Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Быть в глазах окружающей меня среды.
Я уже раньше упоминал о том, что я по натуре своей был застенчив и робок и я также пояснил причины этому. Я об'яснял себе эту застенчивость боязнью обнаружить свое внутреннее я, — боязнью, что другие получат представление обо мне, которое будут потом критиковать, — боязнью, что будут думать обо мне другое и более невыгодное для меня, чем бы мне хотелось, чтобы они думали. И я сказал, что эта боязнь была только следствием моего требования любви других к себе. Я сказал, что такая потребность любви, такое вожделение и стремление к ней стало путеводною нитью моей жизни. Когда я вступил теперь в новую среду, возник тотчас вопрос, как мне освободиться от этой застенчивости. Невозможно ведь было усваивать себе все великие идеи, увлекаться и пылать — и в то же время постоянно стесняться. Мысли требовали меня высказываться и влекли меня к ораторской кафедре. Я стоял на распутьи. Или я останусь теперь каким был, т. е. стесняющимся и боящимся публичности, или же я раз навсегда преодолею свою застенчивость и собственными силами пробью себе смело дорогу к жизни и к счастию. В первом случае, я навсегда останусь ничтожным и незаметным, в последнем же открывалась мне дорога к величию. Этот вопрос и его решение совершенно совпадают по времени с тем внутренним переворотом, о котором я только что говорил. В то время в нашем товарищеском кружке находился оратор, бывший предметом всеобщего восхищения. Он обладал своеобразною способностью увлекать нас всех за собою. Его слова были полны огня и отваги. С ним и через него финский язык будто впервые гордо высказал свои права, будто величаво поднял голову свою, напоминая нам, — 27 — какими презренно-жалкими мы были, позволяя так попирать родной свой язык. На одной предварительной сходке, где он не присутствовал, мы порешили однажды, что на предполагавшемся студенческом торжестве допустим только одну шведскую речь. И когда он затем прибыл, мы поспешили с гордостью об'явить ему о нашем радикальном решении. Он с удивлением посмотрел на нас: — „Но друзья мои, к чему же и одна эта речь?" Мы немного смутились и кто-то из нас начал доказывать, что уже одно чувство справедливости требовало этого и т. д. Он возразил на это одной из своих самых пылких речей; она была направлена именно против этого чувства справедливости, которое присуще лишь индивиду, но идет в разрез с интересами народа. Дело не в идее лишь, что наши стремления должны быть направлены ко благу народа, но в том, чтобы и на деле осуществить эту мысль; а для этого нам следовало энергично сразить наших врагов и сокрушить их власть. Долой поэтому всякую излишнюю жалость, долой всякое личное, мертвящее чувство справедливости!
Теперь-то именно я и понял, как незначительное чувство, которое воспламенялось при знакомом звуке родного языка, могло так внезапно вспыхнуть в душе, превратиться в такое могучее, всеоб'емлющее чувство и создать из меня совсем нового человека. Его увлечение охватило и нас. Мы все с ним вместе хотели доказать миру, что нам, финнам, ни в каком отношении не надо считать себя низшими на ряду с другими. Кто осмелился бы не признать наших достоинств? Кто осмелился бы презирать то, чем гордимся мы? Но если бы кто и посмел это сделать, то мы прижали бы его к земле, мы уничтожили бы его, так что не осталось бы от него и следа. Все восторгались им и его отвагой; ибо никто из нас не усвоил себе эти новые идеи так, как он. И его слово потому стало нашей верой. — 28 — Да здравствует тот, кто стал переводчиком наших чувств! В своем восторге мы подняли его на руки и с триумфом пронесли через толпу ликующих студентов. В груди каждого из нас пылало то же увлечение им и нашим общим делом. Я видел, как заалели щеки моих товарищей, как заблестели их глаза и как готовы они были на все, к чему бы он их ни поощрил. Я понимал так хорошо, что они любили в нем, какие мысли, какие выражения, какие интонации, какие жесты. Он никогда не говорил о своих частных делах. Никогда никто не слыхал, чтобы он затронул что-нибудь касающееся например его родственников, или его личных отношений. Напротив, все его существо как бы хотело показать, что все подобное он считает незначительным и не относящимся к делу. Родовым отношениям личности он придавал также мало значения, как и чувству справедливости каждого частного лица. И часто ему не надо было слов, чтобы выяснить нам все это; когда мы, — его ученики, — сидели вокруг него, со стаканами вина, случалось иногда, что он бросал их на пол один за другим, разбивая их вдребезги или смахивал все зараз со стола, не заботясь нисколько о цене разбитых предметов, или о счетах хозяина. И мы понимали его и знали, что он этим только хотел показать свое презрение ко всякому взвешиванию личных выгод и высказать осуждение всех тех побуждений, которые руководят кошельком каждого из нас.
В человеке всегда таится гораздо более и глубже лежащие загадки жизни, чем те, которые доступны нашему взору и пониманию. И я не имел в виду этим кратким обозрением хоть сколько-нибудь определить его существо. Я хотел только сообщить, чем я в то время восторгался в нем и что старался потом присвоить себе. Все то, что восхищало меня в нем, слилось для меня в одно с тем представлением о себе, которое я желал теперь внушить окружающим. Само собою разумеется, что если я хотел дать другим такое представление о себе, которое нравилось бы им, то я мог подражать только тому, чему я поклонялся сам. — 29 — И для этого мне прежде всего следовало побороть свою застенчивость, которая была только выражением чего-то весьма индивидуального, несоответствующего вовсе этому образу. Я помню, какую внутреннюю борьбу я пережил, когда должен был произнести свою первую речь. С одной стороны я чувствовал, что ничто в мире не могло быть неестественнее моего появления в качестве оратора; с другой же стороны мне казалось, что вопрос, насколько мне удастся преодолеть свою робость, сделался вопросом первостепенной важности для всей моей будущей жизни. Все, следовательно, зависело от того, с'умею ли я скрыть и затаить в себе то, что в сущности более всего характеризировало меня, именно мое отвращение к публичному выступлению. Когда же я наконец выступил, никто, я думаю, не мог бы заметить во мне и следа боязни. Я и сам не знаю, откуда у меня взялась эта смелость и уверенность. Я сказал свою речь с такой силой, что даже сам удивился и пришел в восторг. Полет моей речи был высок и смел, и она показала, что я сам принадлежал к числу радикальнейших из радикальных. Я чувствовал по себе, что и я в состоянии был увлечь за собою слушателей и что они только ожидали случая разразиться продолжительным браво. Не на всех однако произвели мои слова такое действие. В продолжении моей речи и в ту самую минуту, как я кончал ее, мой взор быстро и испытующе пробежал по толпе слушателей и встретил несколько насмешливых улыбок, вызванных моим неожиданным и быть может несколько немотивированным увлечением. Я помнил еще, кто были эти смеющиеся и я помнил также хорошо выражение их лиц. Но я также заметил, что гораздо больше было число тех, на которых мне удалось произвести желаемое впечатление. Они одобрительно кивали головой и менялись удивленными и восхищенными взглядами. Затем они подошли ко мне, чтобы поздравить меня и когда мы уселись за столы, установленные стаканами, мы все почувствовали себя, как старые, хорошие друзья. — 30 — И во весь этот вечер я чувствовал себя до такой степени свободным от обыкновенной своей робости, что даже с одним товарищем прогуливался взад и вперед по освещенному залу, между тем, как другие более или менее держались у стен. Мы рассуждали об общих вопросах, громко и непринужденно, и я совсем не чувствовал себя смущенным оттого, что стал предметом общего внимания. Все время я гораздо более думал о своих движениях, о своей походке и улыбке, чем о нашем разговоре, так как все время я старался „создать образ самого себя".Таково было начало.
Этим я как бы наметил направление тому второму я, которое совершенно новым существом поднялось рядом с первым; и не только новым, но странно даже — совершенно противоположным моему прежнему я. То представление, которое я таким образом хотел дать другим о себе, уяснялось мне все боле и более и развивалось все далее в раз данном направлении. Это новое мое я было отважным, горячим энтузиастом, приятным и веселым товарищем, который не любил сентементальности и горя, который всегда был готов самым задорным образом принять участие в партийной борьбе и всегда из последних оставлял веселую компанию. Да, появились уже тысячи разных оттенков, принадлежащих необходимо этому новому образу меня самого. Я не замечал тогда того, что пряталось пока в засаде и теперь подкрадывалось ко мне. У меня явились враги. Это не были наши общие противники, те, которые не любили народного дела, это не были наши естественные и неизбежные враги, без которых вся наша борьба за права народа и родного языка не могла бы и существовать. Мои действительные враги появились среди самой финской партии; и они-то и пробудили во мне настоящую вражду. Это были те, которые смеялись моему преувеличенному увлечению и критиковали меня. Другими словами, это были — 31 — люди, не захотевшие принять того представления обо мне, которое я стремился внушить им, несмотря на то, что оно было одобрено большинством. Я не понимал тогда, что эта горькая вражда была прямым противоречием идее, поощрявшей меня любить народ и посвятить любви этой всю свою жизнь. В этом для меня было два вопроса, до того различные, что мне даже и на мысль не приходило подумать о них одновременно. ————— VII.
|
|||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-02-07; просмотров: 103; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.223.196.211 (0.009 с.) |