Определение личного статута по домицилю и по подданству

В прошлый раз я рассмотрел те конфликты, которые возникают между гражданскими правопорядками вследствие несогласованности законов о приобретении и утрате подданства. Прежде чем обратиться к главной теме моей сегодняшней лекции, я на несколько минут вернусь назад к учению о домициле. Я в свое время ничего не сказал вам о конфликтах, которые возникают между правопорядками также и вследствие несогласованности законов о домициле, и этот пробел я должен восполнить, дабы в ваших умах не зародилось ассиметрическое представление, будто конфликты составляют удел только тех правопорядков, которые связывают личный статут с подданством. Нет, и между теми законодательствами, которые держатся старой привязки – домициля, - конфликты возникают и ожидают от нашей науки разрешения. Знакомя вас с учением английской юриспруденции о домициле, я старался в особенности выяснить, что домициль есть понятие юридическое, а не бытовое. Это понятие, прежде всего, гражданского права. Это значит, что гражданское право, а не колеблющиеся и случайные мнения простых деловых людей, определяет, какие факты нужны для того, чтобы установилась между лицом и местом та длительная связь, вследствие которой данное место является для данного лица центром его гражданского существования; право определяет, при наличности каких фактов можно говорить, что лицо выразило намерение порвать эту длительную связь и создать новую; право определяет, кто способен выразить такое намерение, кто не может иметь домициля, кто вправе назначить другому лицу его домициль. Но все эти определения делает не утопическое всемирное гражданское право, а делают их гражданские законодательства отдельных народов; и каждое из них самостоятельно определяет, когда домициль возникает, когда прекращается, когда он есть, когда его нет. Так, английское право считает абсолютным правило, по которому жена всегда имеет свой домициль там же, где и муж; а германское право дает жене право не следовать за мужем за границу, и в таком случае у нее может быть самостоятельный домициль. Английское право находит, что лицо, сосланное куда-либо в наказание, или лицо, помещенное в дом умалишенных, не изменили своего домициля, потому что у первого не предполагается намерения оставаться в месте ссылки, у второго не было воли на перемену местожительства; а по законам Прибалтийских губерний место ссылки и есть домициль сосланного, а умалишенному может назначить домициль его опекун. По французскому праву прислуга и служащие имеют свой домициль там, где их господа и наниматели, по германскому праву этого нет. Этих примеров достаточно, чтобы установить два положения. Во-первых, для того, чтобы сказать, что лицо имеет домициль в известной стране, мы должны справиться в законодательстве той страны, какими признаками определяется наличность домициля в нем; во-вторых, может случиться, что по этим признакам лицо имеет домициль в двух государствах, или наоборот, не имеет домициля ни в одном государстве. Таким образом, и между законодательствами, которые для личного статута держатся привязки домициля, неизбежны те же конфликты, что и при подданстве. После того, что я сказал в прошлый раз, я могу быть в этом отношении очень краток. С точки зрения Международного Частного Права не может быть двух домицилей, потому что личный статут каждого человека может быть только один; два домициля могут быть у лица только для отношений гражданского права, т.е. в пределах одной и той же страны, когда нет вопроса о предпочтении одного законодательства другому, речь идет только о субъективных правах по законам данной страны. Когда два законодательства одинаково компетентны, чтобы привязаться к лицу на основании его домициля, то между ними обязательно должен быть сделан выбор. Если конфликт возник между двумя законодательствами, одно из которых есть то самое, которому повинуется судья, призванный разрешить конфликт, судья разрешит его, конечно, согласно с тем, что говорит его собственное законодательство, т.е. признает наличность домициля в своей стране. Если же конфликт возник между двумя иностранными законодательствами, то судья свое законодательство оставит в стороне, но рассмотрит, что говорит о домициле каждое из столкнувшихся иностранных законодательств. Если он не найдет коллизионной нормы в своем законодательстве, он должен будет обратиться к мнениям ученых и, я думаю, он поступит правильно, если, вместе с Цительманом, признает, что при двух домицилях, возникших в разное время, предпочтение следует отдать старшему. Это потому, что это домициль продолжает существовать на основании компетентного законодательства, которое отнюдь не считает, что домициль в его стране прекратился. Когда я говорил о коллизии двух подданств, я высказался против аналогичного решения, высказанного тем же ученым, и на это у меня есть основание. Я нахожу, что отдавать предпочтение старшему по времени подданству значит идти вразрез с принципом свободы эмиграции, и поэтому я считаю более правильным решение в пользу последнего по времени подданства. При коллизии двух домицилей нет такого соображения, потому что основание нового домициля отнюдь не доказывает еще, что лицо желает отряхнуть от ног своих прах прежнего отечества, как оно делает это при натурализации; лицо не может нормально желать иметь два отечества, но желание иметь два гражданских местожительства не представляется ненормальным. При коллизии двух подданств перевес дает предполагаемое намерение лица, при коллизии двух домицилей нет основания класть его ни на одну из весовых чаш. При двух домицилях, возникших в одно время, т.е. в силу рождения от лиц, имеющих два домициля, приходится обратиться к конкретным обстоятельствам дела. Все это в случае положительного конфликта. При отрицательном конфликте, т.е. когда ни по одному законодательству у лица нет домициля, Международное Частное Право находит суррогат его в фактическом пребывании, т.е. личный статут определяется по законам страны, где лицо в данную минуту находится. Прямые коллизионные нормы для этого случая содержат германское и японское уложения; я их цитировал в прошлой лекции.

Итак, мы знаем теперь, что личный статут в настоящее время определяется одной из двух привязок – местожительством или подданством. Мы рассмотрим теперь подробнее их взаимное отношение. Но сперва дадим себе ясный отчет в том, что значит личный статут.

С этим понятием мы встретились уже, когда знакомились с Бартоло и его школой и с теориею статутов. Эти старые писатели называли личными статутами те нормы, которые относятся к личности. Из всей совокупности норм отдельного правопорядка отбирались те, которые ближе касаются личности и ее отношений. Слово «личный» в сочетании со «статутом» имело материальный, или объективный смысл: личный, потому что касается личности. В этом смысле личные статуты содержатся в каждом правопорядке. Но термин «личный статут» имеет и другое значение, формальное, или субъективное: это не нормы определенного материального содержания, а совокупность норм определенного происхождения, это не кусок какого-нибудь законодательства, относящийся к личности или имеющий ее своим объектом, а определенный, конкретный правопорядок в целом, или законодательство определенного государства, стоящее в связи с определенной личностью. В материальном смысле личным статутом будут законы о возрасте или законности рождения; в формальном для нас с вами личный статут русское законодательство. Если держаться только материального смысла термина, то останется неизвестным, для какого конкретного круга лиц компетентны те законы, которые имеют своим абстрактным содержанием личность, - для того ли круга лиц, которые живут на данной территории, или для более тесного круга, или для лиц, живущих за границей; чтобы это выяснить, нужно взять термин и в его формальном значении, и тогда мы скажем, кто те лица, для которых компетентны материальные законы о возрасте, браке и т.д.; мы скажем, что русские законы о возрасте компетентны для всех, у кого личный статут – русское законодательство. Прежде, когда подданство и домициль не различались, под теми лицами, к которым применяются личные статуты в материальном смысле, разумелись просто все, кто длительно подвластен государству, хотя бы они находились и за границей. Теперь на этот вопрос ответить сразу нельзя, потому что подданство и домициль различаются; вследствие этого круг лиц, для которых компетентны материальные законы о личности, в отдельных законодательствах определяются различно: в одних это те, кто постоянно живет в стране, в других – те, кто состоит в отношении подданства к государственной власти. Цительман выяснил, насколько оба значения личного статута, материальное и формальное, тесно между собой связаны: в формальном смысле личный статут – это законодательство того государства, которое для данного лица наиболее близко, а вследствие этой близости в этом законодательстве должны содержаться для этого лица и личные статуты в материальном смысле, т.е. это законодательство компетентно там, где идет дело о вопросах, касающихся правоотношений личности. Для нас с вами формально ближе всех русское законодательство, а потому в русских законах должны содержаться материальные нормы о наших с вами личностях. Или, ведя рассуждение в обратном направлении, мы скажем: раз известный кусок правопорядка касается личных отношений лиц, этот кусок должен применяться к тем лицам, которые ближе стоят к тому государству, которому принадлежит правопорядок в целом. Таким образом, чтобы определить, что такое личный статут, нужно ответить отдельно на два вопроса: какие нормы образуют личный статут в материальном смысле, и какой правопорядок есть личный статут в формальном смысле?

В вопросе о том, какие именно правоотношения составляют личный статут в материальном смысле, юристы расходятся с тех пор, как существует наука Международного Частного Права. Вы знаете о бесплодности попыток статутариев отграничить личный статут от реального. Шаг вперед сделал Бар; он в определение понятия личного статута в материальном смысле включил признак, в силу которого должен быть компетентен личный статут в формальном смысле; для тех гражданских правоотношений, при которых по природе вещи можно предполагать длительную связь лица с государством, - говорить он, - компетентны законы того государства, с которым лицо длительно связано. Но какие это правоотношения в частности, все еще остается спорным; и теперь еще спорят, подлежит ли личному статуту в формальном смысле только дееспособность или и правоспособность, и вся ли дееспособность или не вся. Итальянско-французское учение о персональности права шире других понимает личный статут в материальном смысле и вследствие этого оно чрезмерно расширяет применение личного статута в формальном смысле. Вопрос о том, почему в таком-то случае применяется личный статут в формальном смысле, в другом не применяется – остается спорным; на него отвечают не законодательства, а теория.

Иначе обстоит дело со вторым вопросом – какой правопорядок есть личный статут в формальном смысле; или какого рода та связь лица с государством, благодаря которой применяется правопорядок этого государства к обсуждению личных отношений этого лица? В этом вопросе мы встречаем полную определенность: все законодательства делятся на две группы. Одни связывают личный статут с подданством, другие – с домицилем. В начале XIX в. все законодательства одинаково держались еще домициля, теперь в Европе держатся его еще только Великобритания, Норвегия, Дания, Прибалтийские губернии и отчасти Швейцария и Австрия, кроме того, Соединенные Штаты Северной Америки, Аргентина и отчасти другие южно-американские республики. Раньше всех к принципу подданства перешел французский кодекс 1804 г.; в ст. 3 его выражено было, что состояние и дееспособность французов обсуждаются по французским законам, даже когда они находятся за границей, а отсюда вывели заключение, что и иностранцы, находящиеся во Франции, подлежат действие законов государства, чьи они подданные. В 1811 г. австрийское уложение также объявило, что дееспособность австрийских подданных и за границей определяется австрийскими законами, но дееспособность иностранцев в Австрии определяется законами их местожительства, а если у них нет местожительства, то их подданством. В 1865 г. принцип подданства провозгласил также итальянский кодекс, в 1896 г. новое германское уложение. К этому времени успела произойти та же перемена в ряде других законодательств. Во взаимном отношении обоих принципов совершился переворот; в течение ряда столетий безраздельно царствовал домициль, о подданстве не было речи; теперь подданство завоевало в умах юристов настолько сильные позиции, что на государства, где все еще господствует принцип домициля, иные смотрят как на отступников от истинного учения. Интернационалисты, в особенности, находят, что в силу Международного Права государства разграничивают свою власть над лицами по подданству, а всякая норма, которая основана на принципе домициля, отграничивает законодательную власть государства противно принципам Международного Права, и потому она есть «отступающая» коллизионная норма (Цительман). Теперь находят, что принцип домициля как бы обязан в тяжбе со своим счастливым соперником доказывать свое право на существование. Эта тяжба еще не закончена; я сообщу вам, что говорят защитники и противники старого принципа и скажу вам заранее, что дело клонится к тому, чтобы закончить эту тяжбу не так строго принципиально, как хотят интернационалисты, а мировой сделкой.

Прежде всего, необходимо ясно представить себе, что это значит, когда говорят, что государство определяет личный статут по домицилю. Это значит, что в частноправовых вопросах оно притязает на господство над всеми лицами, которые постоянно живут на ее территории, хотя бы это были и иностранцы. Обыкновенно такое государство признает этот принцип и против себя, т.е. оно отклоняет свое частноправовое господство над своими подданными, живущими постоянно за границей; и, наконец, оно предписывает своим судам определять личный статут по домицилю и тогда, когда дело идет об иностранце, который живет за границей. В Англии, например, личный статут англичан, живущих постоянно во Франции, обсуждается по французским, а не по английским законам, личный статут русского живущего постоянно в германии, будет обсуждаться в Англии не по русским, а по германским законам.

Историческое первенство домициля объясняется легко. Оно началось в эпоху, когда принадлежность к государству и постоянное жительство на его территории строго не различались; из двух оснований верховенства государства над личностью, территориального и личного, пребывания на территории или принадлежности к государству, территориальное выдвигалось вперед. Оттого домициль должен был доминировать. С другой стороны, на роль личного статута домициль выдвинула техническая идея. Домициль обыкновенно совпадает с пребыванием, но это не грубо реальное, а идеализированное пребывание; вольные люди легко меняют свое местопребывание, но, как я объяснял в свое время, для права нужно, чтобы существовало такое место, где отдельное лицо считалось бы всегда присутствующим, даже если его там в данную минуту нет. В огромном большинстве случаев место жительства и местопребывание совпадают, а во имя территориальной власти государства над лицами только последовательно подчинять лицо законам государства, где оно постоянно живет. Домициль играл роль посредника между двумя крайними основаниями верховенства государства: им затушевывалось подданство и вздувалось значение местопребывания; Цительман думает, что эта посредническая роль обеспечила домицилю его вековую популярность.

Независимо от этого, определение личного статута по домицилю превосходно укладывалось в умах статутариев. Исходные точки для реального и личного статутов оставались одни и те же: там нахождение вещи в известном месте, здесь положение лица в известном месте. Отступление от территориальности права, которую статутарии привыкли считать за правило, оказывалось только видимым: домициль был тем же реальным статутом, только для лиц.

Наконец, статутарии и не могли натолкнуться на мысль поставить на место домициля личную принадлежность к государству. Не только потому, что фактическое подчинение государю в то время затмевало идею подданства, но и потому, что коллизионные вопросы разрабатывались в странах, раздробленных в законодательном отношении, но политически объединенных, где другого критерия, как домициль, и не могло быть. Как можно было иначе определять личный статут во Франции, где сталкивались кутюмы провинций, одинаково подвластных французскому королю? Лицо могло зависеть от того или другого кутюма только в силу своего домициля, потому что свое гражданское отечество оно имело в пределах большого политического отечества.

Дифференциация понятий домициля и подданства в XIX в. привела к параллельной группировке законодательств вокруг каждого из них. Сторонники принципа подданства выставили целый арсенал аргументов против старого принципа. Само собою разумеется, что наиболее ожесточенными оказываются последователи итальянско-французской школы. Для них домициль не заслуживает пощады уже потому, что он плод учения о территориальности права, наследие феодального строя. «Он не дает никакого представления об умственном и нравственном состоянии личности; как, в самом деле, допустить, что пребывание, может быть, и эфемерное, за границей может настолько изменить темперамент и природные качества лица, чтобы явилась необходимость применять к нему новое законодательство?» (Вейс). Это было бы так, - говорить Ролен, - если бы домициль предполагал проживание в стране с раннего детства, когда ум и характер формируются. Но ведь, домициль есть только место главного обзаведения, и может быть весьма недавнего происхождения. Напротив, между национальностью (т.е. подданством) и умственным и нравственным развитием индивида существует логическая связь, потому что большинство наций состоит (будто бы) из людей одной расы, и что во всяком случае факт принадлежности к одному и тому же народу (разумеется, в государственном смысле) предполагает вообще общность жизни под теми же законами, под тем же, будто бы, климатом, с однообразными, будто бы, нравами и т.д. и т.д., словом, приводят все, что вы уже слышали раньше в доказательство персональности права, и что с таким же успехом можно привести в защиту домициля по происхождению. В соображениях этой категории верно то, что касается домициля по избранию. Личный статут в материальном смысле обнимает нормы, которые имеют в виду длительное попечение о личности; между тем, домициль по избранию зависит от произвола лица; перемена его часто незаметна для посторонних лиц, и для осуществления этой перемены не требуется продолжительного времени; при таких условиях нет основания возлагать на государство, где лицо основало свой домициль, длительное попечение о его личности, и связывать с ним личный статут в формальном смысле. И наоборот, нет сомнения, что права личности, семейственное и наследственное право тесно связаны с национальными воззрениями; если с новым домицилем, который иногда создается из временного пребывания незаметно для самого лица, связывать перемену в материальных нормах, касающихся личности, это часто ощущалось бы как насилие.

Другие возражения против домициля как основания личного статута вызываются интересами гражданского оборота. Юридически отграничить домициль труднее, чем определить подданство; в его фактических признаках больше спорного и неуловимого, чем в признаках подданства. В наше время вообще местожительство меняется чаще и легче, чем в старину, и чаще легче люди завязывают правоотношения в разных местах сразу. Оттого, с одной стороны, у людей чаще и легче бывает два или более домицилей сразу или не бывает домициля вовсе, с другой стороны – чаще теперь, чем прежде, домициль не является вовсе длительным сосредоточием личных правоотношений. Подумайте только, как много, с одной стороны, торговых предприятий, имеющих филиальные отделения в нескольких государствах, и как, с другой стороны, много людей, ликвидирующих на родине наследие отцов и спускающих деньги на теплых водах или в парижских кофейнях. Третьи лица с трудом могут знать, где у лица главная оседлость, где только временное пребывание; и суду трудно определить признаки, отличающие домициль от простого пребывания. Напротив, подданство распознать легче и потому оно для гражданских сделок представляет гораздо более твердую почву. Случаи множественного домициля гораздо чаще, чем случаи двойного подданства, а, следовательно, и случаи коллизии статутов, если держаться принципа домициля, должны быть многочисленнее. Это не лежит в интересах гражданского оборота. К этому следует еще прибавить, что во всех европейских странах пребывание иностранца в пределах государства всегда может быть прекращено более или менее дискреционным актом администрации; следовательно, уже и поэтому связь личного статута с домицилем не так незыблема, как связь его с подданством.

Теперь послушаем защитников домициля. В начале 80-х гг. его горячо отстаивал для применения в своем отечестве американский писатель Уортон (Wharton). Он решительно отвергал здесь какую-либо связь с феодализмом, как уверял Лоран. В Соединенных Штатах, - говорил Уортон, - подданство Союзу определяет только политическое состояние лица; но его гражданское состояние определяется законами Штатов, из которых у каждого самостоятельное законодательство о законности рождения, о браке, разводе, опеке и наследовании. Поэтому в пределах Штатов личный статут гражданина не может определяться иначе, как домицилем, и североамериканцы только последовательны, применяя и к иностранцам тот же критерий для определения их личного статута. И эмигранты приобретают домициль в Америке тотчас же, многие из них сразу выражают намерение натурализоваться, но до натурализации проходит несколько лет; рассматривать их в \то промежуточное время все еще как иностранцев, т.е. применять к ним личный статут по подданству, нет основания, в особенности потому, что в Соединенных Штатах стеснение самостоятельности молодежи признанием возрастных ограничений дееспособности, существующих в некоторых европейских странах, было бы противно американским нравам. Это соображение местного характера. В виде общих соображений сторонники старого принципа указывают на то, что самый факт поселения в чужой стране доказывает уже, что эмигрант желает отречься от национального законодательства, слиться с теми, среди кого ему предстоит отныне жить и осуществлять свои права. Как для него, так в особенности для тех, кто имеет домициль от рождения, место, где они живут, становится средоточием их интересов и привязанностей; там развивается их характер, образуются их нравы и привычки, утверждается их индивидуальность; законы местожительства больше соответствуют природе этих лиц, чем законы государства, с которым у них обыкновенно только номинальная связь. К этому присоединяются соображения об интересах третьих лиц: все-таки, для них покойнее и они могут иметь больше уверенности относительно дееспособности своего контрагента, когда известно его местожительства, чем когда нужно иметь еще в виду его подданство, потому что никакой видимой печати подданство ведь не накладывает: обмануть относительно своего домициля труднее, чем скрыть свое подданство. Эти соображения об интересах третьих лиц кажутся некоторым (например, Цительману), не так уж неотразимыми, потому что гарантировать эти интересы нетрудно и в том случае, когда личный статут определяется подданством; достаточно, если закон признает, что обман относительно личного статута имеет те же последствия, что проступки вообще, потому что проступки обсуждаются по законам места их совершения. Однако поправлять зло и предупреждать его не одно и то же. Наиболее вескими представляются соображения о тех неудобствах, которые должно испытывать отправление гражданского правосудия вследствие применения принципа подданства. В самом деле, мировое денежное и товарное обращение растут, имущественные отношения становятся все больше интернациональными, во многих странах все более становится число иностранцев, там постоянно живущих или временно пребывающих, больше иностранных путешественников, чаще случаи смешанных в национальном отношении браков, чаще люди помещают свои деньги за границей. Определение личного статута не по домицилю, а по подданству ведет к тому, что от судей, чиновников и от простых обывателей требуется все большее знакомство с иностранными законами. Судебная практика осложняется; иностранные законы требуют от судей все большего внимания насчет туземных законов; обеспеченность иностранцев в юридическом отношении растет насчет обеспеченности туземцев; отправление правосудия становится все более международным. Напротив, при определении личного статута по домицилю, т.е. когда суды должны применять законы той страны, где живет лицо, они обыкновенно применяют только свои законы, потому что в огромном большинстве случаев и подсудность определяется домицилем; уже одно то обстоятельство, что суд применяет к делу законы своей страны, а не чужие, представляет известное преимущество, потому что суд лучше знает свои законы и потому что тогда устраняется возможность конфликтов. Однако и эти соображения неспособны были бы вернуть принципу домициля утраченное им былое господство; говорят, что если руководствоваться тем, что лучше для судей и для обозримости судебной практики, то, чтобы быть последовательным, придется дать преимущество законам места, где лицо просто в данную минуту находится, т.е. попросту вернуться к принципу территориальности права, - но ведь этого-то вряд ли кто желал бы.

Из сопоставления аргументов за сохранение принципа домициля и против него вы видите, что оба ряда рассуждений одинаково рациональны и целесообразны. Переход Италии и Германии к принципу подданства объясняется не тем, что домициль как принцип для личного статута менее пригоден, а только тем, что подданство было юридическим выражением национального объединения. Не видно, почему бы Англия отказалась от принципа домициля, с которым ее судебная практика отлично управляется; Норвегия уже в начале XX столетия, после оживленного дебатирования вопроса ее юристами, осталась при старом принципе и потому отказалась подписать три гаагские конвенции 1902 г. о браке, разводе и опеке. Не видно, однако, и с другой стороны, почему государства, которые уже совершили переход, вернулись бы назад и заменили бы разграничение своих законодательных компетенций по принципу личной принадлежности к государству принципом местожительства. Но зато мы наблюдаем несомненную тенденцию к сочетанию обоих принципов; мы видим, как в новых кодификациях, и в частности, в германском уложении и в гаагских конвенциях, принцип подданства проводится не абсолютно, но как иногда личный статут определяется и по домицилю. В 90-х гг. прошлого столетия, раньше только что названных кодификаций, голландский ученый Житта рекомендовал компромисс. Подданством, - находил он, - должны определяться отношения, которые зависят от физических и нравственных условий, характерных для нации, например, брачный возраст, совершеннолетие; домициль же должен решать в вопросах, где эти условия безразличны, - например, при безвестном отсутствии, сумасшествии, несостоятельности, - потому что все это состояния, в которых национальный элемент никакой роли не играет. В следующее десятилетие усердным проповедником компромисса в литературе и на гаагских конференциях являлся цюрихский профессор Мейли. Он требует одного из двух: или, чтобы после известного срока, например, через 10 лет, лицо, живущее в стране, начинало подчиняться в отношении своего личного статута местному праву; или же, чтобы были выделены известные правоотношения, для которых было бы компетентно законодательство домициля. Этот компромисс диктуется тем, что для многих людей, порвавших реальные связи с отечеством, связанных с ним еще только формально, и, напротив, соединивших свое экономическое и юридическое существование с чужой страной, обсуждение их прав по национальному закону, а не по закону местожительства часто имеет несправедливые последствия. В новых кодификациях это сознание рациональности компромиссных решений выразилось в ст. 27 германского уложения и в ст. 1 гаагской конвенции о браке. Об этом я скажу подробнее, когда буду говорить о теории обратной отсылки.

И те писатели, которые не допускают никаких сделок между подданством и домицилем, или, как выражается Вейс, «между истиной и заблуждением» - и они не могут, однако, стереть домициль с лица земли. И они вынуждены оставить его жить для тех случаев, когда с помощью принципа подданства конфликт законов не разрешается, т.е. для случаев двойного подданства и бесподданства. Об этом я достаточно говорил в прошлый раз. Вопрос о домициле навязывается еще в другом ряде случаев. Что есть личный статут для швейцарца или североамериканца, выходцев из стран, где каждый кантон и штат имеет свое особое законодательство? Существует мнение, что личным статутом таких выходцев является закон того государства, где они имеют в данный момент свой домициль. Рассуждают (Loiseau) так: если иностранный выходец имел у себя на родине только один домициль, то нет основания обсуждать его личные права по законам того домициля, которого больше нет, а нужно обсуждать по законам страны, где он в настоящее время живет. Если у него на родине было несколько домицилей, то как сделать выбор между разноместными законами? С одинаковым основанием можно считать его национальным законом и первый по времени, и последний по времени, или даже тот, который на родине считается наиболее важным. Правильнее и в этих случаях держаться домициля данного момента. – Однако с такого рода решением нельзя согласиться: у иностранного выходца все же есть свой личный статут – закон штата или кантона, которого он подданный. Следовательно, решение вопроса о том, что будет его личным статутом за границей, принадлежит, прежде всего, его отечественному законодательству. Так, швейцарский федеральный закон 1891 г. определяет личный статут швейцарца, постоянно живущего не в том кантоне, где он считается подданным, а в другом кантоне, - по законам домициля: личный статут подданного женевского кантона, постоянно живущего в Цюрихе, определяется цюрихским уложением. И за границей поэтому его личным статутом будет не женевское, [а] цюрихское законодательство. Но если женевец постоянно живет за границей? Опять-таки, по федеральному закону 1891 г. его личным статутом будет женевское законодательство, и за границей к нему применят его потому, что таким статутом снабдило его государство, чей он подданный. Такой же вопрос возникает относительно русских выходцев, уроженцев Остзейского края, Польши или Бессарабии, имеющих домициль за границей. Их личные статуты в пределах России определяются нашим общим законодательством. Личный статут поляка или бессарабца, имеющих домициль в Германии, также не подлежит сомнению – это те законы, которые действуют в Польше или Бессарабии. Но личный статут уроженца г. Риги, постоянно живущего в Германии, разрешить не так просто. В Германии его личный статут определяется его российским подданством, а так как по русским законам его личный статут есть остзейское право, то в Германии его должны были бы обсуждать по остзейским законам; но остзейские законы признают за личный статут законы домициля, а так как его домициль Германия, то, следовательно, в данном случае его личным статутом будут германские законы. Так мы опять подходим к теории обратной отсылки, с которой я познакомлю вас в особой лекции.

 

ЛЕКЦИЯ 14-Я

Locus regit actum

Для действительности многих юридических сделок необходимо, чтобы воля участников выразилась в определенной форме; мы говорим, что возникло законное супружество, когда оно возникло в форме, указанной законом; мы говорим, что выдано денежное обязательство, что составлено завещание, когда обязательство выдано, завещание составлено по формам, указанным законом. Когда юридическая сделка образовалась в нашей стране, мы не сомневаемся, что она будет считаться законной, если возникла по форме, предписанной нашими законами. Но в нашу страну приносятся сделки, возникшие за границей, где формы для установления тех же сделок могут быть совсем иные, и нам необходимо бывает знать, на каком законодательстве следует мерить те формы, в которые данная сделка облечена. Когда мы имеем дело с состоянием и дееспособностью иностранца, мы обыкновенно колеблемся между тем, обсуждать ли их по нашим или по его отечественным законам; когда перед нами юридическая сделка заграничного происхождения, нам для обсуждения законности форм, в которые она была облечена, приходится делать выбор не между двумя, а между тремя законодательствами; к тем двум присоединяется еще законодательство той страны, где сделка образовалась, lex loci actus. Те случаи, когда при конфликте законов отдается предпочтение закону того места, где сделка совершена, настолько часты, что правило, которое предписывает это предпочтение, сделалось наиболее популярным из всех правил Международного Частного Права. Технически это правило выражается словами locus regit actum. О нем будет речь в настоящей лекции.

Его признавал уже Бартоло. Во Франции его отстаивал Дюмулен. В Германии его держится судебная практика с XVI в. Но самый термин locus regit actum появился впервые только в 1721 г. в одном решении парижского парламента. Французский писатель XVIII в. Бульнуа считал это правило настолько естественным, что говорил: «юридический акт есть дитя-гражданин того места, где он родился, и должен быть одет по моде той страны».

Юристы долго ломали себе головы, чтобы дать рациональное объяснение этого правила. Простой отсылкой к римскому праву довольствовались немногие, потому что римское право такого правила не знало. Статутарии говорили, что в отличие от лица и вещи, действие должно всюду обсуждаться по законам того места, где оно совершилось, потому что оно подчинено местной территориальной власти, а, следовательно, и законам этой территории. В XVII в. немецкие юристы придумали еще мотив – лица, совершающие юридическое действие, становятся на это время подданными того места, где они его совершают, и потому подчинены законам этого места. Но Вехтер разбил эти объяснения в прах. Ниоткуда не видно, - говорил он, - чтобы территориальная власть желала подчинять действие своим законам; и если бы даже она этого желала, то это еще не основание для того, чтобы и другие территории обсуждали действие по ее законам, а не по своим. А на второе соображение Вехтер отвечал, что ведь если лицо становится подданным того места, где оно совершает юридическое действие, то оно должно быть подданным во всех отношениях, а тогда на него должен распространяться личный статут этого места; но в таком случае, если иностранец совершит в чужой стране сделку по форме своего отечества, то в его отечестве должны признать эту сделку недействительной, потому что она не соответствует местной форме; кроме того, - продолжал Вехтер, - можно еще строить фикцию, что лицо, совершающее сделку, наш подданный, пока оно у нас; но откуда следует, что по нашим же законам будут обсуждать его сделку и в других странах, и в собственном его отечестве? Говорили, наконец, что сделка потому должна обсуждаться по местным законам, что лицо добровольно подчиняет себя этим законам; но, - возражал неумолимый Вехтер, - ведь и это фикция, и можно допустить это только для тех пунктов, которые предоставлены автономии частных лиц; и опять, отсюда вовсе не следует, что по законам того места должны обсуждать сделку и в других государствах.

Вместо всех этих натянутых объяснений Вехтер и Савиньи указали на ту практическую потребность, которая вызвала к жизни правило locus regit actum. Если бы наш соотечественник за границей дол