Существование и правоспособность физических лиц

Сегодня мы начинаем изучение одного из самых важных, трудных и запутанных отделов Международного Частного Права – коллизии законов, относящихся до лиц. Мы рассмотрим отдельно вопрос о физических лицах и вопрос о юридических лицах. В учении о физических лицах мы остановимся сперва на тех нормах, которыми определяется, существует ли лицо вообще в смысле гражданского права, потому что где нет лица, там нет и гражданских отношений. Затем мы рассмотрим те нормы, которыми определяется правоспособность и дееспособность физических лиц. Сегодня мы остановимся только на правоспособности.

В вопросе о существовании физического лица имеют значение два момента: его начало и конец. В физиологическом смысле начало и конец лица – его рождение и смерть. В юридическом смысле бытие лица не всегда начинается в тот момент, когда, по мнению физиолога, оно родилось, и юридически иногда лицо перестает существовать, когда физиологически оно, может быть, еще существует. Когда мы говорим о юридическом смысле, мы этим хотим сказать, что так понимает какое-нибудь определенное гражданское законодательство; а так как законодательств много, то и юридических взглядов на то, существует ли уже или еще физическое лицо, может быть столько же, сколько и законодательств, и в этом источник коллизий, которые приходится разрешать нашей науке. Так, по смыслу русского законодательства лицом признается человеческое существо, которое, появившись на свет, прожило хотя бы одно мгновение. Но по французскому кодексу недостаточно родиться живым, а нужно еще родиться жизнеспособным; существо, родившееся раньше времени, когда дитя способно жить вне утробы матери, или родившееся с такими физическими недостатками, которые делают жизнь невозможной, - такое существо не есть лицо, способное быть носителем гражданских прав. По испанскому уложению, чтобы стать лицом, родившийся должен прожить 24 часа. Этих примеров довольно. Вопрос о том, родилось ли лицо, как носитель гражданских прав, приобретает острое значение, когда родившееся лицо вслед за актом рождения же и окончило свое земное существование. При коллизии же законов необходимо знать, по какому из столкнувшихся законодательств определяется, родилось ли правоспособное лицо, или же то, что эфемерно существовало, не было вовсе лицом. На первый взгляд может казаться, что, раз вопрос поставлен о начале существования лица, то ответить на него компетентно то законодательство, которое формально всех ближе к этому лицу, т.е. его личный статут. Однако при большем внимании мы увидим, что всегда, когда этот вопрос возникает, дело идет вовсе не об интересах родившегося; его самого уже нет, и ни о каких его собственных интересах не может быть и речи. Если на вопросе о его существовании останавливаются, то лишь потому, что оно могло иметь значение для определения прав других лиц – обыкновенно, только для регулирования наследования этих других лиц: если это существо было лицом, то его мать и братья наследуют после него; если оно лицом не было, они заступают его место в наследовании после того, кому то существо могло бы наследовать, если бы оно само было лицомесли это существо было лицом, то его мать и братья тих других лиц.о, ательств определяется, го Права - коллизии. В лучшем случае это существо сыграло только роль переходной ступени для прав других лиц. Вот почему его личный статут и не может претендовать на применение, и решающий голос должен принадлежать тому законодательству, которое компетентно для регулирования данного наследства. В огромном большинстве случаев это будет законодательство, которое господствует над родителями этого существа, следовательно, то же, которое было бы и для него самого личным статутом, если бы оно было лицом; но такого совпадения может и не быть, и потому важно принципиальное решение – что компетентно то законодательство, которое призвано регулировать переход наследства, а не просто личный статут.

И конец личности не всегда совпадает с физиологическим окончанием жизни. Бывает, что лицо исчезает без вести, оставив других лиц связанными в имущественном или семейственном отношении. Некоторые законодательства предусмотрели и этот случай, и открыли возможность фикции, что лица больше не существует. Суд может признать лицо безвестно отсутствующим или умершим, хотя в действительности оно, может быть, еще и живет где-нибудь, но покрытое мраком неизвестности. В разных законодательствах объявление лица умершим или безвестно отсутствующим зависит от разных условий и имеет разные последствия. Международное Частное Право призывается сказать, какое законодательство компетентно, чтобы объявить лицо умершим, чтобы определить последствия этого объявления, а также сказать, суд какой страны вправе вычеркнуть лицо из списка живых. Приведу вам несколько примеров разногласия между законодательствами. В России существует только институт удостоверения о безвестном отсутствии; описывать его я не буду, вы легко можете справиться в ст. 1451-1460 Устава гражданского судопроизводства, ст. 1244 ч. 1 т. Х и в Уставе духовных консисторий. Во Франции существует сходный институт – объявлении лица отсутствующим; последствия объявления состоят в том, что имущество исчезнувшего лица переходит к его наследникам, но только через тридцать лет со времени его исчезновения, или когда ему исполнилось бы сто лет от рождения; а брак не расторгается вследствие безвестного отсутствия; для расторжения брака нужно доказать, что лицо действительно умерло. В Германии, Австрии, Голландии мы встречаем другой институт – объявление лица умершим. В Германии оно возможно, если в течение десяти лет не было известий о жизни пропавшего, и не раньше, когда бы ему исполнился 31 год; в законе предусмотрены случаи, когда применяются более краткие сроки. Объявление лица умершим создает презумпцию, что оно умерло в тот момент, который указан в определении суда. Наследство после пропавшего открывается тотчас же, а оставшийся супруг вправе вступить в новый брак.

Теперь предположите, что в России пропал без вести немец. Спрашивается, при каких условиях может русский суд объявить его безвестно отсутствующим? Будет ли это объявление русского суда иметь в Германии такое же значение, как если бы германский суд объявил его умершим? Если русский суд компетентен, чтобы объявить его безвестно отсутствующим, то какими законами материального права должен он руководствоваться – русскими или германскими? Может ли русский суд признать безвестно отсутствующим немца, которому исполнилось бы только 30 лет от роду? Или предположите, что пропал в России без вести француз, у которого здесь русская жена и имущество. Как объявить его в России безвестно отсутствующим? Может ли его жена вступить в новый брак через пять лет? Когда наследники его вступят в его имущественные права – через 10 лет после публикации или только когда ему минуло бы 100 лет?

На вопрос о том, какое законодательство компетентно, чтобы объявить пропавшее лицо безвестно отсутствующим или умершим, существует два ответа. Первый, который я признаю неправильным, дают сторонники итальянско-французского учения о персональности права. Они (например, Вейс) рассуждают так: безвестное отсутствие изменяет состояние пропавшего лица; его собственные права парализованы, и после него открывается наследство. Те законы, которые изданы ввиду такого положения вещей, имеют своей целью защиту интересов пропавшего лица и его семьи; а все, что касается состояния лиц и покровительства тем, кто не может сам о себе позаботиться, все это входит в компетенцию личного статута. Поэтому, когда в нашей стране возникает вопрос о безвестном отсутствии иностранца, мы должны решить его по его национальному законодательству, но при условии, что для этого нет препятствий в ordre public international (международном публичном порядке) нашей страны. Отсюда, все охранительные меры, предшествующие объявлению, должны быть приняты на основе законов нашей страны, потому что государство заинтересовано в том, чтобы частные имущества, совокупность которых образует народное богатство, не расхищались вследствие недостатка надзора. На основании наших же законов определится срок для ввода во владение правопреемников пропавшего, если только этот срок короче, чем в иностранном законе, потому что если законодатель сократил время нахождения имущества под опекой, то он это сделал ради общественного интереса. Но после того как отдано должное местному публичному порядку, вступает в свои права личный статут пропавшего, и в своем окончательном постановлении суд нашей страны должен руководствоваться национальным законом пропавшего иностранца. Так, русский суд должен будет объявить немца не безвестно отсутствующим, а умершим. Последствия такого объявления определяются также национальным законом пропавшего: наследственные права его родственников определяются его национальным законом, а не законом страны, где имущество находится и т.д.

Повторяю – такой ответ я считаю неправильным, и вот почему. Объявление лица умершим или безвестно отсутствующим важно не только для него одного, а для целого ряда правоотношений, в которых участвуют другие лица; в большинстве случаев оно для него даже совсем уже не важно, потому что, вернее всего, его уже и в самом деле нет в живых; но для других людей оно всегда важно, иначе они не беспокоились бы устанавливать судебным порядком его исчезновение. Объявление лица умершим или безвестно отсутствующим может не иметь никакого практического значения в его отечестве, если у него там не осталось ни семьи, ни имущества, и, напротив, оно должно иметь большие последствия только в стране, хотя бы и чужой, но той, где остались после него семья, имущество, кредиторы. Отсюда ясно, что в вопросе о том, кем и по какому закону можно объявить лицо безвестно отсутствующим или умершим, решающий голос принадлежит не личному статуту пропавшего, а тому законодательству, которое господствует над теми правоотношениями, на которых отражается безвестное отсутствие. Оно отражается на его семейственных отношениях: важно знать, продолжается ли его брак или жена его вправе выйти вторично замуж. Это компетентно решить то законодательство, которое регулирует его семейственными отношениями, следовательно, отечественное законодательство его или его жены. В результате для этого правоотношения наш ответ совпадает с ответом, который мы только что отвергли, но основания обоих ответов разные: решает отечественное законодательство, но не потому, что оно есть личный статут, а потому, что отношениями семейственного права управляет отечественное законодательство. Безвестное отсутствие отражается на правах самого пропавшего на открывшееся наследство: важно знать, может ли принять его он, или же наследство должно перейти, минуя его, к другим лицам. Это может решить законодательство, которое управляет имуществом, оставшимся после умершего наследодателя; следовательно, это может быть или отечественное законодательство этого наследодателя, или законодательство той страны, где лежит имущество. Безвестное отсутствие отражается на правах наследников пропавшего лица; важно знать, могут ли эти наследники вступить в наследство; это может решить то законодательство, которое управляет этим наследством. Безвестное отсутствие отражается на правах кредиторов; важно знать, каким путем они могу осуществить свои взыскания; это решает закон страны, где производится взыскание. Безвестное отсутствие отражается на пожизненном пользовании имуществом, на договорах; важно знать, продолжается ли пожизненное пользование, имеет ли силу оставленная пропавшим доверенность, наступило ли условие выплаты страховым обществом вознаграждение. На все это может ответить законодательство той страны, где лежит имущество, где должна быть представлена доверенность, где находится страховое общество. Словом, на вопрос о том, какое законодательство компетентно, не может быть одного огульного ответа: «личный статут, поскольку этому не препятствует публичный порядок», - а должно быть столько ответов, сколько конкретных правоотношений: компетентно господствующее над правоотношением законодательство, или иначе, то законодательство, по которому обсуждается правоотношение, на котором отражается безвестное отсутствие.

Положительная коллизионная норма о пропавших без вести содержится только в новом германском законодательстве (ст. 9 Закона о введении в действие Гражданского уложения). Она постановляет, во-первых, что пропавший может быть объявлен умершим в Германии по германским законам, если он в момент исчезновения был немцем. Это постановление как бы изменяет принципу, что объявление умершим подчиняется законам, которые господствуют над правоотношением, для которого важно, умер ли пропавший, или еще живет; в Германии можно объявить умершим пропавшего без вести немца, хотя бы с ним не было связано ровно никаких правоотношений в Германии, следовательно, закон здесь кладет в основание своей компетенции личный статут, а не правящий статут (Wirkungsstatut, сочиненный Цительманом термин, для которого я не нахожу соответствующего русского слова; я перевожу «правящий», вместо описательного выражения: «статут, или объективное право, которое компетентно, потому что юридическое последствие зависит от рода субъективного права, каковое даруется объективным правом»). Но это отступление от принципа сделано только для облегчения возможности объявить немца умершим, если этого нельзя сделать за границей, например, если в стране, где он пропал, нет такого института. Закон отнюдь не претендует на исключительность компетенции относительно немцев, и не исключена возможность, что в германском суде вопрос о пропавшем немце будут обсуждать по иностранным законам. Во-вторых, ст. 9 постановляет, когда можно в Германии объявить умершим иностранца; здесь уже прямо решает «правящий» статут. Если в момент исчезновения пропавший был иностранец, то его можно объявить умершим по германским законам так, чтобы это имело силу для тех правоотношений, которые определяются германскими законами, и чтобы это имело силу для имущества, находящегося в Германии. Таким образом, кредиторы и наследники пропавшего иностранца могут добиться объявления его умершим в Германии, когда его правоотношением или имуществом «правит» германское законодательство. В-третьих, закон гарантирует интересы немецкой женщины, вышедшей за иностранца, который имел последнее местожительство в Германии, а затем исчез без вести; его жена может добиться объявления его умершим по германским законам, хотя бы у него не было в Германии никаких правоотношений и никакого имущества.

Я не могу дальше останавливаться на коллизионных нормах, касающихся существования физического лица, и перейду к вопросу о том, по какому законодательству определяется право- и дееспособность лица. Я уже предупредил, что буду говорить сегодня только о правоспособности, но прежде я должен показать вам, как медленно юридическая мысль добралась до сознания, что в Международном Частном Праве эти два понятия следует друг от друга строго отличать. Это заслуга немецкой юриспруденции, в частности. Л. Бара. Английская и французская юриспруденции до сих пор говорят об обоих понятиях суммарно, как одном общем понятии. Английская говорит о status’е, или о гражданском состоянии; оно заключается в способности лица приобретать и осуществлять права (Дайси). Французская говорит об état et capacité, разумея под état или состоянием то место, которое лицо занимает в гражданском обществе, и совокупность его юридических свойств, а под capacité – вытекающую из состояния способность лица к исполнению юридических действий; или короче – перовое, это то, что лицо есть, второе, это то, что лицо может (Вейс). Но в то время как английская юриспруденция не связывает английских судей при обсуждении иностранного статуса иностранными законами, французская принципиально стоит за то, что «состояние и способность» обсуждаются по личному статуту, но только с изъятием в пользу публичного порядка страны. В немецкой юриспруденции первой половины XIX в. Вехтер застал господствующим взгляд, что как юридические свойства лица, так и юридические последствия этих свойств одинаково обсуждаются по личному статуту, т.е., по тогдашнему пониманию, по законодательству того места, где лицо постоянно живет. Вехтер восстал против допущения такого неограниченного господства личного статута. Он утверждал, что необходимо строго различать свойства лица и последствия этих свойств. Для свойств он допускал применение личного статута, для последствий этих свойств он отвергал его. Прежние писатели, стоявшие за то, чтобы и юридические последствия свойств лица обсуждались по личному статуту, оправдывали свое мнение соображениями, что последствия, вытекающие из состояния или статуса, от лица неотделимы, как бы приклеены к нему; что личность подданного не подчинена никому, как только своему государю; что законы о статусе тесно связаны с публичным правом, и государство не может допустить, чтобы его граждане в одно и то же время имели в одном месте статус, а в другом считались бы неправоспособными. Нан неправосособными.статс, стить, чтобы его граждане в одно и то же время о, го слова; я перевожу " все эти соображения Вехтер отвечал, что утверждение, будто последствия статуса прилеплены к лицу, совершенно голословно, и что, напротив, легко можно себе представить, что лицо имеет в одной стране известные права, которой оно в другой осуществлять не может; что ниоткуда не видно, почему, если подданные одного государя вступили в сферу другого государства, там действуют, судятся и т.д., это другое государство обязано обсуждать этих чужих подданных не по тому, что оно считает за право, а по тому, что заблагорассудил иностранный государь; что если законы о статусе так тесно связаны с публичным порядком, то это основание для того, чтобы каждое государство обсуждало в этом отношении по своим законам своих граждан, и даже основание для того, чтобы оно по своим законам обсуждало и иностранцев, но отнюдь не основание для того, чтобы обсуждать иностранцев по их личному статуту. Но, - продолжал Вехтер, - мало того, что принцип, будто им последствия юридических свойств необходимо обсуждать по личному статуту, необоснован, посмотрите еще, к каким выводам он приводит. В то время в Америке негры еще были невольниками, и Вехтер спрашивал: что, если американский рабовладелец приедет вместе со своим рабом в Германию, разве ему позволят обращаться с ним здесь как с рабом, потому что по американским законам о статусе это не лицо, а бесправное существо? Если иностранный дворянин вступит в стране, где никаких дворянских привилегий не знают, то разве ему здесь позволят пользоваться теми привилегиями, которые принадлежат ему дома в силу тамошних законов о состоянии? Если иностранная казна или иностранный монастырь пользуются особыми имущественными привилегиями у себя в стране, то разве мы позволим им пользоваться этим привилегиями у нас? Скажут, что это все привилегии, и мы не признаем у себя прав, основанных на иностранных привилегиях. А если иностранное государство, напротив, объявляет, что все его подданные пользуются гражданским равноправием, независимо от их вероисповедания, и если в нашем государстве этот принцип не признается, например, евреи подвергаются важным ограничениям гражданских прав, то разве иностранные евреи, подданные страны, где признаются все практические выводы из принципа свободы совести, у нас этим ограничениям не подвергаются? Могут сказать в ответ на это, что здесь по исключению личный статут не применяется, потому что когда наши законы говорят о евреях, они имеют в виду всех евреев, как подданных, так и иностранных, и потому что эти законы основаны на государственных соображениях. Возьмем, в таком случае, законы о совершеннолетних, о малолетних, о женщинах; они тоже говорят о них вообще, и они тоже основаны на соображениях общественного порядка; делаем ли мы здесь исключение в пользу личного статута? Если у нас малолетние не пользуются правом требовать уничтожения невыгодных сделок (restitutio in integrum), а иностранный малолетний по своим законам такое право имеет, то разве наш суд признает такой его иск, т.е. даст ему такое преимущество, которым не пользуются наши малолетние, и тем пожертвует туземным законом, который основан на соображениях общего блага? Пожертвует ко вреду для гражданского оборота своей страны? Конечно, нет, потому что самое большее, на что иностранный малолетний может претендовать, это чтобы мы ему давали такую же защиту, как и своим малолетним, и только. Однако, - продолжал Вехтер, - ведь признаем же мы иностранца, который по законам своей страны совершеннолетний, совершеннолетним, хотя бы по нашим он должен был считаться еще малолетним. Да, но это приводит не к тому, что все, что относится к личности, весь статус в целом следует обсуждать по ее личному статуту, а только к тому, что необходимо различать юридические свойства сами по себе и вытекающие из этих свойств юридические последствия. Те свойства лиц, которых существование зависит от закона, например, совершеннолетие (в отличие от пола, от закона не зависящего), обсуждаются у нас по личному статуту иностранца, если только вообще наши законы признают такие свойства; но юридические последствия этих свойств, раз дело идет об осуществлении их в нашей стране, должны обсуждаться по нашим законам. Поэтому, если, например, иностранец по своим законам малолетний, то и мы должны рассматривать его как малолетнего; но в гражданском отношении мы дадим ему только те права, которые наши законы предоставляют малолетним. Если по своим законам он имеет преимущество удлиненной[7] давности, а наши законы такого преимущества малолетним не дают, то он его у нас не получит. Если специальный немецкий закон дает несовершеннолетним студентам право кредитоваться, то это право признают в Германии и за студентом-иностранцем. Иностранного дворянина мы признаем дворянином, но дадим ему только те гражданские права, которыми пользуются наши дворяне, не больше; иностранные женщины могут пользоваться у нас теми же правами, что и наши женщины, не больше; если наша женщина может выдавать обязательство без согласия опекуна, то и обязательство иностранной женщины, выданное без согласия опекуна, будет все же у нас действительно. Словом, все юридические последствия, вытекающие из того, что лицо обладает теми или другими юридическими свойствами, должны, по мнению Вехтера, обсуждаться не по lex domicilii, а по lex fori.

Против Вехтера выступил не кто иной, как Савиньи, с реакцией в пользу личного статута. Он отверг различение свойств и последствий; по его мнению, и те, и другие одинаково должны обсуждаться по личному статуту, т.е. по lex domicilii. Различение свойств и последствий Савиньи нашел произвольным; никакого внутреннего основания проводить такую границу он не видел. Что такое эти свойства? Состояние малолетства, состояние под опекой, состояние расточителя, принадлежность к определенному полу, состояние в браке, состояние рожденного вне брака и т.д. А то, что называют последствиями, есть не что иное, как такие личные состояния, но без особых названий. Мы называем совершеннолетним того, кто обладает полною дееспособностью, которая достигается в силу возраста; это, следовательно, только название для известных юридических последствий; слово «совершеннолетие» означает, что не существует более прежних ограничений способности. Малолетним мы называем того, кто тою полною способностью еще не обладает; это название для отрицания состояния полной способности. Но закон устанавливает для малолетних известные ступени способности, не употребляя особых названий, например, по русскому законодательству для лиц, достигших 14, 16, 18 лет, нет особых названий, но с этим возрастом связаны особые ограничения способности; то обстоятельство, что для них нет особых названий, не есть обстоятельство, чтобы эти способности причислять к юридическим последствиям, а не к свойствам. Иначе пришлось бы при обсуждении сделки иностранной женщины решать по ее личному статуту только вопрос о том, замужняя ли она, в отличие от девушки и вдовы, а то – нужно ли согласие ее мужа на совершение сделки, решать по другому законодательству. Ввиду такой полной беспринципности различения Савиньи находит, что выделять особо юридические последствия не следует, а нужно, не различая, идет ли речь о свойствах или о последствиях свойств, все, что касается личного состояния, обсуждать по законам местожительства. Из этого правила, однако, Савиньи допускал два рода исключений. Во-первых, если закон о личном статусе, по своему аномальному характеру лежит вне пределов юридической общности независимых государств, - или иначе, если он имеет для данного государства абсолютное значение по соображениям нравственным, политическим, экономическим, - то в таком случае суд должен применять не личный статут, а собственное законодательство. Так, в стране, где не признается многоженство, суд не признает жен магометанина состоящими с ним в браке; в стране, где признается свобода совести, суд не признает ограничений, существующих для сектантов в их отечестве; в стране, где ограничена способность приобретения мертвой руки, - это ограничение распространяется и на церковные учреждения стран, где таких ограничений нет; в стране, где не знают ограничений для евреев, для лиц, присужденных к гражданской смерти, для рабов, - там не будет исключений ни для русского еврея, ни для бежавшего из России лица, лишенного русским судом всех прав состояния, ни для персидского раба. Во-вторых, личный статут не применяется в ряде случаев, которые только по недоразумению связаны с вопросом о право- и дееспособности; так, вопрос о дворянских привилегиях иностранцев, о конкурсных привилегиях казны или церквей, о праве малолетних на оспаривание сделок, на сокращенную[8] давность, - все эти вопросы стоят в соответственной связи с учреждением дворянства, с конкурсным производством, с учением об оспоримости сделок, а вовсе не с вопросом о состоянии.

Учение Вехтера страдало тем недостатком, что оно смешивало с право- и дееспособностью, т.е. с правом личности в собственном смысле, отдельные нормы, которые касаются конкретных правоотношений определенных классов людей. Эту ошибку раскрыл Бар. Для понятия личности существенно только то, что она есть субъект прав, а то, что она имеет известные конкретные права. Чтобы считаться с лицами, человек должен только иметь возможность вообще обладать правами, т.е. быть правоспособным; кроме того, для того, чтобы могли существовать гражданские отношения между людьми, нужно, чтобы лица, хотя бы и не все и не всегда в отдельном случае, могли выражать с юридическими последствиями свою волю, т.е. были дееспособны, иначе, если бы лица вообще, нормально, не были дееспособны, не было бы гражданского общества. Только право- и дееспособность составляют личность с точки зрения гражданского права, а конкретные права, принадлежащие определенному лицу, или отсутствующие у определенного лица, касаются уже чисто случайных его отношений, а не существа самой личности. Так, семейственные права не характеризуют личности; можно быть лицом, не находясь ни в каких семейственных отношениях к кому бы то ни было. Для личности существенно, например, что она малолетняя и потому недееспособная; но имеет ли она право на удлиненную давность для предъявления исков, это зависит уже от того законодательства, которому подчинены правоотношения, при которых малолетний мог бы сослаться на свое преимущество. Если такое преимущество в законодательстве существует, то оно вызвано тем, что лица, состоящие под опекой, не могут сами о своих интересах заботиться; поэтому, если иностранец состоит под опекой, потому что он пор законам своей страны малолетний, то он воспользуется удлиненной давностью, хотя бы по местному закону он мог бы уже считаться совершеннолетним. Вехтер давал правильные решения, но Савиньи был прав, отвергая различение между свойствами и последствиями: конкретные права личность – не последствия ее свойств, а зависят от того законодательства, которому подчинены правоотношения данной личности. Но и Савиньи был неправ, относя все такие конкретные права к состоянию личности. Бар поправил ошибки обоих, поставив отдельно от конкретных прав вопрос о нормах, касающихся право- и дееспособности личности. По какому законодательству обсуждаются при коллизии конкретные права личности, это один вопрос; по какому статуту обсуждаются те нормы, которые касаются право- и дееспособности личности, - вопрос другой, и на него нужно ответить сначала. Очертив рамки вопроса, Бар тотчас же расчленил его: между теми нормами, которые касаются правоспособности, и теми, которые касаются дееспособности, - объявил он, - существует в Международном Частном Праве коренное различие. Обращаю ваше внимание для точности терминологии на то, что нужно говорить не о способностях, а о нормах, которые касаются этих способностей, потому что, как объяснил Бар, из понятия «способности» нельзя сделать никаких правильных заключений, так как «способностями» лица можно обозначить и множество норм, при которых ни в каком случае личный статут исключительно не применяется, например, нормы о форме юридических сделок. Итак, прежде всего, мы будем говорить отдельно о том, что мы для краткости называем правоспособностью.

Нормы, касающиеся правоспособности, определяют, при каких условиях лицо может приобретать, иметь, осуществлять гражданские права, или вообще быть субъектом прав. Представим себе, что наше законодательство содержит только правила о том, при каких условиях можем быть субъектами прав мы, подданные или постоянные жители нашего государства, а о том, при каких условиях могут быть субъектами прав иностранцы, наше законодательство предоставляет решать их личному статуту. Что отсюда получится, мы увидим на примере. По шведскому законодательству лицо, отрекшееся от лютеранской веры, лишается права на наследование. Следовательно, если мы у себя будем обсуждать правоспособность шведа по его личному статуту, мы скажем, что перешедший из лютеранства в православие швед не может у нас наследовать. В любой европейской стране по ту сторону наших западных границ, за исключением Румынии, должны были бы сказать о русском еврее, что он не может владеть сельской недвижимостью, потому что это ему недоступно по его личному статуту, хотя ни в одной из тех стран ограничений правоспособности по религиозным основаниям не знают. В принципе, все культурные государства признают теперь гражданское равноправие иностранцев. Если мы будем применять к иностранцам в вопросе об их правоспособности их личный статут, мы рискуем очень часто становиться в противоречие с этим принципом равноправия иностранцев; мы будем отказывать в правоспособности лицам только потому, что они иностранцы. И наоборот, тогда может случиться, что мы иностранцу окажем преимущество перед нашим собственным подданным; так, если держаться личного статута, все иностранные евреи должны пользоваться в России всеми правами, которые недоступны евреям туземным. Те нормы, которые определяют правоспособность лица, все основаны на политических, социальных, экономических, религиозных соображениях законодателя каждой страны; для законодателя другой страны такие же соображения могут служить основанием норм о правоспособности прямо противоположного содержания. Вследствие этого нормы о правоспособности лиц не могут определяться за границей по их личному статуту; все нормы, повышающие или понижающее их правоспособность по сравнению с правоспособностью туземцев, должны просто игнорироваться. В стране, где не знают рабства или крепостного права, иностранный раб или крепостной будут рассматриваться как вполне свободные и правоспособные люди. В стране, где не знают института гражданской смерти, лицо, лишенное в России всех прав состояния, будет пользоваться всеми гражданскими павами хотя бы уже потому, что невозможно с человеком, которого не держат в заключении, обращаться как с мертвецом. И то же следует сказать о частичных ограничениях прав, основанных на уголовных приговорах, например, запрещение заниматься известной профессией или торговлей; эти ограничения не имеют силы за границей уже потому, что всякий приговор уголовного суда имеет только территориальное значение, и за границей в исполнение не приводятся. В стране, где вступление в монашеский орден не имеет значения для гражданской правоспособности, иностранный монах будет, несмотря на свой обет бедности, вправе приобретать недвижимости и искать на суде. Иное дело вопрос о том, может ли он за границей жениться; на этот вопрос мы ответим отрицательно, потому что способность ко вступлению в брак всюду обсуждается только по личному статуту. Савиньи думал, что в стране, где монашество не признается, могут отказать иностранному монаху в праве наследования, потому что обет бедности равносилен отречению от наследства; но если в стране, где лежит монастырь, к которому принадлежит монах, ему могут воспретить принять наследство, то в стране, где открылось наследство, если там монашество не признается, никаких препятствий к принятию им наследства быть не может. Словом, все нормы личного статута, понижающие уровень правоспособности иностранца по сравнению с нормами туземного законодательства, не применяются, и то же следует сказать о нормах личного статута, повышающих этот уровень: никакие сословные преимущества иностранцев по их отечественному законодательству не признаются в стране, где гражданское законодательство не делает отступлений от принципа равноправия в пользу какого-нибудь сословия.