Современность XII века. Древние и новые

Совершать нечто новое, стать новыми людьми — так воспринимали себя интеллектуалы XII столетия. Может ли существовать Ренессанс без чувства возрождения? Вспомним о возродившихся в XVI веке, о Рабле.

Из их уст, из-под их пера для обозначения современных им авторов часто выходит слово moderni. Они были новыми, современными и умели ими быть. Но такими новыми, которые не оспаривали древних; напротив, они подражали им, питались ими, взгромождались им на плечи. От тьмы невежества к свету науки не поднимешься, коли не перечтешь с живейшей любовью труды древних, — пишет Пьер де Блуа. — Пусть лают собаки, пусть свиньи хрюкают! Я не стану от сего меньшим сторонником древних. О них все мои помыслы, и заря всякого дня найдет меня за их изучением.

Вот как учил в Шартре, одном из знаменитейших школьных центров XII века, мэтр Бернард, по свидетельству своего именитого ученика Иоанна Солсберийского: Чем больше ты знаком с науками и чем больше ими проникся, тем полнее поймешь правоту древних авторов и тем яснее станешь их преподавать. Эти последние, благодаря diacrisis, что мы можем перевести как рисунок или окраска, из первоматерии истории, темы, сказания, с помощью всех дисциплин и великого искусства синтеза и сочетания создавали законченное произведение как прообраз всех искусств. Грамматика и Поэзия тесно сплетаются и покрывают все пространство изображаемого. На это поле Логика, дающая нам цвета демонстрации, приносит блеск золота разумных доказательств; Риторика силой убедительности и красноречия подобна сиянию серебра. Квадрига Математики движется по следам других искусств и оставляет бесконечное разнообразие цветов и оттенков. Изучив тайны природы, Физика вносит очарование своих нюансов. Наконец, возвышающаяся над прочими ветвями Этическая Философия, без которой и сама философия не получила бы своего имени, превосходит все прочие тем достоинством, которое она придает произведению. Прочти внимательно Вергилия или Лукана и, какую бы философию ты ни исповедовал, найдешь то, что тебе пригодится. В этом, в зависимости от умения

 

учителя и рвения ученика, заключается польза от предварительного чтения древних авторов. Таков метод, коему следовал Бернард Шартрский, чьи сочинения — богатейший источник изящной словесности в Галлии новых времен...

Но не является ли такое подражание рабским? В дальнейшем мы увидим, что многие античные привнесения в западную культуру были и плохо переварены, и худо приспособлены. Но в XII веке все это было так ново!

Если мэтры, клирики и добрые христиане предпочитают в качестве text-book Вергилия Экклезиасту, Платона Августину, то делают это не только из убежденности в том, что Вергилий и Платон богаты моральными поучениями и что за кожурой сокрыта сердцевина (разве поучений мало в Писании и у отцов церкви?). Делается это потому, что «Энеида» и «Тимей» для них — прежде всего, научные труды: они написаны учеными и пригодны в качестве предметов специального, технического образования, тогда как Писание и труды отцов церкви, которые тоже полны учености (разве книга Бытия не образец для естественных наук и космологии?), играют эту роль лишь во вторую очередь. Древние — это специалисты, которые лучше приспособлены для специального обучения, а именно, для свободных искусств, школьных дисциплин, нежели труды Отцов или Писание, принадлежащие по преимуществу области теологии. Интеллектуал XII века был профессионалом: у него свои, полученные от древних, предметы, своя техника, которая в главном также есть подражание древним.

Но используется она для того, чтобы идти дальше древних, подобно итальянским кораблям, использующим море, чтобы плыть за богатствами Востока.

Таков смысл известного изречения Бернарда Шартрского, которое часто повторялось в Средние века:

Мы — карлики, взобравшиеся на плечи гигантов. Мы видим больше и дальше, чем они, не потому, что взгляд у нас острее и сами мы выше, но потому, что они подняли нас вверх и воздвигли на свою гигантскую высоту...

Значимость культурного прогресса — вот что выражает этот знаменитый образ. Иными словами, значимость прогресса в истории. В раннем средневековье история остановилась. Церковь победила и реализовала себя на Западе. Оттон Фрейзинген-

ский, перенявший августинианское учение о двух Градах, заявил: Начиная с того момента, как даже императоры, за малыми исключениями, а не только все прочие, стали католиками, мне кажется, что я писал уже историю не двух Градов, но одного, и имя ему — Церковь.

Не раз говорилось о воле к забвению времени у феодалов, а вместе с ними и у монахов, включенных в феодальные структуры. Дойдя до политической победы буржуазии, Гизо был уверен, что тем самым он достиг цели истории. Интеллектуалы XII веке, появившиеся в строившихся городах, где все двигалось и менялось, вновь запустили машину истории и первым делом определили свою миссию во времени: Veritas, filia temporis — сказано уже Бернардом Шартрским.

 

Вклад греков и арабов

Дочь времени, истина, также и дочь географического пространства. Города — это места вращения людей, нагруженных идеями словно товарами, места обмена, рынков и перекрестков интеллектуальной торговли. В XII веке, когда Запад экспортировал в основном сырье, хотя уже приближался расцвет торговли тканями, редкие и дорогие предметы ремесла приходили с Востока — из Византии, Дамаска, Багдада, Кордовы. Вместе с пряностями и шелком на христианский Запад пришли рукописи, несущие греко-арабскую культуру.

Арабская культура была, прежде всего, посредницей. Труды Аристотеля, Эвклида, Птолемея, Гиппократа, Галена сохраняли на Востоке христиане-еретики — монофизиты, несториане — и преследуемые в Византии евреи. От них эти сочинения перешли в библиотеки мусульманских школ и были там хорошо приняты. И вот теперь началось обратное движение, которое принесло их к берегам западного христианства. При этом роль узкой полосы латинских государств на Востоке была невелика. Этот фронт встречи между Западом и Исламом был, прежде всего, военным: столкновения, крестовые походы. Здесь обменивались ударами, а не идеями и книгами. Через эту полосу военных действий проникли немногие сочинения. Двумя главными зонами контакта, передачи восточных рукописей были Италия и еще более

Испания. Ни временные закрепления мусульман на Сицилии и в Калабрии, ни волны христианской Реконкисты никогда не препятствовали в этих местах мирному обмену.

Христианские охотники за греческими и арабскими манускриптами добирались даже до Палермо, где норманнские короли Сицилии, а затем Фридрих II со своей трехъязычной канцелярией — греческой, латинской, арабской — основали первый итальянский двор в стиле Ренессанса. Добирались они и до Толедо, отвоеванного у неверных в 1087 году, в котором под покровительством архиепископа Раймонда (1125-1151) трудились христианские переводчики.

Переводчики

Первопроходцами этого Ренессанса были переводчики. Запад уже не знал греческого: Абеляр оплакивал это и увещевал священников восполнить пробел, вводя тем самым людей в сферу культуры. Научным языком была латынь. Арабские оригиналы, арабские версии греческих текстов, греческие оригиналы — их нужно было переводить, либо в одиночку, либо — и чаще всего — группами переводчиков. Христианам Запада помогали испанские

христиане, жившие под властью мусульман (мозарабов), евреи и даже сами мусульмане. Тем самым происходило объединение всех способностей и навыков. Известность получила одна из таких команд, собранная ученым аббатом Клюнийским, Петром Достопочтенным, для перевода Корана. Он отправился в Испанию для инспекции клюнийских монастырей, возникавших вместе с продвижением Реконкисты. Петру Достопочтенному первому пришла на ум мысль о том, что с мусульманами нужно сражаться не только в военной, но и в интеллектуальной области. Чтобы опровергнуть их учение, его следует знать. Нам эта мысль кажется до наивности очевидной, но она требовала необычайной смелости в эпоху крестовых походов.

Дают ли мусульманскому заблуждению презренное имя ереси или бесчестное имя язычества, против него нужно действовать, а это значит, что против него нужно писать. Но латиняне, в особенности же нынешние, утратили древнюю культуру и, подобно иудеям, изумлявшимся знанию множества языков апостолами, не владеют иным, кроме языка своей родной земли. Потому они и не могли ни распознать чудовищности этого заблуждения, ни преградить ему путь. Оттого воспламенилось мое сердце, и огонь зажег мои мысли. Видя, как латиняне упускают из виду причину этой погибели, я вознегодовал и решил предоставить их невежеству силу к сопротивлению этой погибели: Ибо никто не мог ответить, ибо никто не знал. Посему я стал искать знатоков арабского языка, позволившего этому смертельному яду заразить половину шара земного. Силою молитвы и денег убеждал я их перевести с арабского на латинский историю и учение того несчастного и даже его закон, носящий имя «Коран». А чтобы верность перевода была полной, чтобы никакая ошибка не исказила нашего понимания, к христианским переводчикам я добавил сарацина. Вот имена христиан: Роберт Кеттенский, Герман Далматский, Петр из Толедо; сарацина же звали Мохаммедом. Таковая группа, перерыв все библиотеки этого варварского народа, извлекла из них ту огромную книгу, которую они опубликовали для латинского читателя. Сей труд был совершен в год, когда я прибыл в Испанию и встречался с сеньором Альфонсом, победоносным императором испанцев, то есть в 1142 году от Рождества Господня.

Образцовое предприятие Петра Достопочтенного находится как бы на краю занимающего нас переводческого движения.

Роза ветров, Aristote

 

Христианские переводчики Испании обращались не столько к самому исламу, сколько к греческим и арабским научным трактатам. Клюнийский аббат подчеркивает, что потребовалось немалое вознаграждение, дабы обзавестись специалистами. За профессиональный труд следовало хорошо платить.

Что было принесено на Запад этим первым типом ученого, интеллектуала-специалиста, к коему относились переводчики XII века: Яков Венецианский, Бургундио Пизанс-кий, Моисей Бергамский, Леон Тус-кус в Византии и на севере Италии, Аристипп Палермский, Аделяр Батский, Платон Тиволийский, Герман Далматский, Роберт Кеттенский, Гуго Сантальский, Гундисальво, Герард Кремонский в Испании?

Заполняются лакуны в латинском наследии западной культуры — в области философии и, прежде всего, науки. Математика Эвклида, астрономия Птолемея, медицина Гиппократа и Галена, физика, логика и этика Аристотеля — вот огромный вклад этих тружеников. Быть может, метод был даже важнее самого содержания. Любознательность, рассудительность и вся Logica Nova Аристотеля: две Аналитики (priora и posteriora). Топика, Опровержения (Sofistici Elenchi), к которым скоро прибавилась Logica Vetus — Старая Логика, известная через Боэция, а теперь вновь получившая распространение. Таково было потрясение,

Симон, аббат монастыря Св. Альбина (1167-1183) у книжного сундука

 

стимул, урок, преподанный античным эллинизмом, пришедшим на Запад долгим кружным путем через Восток и Африку.

Добавим к этому собственно арабские привнесения. Арифметика с Алгеброй Аль-Хорезми предваряла знакомство Запада с арабскими цифрами (на деде индийскими, но пришедшими через арабов) в самом начале XIII века благодаря Леонардо из Пизы. Медицина не только Рази, прозванного христианами Разесом, но, прежде всего, Ибн-Сины, или Авиценны, чья медицинская энциклопедия, или Канон, стала настольной книгой западных врачей. Астрономы, ботаники, агрономы и еще более алхимики, передавшие латинянам свои лихорадочные поиски эликсира... Наконец, философия, которая, отталкиваясь от Аристотеля, воздвигла мощные синтетические системы Аль-Фараби и Авиценны. Вместе с трудами пришли наименования цифр, нуль, алгебра — они перешли от арабов к христианам вместе с коммерческой лексикой: дуань (таможня), базар, фон-дук (fondacco — склад товаров), габель (налог на соль), чек и т. д.

Этим объясняется отправление в Италию и, особенно, в Испанию большого числа жаждущих познаний, вроде англичанина Даниэля Морлийского, поведавшего епископу Норвича о своем пути интеллектуального развития.

Страсть к учению прогнала меня из Англии. Какое-то время я пребывал в Париже. Но тут я нашел только дикарей, важно восседавших, на своих, скамьях рядом с парой-тройкой табуреток, нагруженных огромными томами, в коих позолоченными буквами воспроизводились уроки Ульпина: свинцовыми перьями они с трудом выводили звездочки и обели¹ в своих книгах. Невежество побуждало их к неподвижности истуканов, но они притязали даже на то, что уже одним своим молчанием демонстрируют мудрость. Стоило же им открыть рот, и слышен был лишь детский лепет. Поняв это, я задумался о том, как бы мне избежать подобной опасности и овладеть «искусством» толкования Писания, а не просто воздавать ему хвалы или сторониться его за краткостью ума. Поскольку доныне в Толедо обучение арабов почти целиком посвящено искусствам квадривиума² и избавлено от наплыва толпы, я поспешил туда, дабы слушать лекции самых ученых философов мира. Друзья отозвали меня, и, хотя меня приглашали вернуться в Испанию, я приехал в Англию с немалым числом ценных книг. Мне говорили, что в этих краях преподавание свободных искусств никому не известно, что Аристотель и Платон были преданы здесь забвению ради Тита и Сеяна. Велика была моя печаль, и, чтобы не оставаться единственным греком среди римлян, я собрался в дорогу, дабы найти место, где я мог бы учить и способствовать расцвету таких наук... Пусть никто не смущается, если, говоря о творении мира, я привожу свидетельства не отцов церкви, но языческих философов, поскольку, хотя они и не причислены к правоверным, иные из их речений должны войти в наше образование, дополняемые верой. Ведь мы сами чудесным образом были спасены на пути из Египта, и Господь велел нам забрать сокровища египтян, чтобы передать их евреям. По велению Господа и с его помощью нам надлежит отнять у языческих философов их мудрость и красноречие: ограбим неверных так, чтобы обогатить добычей нашу веру.

Даниэль Морлийский увидел в Париже лишь следование традиции, упадок, запустение. Париж XII века был иным.

Испания и Италия знали только первый этап обретения греко-арабских материалов — труд переводчика, позволивший интеллектуалам Запада усвоить эти материалы.

¹ Значки на полях, которыми помечались ошибки.

² То есть наукам.

Центры, в которых происходило дальнейшее включение восточных привнесений в христианскую культуру, находились не здесь. Самыми важными из них были Шартр и Париж, окруженные более традиционными Ланом, Реймсом, Орлеаном. То была другая зона, именно там шли обмен и переработка материалов в готовую продукцию, в ней встречались Север и Юг. Между Луарой и Рейном — в тех самых местах, где к ярмаркам Шампани примыкали крупная торговля и банки, — вырабатывалась культура, которая сделала Францию первой наследницей Греции и Рима, как предсказывал Алкуин и как воспевал Кретьен де Труа.