Коллизии законов о подданстве

В предшествующих двух лекциях мы познакомились с правилами о приобретении и утрате подданства во многих государствах. Мы видели, что правила эти очень разнообразны. Мы должны констатировать этот факт без осуждения или сожаления, потому что мы не можем ни на минуту забыть, что не существует такой инстанции, которая предписывала бы отдельному государству иметь у себя такие же правила о приобретении и утрате подданства, каких придерживаются его соседи; что каждое государство самостоятельно определяет, каким условиям должно удовлетворять лицо, чтобы войти в круг его членов или выйти из него. Когда суду или частному лицу в его деловых сношениях необходимо выяснить, в каком подданстве состоит тяжущийся или контрагент, они обязаны обратиться для этого к законам того государства, подданным которого предполагается этот тяжущийся или контрагент. Французом мы можем признать только того, кто приобрел французское подданство по французским законам. Но эта самостоятельность государств в установлении законов о приобретении и утрате подданства имеет своим естественным последствием разнообразие этих законов, а это разнообразие приводит к коллизиям, разрешать которые призывается Международное Частное Право. Наша наука должна раскрыть те коллизионные нормы, которыми разрешается столкновение между противоречивыми законами о подданстве.

Два рода конфликтов возникают между законами разных государств вследствие их несходства. Конфликт может быть положительный, когда одно и то же лицо оказывается одновременно в подданстве двух государств, и отрицательный, когда ни одно из государств не может по своим законам признать лицо своим подданным. Посмотрим, прежде всего, систематически, как образуются положительные конфликты.

Мы видели, что законодательства держатся разных принципов для определения условий, при которых подданство приобретается путем рождения. Одни стоят на точке зрения кровного права, другие на точке зрения почвенного права, третьи комбинируют оба принципа. Казалось бы, что конфликтов не должно бы возникать, по крайней мере, между теми законодательствами, которые держатся одинаковых принципов; однако не то мы видим в действительности. Мы видим, что конфликты возникают между двумя законодательствами, которые оба следуют принципу крови. Так, если отец-француз признал своим дитя, родившееся от внебрачной связи его с русскою, то по французским законам дитя это считается французом, а по русским законам оно остается русским, потому что наше законодательство связывает юридические последствия не с признанием дитяти, а с его узаконением последующим браком; дитя французского отца, несмотря на признание его отцом, продолжает быть по нашим законам только внебрачным дитятею своей матери. Возьмем другой случай. Если внебрачное дитя признано сперва матерью-француженкою, а потом отцом-итальянцем, то французский суд скажет, что это дитя француз, потому что французский закон отдает предпочтение тому из родителей, который раньше признал дитя своим, а итальянский суд решит, что это дитя итальянец.

Что конфликты неизбежны между двумя законодательствами, из которых одно основано на принципе крови, другое на принципе почвы, это ясно само собой. Если от русских родителей родится сын в Аргентине, то по русским законам он будет считаться русским, по аргентинским – аргентинцем.

Конфликты возникают и между законодательствами, из которых одно стоит всецело на принципе крови, а другое на комбинации принципов почвы и крови. Если лицо родится во Франции от немца и если, достигнув совершеннолетия, оно не отклонило от себя французского подданства, то оно считается французом. Но если это лицо не получило увольнения от германского правительства, оно в Германии рассматривается как немец. Этот конфликт теряет отчасти свое значение благодаря тому, что лицо, пробывшее за границей более десяти лет, утрачивает германское подданство. Но предположите, что лицо, о котором идет речь, было в младенческом возрасте увезено своими родителями из Франции в Германию, а затем, будучи уже юношей, оно возвращается во Францию. Здесь он безусловно вправе объявить себя французом, тогда как Германия еще целых десять лет будет считать его немцем. Этот конфликт между законодательствами, который сравнительно легко разрешить путем договора между Францией и Германией: стоило бы только Германии объявить, что она признает за лицами, родившимися во Франции от немецких родителей, право оптировать за французское подданство без того, чтобы они сперва просили об увольнении из германского подданства; а Франция могла бы объявить, что она не будет применять соответствующие статьи своего закона о подданстве к немецким детям, которые не получили увольнения от Германии. Но такой же конфликт французского законодательства с русским разрешить так же просто нет возможности. Франция не могла бы объявить, что дети, рожденные от русских, будут считаться французами только по представлении разрешения от русского правительства: русское правительство его не даст, потому что наше законодательство не знает увольнения из подданства для коренных русских. Или же во Франции следовало бы, чтобы не вступать в коллизию с русскими законами, вовсе отменить соответствующую статью своих законов. Этот конфликт разрешить нельзя; устранить в таком случае факт двойного подданства нет возможности.

Наконец, конфликты возникают между законодательствами, которые оба комбинируют принцип крови и принцип почвы. Так по бельгийскому кодексу лицо, родившееся в Бельгии от иностранца, может в течение года со дня совершеннолетия оптировать за бельгийское подданство. До 1889 г. это же правило действовало во Франции. Однако, когда некто Карлье, родившийся в Бельгии от французских родителей, был привлечен к отбыванию воинской повинности во Франции, ему не помогла ссылка на бельгийский кодекс; ему сказали, что это – Бельгия дает ему право оптировать за бельгийское подданство, но что Франция этого права ему не дает, потому что французский кодекс говорить только о детях иностранцев, родившихся во Франции, но не о детях французов, родившихся за границей.

До сих пор я говорил о конфликтах, которые возникают между законами о приобретении подданства путем рождения. Еще чаще и сложнее те конфликты, которые являются вследствие разнообразия законов о натурализации.

Если русский натурализуется во Франции, то у него будет два отечества: русский суд ни при каких условиях не признает его французом; вернувшись в Россию, он подвергнется законному наказанию. Франция должна будет пассивно смотреть на то, как преследуют ее гражданина.

Немец, венгерец или турок могут получить от своих правительств увольнение или свидетельство об эмиграции. Но если они натурализуются во Франции без освобождения от прежнего подданства, у них будет два отечества.

Если голландец, не достигший 23 лет от роду, натурализуется во Франции, у него также будет два отечества. Голландия не может считать его вышедшим из ее подданства, потому что он не был дееспособен для совершения такого акта. Во Франции, где совершеннолетие наступает в 21 год, могли упустить об этом справиться, и в результате коллизия и два отечества.

В Дании, Бразилии, Венесуэле домициль или долговременное пребывание на их территории имеет те же последствия, что прямая натурализация. Русский, много лет живущий в Дании, может оказаться подданным двух государств.

По законам Сальвадора брак с иностранцем не имеет своим последствием выход жены из сальвадорского подданства. Если она выйдет за француза, у нее будет два отечества.

В Германии действие свидетельства об увольнении из подданства распространяется и на малолетних детей. В России натурализация имеет только личное значение; на малолетних детей она не распространяется. Если немец выехал из Германии с увольнительным свидетельством вместе с малолетними детьми, и затем один натурализуется в России, его дети оказываются бесподданными. Перед нами случай отрицательного конфликта: для этих детей ни германское, ни русское законодательство не будут личным статутом.

Приведенных примеров достаточно, чтобы показать, как образуется двойное подданство или же состояние бесподданства. Я не буду останавливаться на том, насколько эти явления уродливы с государственной точки зрения. Мое дело показать вам, почему Международное Частное Право не может равнодушно проходить мимо этих явлений. Что значит, прежде всего, бесподданство с точки зрения гражданского права? Это значит, что нет такого гражданского законодательства, по которому обсуждались бы состояние и дееспособность лица; что неизвестно, например, по какому законодательству следует определить, состоит ли это лицо в браке или нет, достигло оно совершеннолетия или нет? Но это вывод недопустимый; лицо, живущее в гражданском обществе, не может стоять вне гражданских законов. Мы должны, нравится ему или не нравится, найти для него компетентное гражданское законодательство. Это должно сделать Международное Частное Право.

А двойное подданство? Мыслимо ли с точки зрения Международного Частного Права, чтобы у лица было одновременно два личных статута; чтобы состояние и дееспособность лица одновременно могли обсуждаться по двум компетентным гражданским законодательствам, чтобы, например, вопрос о том, состоит ли такая-то женщина в законном браке, можно было обсуждать одновременно по двум законодательствам? Как понимать это одновременное обсуждение: по обоим ли вместе, т.е. кумулятивно, или по одному из двух, т.е. альтернативно? Понимайте как угодно – нелепость получится в обоих случаях. Если суду позволено признать женщину состоящей в законном браке только тогда, если ее брак действителен и по русским, и по французским законам, то ему ничего не остается, как сказать, что она не замужем, потому что русские и французские законы о форме брака друг друга исключают. Кумуляция законодательств приводит к тому, что при разногласии между их нормами лицо остается вне гражданского права. Также невозможно допустить, чтобы два законодательства применялись альтернативно, т.е. чтобы можно было признавать правоотношение законным, лишь бы оно было законным по одному из двух законодательств, а на дефект с точки зрения второго законодательства закрывать глаза. Тогда нелепость обнаружится тотчас же, как только окажется, что последствия, которые вытекают из применения того или другого законодательства, исключают друг друга. Допустите, что умерло лицо, которое было и французским, и русским подданным, и что после него остались брат и сестра; вопрос о том, наследует ли после него только брат или же брат и сестра поровну, разрешить нет никакой возможности. И затем, кто же, собственно, должен был бы решать, какое из двух законодательств следует применить к обсуждению правоотношения? Суд сам, по собственному усмотрению? Но это значило бы на место правосудия проставить произвол. Или тяжущиеся стороны должны были бы указывать суду, которое из двух законодательств применить? Но которая же из двух спорящих сторон вправе была бы это сделать: та ли сторона, у которой двойное подданство, или ее противник? Та ли сторона, которая ссылается на свою недееспособность по одному законодательству, или та, которая доказывает дееспособность противника по другому законодательству? Та ли сторона, которой желательно доказать, что наследодатель был, например, француз, или та, которой интересно доказать, что он был русский? Словом, если мы не думаем, что споры о праве гражданском можно решать жребием или ордалиями, мы должны отвергнуть возможность того, чтобы правоотношения могли одновременно обсуждаться по двум законодательствам. Международное Частное Право не может признавать двойного подданства; с его точки зрения каждое лицо должно иметь только одно подданство, только один личный статут. Для бесподданных наша наука должна найти суррогат подданства; для двоеподданства отыскать то подданство, которое привязывает их к одному определенному гражданскому законодательству.

Рассмотрим сперва вопрос о двойном подданстве. Два государства, в силу своих положительных законодательств, одинаково могут считать лицо своим подданным; к этому лицу есть основание применять каждый из двух гражданских правопорядков. Вследствие этого между обоими законодательствами существует положительная коллизия. Как ее разрешить? Здесь необходимо различать две возможности: или в коллизию втянуто законодательство той страны, где обсуждается спор; например, русский суд должен решить, состоит ли данное лицо в подданстве России или Германии. Или же суд, разбирающий дело, имеет перед собой только коллизию двух иностранных законодательств; например, русский суд должен решить, состоит ли данное лицо в подданстве Бельгии или Франции.

Если суд призывается сказать, состоит ли лицо в подданстве его собственного государства, то первое, что он должен сделать, это поискать ответа в законах своей страны. Однако из всех цивилизованных государств только в одной Японии ее гражданское уложение дает прямой ответ: «если лицо обладает подданством японским и еще другого государства, то им правит японское законодательство» (ст. 16). Во всех других странах гражданские кодексы этого случая не предусмотрели. Однако, нет сомнения, что всюду суды должны решить вопрос одинаково, - т.е. применять собственное законодательство (lex fori). В самом деле, подданство как понятие государственного права, исключительно; ни одно государство не может смотреть на своего подданного как на полуподданного или как на иностранца. Поэтому, если по законам нашего государства лицо считается нашим подданным, то это значит, что наше государство требует от нашего суда, чтобы он применил к этому лицу наше же гражданское законодательство; а, так как суд обязан исполнять то, что повелевает его законодатель, то у него и не должно быть сомнения, что он должен предпочесть свой туземный гражданский закон иностранному закону. В этом случае туземный закон о подданстве играет роль коллизионной нормы разрешающей конфликт между своим и чужим гражданскими законами.

Гораздо сложнее вопрос, когда призывает разрешить конфликт суд такого государства, которое не считает лицо своим подданным, когда столкнулись два одинаково чужих для суда законодательства. Представьте себе, что лицо, родившееся в Аргентине от русского, требует во Франции, чтобы суд освободил его от обеспечения судебных издержек; если он русский, на него распространяется Гаагская конвенция 1899 г.; если он аргентинец, не распространяется. За кого должен признать его французский суд? Та контроверза, которая вызывается подобным вопросом, превосходно иллюстрирует незаконченное состояние нашей науки.

Большинство ученых согласно, что суд должен в подобном случае отдать предпочтение законам той страны, где лицо имеет свой домициль. В самом деле, не доказывает ли то обстоятельство, что лицо постоянно живет в одной из двух стран, могущих считать его своим подданным, что это лицо своими симпатиями и интересами привязано именно к этой стане, а со второй страной связано только формально? Французский суд будет прав, если признает лицо, родившееся в Ла-Плате от русского эмигранта и имеющее там свой домициль, аргентинцем, а не русским. Но что, если данное лицо не имеет домициля ни в одной из двух стран, в подданстве которых оно состоит? Вообразите, что наш русский аргентинец живет постоянно в Италии? Тут-то и начинается затруднение. Знакомый уже вам Пилье выходит из него удивительно просто: суд, говорит он, должен признать себя некомпетентным и отказаться от решения вопроса; пусть стороны распутываются сами. Но это, конечно, не ответ; на что в таком случае вся наука Международного Частного Права? Вейс рекомендует другой выход, но и то только для тех случаев, когда оба подданства приобретены одновременно, т.е. путем рождения. Тогда он советует французскому судье признать лицо подданным той страны, законы которой о приобретении подданства ближе подходят к французским законам; так, если одно из законодательств основано на принципе крови, а другое на принципе почвы, то суд должен отдать предпочтение первому, потому что оно ближе к его собственным юридическим понятиям. Очевидно, однако, что и такое решение не может удовлетворить никого, кроме умов ленивых судей. Причем здесь собственное законодательство судьи? Ведь оно в этом случае заведомо некомпетентно, следовательно, его вообще нельзя привлекать к делу. А затем, если бы в каждой стране, где пришлось бы обсуждать то же правоотношение, суд следовал приему, рекомендованному Вейсом, то получилось бы столько разноречивых решений, сколько судов, т.е. был бы достигнут результат, прямо противоположный тому, к чему стремится Международное Частное Право. – Более продуманы те выходы, которые предлагают немецкие ученые. Цительман советует в тех случаях, когда оба подданства приобретены одновременно, т.е. путем рождения, расследовать, которая из двух связей крепче. Но когда возможно установить, которое из двух подданств старше по времени, то нужно отдать предпочтение старшему, т.е. при образовании двойного подданства путем натурализации следует считать, что продолжается первоначальное подданство. Цительман рассуждает с точки зрения Международного Права, как интернационалист: раз все государства обязаны взаимно уважать свои суверенитеты, нужно думать, что никакое государство не желает нарушать исключительного господства другого государства над личностью его подданного и не желает устанавливать свое господство над этой личностью прежде, чем погашено господство первого государства. Однако мы видели в достаточной мере, что государства отнюдь не ведут себя относительно друг друга с той изысканной вежливостью, которой от них ожидает Цительман, и многие из них допускают к натурализации, не испрашивая о том, что скажет первоначальное государство, и вопрос в том и состоит, как быть в случае такого, может быть и не похвального, но все же обычного образа действий. Ближе к действительности то решение вопроса, которое предложил Бар. Он, прежде всего, отказывается дать принципиальное решение для коллизии между правом почвы и правом крови; он довольствуется тем, что фактически в большинстве случаев государство, притязание которого основано на почвенном праве, должно отступить на второй план. Что касается конфликтов, вытекающих из натурализации, то вполне понятно, что первоначальное государство не отказывается от своих притязаний на личность подданного, когда он вновь очутился в его власти, потому что каждое государство измеряет эти свои притязания и степень свободы эмиграции своих подданных собственными законами. Но третье государство, которому приходится решать, которое из двух подданств одно действительно, должно исходить из принципа, что свобода эмиграции должна быть неотъемлема, а потому следует признать лицо в двойном подданстве подданным того государства, где оно натурализовалось. Так смотри и английское право: по закону 1870 г. лицо, ушедшее из прежнего подданства и натурализованное в Англии, не может рассчитывать на защиту Англии в прежнем отечестве, но во всех других странах оно должно рассматриваться как англичанин. Правда, постановление английского закона для третьих государств необязательно. Взгляд Бара нашел себе выражение в японском уложении, которое одно только и разрешает вопрос о двойном подданстве: «если лицо принадлежит двум или нескольким иностранным государствам, то им правит законодательство той страны, чьим подданным оно сделалось последним» (ст. 16). С таким решением вопроса нельзя не согласиться. Последнее подданство больше удовлетворяет признакам личного статута – оно есть отношение длящееся. Субъективно прежнее подданство тяготит лицо; ясно, что оно желало бы от него отделаться. С простой житейской точки зрения и само это лицо, и все, с кем ему приходится иметь дело, будут всегда смотреть так, что существует только вновь приобретенное подданство, потому что в современное правосознание достаточно уже вошла идея, что связь подданного с государством не должна быть непорываемою, и что приобретение нового подданства необходимо ведет за собой утрату прежнего. И на практике обыкновенно на вопрос о его подданстве лицо указывает только на последнее, а должностные или частные лица, с которыми оно соприкасается, дальше не расспрашивают. Таким образом, в принципе в третьем государстве лицо с двумя подданствами следует считать подданным последнего по времени приобретения. Однако явления Международного Частного Права столь разнообразны, что иной раз это правило оказывается непригодным. Так, в 1890 г. в Бразилии издан был закон, по которому все иностранцы, находившееся в стране в день провозглашения республики, 15 ноября 1889 г., объявлены были бразильскими подданными, но им предоставлено было в известный срок формально отклонить бразильское подданство. Представим себе, что лицо оставило Бразилию после издания этого закона и после того, как срок на отклонение бразильского подданства истек, и вернулось в отечество, а потом избирает себе домициль в третьем государстве; ясно, что в этом случае первоначально подданство будет более соответствовать принципу личного статута, чем бразильское. Но столь же очевидно, что это исключение только подтверждает правило: ведь иностранец, которого закон обратил в бразильца, не просил об этом, как он сделал бы в случае натурализации.

Мы распутали конфликт положительный. Теперь рассмотрим, где выход из отрицательного конфликта, - когда у лица нет подданства, - когда ни одно государство не считает свое законодательство компетентным для гражданских правоотношений лица, когда в сети гражданских правопорядков, охватывающих культурное человечество, вдруг обнаружится как бы прореха, в которую лицо это проскакивает. Представьте себе, что в России обсуждается вопрос о состоянии лица, которое малолетним вместе с отцом выехало из Германии, но в России не было вместе с отцом натурализовано. Это лицо не имеет подданства. Наш суд не имеет никакого основания считать его немцем и применять к нему германское законодательство, которое от него отреклось. Однако в гражданском обществе не может быть людей без личного статута; если его не дает человеку подданство, нужно найти суррогат подданства. Таким суррогатом является домициль: к бесподданному следует применять законодательство той страны, где оно имеет свое постоянное местожительство, потому что с этой страной у него существует та длительная связь, которая вообще оправдывает применение личного статута. Такое принципиально правильное решение дает, опять-таки, японское уложение: «для лица, не имеющего подданства, отечественным правом считается право домициля, а если домициль неизвестен, то право, которое действует в месте его пребывания» (ст. 27). Иное решение дает черногорский кодекс: «если лицо утратило подданство и не пробрело нового, то его сделки, совершенные в состоянии бесподданства, обсуждаются по закону страны, которой это лицо принадлежало прежде» (ст. 800), - следовательно, не по домицилю, а так, как если бы подданство еще продолжалось. Этого рода решение вызывает критику со стороны последовательного интернационалиста Цительмана: он находит, что если по законам государства, чьим подданным лицо было прежде, подданство прекратилось, то все другие государства также должны признавать это юридическое положение; конечно, возможны случаи, когда другие государства заинтересованы в том, чтобы все-таки считать прежнее подданство продолжающимся, то это может касаться только обязанностей государства относительно лица, например, если нужно возвратить государству его выходцев, обременяющих общественную благотворительность чужой страны; но другие государства не могут навязывать прежнему государству господство над лицом, над которым оно больше не желает господствовать, а потому, раз подданство прекратилось, нет оснований применять к лицу законодательство прежнего государства. Цительман полагает, что во всех случаях бесподданства следует личный статут определять только по домицилю. Однако действительная жизнь выдвигает случаи, когда интернационалистическое решение, проникнутое заботой о строгом разграничении сфер господства отдельных государств, оказывается неприемлемым. Так, в Турции нет территориального гражданского права, а каждый народ живет по своему личному праву, как это было в Западной Европе в начале средних веков, до установления феодализма. В Турции живет множество лиц, которые в силу германских законов считаются бесподданными: их родители утратили германское подданство, потому что прожили вне отечества более 10 лет, и они сами родились без подданства; турецкими подданными они также не сделались. Обсуждать состояние, дееспособность и семейственные права таких лиц по законам домициля нельзя, потому что этих законов не существует. Ничего не остается, как воскресить для них прежнее подданство родителей. Германский закон (ст. 29) предусмотрел подобный случай тем, что комбинирует оба возможных решения: «если – говорит он – лицо не принадлежит никакому государству, то те правоотношения, для которых вообще компетентны законы государства, чьим лицо состоит подданным, обсуждаются по законам государства, которому лицо принадлежало последним; если же оно и прежде не принадлежало никакому государству, то по законам государства, где оно имеет свой домициль; а если у него нет и домициля, то по законам места его пребывания».

Я покончил с вопросом о том, чем должен руководствоваться суд или каждый из вас в вашей будущей практической деятельности при встрече с двоеподданством или бесподданством. Я назвал оба эти явления ненормальными: это наводит на мысль, нельзя ли вовсе устранить их; сделать так, чтобы, по крайней мере, между законами о приобретении и утрате подданства не возникало никаких конфликтов? Для этого существуют два пути: или государства должны между собой договориться обо всех случаях, когда иначе возможно возникновение этих явлений; или же все государства должны были бы ввести у себя однообразные законы о подданстве. Я начну с первого пути.

Путем договоров возможно устранение конфликтов между законами о приобретении подданства [по] рождени[ю]. Так, когда сталкиваются французский и русский или французский и итальянский законы о внебрачных детях, Франция, Россия, Италия могли бы договориться, которому из двух подданств – отца или матери, дается предпочтение. Когда сталкиваются законы, основанные один на принципе почвы, другой на принципе крови, государства могли бы договориться о том, чьими подданными должны считаться дети, родившиеся в стране от иностранцев. Вопрос этот для множества молодых людей прямо трагический: если лицо, родившееся в Бразилии от француза, не явится к отбыванию воинской повинности во Францию, его здесь будут считать дезертиром, хотя он бразильский подданный. Отсюда был бы выход, если бы Франция ввела у себя закон, по которому такие молодые люди по достижении совершеннолетия могли отклонить французское подданство. Английский закон 1870 г. предупредил подобный конфликт: он дает возможность детям, родившимся в Англии от иностранца, оптировать за подданство отца, и детям, родившимся от англичанина за границей, отклонить английское подданство. Международные договоры об этом предмете существуют только между Испанией и южно-американскими республиками (184-1850 гг.): дети испанцев, рожденные в этих республиках, не считаются испанцами, и обратно. Особое соглашение заключено между Испанией и Аргентиной в 1863 г.: Испания согласилась признавать детей, родившихся от испанцев в Аргентине, аргентинцами. У других государств нет договоров, которые регулировали бы этот вопрос. Больше внимания уделила дипломатия устранению конфликтов, возникающих вследствие натурализации. Во главе всех международных договоров по этому поводу следует поставить договоры Соединенных Штатов Северной Америки с целым рядом государств; их инициатором был в 1868 г. американский посланник в Берлине Банкрофт; они заключены с Северо-германским союзом, с Баварией, с Баденом, с Вюртембергом и Гессеном в 1868 г., с Бельгией и Мексикой в 1868 г., с Швецией и Норвегией в 1869 г., с Великобританией и Австрией в 1870 г., с Данией в 1871 г., с Эквадором в 1872 г. и с Гаити в 1902 г. В силу договора 1868 г. Германия признает немцев, которые натурализовались в Северо-американских Соединенных Штатах и прожили там пять лет, американскими гражданами и в пределах Германии; хотя по закону из германского подданства можно выйти, только получив увольнительное свидетельство или пробыв за границей десять лет, в силу Банкрофтовых договоров германское подданство фактом самовольной натурализации в Соединенных Штатах уже после пятилетнего проживания в Америке. Если лицо, натурализованное в Америке, вернется в Германию, то его можно преследовать за преступления, совершенные до эмиграции; следовательно, если это лицо эмигрировало до призыва его к отбыванию воинской повинности, его нельзя преследовать за дезертирство; но если он уже призывался и уклонился от призыва путем эмиграции, натурализация не избавит его от наказания. Если такое лицо вернется в Германию и там проживет два года, то это послужит доказательством, что оно покинуло Америку окончательно, и тогда действие американской натурализации прекращается, и лицо вновь признается германским подданным. Все эти правила действуют и обратно, в случае натурализации американца в Германии. В договорах с Великобританией, Бельгией, Данией и Мексикой содержатся некоторые отступления в деталях, но сущность их та же: натурализация имеет своим прямым последствием прекращение прежнего подданства.

Иной характер имеет конвенция, заключенная в Мадриде в 1880 г. между Францией, Германией, Австро-Венгрией, Бельгией, Испанией, Северо-американскими Штатами, Великобританией, Италией, Нидерландами, Португалией, Швецией и Норвегией с одной стороны и Марокко с другой. В ней проводится принцип, что государство может не признавать натурализации в другой стране, если оно не дало своему подданному увольнительного свидетельства. Мароккский подданный, натурализованный в одной из перечисленных стран без разрешения мароккского правительства, должен по возвращении в Марокко или вновь здесь натурализоваться, или выехать из страны.

Я не останавливаюсь на других международных договорах и скажу еще о другом возможном пути для предупреждения конфликтов – о законодательных реформах. Конфликтов не было бы, прежде всего, если бы все государства выработали однообразный закон о приобретении подданства путем рождения. Но я думаю, что надежду на это следует отнести к числу тех же призрачных мечтаний, что и образование всемирного гражданского права вообще. В 1896 г. Институт международного права на съезде в Венеции выработал проект такого универсального закона, но возможно с уверенностью сказать, что дальше кабинетов ученых он значения иметь не будет; он кладет в основу принцип крови, но как заставить южно-американские государства отказаться от принципа почвы и что может их побудить к этому, я не вижу*. Но если этот проект только бесполезен, то то, что Институт на том же съезде в Венеции принял как желательное для устранения конфликтов, вытекающих из натурализации, может легко сделаться опасным для свободы эмиграции. Институт желает: 1) чтобы никто не мог быть допущен к натурализации за границей, не доказав, что его отечество освободило его от подданства или, по крайней мере, что он довел о своем желании до своего правительства и что он удовлетворил требованиям закона о воинской повинности, и 2) чтобы никто не мог утрачивать своего подданства или отказываться от него, не доказав, что его примут в другом государстве. До сих пор в некоторых законодательствах, например, в Англии и Швейцарии, содержится правило, что натурализованный не может рассчитывать на защиту против своего прежнего отечества; Институту этого мало, он желает пресечь возможность конфликта даже в пределах третьих государств. В этом отношении ничего нельзя возразить против остальной части проекта Института: «если при натурализации не выговорено противное, то перемена подданства отцом влечет за собой и перемену подданства его не разлученной с ним жены и малолетних детей, но с тем, что жена вправе вернуться в прежнее подданство путем простого заявления, а дети по достижении совершеннолетия вправе в течение года оптировать за прежнее подданство».

 

ЛЕКЦИЯ 13-Я