Глава 1. Диалог культури проблемы национально-культурной самобытности

 

Процесс саморазвития культурных систем- это постоянное взаимодействие и взаимообусловленность составляющих их структурных единиц, это взаимообогащающий диалог культурных миров, каждый из которых свои смысловые глубины, свою уникальность и самотождественностьобнаруживает и раскрывает в зоне коммуникациии взаимосоотнесения ценностей, норм, значений, мировоззрений, способов постижения мира, идеалов и смысла человеческой жизни. Диалог культур наиболее интенсивно и продуктивно осуществляется в “пограничном” пространстве, на границе культурных миров, где каждая культура в контексте чужой культурной традиции выявляет свою сущность в предельной, обнаженной форме.

Однако в реальности взаимодействие между культурами может строиться по различным моделям:

1) Диалог культур, в процессе которого происходит взаимообмен ценностями и каждая культура в сравнении с другой обретает свою индивидуальность, осознает то, что отличает ее от других. На уровне взаимодействия культурных явлений как относительно самостоятельных систем (идеологий, мировоззрений, культур различных этнических групп) эта модель работает лишь в том случае, если взаимодействующие субъекты “равны себе”, т.е. самотождественны, аутентичны.

2) Аккультурация (М.Мид, Б.Малиновский), которая характеризует специфику взаимодействия культурных системв случае их неравенства или неаутентичности одной из них. Контакт в таком случае теряет свою диалогическую природу и принимает односторонний характер - одна культура находится в роли “реципиента”, производя оценку и отбор различных элементов “донорской” культуры, отторгая или адаптируя (синкретизируя) их. Эти процессы могут принимать форму экспансии культурных ценностейиз одного центра, претендующего на роль ведущего в экономическом и культурном отношении, а могут происходить в форме добровольного подражания и заимствования элементов других культур в силу их субъективной значимости. Содержание и характер механизмов аккультурации определяется общим уровнем развития общества, степенью авторитарности государства и целым рядом других факторов социального, экономического и культурного характера.

3) Негативная конвергенция, когда в процессе взаимодействия “неподлинных” культур каждая из них усваивает те элементы другой, которые в контекстеее содержания начинают играть деструктивную роль.

Таким образом, подлинный диалог предполагает cамотождественность, аутентичность взаимодействующих культур. Это качество культурного организма можно рассматривать в двух плоскостях: “бытийное”, эмпирическое тождество самой себе (историческая преемственность культурных ценностей, норм, образа жизни и т.д.) и соответствие (тождество) культурного самосознания реальностям культурного бытия. В бытийном, эмпирическом смысле аутентичная культура- это культура подлинная, неотчужденная от своей истории, объединяющая настоящим свое прошлоеи будущее, отражающая и максимально раскрывающая природу национального характераи психологии.

На уровне самосознания аутентичность достигается пониманием и утверждением своей непохожести, различия путем генерирования идей, символов и образов, соответствующих внутренней сущности культуры и способствующих консолидации и идентичности личностей и социально-этнических групп, а в конечном счете - обеспечению национально-культурной солидарности общества. Это весьма существенный момент культурной аутентичности, ибо многообразие может органично существовать и максимально раскрывать свою природу лишь в связи с целым, единым. Ликвидация или отсутствие смыслового центра культуры неизбежно ведет к распаду и составляющих ее элементов.

Э.Дюркгейм, анализируя связи, которые объединяют людей в социально-культурные сообщества, выделял два механизма солидарности: механический и органический.[1]

Механическая солидарностьоснована на неразвитости общественного организма и сходстве социальных функций составляющих его индивидов, она более характерна для архаических обществ.

Органическая солидарностьоснована на разделении труда, обмене человеческой деятельностью и ее продуктами и вытекающей отсюда зависимости индивидов друг от друга, потребности в социальной организации. Рассматривая солидарность как высшую моральную ценность, Э.Дюркгейм переносил эту оценку и на процесс разделения труда, который обеспечивает потребность в социальном единстве, компенсирует утраченное современным обществом коллективное сознание. В этой связи экономические и культурные кризисы капиталистического общества Дюркгейм считал случайным отклонением от нормы, объяснял недостаточно урегулированными отношениями между различными классами. Основную причину кризиса культуры (культурной аномалии) Дюркгейм видел в ее отставании от экономики, в несоответствии нравственных основ новым экономическим отношениям.

Однако современный контекст культурных процессов и специфика российской культуры позволяют обозначить еще один механизм (и соответствующий уровень) общественной солидарности- духовный, который выходит за границы экономических отношений и основывается на идентификации граждан с базовыми для данной культуры ценностями и символами, составляющими ее глубинный мировоззренческий слой. На этом уровне “онтологические” факторы (экономика, политика, демографические особенности и др.) не детерминируют однозначно абсолютные ценности культуры, но способствуют или препятствуют их реализации. В свою очередь, мировоззрение оказывает сопротивление тем изменениям общественного бытия, которые противоречат его сути.

На духовном, аксиологическом уровне аутентичность, самотождественностьи целостность культуры определяются и поддерживаются двумя взаимозависимыми факторами, проявляющимися как в мировоззренческой, так и социально-психологической плоскости:

1) Наличием базовых символов и ценностей, объединяющих “географическое пространство” государства в единую и целостную культурную систему и обеспечивающих внутреннюю интеграцию ее субъектов (позитивный фактор аутентичности);

2) Напряжением “энергетического поля”, которое рождается в зоне противопоставленияданного культурного субъекта (социально-культурной или этнической группы, нации, общества) “другим” культурам (их ценностям, нормам, идеалам) и зависит от степени их референтности (т.е. меры их значимости, субъективно воспринимаемой ценности). Осознание подобной дистанции позволяет понять отличие и непохожесть "моей" культуры и тем самым обеспечивает самотождественностьи солидарность субъектов национально-культурной общности (негативный фактор аутентичности).

Обозначенные выше факторы (и соответствующие механизмы) культурной аутентичности в условиях нормы находятся в сложной зависимости, взаимодополняя и компенсируя друг друга.

Однако в кризисные периоды развития культуры эта связь оказывается нарушенной: она начинает носить негативный, непродуктивный, деструктивный характер. В частности, разрушение ценностно-ориентационного “ядра” национальной культуры и отсутствие оснований для культурной идентичности рождает у культурного сообщества(нации, этноса) комплекс неполноценности, провоцируя тем самым два противоположных типа реакции:

а) агрессивное противостояние иным культурным общностям;

б) ”сверхценное” отношение к другим культурам.

Некритичное заимствование ценностей других культур, так же как и их тотальное отрицание, рассеивает творческую энергию оппозиции, замыкает культурное сообщество в границах собственной неполноценности или открывает границы для культурной экспансии и тем самым способствует дальнейшему размыванию культурной самобытности.

Анализ способов взаимодействия российской культуры с культурами западного мира обнаруживает доминирование в последнее время модели негативной конвергенции (в отличие от эпохи идеологического противостояния двух систем, когда все “чужое” категорически отвергалось), что можно рассматривать как свидетельство утраты национально-культурной аутентичности и самотождественности. Резкое повышение референтности других культур, когда все “не наше” представляет в общественном сознании особую ценность, формирует комплекс неполноценности отечественной культуры. Падение культурного иммунитета и одновременно усиление “сверхзначимости” других культур способствует импорту таких ценностей, которые в контекстеспецифики российской культуры играют роль антагонистов, дополнительных факторов дезинтеграции. Стихийная экспансия ценностей западного образа жизниусугубляется в последнее время сознательной политикой значительной части либеральной интеллигенции, направленной на “американизацию” массового сознания россиян с целью его адаптации к моделям рыночной экономики.

Сегодняшнее российское общество оказалось в той ситуации, которая была характерна для государств доиндустриальной эпохи. Но если в те времена идеологическое господство колонизаторов обеспечивалось откровенной интервенцией их более высокого уровня цивилизации и культуры, то сегодняшняя культурная экспансия Запада по отношению к России носит сравнительно мягкий характер - она осуществляется с помощью средств массовой коммуникации(внедрение в сознание моделей соответствующего образа и стиля жизни), путем импорта товаров-символов и т.п. Наиболее мощный мировоззренческий импульс исходит от США, и его разрушительные для национальных культур последствия ощущает не только Россия, но и страны Западной Европы, о чем неоднократно упоминалось на заседаниях министров культуры стран Европейского сообщества.[2]

Различные национальные культуры по-разному реагируют на экспансию ценностей других культурных систем- в зависимости от того, в какой мере им удается сохранять при этом собственную целостность. В частности, Япония в период интенсивного развития рыночных отношений не допустила разрушения своей традиционной культуры, ей удалось сохранить базовые ценности, интегрирующие национальную культуру в органичное целое. Российская культура, в силу ряда обстоятельств, теряет “энергию сопротивления”, утрачивая при этом свою органичность и самотождественность.

История российской культуры свидетельствует о том, что заимствование ценностей и идей “других” культур резко усиливает негативные последствия в том случае, если этот процесс носит искусственный, насильственный характер или если внедряются элементы, не соответствующие базовым ценностям “культуры-реципиента”. В результате такого ценностного симбиоза образуются своеобразные “культурные химеры”, которые затем начинают действовать в режиме саморазрушения.

Именно по такому варианту разворачивались реформы Петра I, который, по мнению В.Е.Вейдле, отождествлял культуру с технической цивилизациейи настойчиво переделывал Россию “во имя здравого смысла и очередных практических нужд, не спрашивая ее мнения, не считаясь с ее чувствами, разрушая в ее укладе не только то, что казалось вредным, но и то, что казалось недостаточно полезным”.[3] В результате подобных реформ, с одной стороны, обнаружился динамизм русской культуры, ранее ей несвойственный. Насильственно “соприкоснувшись” с Западом, русский народ, как отмечает Н.А.Бердяев, отреагировал не только явлением Пушкина, но и славянофилов, западников, Достоевского, Толстого, возникновением оригинальной русской мысли.[4] С другой стороны, насильственная европеизация России, создав предпосылки для формирования культуры элитарной, “отлучила” народ от культурного строительства, блокировав и затормозив на многие десятилетия процессы национальной консолидации. С времен Петра I народ перестает быть субъектом истории и окончательно подпадает под власть крепостного права. В этой связи интеллигенция ХIХ века появилась как опосредующее звено (”медиатор”) между государством (элитой) и народом, но была раздавлена в конечном счете этими двумя силами.[5]

С эпохой Петра I утрату самобытности русской культуры связывали представители самых разных направлений социально-философской мысли России. Не только славянофилы, но и П.Я.Чаадаев считал, что “переворот Петра I сделал из нас худшее, что можно сделать из людей - просвещенных рабов”.[6] Ф.М.Достоевский неоднократно обращался к этой теме и в целом отрицательно оценивал петровские реформы, ибо “они создали государство в государстве”, “оторвали одну часть народа от другой”, ”изменили нашей народности, нашему народному духу”.[7] Позднее Г.П.Федотов так охарактеризовал их последствия: с петровского периода в России сосуществовали две разные культуры: одна представляла собой варваризованный пережиток Византии, другая - ученическое усвоение европеизма.[8]

Непонимание своеобразия русской культуры и вытекающая отсюда “ученическая” ориентация на Запад была главным препятствием к решению социальных проблем России ХIХ века. В то время кризис национального самосознаниябыл вызван прежде всего культурной маргинальностью интеллигенции - носителя общественного самосознания, неорганичным заимствованием западных социально-политических концепций.[9] Незнание и непонимание интеллигенцией национальных и государственных целей Достоевский считал источником “великого беспокойства и неустройства” в государстве. И если России со временем удастся изжить психологию “европеизма”, то в ней может “водвориться самая полная, полнее, чем где-либо в мире, свобода”.[10]

Негативное отношение к государству, характерное для социально-политическоймысли второй половины ХIХ века, переносится и на нацию, которая, в отличие от народа, воспринимается как искусственно порожденное государством “рационализированное” образование. Сфера национального, по выражению Г.П.Федотова, становится “отвратительной” своей историческойсвязью с самодержавной властью.[11] “Правда” и “тайна” для социалистов скрыта в народе, который представляется “конкретной общностью живых людей”, а не “отвлеченной идеей нации”.[12] В результате образ российской нации распадается на отдельные социальные группы - народ, интеллигенцию, дворянство и др. И основная ответственностьза это возлагается, по мнению Г.П.Федотова, на “революционную интеллигенцию” и русский либерализм, который негативно воспринимал национальную проблематику, отождествляя это понятие с ненавистным ему государством и ”питался не столько силами русской жизни, сколько впечатлениями заграничных поездок, поверхностным восторгом перед чудесами европейской цивилизации, при полном неумении связывать свой просветительский идеал с движущими силами русской жизни”. В ситуации утраты дворянством “культурной гегемонии” и его социального разложения либерализм превращался в силу разрушительную и невольно работал для дела революции. Все что было связано с государственной мощью России, с ее героическим прошлым, с ее мировыми или имперскими задачами, было взято под подозрение, разлагалось ядом скептицизма. За правительством и монархией объектом ненависти становилась уже сама Россия: русское государство, русская нация. Национальная глухота и тотальный нигилизм в конечном счете подготовили почву для краха российской культуры и государственности в 1917 году.[13]

Ориентация на ценности западного мира усилила кризис консолидирующих российскую нацию ценностных доминант, и начало этого процесса совпадает с мировоззренческой экспансией“реалистов” 60-х годов. Отказавшись от традиционной духовности и взяв в качестве основного идеала материализм, атеизм, детерминизми нравственный рационализм, нигилистически настроенная интеллигенция постепенно обратила энергию внутреннего духовного самостроительства русского человека вовне - на строительство “светлого будущего”, которое на деле оказалось разрушением государственности, культуры, кардинальным изменением основ социальной жизни.

Последствия некритического заимствования идей можно проследить на отношении к атеизму, который был воспринят революционно настроенной русской интеллигенцией как “последнее слово” западной цивилизации. Атеистическое мировоззрение стало как бы основным символом западнической ориентации, стержнем революционной идеологии социалистов. Однако в контекстезападной культуры атеизмбыл одним из множества мировоззренческих концепций и поэтому его “ядовитые плоды” обезвреживались “здоровыми соками культуры и религиозности”.[14] В силу мировоззренческой полифоничностизападно-европейский культурный процесс всегда сохранял идею культурной преемственности, даже в периоды социальных и политических реформ.

Для российской интеллигенцииатеистическая методология, абсолютно не вытекающая из специфики и логики развития русской культуры, в силу ряда особенностей национального характераи психологии ее носителей стала восприниматься почти как единственный источник просвещения и цивилизации. Русская интеллигенция в своем западничестве “не пошла дальше внешнего усвоения новейших политических и социальных идей Запада, причем, приняла их в связи с наиболее крайними и резкими формами философии просветительства. В этом отборе, который произвела сама интеллигенция, в сущности даже и не повинна западная цивилизация в ее органическом целом”.[15]

Таким образом, недиалогичный характер взаимоотношений между культурами по модели аккультурации является следствием утраты аутентичности одной из них. В свою очередь, подражание и некритичное заимствование элементов других культур усиливает процесс разрушения интегрирующих культуру символов и ценностей, обеспечивающих ее устойчивость, внутреннее согласие и соучастие субъектов культурной деятельности.

Сегодня российская культура переживает очередной виток резкого повышения ценности других культур, в частности, усиления референтности культур западного мира. В какой-то степени процесс этот закономерный (тем более после длительного периода культурной самоизоляции Советского Союза) и во многом позитивный. Действительно, для современного мира характерны интеграционные тенденции, он все в большей степени представляется как единое целое. Процессы интернационализации происходят сейчас во всех сферах жизни человечества - в экономике, политике, культуре. Происходит взаимовлияние образов жизни, способов решения социальных и культурных проблем.

Однако эти процессы имеют и свои негативные последствия: во-первых, расширение мира - от социалистического лагеря до границ человеческой цивилизации, поток информации о “нормальном” уровне жизни в других странах для советского человека оказались факторами культурного травматизма - они ускорили кризис “своих” ценностей, акцентировали отсутствие социальных и личностных идеалов; во-вторых, искусственно созданный комплекс культурной неполноценности заставляет российского человека усваивать самые негативные стороны западного образа жизни. Влияние социальных болезней западного мира на российское общество можно обнаружить в таких явлениях как рост преступности, наркомания, проституция, резкое снижение уровня массовой культуры, усиление потребительских ориентаций и др.

В ситуации кризиса аутентичностинациональной культуры ее энергетический потенциал восстановления самотождественности во многом будет определяться двумя факторами:

1) Степенью референтности “других” культур и мерой отчужденности от них. Культурная оппозиция удерживает общество от окончательного хаоса и распада, стимулирует процессы самопознания и осознания собственной неповторимости, способствует формированию идентичности в контексте другой культуры - в разъединении и противопоставлении ей. Данная закономерность действует на всех уровнях, в том числе и на социально-психологическом. В частности, изучение проблемы национально-культурных различий показывает, что тенденция к средним и нейтральным оценкам представителей другого этносасвидетельствует о понижающейся консолидации данной этнической группы. Следовательно, культурная идентификация индивида с этнической общностью возможна лишь на основе позитивно-ценностного отношения к своим и негативного - к другим. [16]

2. Восстановление и сохранениесамотождественности культуры зависит также от способности национального самосознания актуализировать и востребовать в культурном пространстве “здесь и теперь” наиболее сущностные ценности и духовные символы, интегрирующие культуру как системную целостность в ее большом, историческом времени.

О высокой значимости для русской культуры духовных символов консолидации свидетельствуют кризисные периоды российской истории, в частности, раскол русской нацииХУII века, который был вызван прежде всего кризисом русского мессианства, крахом идеи московского царства как “Третьего Рима”, когда “сознание богооставленности царства” стало главным движущим мотивом раскола.[17] Отсутствие национальной идеи сформировало предельно негативное отношение к настоящему как “царству антихриста” и усилило ориентацию на прошлоеили будущее; активизировало в русском обществе “напряженное искание царства правды”, соответствующее представлениям русского человека об идеальном мироустройстве.

Такими же мотивами руководствовалась и русская революционная интеллигенция ХIХ века, “тоже раскольничья, тоже устремленная к Граду Китежу”.[18] Тема духовной уникальности и культурной самобытностиРоссии становится одной из центральных и в социально-философской мысли ХIХ века (И.В.Киреевский, А.С.Хомяков, В.Ф.Одоевский, Ф.И.Тютчев, А.И.Герцен, Н.Я Данилевский, К.Н.Леонтьев, Н.Н.Стахов, Вл.Соловьев и др.). В ХХ веке эта традиция была продолжена Н.А.Бердяевым, С.Н.Булгаковым, П.Б.Струве, В.В.Розановым, Л.П.Карсавиным, Г.П.Федотовым, В.В.Вейдле, Б.П.Вышеславцевым и другими мыслителями. Философия для них была не рассудочным и рациональным методом познания мира, но способом самопознания и “самооправдания” русской культуры, формой бытия русской идеи, которую Н. Бердяев рассматривал как “историю русской духовности”, “собирательный образ России”.[19]

Для русской культуры, равнодушной к земным проблемам и ориентированной преимущественно на “небо”, светлое будущее, утрата духовного идеала и социальной перспективы является основным фактором усиления энтропийных процессов: разрушения социальных институтов, распада нравственных ценностей и освобождения человека от социальных норм и ограничений. Эти процессы усугубляются еще и тем обстоятельством, что, в отличие от западных культур с их нормативными и формально-функциональными факторами интеграции, общность русской культуры обеспечивается, в основном, идеальными, духовно-ценностными факторами - православием, русской идеей, русским социализмом и т.д. Отмечая эту особенность русской культуры и национального менталитета, Ф.М.Достоевский писал: “Полюби сперва святыню мою, почти ты то, что я чту, и тогда ты точно таков как я, мой брат, несмотря на то, что ты одет не так, что ты барин, что ты начальство и что даже и по-русскому-то иной раз сказать хорошо не умеешь”.[20]

Инстинкт самосохранения культурной целостности путем возрождения и укрепления консолидирующих российское общество духовных символов просматривается в идее Священного СоюзаАлександра 1, который должен был стать союзом народов на почве христианского универсализма,[21] в дворянском движении декабристов, в духовных поисках интеллигенции середины ХIХ века, в социально-политическоймысли социалистов, марксистов, социал-демократов.

И сегодня, когда общество переживает кризис коммунистических итогов и демократической перспективы, проблема обретения смысла прошлого, настоящего и идеала будущего России встает с особой остротой и драматичностью. Духовный кризис общества и реальная опасность окончательной утраты культурной идентичности резко активизировали процессы национального самосознания, в сфере которого происходит интенсивный поиск ценностей культурной интеграции и национальной консолидации.

Однако попытки утвердить в качестве символов национальной идентичности и солидарности либеральные идеиправ и свобод человека, ценности демократиии рыночной экономики вызывают в обществе мощное сопротивление. На этом мировоззренческом фоне рождаются новые идеологемы, на которые возлагается функция национальной консолидации: “активное христианство”; “демократический патриотизм”; мессианское неохристианство Н.Федорова; идея “прочной государственности” И.Ильина; идеология “российского западничества”; “строительство общеевропейского дома”, “сильный лидер”; “здоровый национализм” и др.[22] Интеллигенция все чаще обращается к православию, с которым связывается надежда на преодоление кризиса разъединенности человека - с обществом, природой, самим собой.

Следует подчеркнуть, что духовные ценности становятся эффективным способом культурной интеграции в том случае, когда они имеют персонифицированный характер, т.е. их носителем является образ конкретного исторического деятеля или личность современника. Передать ценность, идею - это значит придать убедительность и авторитетность образу их носителя, показать величие его жизненного подвига. Наличие абсолютных с духовно-нравственной точки зрения национальных референтоввключает мощный психологический механизм идентификации, который разрушает границы человеческой разобщенности и формирует социально-культурное единство общества.

В этой связи следует отметить, что процесс персонификации духовного ядра культуры не сводим к деятельности идеологов по искусственному формированию социальных референтов. Он предполагает встречную активность субъектов национальной культуры.Человек в этом процессе выступает как равноценный участник диалога - лишь двигаясь навстречу и пройдя свою половину пути, он получает шанс встретиться с Именем, Личностью, которая открывает в нем что-то сокровенное, актуализирует и восполняет его субъективность,[23] т.е. референтный образне предшествует этому движению, а образуется в нем.

Однако на пути обретения культурной идентичности стоит весьма существенная проблема: если культурные символыконсолидацииносят преимущественно этнический характер, то они “замыкают” культуру в границах этнического сообщества, агрессивно противопоставляя ее другим культурам. В этой связи особая ответственностьвозлагается на тот социальный слой, который является носителем национального самосознания - актуализирует, вырабатывает и поддерживает символы национально-культурной идентификации. Сегодня мы можем наблюдать, как рост национально-культурного самосознания сопровождается вспышками агрессивности по отношению к лицам другой национальности, непримиримостью в диалоге с другой точкой зрения, фанатизмом в отстаивании своей позиции. Кроме того, культурный этноцентризм становится основным препятствием на пути выстраивания диалогических отношений между культурами - он рождает проблему неуслышанности и непонятости взаимодействующих культурных систем, и основная причина их взаимонепонимания заключается в том, что вопросы и ответы одной не входят в проблемное поледругой, остаются как бы за границей ее сознания. Следовательно, консолидирующие идеи и ценности, отражая национальную (и этническую) специфику, должны нести в себе общечеловеческий смысл.

Как правило, в условиях естественного саморазвития культуры ее аутентичность и самотождественностьобретаются в неантагонистическом соотношении национального и общечеловеческого. Отмечая односторонность взглядов Н.Данилевского, который делил человечество на замкнутые культурно-исторические типы и отрицал общечеловеческий вектор культурных процессов, Н.А.Бердяев писал: “Одинаково верно утверждение, что культура всегда национально-своеобразна и что существует общечеловеческая культура. Универсально-человеческое находится в индивидуально-национальном, которое делается значительным именно своим оригинальным достижением этого универсально-общечеловеческого”. И далее он приводит пример Достоевского и Толстого, появление которых невозможно на Западе, но именно в силу того, что они были русскими по духу, они смогли выразить универсально-человеческое по своему значению.[24]

Таким образом, основа развивающего и взаимообогащающего диалога - различие культур, их неравенство и одновременно аутентичность каждой из взаимодействующих сторон. В таком случае возникает встречное движение дополнения - не механическое и случайное, а продиктованное дефицитами собственного развития, которые ощущаются непосредственно, в момент диалога. Лишь с позиции своего инобытия другая культура (система ценностей, мировоззрений) обогащает и развивает “меня” как представителя “моей” культуры, а следовательно, и культуру в целом. Уравнивание культур, не зависимо от того, каким способом оно осуществляется - насильственной унификацией или “добровольной” конвергенцией, - непродуктивно и чревато защитными реакциями: искусственным обособлением культуры, ее противопоставлением всем другим культурным сообществам, повышением напряженности в межнациональных отношениях. Уроки отечественной истории свидетельствуют: идеология и практика “всеобщего расцвета” и “сближения наций” в СССР, достижения “социального и культурного единства” советского народа, создания “единой интернациональной общности” в результате привели к разрушению целостности культур национальных и этнических групп, проживающих на территории бывшего Союза, спровоцировав тем самым резкое усиление конфронтации на национально-этнической почве.

И в межнациональных контактах невозможность партнерских отношений между Западом и Востоком во многом объясняется неразвитостью одной из сторон диалога, ее неаутентичностью, т.е. неравенством самой себе и гипертрофированным стремлением скопировать иную культурную (социальную, экономическую) модель, что в конечном счете усиливает внутреннюю противоречивость культурной системы, усугубляет комплекс социальной и культурной неполноценности. Это желание можно обозначить как синдром “гадкого утенка”, отвергаемого “другим миром” за его непохожесть и потому старающегося быть принятым им. Как известно, признание к нему приходит лишь тогда, когда индивидуально и “социально” он становится равным себе. Культураможет открыться миру, принять в равноценном диалоге “вызов” другой культуры лишь в том случае, если она осознает собственное своеобразие и лишена страха его потерять.

Из этого следует, что для преодоления своей частичности, ограниченности и выхода в равноценном диалоге с другими культурами на уровень всеобщего, общечеловеческого (в масштабе региона, государства, человечества) культура этноса, социальной группы, нациидолжна прежде всего обрести самое себя, восстановить свою собственную природу и уникальность, т.е. стать целостной и аутентичной.