Границы экспериментальной науки

Этот критицизм лежит в основе логических и научных трудов представителей Мертоновского колледжа — Уильяма Хейтсбери и Ричарда Свайнсхеда (продолжателей Гроссетеста и Роджера Бэкона), а также парижских мэтров — Николая из Отрекура, Жана Буридана, Альберта Саксонского, Николая Орема. Они довольствуются опытом: Я не считаю все это достоверным, но только попросил бы господ-богословов объяснить мне, как все это могло произойти.

Этих мэтров сделали предшественниками великих ученых начала Нового времени. Таков Жан Буридан, который был ректором Парижского университета, но которого потомки парадоксальным образом помнят только по скандальной любовной истории с Жанной Наваррской и по Буриданову ослу. Он предвосхитил основы современной динамики, дав определение движения тела, приближающееся к impeto Галилея и к количеству движения Декарта. Если тот, кто бросает метательный снаряд, с равной скоростью бросит легкий брусок дерева и тяжелый кусок железа, притом что оба они равны по размеру и форме, то кусок железа улетит дальше, поскольку запечатленное в нем стремление более интенсивно. Таков Альберт Саксонский, который своей теорией тяжести оказал влияние на все развитие статики вплоть до середины XVII века и привел Леонардо да Винчи, Кардана и Бернарда Палисси к изучению ископаемых. Что же касается Николая Орема, ясно указавшего

 

Земной шар по Птолемею

 

на закон падения тел, суточное движение Земли и назначение координат, то он выглядит прямым предшественником Коперника. По мнению П. Дюгема, его доказательства опираются на аргументы, ясность и точность которых во многом превосходят то, что было написано Коперником по тому же поводу. Все это спорно, и такие споры продолжаются. Можно только сказать, что поразительные интуиции этих ученых долгое время не приносили плодов. Чтобы стать плодоносными, умозрениям нужно было освободиться от удавки средневековой науки — от отсутствия научного символизма, способного перевести умозрение в ясные формулы, пригодные для широкого применения и просто выражающие принципы науки; от отставания техники, не способной перенимать теоретические открытия; от тирании богословия, мешавшего артистам пользоваться ясными научными понятиями. Ученые XIV века стали раскрывать нам свои тайны в трудах А. Койре, А.-Л. Майера, А. Комба, М. Клагетта, Ж. Божуана. Но весьма вероятно, что они посодействовали дискредитации рационализма, чтобы затем зайти в свои тупики.

Антиинтеллектуализм

Все они присоединяются к антиинтеллектуальному течению, которое все больше завладевает умами. Мистицизм Мейстера Экхарта соблазняет большинство мыслителей конца средневековья. В 1449 году кардинал Николай Кузанский, автор последней великой схоластической Суммы средневековья, защищает Экхарта и атакует аристотелизм в Апологии ученого незнания: Великие мудрецы древности больше всего учили остерегаться, чтобы сокровенное не сообщалось умам, скованным авторитетом застарелой привычки. Правила старинного благочестия имеют такую силу, что у многих легче вырвать жизнь, чем эту привычку, как мы видим у преследуемых иудеев, сарацин и других упорных еретиков: предрассудок, закрепленный давностью времени, они превратили в закон, который предпочитают жизни. Теперь преобладает аристотелевская школа, которая считает совпадение противоположностей ересью, в то время как его допущение — начало восхождения к мистической теологии; вот представители этой школы и отбрасывают этот метод как совершенно нелепый и

 

 

якобы противоположный своей собственной цели; и было бы похоже на чудо, как и изменение школы, если бы, отбросив Аристотеля, они смогли подняться на более высокую ступень... И далее, взяв под защиту Экхарта, он так завершает свое обращение: Хотя многое не запомнилось, что есть, посылаю тебе для прочтения и, где сочтешь нужным, для внесения добавлений; пусть благодаря твоему пылу даст ростки дивное семя, возвышающее нас к созерцанию Бога: ведь я давно слышу, что в Италии это семя, будучи воспринято ревностными умами, твоей неослабной заботой, обещает великие плоды. Я не сомневаюсь, что это созерцание одолеет

все рассудочные методы всех философов, хотя и трудно расстаться с привычным. Не замедли сообщить мне о твоих успехах: только это и поддерживает меня, словно некая божественная пища, в моем неизменном стремлении благодаря науке незнания достичь, насколько позволит Бог, наслаждения от той жизни, которую теперь я созерцаю издали и к которой стремлюсь быть с каждым днем ближе. И достичь ее, Божьим даром отрешившись от здешнего, да позволит Бог, бесконечно возлюбленный, во веки благословенный. Аминь (Пер. Ю. А. Шичалина).

Уже в середине XIV века Ричард Фитцралъф дал пример того, как философия превращается в фидеистическую теологию, выразив ее в молитве Христу: Пред тем, как узнать Тебя, дабы Ты вел меня, Тебя, который есть Истина, я слушал, ничего не понимая, шум философов, болтовня которых была направлена против Тебя, — хитроумных иудеев, спесивых греков, материалистов сарацин и невежественных армян... В своей Сумме он сознательно отказывается от схоластических аргументов, чтобы пользоваться только текстом Библии.

Главным противником является Аристотель, как мы уже видели это у Николая Кузанского. Раньше,— пишет Фитцральф,— моямыслъ держалась учений Аристотеля и аргументов, кажущихся глубокомысленными лишь тем, кто погрузился в свое тщеславие. Пьер д'Айи, бывший ректором Парижского университета, откликается на это: В философии или в доктрине Аристотеля нет или почти нет оснований, доказуемых с очевидностью... Вследствие этого, она заслуживает имени мнения, нежели науки. Таким образом, достойны всяческого порицания те, кто упорно ссылается на авторитет Аристотеля.

Так мыслил и Жан Жерсон, еще один знаменитый ректор Парижского университета на грани XIV и XV веков. Ему приписывают авторство Подражания Христу, в котором мы читаем: Многие утомляют и мучают себя, чтобы обрести ученость, и я увидел, как говорит Мудрец, что это тоже суета, труд и томление духа. Чем вам поможет знание вещей мира сего, если сам этот мир преходящ? В судный день вас спросят не о том, что вы успели узнать, но что вы сделали, а в аду, куда вы спешите, уже не будет науки. Оставьте пустые труды.

Так схоластика уступает место возвращающемуся святому неведению, рациональная наука стушевывается перед лицом

аффективной набожности, выражением которой могут служить благочестивые сочинения Жерсона и д'Айи. Университетские мэтры сближаются с некой гуманистической духовностью, devotio moderna: мы знаем, какое влияние она оказала на Эразма.

Национализация университетов: новая университетская география

На протяжении двух веков университеты утрачивают свой международный характер. Главной причиной этого является основание многочисленных новых университетов, получающих все более национальное (или даже региональное) назначение.

С XIII века по ходу испанской Реконкисты и укрепления власти иберийских монархов на полуострове рождаются учреждения, которые по своему характеру отличаются от спонтанно возникавших Болоньи, Парижа, Оксфорда, хотя иные из этих новых университетов развивались на месте уже существовавших школ. Чаще всего речь идет о совместных творениях государей и пап.

После неудачной попытки создать университет в Валенсии университет рождается в Саламанке благодаря усилиям Альфонса IX Леонского (между 1220 и 1230 годами). Он окончательно учреждается хартией Альфонса X Мудрого, который сам был знаменитым ученым, в 1254 году, и буллой папы Александра IV в 1255 году. Затем один за другим открываются университеты в Лиссабоне и Коимбре (1290), Лериде (1300), Перпиньяне (1350), Уэске (1354), Барселоне (1450), Сарагоссе (1470), Пальма де Майорке (1483), Сигуэнсе (1489), Алькале (1499), Валенсии (1500).

Начиная с XIV века это движение достигает стран центральной, восточной и северной Европы. Первым университетом Империи становится Пражский в 1347 году, созданный папой Климентом VI по просьбе императора Карла IV, отдававшего первенство своему королевству Богемии. Затем последовал Венский университет, основанный Рудольфом IV и Урбаном V в 1365 году и заново основанный Альбертом III в 1383 году. Потом возник Эрфуртский, увидевший свет лишь в 1392 году, хотя буллы двух пап —• Климента VII в 1379 году и Урбана VI в 1384 году — этому предшествовали. За ними следуют университеты Гей-дельберга (1385), Кельна (1388), Лейпцига (рожденный в 1409

году из-за кризиса в Праге), Ростока (1419), Трира (основан в 1454 году, но фактически начал действовать только в 1473 году), Грейфсвальда (1456), Фрейбурга в Брейсгау (1455-1456), Базеля (1459), Ингольштадта (удостоившийся папской буллы в 1459, но организованный в 1472), Майнца (1476), Тюбингена (1476-1477). В это же время, в 1425 году, возникает Лувенский университет, который привлекает студентов из Бургундии. Краковский уни-версигет, основанный Казимиром Великим в 1364 году, был затем открыт вновь Владиславом Ягеллоном с помощью папы Бонифация IX в 1397-1400 годах. В Печском университете с 1367 года преподается каноническое право. В Будапеште университет основывается в 1389 году и ненадолго расцветает к 1410 году, в Пресбурге он появляется в 1465-1467 годах. Швеция обзаводится своим университетом в Упсале в 1477 году, Дания получает свой в Копенгагене в 1478 году. Если английский ученый мир по-прежнему концентрируется вокруг Оксфорда и Кембриджа, то шотландские короли основали три университета — в Сент-Эн-дрю (1413), в Глазго (1450-1451) и в Абердине (1494).

В Италии на короткое время появляются университеты в Модене, Реджо-Эмилии, Виченце, Ареццо, Верчелли, Сиене, Триесте — нередко из-за ухода преподавателей и студентов из Болоньи и других мест. В Неаполе университет основывается Фридрихом II как орудие войны против папства; он блистал лишь в годы царствования этого монарха. Другие университеты имели значение только по мере их поддержки итальянскими князьями, желавшими возвысить с их помощью свои государства. Главным из них был Падуанский университет, основанный в 1222 году и с 1434 года ставший университетом Венецианской республики. В 1244 году Иннокентий IV основывает университет при папской курии: папы старались оживить его деятельность в XIV-XV веках по мере укрепления их власти в Папской области. В Сиене университет существовал с 1246 года, был переоткрыт в 1357 году буллой императора Карла IV, а затем вновь папой Григорием XII, даровавшим университету новые привилегии. Университет Пья-ченцы, номинально основанный в 1248 году, был воскрешен Джан Галеаццо Висконти в 1398 году, дабы стать интеллектуальным центром Миланского государства. Эту роль он передал в 1412 году Павии, где университет появился после 1361 года. Между 1349 и 1472 годами важную роль первого центра гуманизма играла

Флоренция. Но в ту эпоху Лоренцо Великолепный предпочел ей Пизу в качестве университетского центра своего государства: университет существовал там с 1343 года. Семейство Эсте возобновило в 1430 году деятельность университета в Ферраре, основанного в 1391 году. Герцогство Пьемонт с 1405 года имело свой университет в Турине, который изведал немало трудностей. Альфонсо Великолепный, король Арагона и Сицилии, с помощью папы Евгения IV основал университет в Катании в 1444 году.

Примером регионализации университетов может служить Франция. Помимо университетов Парижа, Монпелье и Орлеана, родившихся из уже известных в XII веке школьных центров, помимо университета Анжера, история которого темна, в 1229 году появляется университет в Тулузе, основанный, как известно, для борьбы с альбигойской ересью. История других возникших в то время университетов эфемерна или туманна: зачастую они возникали благодаря обстоятельствам военного времени. В Авиньоне университет был основан папой Бонифацием VIII в 1303 году, но процветал он только во времена пребывания пап в этом городе. В Гренобле он был открыт дофином Умбертом II и прозябал с 1339 года. В Оранже, имперском городе, университет преуспевал лишь в период между 1365 и 1475 годами. Людовик II Провансальский — согласно терминологии, применяемой для наций в Монпелье — с 1409 года зазывал в Экс бургундцев, провансальцев, каталонцев. Дольский университет, основанный Филиппом Добрым, герцогом Бургундским, с помощью папы Мартина V, исчезает в 1481 году. В Балансе университет был обязан своим существованием дофину, будущему Людовику XI; его деятельность сводилась к преподаванию права с 1452 года. Сделавшись королем, Людовик XI основал университет в своем родном Бурже в 1464 году. Герцог Бретонский в Нанте в это же время (в 1460 году) создает университет, который в 1498 году был открыт заново Карлом VIII.

Раздел Франции между англичанами и Карлом VII породил три процветавших университета: в Кане (1432) и Бордо (1441) с английской стороны; в Пуатье (1441) — с французской. Если не брать Монпелье с его медицинской специализацией, то Париж оставался главным интеллектуальным центром французских земель, равно как и тех, что находились в орбите Франции.

Это увеличение числа университетов если не свело на нет, то, по крайней мере, существенно уменьшило международный характер важнейших университетов. В любом случае оно разрушило систему наций, которая ранее была столь важным элементом университетской структуры. Перл Кибр проследил это исчезновение университетских наций на протяжении XIV-XV веков.¹

Университетские мэтры и политика

Процесс укрепления университетов был частью эволюции, превращавшей большие университеты в политическую силу конца Средних веков. Они играли активную роль, выходя иной раз на первый план в борьбе между государствами; становились театром, на сцене которого разыгрывались жесточайшие кризисы, поскольку университетские «нации» вдохновлялись теперь национальным чувством, а сами университеты интегрировались в новые структуры национальных государств.

Рассмотрим вкратце эту эволюцию, бросив взгляд на политический аверроизм Оккама и Марсилия Падуанского, на кризис в Праге и на политическую роль Парижского университета.

Жорж де Лагард в знаменитой серии исследований о Рождении светского духа на закате средневековья дал проницательный анализ ряда тезисов, а также политической деятельности Уильяма Оккама и Марсилия Падуанского. Хотя между воззрениями этих двух мыслителей имелись важные различия, оба они находились подле императора Людовика Баварского в первой половине XIV в. и вели общую борьбу против папства с его притязаниями на светскую власть.

Их полемическая и теоретико-политическая активность способствовала появлению шедевра Марсилия Падуанского Defensor Pads. Легко заметить, какие традиции, помимо духа итальянских коммун, вдохновили автора на написание данного труда. Прежде всего, это — традиция гибелинов, противившихся папским претензиям на светскую власть, придерживавшихся принципа разделения духовной и мирской властей и отдававших последнюю императору. С философской точки зрения это — аверроистская традиция, предлагающая иную, чем в томизме, интерпретацию

¹ The nations in the medieval universities, 1948.

Аристотеля. В области социальной философии эта традиция завершается эмпиризмом, который не вполне точно определяют как натурализм из-за того, что он склонялся к освобождению политики от морали, к тому, чтобы отдать преимущество индивидуальной воле, а не сущностной объективной реальности, к тому, что социальный порядок сводится к механическому равновесию, а природа подменяется договором. К этому добавляется влияние законников из клана Дюбуа-Ногарэ, который, находясь в окружении Филиппа Красивого на грани XIII-XIV веков, уже вел ожесточенную борьбу против папства, отстаивая зарождающуюся монархию.

Следствием стала доктрина полноты государства, утверждение его автономии, покоящейся на разделении права и морали. Позитивистская концепция социальной жизни ведет к признанию божественных прав за утвердившимся социальным порядком. Если вы противитесь светской власти, даже при том, что ее носители не верны религии или извращают ее, то вы подлежите вечному проклятию... Всемогущее государство требует всех прав в социальной жизни, всеми силами утверждая единство этой жизни: оно имеет законодательную, исполнительную и юридическую власть. Оно универсально: на отданной ему территории ни один подданный не может избежать власти государя. В конечном счете, мирское государство не довольствуется тем, чтобы оттеснить церковь в духовную сферу. Государство притязает на некую духовную миссию, на право командовать и этой сферой. Наконец, исчезает всякое различие между духовным и временным: Без сомнения, законодателю-человеку не принадлежит... творение или приостановление духовных правил, поскольку последние суть не что иное, как предписания или дозволения самого Бога. Но человеку — законодателю или судье — принадлежит дознание всех законных или незаконных действий, совершаемых или не совершаемых людьми, мирянами или священниками, черным или бельм духовенством, идет ли речь о вещах духовных или вещах временных, с тем условием, что это не касается чисто духовных материй... Кажется, здесь мы слышим Лютера: Все, что не относится к жизни по благодати, все, что материализуется в жизни церкви и мира, принадлежит государству. Все, что относится к исполнению морального закона в веке сем, отходит от церкви и переходит к государству.

Эта доктрина взрывоопасна, она пройдет свой путь и заявит о себе в мыслях столь разных лиц, как Макиавелли и Лютер, Гоббс и Руссо, Гегель и Огюст Конт, Ленин и Шарль Моррас.

Но что отличает Оккама и в особенности Марсилия Падуан-ского от традиции гибелинов, так это полное отсутствие мечтаний об объединении в одной светской империи если не всего человечества, то хотя бы всего христианского мира.

Марсилий Падуанский в этом целиком противостоит Данте, для которого император должен был восстановить такое фундаментальное единство. Схоластическая политика искала способа распространения на всех людей полиса Аристотеля, преображенного в христианский град. У Марсилия политика предполагает многообразие наций и государств. В Defensor Pacis мы читаем: Можно задаться вопросом, следует ли всем людям, живущим в гражданском состоянии и населяющим поверхность земного шара, иметь единственного верховного правителя или же, напротив, предпочтительно, чтобы в разных краях, разделяемых географическими, языковыми или моральными границами, каждое сообщество обрело то правление, какое ему подобает. Кажется, предпочтительнее второе решение, в коем следует видеть воздействие небесной причины, желающей ограничить беспредельное размножение человеческого рода. Действительно, можно считать, что природа решила умерить это размножение войнами или эпидемиями, подбрасывая человеку трудности на каждом шагу.

Политический оккамизм и аверроизм отстаивают экстремистский тезис, крайне далекий от условий XIV века, хотя и получивший тогда широкую известность. Но они соответствуют общей тенденции, заявляющей о себе в интеллектуальном переосмыслении политических перемен. Мысль принимает распад единства, она соглашается на разделение и участвует в расколе христианского мира. Она приемлет партикуляризм.

Первый национальный университет: Прага

Мысль принимает даже национальное чувство. Мы наблюдаем это в Праге. Университет здесь был основан в неспокойной обстановке. Подобно всем университетам, он был международным, но постепенно им завладели немецкие преподаватели и студенты,

число которых увеличивалось в связи с их оттоком из Парижа во время Великой схизмы. В Праге они сталкиваются с чешским началом, все более осознающим свою самобытность и свои устремления. К оппозиции этнической прибавляется оппозиция корпоративная: господство немецкой нации над чешской сказывается на распределении кафедральных и университетских постов между представителей этих двух групп. За этим выстраивается социальная оппозиция: чехи опираются на низшие классы — крестьян и ремесленников, тогда как утвердившиеся в этой стране немцы представляют, прежде всего, богатую городскую буржуазию, большую часть дворянства и духовенства.

Взрыв произошел после появления Яна Гуса. Вместе со своими друзьями он привлек философскую и богословскую доктрину, многим обязанную Оксфорду и, в особенности, Виклифу. Гус наладил связь между университетской средой и народным окружением Праги и Богемии, воодушевил их своим красноречием и своей страстностью, оказал эффективное давление на слабого короля Богемии Венцеслава IV. Конфликт разрешился в пользу чехов королевским декретом 1409 года, оглашенным на Кутной

Прага, Munster

горе. Теперь среди наций первенство было за чехами, а все члены университета должны были приносить присягу на верность богемской короне. Немцы покидают Пражский университет и основывают собственный в Лейпциге. Это важная дата средневековой истории: рождается национальный университет, интеллектуальный мир отливается в политические формы.

Путь, который вел к интеграции Парижского университета в национальную монархию, был полон превратностей.

Париж: величие и слабость университетской политики

Из-за отъезда множества англичан во время Столетней войны и немцев в период Великой схизмы Парижский университет по своему составу становится все более французским. По крайней мере, со времени правления Филиппа Красивого он играет значительную политическую роль. Карл V называл его старшей дочерью Короля. Университет официально представлен на национальных соборах французской церкви, на ассамблее Генеральных штатов. Он выступает как посредник во время борьбы двора с парижанами, возглавляемыми Этьеном Марселем, во время восстания майотенов; подпись представителя университета стоит под договором в Труа.

Престиж университета огромен. Это объясняется не только числом студентов и преподавателей, но и окончивших его магистров, которые занимают первостепенные должности по всей Франции и за ее пределами, сохраняя с университетом тесные связи.

Вместе с тем он связан и с папским престолом. К тому же все авиньонские папы — французы, они явно покровительствуют университету, притягивают его к себе щедрыми дарами. Каждый год в Авиньонский дворец направляется rotulus nominandorum, свиток с именами мэтров, за которых университет нижайше просит папу о кормлении или о церковном бенефиции. Университет был не только старшей дочерью Короля, но и первой школой Церкви, играя роль международного арбитра в богословских вопросах.

Схизма поколебала это равновесие. Поначалу университет

встал на сторону Авиньонского папы, но затем, устав от возрастающего лихоимства папы, озаботившись восстановлением единства церкви, он оставляет решение за королем Франции, а сам неустанно призывает к соборному воссоединению, дабы положить конец расколу путем отречения соперничавших первосвященников. Одновременно университет отстаивает верховенство собора над папой, относительную независимость национальной церкви от святого престола, то есть галликанство. Но если первое требование подняло престиж университета в христианском мире, то второе привело к охлаждению в отношениях с папством и к растущему влиянию на него монархии.

Казалось, был достигнут полный успех. Собор в Констанце, где университет сыграл роль лидера, освящает этот триумф. Кстати, на нем обозначились любопытные позиции части университетских мэтров. Как это показал Э. Ф. Джекоб¹, английские мэтры неожиданно принимают сторону папства по вопросу о назначении бенефициев: их заботят собственные интересы, а папская сторона неплохо обслуживала таковые.

Но Базельский собор, на котором мэтры играли лишь незначительную роль, заканчивается полной победой папства. Тем временем разыгрывается уже сугубо французский кризис, сильно подорвавший позиции Парижского университета.

К прочим неприятностям правления Карла VI добавляется восстание кабошьенов в Париже, а затем, при разделе страны между англичанами и французами, Париж становится столицей английского королевства. Конечно, университет не сразу перешел на сторону бургундцев, да и перешедшие составляли лишь часть его. Герцог опирался на нищенствующие ордена, с которыми университет традиционно не ладил. Университет осудил и подверг преследованию Жана Пти, апологета убийства герцога Орлеанского. В момент взятия города англичанами многие мэтры покинули Париж, находились в окружении дофина и составляли административный костяк его королевства в Бурже, либо обживали новый университет в Пуатье.

Но те, кто остался в Париже, обургундилисъ и подчинились воле англичан. Самым известным эпизодом этого английского периода Парижского университета были его действия против

¹ Bulletin of the John Rylanils Library, 1946.

Жанны д'Арк. Заявляя о своей к ней враждебности (вопреки Жерсону), университет хотел не только угодить иностранному хозяину. Он следовал при этом и за народным мнением, которое было чрезвычайно враждебно к Орлеанской деве, свидетельством чему можно считать хотя бы Парижского Буржуа. Это показывает, насколько самодовольные интеллектуалы были не способны выйти из своей ученой гробницы, столкнувшись с героической наивностью, с простодушным неведением Жанны. Известно, что университет руководил направленным против нее процессом и с нескрываемым удовлетворением сообщил о ее осуждении английскому королю.

Пепел костра в Руане запятнал престиж университета. Отвоевав Париж, Карл VII, а за ним и Людовик XI с недоверием относятся к «коллаборационисту», хотя университет стоял на стороне их галликанской политики и решительно поддержал прагматическую санкцию.

В 1437 году король лишает университет налоговых привилегий и принуждает внести свой вклад в повышение подати для отвоевания Монтере. В 1445 году у него отнята судебная привилегия, университет становится подвластным решениям парламента. Король поддерживает реорганизацию университета, осуществляемую папским легатом, кардиналом д'Этутвилем, в 1452 году. В 1470 году Людовик XI обязывает мэтров и студентов из Бургундии присягать ему на верность. Наконец, в 1499 году университет теряет право на забастовку. Отныне он в руках короля.

Что стало с духом образования на протяжении всех этих сражений? Образование претерпело двоякую эволюцию, которая позволит нам лучше понять отношения между схоластикой и гуманизмом, разглядеть нюансы в этой оппозиции, проследить передачу факела разума на переходе от одного периода к другому.

Склероз схоластики

Несмотря на интересные попытки обновления, несмотря на построения Николая Кузанского, желавшего совместить традицию с новыми потребностями, схоластика чахнет. К тому же она не перестает терзать саму себя. По одну сторону стоят старые, каковыми теперь оказываются выдохшиеся в своих умствовани-

ях аристотелики и томисты. По другую сторону помещаются новые — под стягом оккамовского номинализма. Но они с головой ушли в изучение формальной логики, в бесконечные разглагольствования по поводу значения слов, в искусственные деления и подразделения — в то, что называется терминизмом. В 1474 году старые получают от Людовика XI запрет на преподавание, а за ним следует эдикт от 1481 года, налагающий запрет и на их книги. Самыми активными были последователи Дунса Скота, которые безуспешно пытались сочетать все более впадающий в пустословие критицизм с волюнтаристическим фидеизмом, становящимся у них все более туманным. Они станут любимым объектом нападок Эразма и Рабле, которые обрушат на них иронию и сарказм, сделав прототипами всей схоластики скотистов. Рабле причешет всех схоластов под одну гребенку и занесет их в шутливый каталог: его, как известно, листает в библиотеке Сен-Викторского аббатства юный Пантагрюэль. В нем перемешаны и осмеяны Фома Брико, зело хитроумный толкователь номиналистов, Пьер Татерэ, глава парижских скотистов после 1490 года, Пьер Крокар, обновитель томистского преподавания, известные оккамисты: Ноэль Бедье, Джон Майр (Майор), Жак Эльмен.

Над этим пустословием смеется и Вийон, рассеянное ухо которого лучше прочих расслышало на лекциях в Сорбонне лишь пустые переливы словес.

Пока я в добром настроенье
Предуказанья составлял,
Как и всегда, к богослуженью
Вечерний колокол призвал.
Он о спасении вещал,
Что предрекает Анжелюс,
И я писание прервал,
Решивши тут же: помолюсь.

Вдруг что-то сделалось со мной,
Сознанье разом мне затмило,
Но было не вино виной;
То Дама-Память все взмутила
И вновь в укладке разместила
С набором средств необходимых,

Чтоб суть постичь возможно было
Познаний истинных и мнимых:

Условия формированья,
Оценочные означенъя,
Взаимопреобразованья
Отождествленъя и сравненья.
От этого столпотворенья
Любой лунатиком бы стал
Иль спятил.
Я сие ученье У Аристотеля читал.

(Пер. Ю. Кожевникова)

Именно такая извращенная, карикатурная, умирающая схоластика отвергалась гуманистами.

Университеты открываются гуманизму

И все же университетское образование открывалось для новых вкусов. Прежде всего, в итальянских университетах, поскольку здесь схоластика не имела таких традиций, как в Париже или в Оксфорде; здесь лучше сохранились традиции античной литературы, здесь она раньше пробудилась — то ли вместе с возобновлением памяти о Риме, то ли с притоком византийской учености, которая перед лицом турецкой угрозы обратилась к эллинизму. В Болонье Пьетро ди Мульо с 1371 по 1382 год учит риторике, которая затем переходит Колюччо Салютати. Здесь с 1424 года начинают учить греческому, и Филельфо удается обратить к нему ранее безразличных к греческому студентов. Между 1450 и 1455 годами знаменитый кардинал Виссарион реорганизует университет, будучи папским правителем города и ректором. Преподавание гуманитарных наук (studio humanitatis) с тех пор не прекращается в Болонье.

В Падуе этот процесс начинается еще раньше, а в XV веке, вместе с присоединением города к Венеции, тут получает блестящее развитие преподавание греческого, которым восхищался Альдо Мануццио. Вслед за Гуарино, Филельфо, Витторио ди Фельтро эту традицию продолжают византийские изгнанники во главе с Деметрием Халкидонским и Марком Мусуросом. Влияние

Виссариона в Падуе было даже более глубоким, чем в Болонье.

Рождающиеся синьории способствуют этому процессу. Во Флоренции наряду со знаменитой платоновской академией существует университет, где Амвросий Камальдульский, Ауриспа, Гварино, Филельфо толкуют Цицерона и Теренция, Лукиана, Пиндара, Демосфена, Плотина, Прокла, Филона, Страбона. Когда Лоренцо Великолепный в 1472 году переносит университет из Флоренции в Пизу, то сразу же создаются кафедры поэзии, красноречия, математики и астрономии. Висконти, а за ним и Сфорца делают то же самое в Павии, отношения которой с Францией будут очень тесными в XV веке и на протяжении итальянских войн. В Ферраре Эсте следуют этой политике и призывают в качестве профессора и ректора одного из лучших эллинистов того времени Теодора Газу. В римской Sapience мы наблюдаем такое же рвение к классической литературе: ее преподают Филельфо, Энос д'Асколи, Аргиропуло, Теодор Газа.

Но ни Оксфорд, ни Париж не остались непроницаемыми для гуманизма; не избежала этого и Прага, где в середине XIV века при дворе Карла IV и вокруг нового университета образуется

кружок утонченных гуманистов, открытых итальянским влияниям, — от Петрарки до Кола ди Риенцо. Уже в начале XIV века преподававший в Оксфорде, Лондоне и Париже Никлас Трайвет комментирует Декламации Сенеки Старшего и трагедии Сенеки Младшего, а также Тита Ливия. Распространению духа гуманизма в Оксфордском университете во многом способствуют дары герцога Хэмфри Глочестерского (в 1439 и в 1443 годах) из своей библиотеки, богатой как трудами греко-латинских классиков, так и итальянцев. Оксфорд готовится к лекциям Линакра, Гроцина, Колета, Томаса Мора. Он ждет Эразма.

Первое поколение французских гуманистов — Жак де Мон-трей, Николя де Кламанж, Гонтье Коль, Гийом Фийастр — сохраняло связи с Парижским университетом. В письме Гийому Фий-астру Жак де Монтрей восхваляет канцлера университета Жер-сона в качестве гуманиста: Хотя ты известен тем, что от тебя ничто не ускользает из заслуживающего познания, и тому у меня немало свидетельств, я не перестаю удивляться, что ты не пошел по следам знаменитого парижского канцлера, человека исключительной культуры. Не стану говорить о его жизни или нраве, ни даже о его учености в области христианской религии или теоретического богословия, в коих вы оба достигли больших отличий и высот. Я упомяну лишь его искусство рассказывать и убеждать,

Интерьер библиотеки Сикста IV. Фреска в больнице Св. Духа, Рим

 

покоящееся, прежде всего, на правилах риторики и красноречия, благодаря которым это искусство достигается и без которого выразительность, кажущаяся мне целью культуры, остается бездейственной, пустой и бессодержательной... Богослов Гийом Фише, который в 1470 году установил печатный станок в коллеже Сорбонны, был другом Виссариона, мечтал о возрождении платонизма, стремился сочетать свое восхищение Петраркой с почитанием томистской традиции. Робер Гаген, декан факультета канонического права, тесно связанный с флорентийцами, собирает вокруг себя восторгавшихся Петраркой гуманистов. Если у Эразма вызвала отвращение варварская дисциплина, царившая при Иоанне Стендонке в коллеже Монтегю, а потому от посещения университета у него осталось лишь презрение к упадочной схоластике, то Жак Лефевр д'Этапль, профессор в коллеже Кардинала Лемуана, распространяет по Парижу одну из чистейших форм гуманизма (об этом стоит перечесть прекрасные страницы Огюстена Реноде).

Но хотя гуманизм и нападал в первую очередь на пораженную склерозом схоластику, а университетские мэтры иной раз переходили на сторону гуманизма, то все же существовала глубокая оппозиция между средневековым интеллектуалом и гуманистом Возрождения.

Возврат к поэзии и мистике

Гуманист по сути своей является антиинтеллектуалистом. Он более литератор, чем ученый, скорее фидеист, чем рационалист. Единству диалектики и схоластики он противопоставляет другую пару: филология — риторика. Альберт Великий не считал Платона философом из-за его языка и стиля; у гуманиста он оказывается Верховным Философом именно потому, что был поэтом.

Лефевр д'Этапль осуществляет прекрасное издание Никомаховой этики Аристотеля, но сам он склоняется к поэтам и мистикам. Его идеал — созерцательное познание. Он публикует Герметические книги в переводе Марсилио Фичино — труды Псевдо-Дионисия, созерцания францисканца Раймунда Луллия, мистиков, вроде Ришара Сен-Викторского, святой Хильдегарды

 

 

Св. Джером. Дюрер

Бингенской, Рюисброка и, наконец, Николая Кузанского, сделавшегося апостолом Ученого незнания.

Тот же Лоренцо Балла, строгий филолог, пожалуй, наиболее дисциплинированный ум из всех гуманистов Кватроченто, произносит проповедь в римской церкви доминиканцев 7 марта 1457 года в честь св. Фомы Аквинского, заявляя в ней о своих расхождениях с его методом: Многие убеждены в том, что нельзя стать богословом, не выучив правил диалектики, метафизики и всей философии. Что сказать на это? Убоюсь ли высказать, что думаю? Я восхваляю святого Фому за предельную тонкость выражений, я восхищен его прилежанием, я дивлюсь богатству, многообразию, совершенству его доктрины... Но я не так уж впечатлен так называемой метафизикой, она загромождена познаниями, коих лучше не иметь, поскольку они только мешают знанию лучших вещей. Настоящая теология для него, как и для Лефевра д'Этап-ля, — это теология св. Павла, которая говорит без философского суесло