, превратились у Августина в предвечные мысли Бога-Творца.

Время – это мера движения и изменения сотворенных вещей, оно не существовало до творения мира. Вечность – не бесконечно дляще­еся время, она противопоставляется времени. В ней нет "прежде" и "после", лишь постоянное "теперь".

Борясь с дуализмом, Августин доказывал, что зло не сущест­вует само по себе, зло – это только отсутствие или малая степень добра. Эту проблему – объяснение наличия зла в мире при абсолютной благости и всемогуществе Творца – называют теодицеей. Теодицею Августина, объявившего зло ослабленным добром, иногда называют христианским оптимизмом.

Человеческая душа, созданная Богом, имеет начало, но не может иметь конца. К ней неприложимы никакие пространственные и коли­чественные характеристики, она полностью противопоставлена телу. Каким образом нематериальная душа соединяется с материальным телом, Августин объяснить не сумел.

Абсолютное превосходство души над тленным и преходящим те­лом требует пренебрежения ко всем благам и соблазнам чувственного мира. Чем большим количеством вещей пренебрегает человек, тем выше его добродетель. Блага человеческой жизни делятся на те, ко­торыми можно наслаждаться (любовь к Богу) и на те, которыми нуж­но только пользоваться, не привязываясь к ним.

Поскольку грех Адама и Евы, передавшийся всему человечеству, исказил и ослабил человеческий ум, он должен опираться на божест­венное откровение. Познает человек, черпая из глубин собственного духа, хотя ему иногда и кажется, что из внешнего мира. Душа не су­ществовала до рождения, поэтому источником вечных и неизменных идей в глубинах души может быть только Бог.

Августин различает науку и мудрость: наука – это познание, поз­воляющее нам пользоваться вещами, а мудрость – это познание ду­ховных объектов и божественных дел.

Концепция истории Августина интересна тем, что в ней появилась идея прогресса. Содержание истории – это борьба божьего царства и земного царства. Божье царство составляют люди, избранные и ведо­мые Богом, земное царство - люди, чьи поступки определяет их сво­бодная греховная воля. Прогресс проявляется в расширении божьего царства. Последняя эпоха человеческой истории, начавшаяся вместе с христианством, соответствует шестому дню творения, за которым последовал день отдыха. Так и в день Страшного суда избранная часть человечества отделится от подавляющего большинства грешни­ков, с которыми она была перемешана в течение всей человеческой истории, и соединится с Богом. Нечестивые же будут соединены с их истлевшими телами и ввергнуты в вечный огонь.

В первые века христианства, когда ожидалось со дня на день вто­рое пришествие и конец света, резко обозначилась противополож­ность религиозных и мирских устремлений. Мир, которому осталось существовать считанные годы или десятилетия, не только не имел значения, но и мог стать препятствием для спасения души. Этим дик­товалось требование аскетического пренебрежения ко всем благам и соблазнам чувственного мира.

Около восьми веков господствовал августинизм в католической философии и в качестве идеала пропитывал сознание каждого челове­ка. К осуществлению такого идеала, разумеется, не было готово средневековое общество, и создалось напряжение, ножницы между идеалом и возможностью его осуществления. Это и стало причиной поворота к другой крайности. С небес на землю стал перемещаться взор человека XII-XIII столетий. Маятник пошел в сторону натура­лизма, который достиг пика своего развития в XVIII веке.

В XII-XIII веках даже в среде кардиналов и папской курии тело больше не считается "мерзкой оболочкой души" (по выражению Гри­гория Великого), к нему относятся уважительно – при жизни челове­ка и после его смерти. Бонифаций VIII запрещает расчленение тела умершего короля, хотя еще после смерти Людовика Святого эта про­цедура считалась обычной.

Все это не означает, что земное ценится само по себе, в отрыве от небесного ("отрыв" произойдет несколькими столетиями позже), это означает, что небесное для людей XII века стало проявляться через земное. Возрастает внимание к эфемерному, мимолетному, ибо в ми­молетном выражает себя не что иное, как вечное. Духовное просвечи­вает через материальное. Сфера духовного расширяется, и матери­альный мир, который раньше противопоставлялся духовному миру, теперь становился его символом или даже проявлением. «Глядя на красоту и великолепие мира, ты поймешь, что он подо­бен прекрасному гимну и все, что создано на земле, в своем многооб­разии звучит в унисон, образуя аккорд высшей красоты" (Гильом Овернский). Земные явления – необходимые ноты в аккордах божественного гимна. Мало того, чуткое ухо по этим нотам может восста­новить его звучание.

Хотя в раннем средневековье непосредственной целью борьбы были обычно земные блага, земная власть, но ценности, во имя кото­рых люди жили и сражались, не были земными – это град Божий, рай, вечная жизнь и т.д. В XII веке происходит плавное обращение к зем­ному миру и его ценностям.

Труд из отрицательной ценности – наказания – трансформируется в положительную – участие в созидательных делах, угодных Богу. Отступает мысль о том, что всякое новшество вдохновлено дьяволом, технический прогресс не отождествляется более с грехом. Меняется отношение к Христу: возрождается интерес к Иисусу как к человеку, к обстоятельствам его жизни. Меняется отношение к человеческому телу, земле, земной истории. Монахи в раннем средневековье приучи­ли общество к представлению, что смех – самое постыдное из звуча­ний, которые могут издавать уста. Евангелия не говорят о том, что Иисус в своей земной жизни хоть раз смеялся, поэтому и человек должен не смеяться, а оплакивать свою испорченную первородным грехом натуру. Но в XIII веке смех рассматривается как прообраз рай­ской радости. В теории главенствовали крупные университетские те­ологи, а в повседневной практике важнейшим образцом выступал Франциск Ассизский. Франциск всегда предстает с радостным лицом, и своей братии он советует проявлять веселость. Молодые английские францисканцы вновь основанного оксфордского монастыря так ревностно следовали этим советам, что буквально заходились в приступах частого безум­ного смеха, вызывая даже беспокойство у руководителей ордена.

На фигуре святого Франциска следует остановиться подробнее. В юности Франческо Бернардоне из итальянского городка Ассизи ув­лекался провансальской поэзией. Он и позже называл себя трубаду­ром. Как у большинства великих мистиков, его вера была подобна не теории, а влюбленности. С такой точки зрения писатель Герберт Чес­тертон объясняет аскетизм святого Франциска: "Расскажите жизнь Франциска как жизнь трубадура, безумствующего во имя любви, и все станет на свое место. Никого не удивит, что поэт собирает цветы на солнцепеке и простаивает ночи в снегу; превозносит телесную, земную красоту – и не ест; славит золото и багрец – и ходит в лохмо­тьях; стремится к счастью – и к мученической смерти. Все эти загад­ки легко разрешаются в простой истории любой благородной любви". Франциск был озарен сиянием Божественной любви, и его самоотре­чение было не самоконтролем, а страстью, наслаждением.

Христос для Франциска – Богобытие, безграничное во времени и повсюду сущее в пространстве. Франциск видел, что пребывание Христа в мире не прервалось, он напомнил обещание: "Я с вами до скончания века". Он показал, что любить позволено не только Бога, но и тварный мир. Любовь святого Франциска распространялась на все одушевленные и неодушевленные создания. Он хотел идти к им­ператору и умолять его, чтобы тот запретил убивать братьев жаворон­ков; любовью умиротворяет злобного волка; проповедует птицам; собирает с дороги червей и относит их в безопасное место. Он чувствует такую любовь и благоговение к огню, что не позволяет братьям тушить загоревшуюся на нем одежду. Для него были откры­ты сердца всех тварей, и легенда гласит, что природа питала ответ­ную любовь к Франциску.

Он видел мир не отделенным от Бога. Сохранился рассказ о том, как один из его монахов однажды "был так вознесен в Боге, что ви­дел в Нем, Творце, все творение Его, и небесное, и земное, и все их совершенства, и степени, и различные порядки; и ясно уразумел тог­да, как каждое творение являло своего Творца, и как Бог пребывает и над, и внутри, и вне, и вокруг всех творений."

Свое собственное тело святой Франциск добродушно и насмешли­во называл "братом ослом" и укорял за леность и непослушание, но готов был слушать справедливые жалобы этого "брата осла". Однаж­ды Франциск, больной и изнуренный, спросил одного монаха, как ему быть со своей плотью, потому что, обессиленная, "она сама уже ни о чем не просит". Монах спросил святого: слушалась ли плоть Франциска, пока была в силах? И он ответил: в совершеном согласии жили мы, я и она, и дружно служили Христу. Тогда монах сказал: "Где же, отец, милосердие твое, где же любовь и снисходительность? Как мог бы ты служить Христу без помощи тела? Разве справедли­во отказывать в помощи такому верному другу, который жизни не жалел для тебя? Не бери, отец, этого греха на душу." И поблагодарив монаха, Франциск начал говорить своему телу: "Радуйся, брат тело, ибо отныне я охотно буду исполнять твои желания и поспешу помочь твоим горестям".

Папа Иннокентий III утвердил орден, основанный Франциском, но вскоре структура и характер ордена сильно изменились. Он был реорганизован по иерархическому принципу, а его глава ("генерал") стал назначаться папой. Франциск отошел от руководства окостенев­шим орденом, который в результате многочисленных пожертвований верующих быстро перестал быть нищенствующим.

Одновременно с францисканским был основан орден святого До­миника, тоже объявивший себя нищенствующим. В дальнейшем до­миниканцы стали главным орудием инквизиции, духовной жандарме­рией, они называли себя "псами господними" (по-латыни - domini-canes). Наряду с францисканцами, они занялись преподаванием в университетах, захватив руководство некоторыми из них.

 

XII-XIII века – это время расцвета схоластики ( от лат. schola -школа). Схоластика – не теория, а стиль философствования, стиль мышления. "Священное учение, – говорил Фома Аквинский, – пользуется челове­ческим разумом не для того, чтобы доказать веру, а для того, чтобы прояснить все то, что предлагается в этом учении". Выявление, прояснение – определяющий принцип схоластики. Чтобы прояснять веру через разум, необходимо прояснить сначала саму систему мысли. Это помогала сделать особая организация письменного изложения, выявляющая сам процесс разворачивания мысли. Отсюда проистекает схематизм схоластических сочинений.

Схоластические писания дожны были отвечать трем требованиям:

- достаточное перечисление (всеохватность),

- достаточная членораздельность (членение текста на главы, рубрики, параграфы),

- достаточная взаимосвязь.

Это не значит, что схоласты мыслили более упорядоченно, чем Платон или Аристотель, но они считали необходимым четко выявить упорядоченность и логику своей мысли. Схоластика обладала моно­полией на образование, поэтому страсть к "выявлению" и "разъясне­нию" проникла практически в каждый ум, занимающийся проблема­ми культуры, превратилась в "умственную привычку". В трактате по медицине, пропагандистской листовке, биографии Овидия – везде об­наруживается все та же одержимость систематикой делений и подраз­делений, демонстрацией методики. Это пристрастие оказало непо­средственное воздействие и на все искусства. В музыке это достига­лось введением такта, а в изобразительных искусствах – с помощью точного и систематического разделения изобразительного простран­ства. В готической архитектуре господствовал "принцип прозрачнос­ти": членения интерьера могли быть "прочитаны" с фасада.

Схоластическая философия достигла своей вершины в творчестве Фомы Аквинского (1225-1274), который осуществил синтез аристо­телевской философии и христианства.

Св. Фома был сыном графа Аквинского, замок которого был рас­положен в Неаполитанском королевстве. Шесть лет он учился в уни­верситете Фридриха II в Неаполе, затем в Кельне и Париже. Вопре­ки сопротивлению семьи вступил в доминиканский орден.

Фома Аквинский тоже отстаивал позитивное отношение к плоти против "августинианских ворчунов": пренебрежение к телесному на­чалу, говорил он, представляет собой рецидив манихейства. В противоположность платоновско-августинианской традиции, рассматривавшей вселение души в тело человека как некое наказание для нее и видевшей в телесном существовании души ущербность, Фома считал соединение души и тела нормальным явлением бытия.

Бестелесная душа творится Богом для данного индивидуального тела и всегда соразмерна ему. Но индивидуальности человеческая ду­ша не утрачивает и после смерти конкретного тела, которое она оживляет. Это происходит благодаря специальной помощи Бога, осо­бому акту, который сохраняет ее индивидуальную суть и в состоянии бестелесности. Но бестелесное существование души является ущербным, ибо полная субстанция человека требует единства души с телом, которое и восстанавливается в день Страшного Суда.

Фома Аквинский окончательно примирил католическую церковь с учением Аристотеля. Многие положения томизма (учения Фомы Аквинского) почерпнуты из Аристотеля.

Св. Фома отвергал доказательства бытия Бога, которые исходят из непосредственной данности Его человеческому сознанию, опро­вергая августинианцев и мистику, не принимающую необходимость Церкви. Могут быть только косвенные доказательства – из следст­вий. Доказательств таких пять.

1. Все, что движется, имеет причиной своего движения нечто иное. Следовательно, дожен быть перводвигатель.

2.Все в мире имеет причину. Должна быть первая причина.

3. Мир состоит из случайностей, должна быть абсолютная необходимость.

4.Различные степени совершенства измеряются абсолютным пре­делом, следовательно, должно быть абсолютное совершенство.

5. Мир целесообразен, следовательно, должен быть Бог, полагаю­щий цели для всего, что происходит в природе.

Идя одним из пяти путей, человеческий ум убеждается в бытии Бога.

В Боге сущность и существование едины. У остальных – от ангела до камня – сущность не определяет всей конкретности их существова­ния. Чтобы оно появилось, необходим акт милостивого Бога.

Пассивную аристотелевскую первоматерию Фома объявил про­дуктом творчества Бога "из ничего". Кроме материальных форм, есть бестелесные (ангелы). Духовной материи, в отличие от августиниан­цев, Фома не признавал.

Фома не соглашался с августинианскими "ворчунами", что каждое явление мира – результат непосредственного вмешательства сверх­природного Бога. Бог действует не так примитивно, Он использует естественные ("вторичные") причины как свои инструменты.