Враг народа и японский шпион

Стараниями Василия Сергеевича была орга­низована Всесоюзная секция (федерация) вольной борьбы дзюу-до, председателем ко­торой, разумеется, стал он сам. Однако, как это ни странно, отличные боевые качества сконструированной Ощепковым системы самозащиты совершенно неожиданно отри­цательно повлияли на развитие преподавав­шейся им же борьбы. Той самой борьбы, на основе приемов которой и была создана эта система. И без того скупо отведенные для изучения борьбы в институтах физкультуры часы - всего тридцать на весь учебный год -полностью использовались лишь для изуче­ния студентами самозащиты в рамках ГТО-II. Всерьез обеспокоенный этим перекосом, Василий Сергеевич старался изо всех сил ис­править положение. Доказывал руководству Спорткомитета и инфизкульта, что стать полноценным преподавателем самозащиты можно только в том случае, если достаточно хорошо освоить базовую борьбу. Но все его старания встречали чиновное равнодушие, а то и явно отрицательное отношение.

Уже наступил недоброй памяти тридцать седьмой год. Обстановка на Востоке все сильнее накалялась. Еще с двадцатых годов наиболее мощной из советских армий явля­лась Краснознаменная Особая Дальневос­точная. О ней даже пели в песнях: «Дальне­восточная - опора прочная...» Теперь же традиционно напряженные отношения с Японией получили новый импульс. Она за­ключила антисоветский пакт с гитлеровской Германией. Японские милитаристы, уже вы­шедшие к нашим сухопутным границам в Манчжурии и провоцировавшие постоян­ные инциденты, начали широкие боевые действия на полное завоевание Китая. И на­ши летчики уже сбивали японские бомбар­дировщики в небе над Шанхаем.

Настало время массовых репрессий, все­общего страха и подозрительности. Над дзюдо, как над системой, пришедшей из враждебной Японии, не могли не сгущать­ся тучи. Над ним рке откровенно начали довлеть неприязнь и недоверие, а над руко­водителями спорта нависла опасность быть обвиненными во вредительской, враждеб­ной деятельности.

Для того чтобы вы могли понять, какое отношение вызывало дзюдо у «широкой об­щественности» приведу коротенькую цита­ту из публикации тех лет «Что такое дзюу-до»: «Родина воинствующего фашизма, страна реакции, террора и интервенции Япония имеет систему физического воспи-

тания, предназначенную исполнять классо­вые заказы японских империалистов. Эта система носит название дзюу-до».

Когда еще речь шла о дзюдо как о систе­ме самозащиты, то негативным мнениям можно было доказательно противопоста­вить ее несомненную необходимость и при­носимую пользу. Но вот культивировать «японскую борьбу» в качестве столь же по­лезного и равноправного вида спорта было уже тяжеловато. Здесь опасения и возраже­ния сверху вставали в полный рост.

Борьба дзюдо была вообще исключена из учебных планов институтов и техникумов физкультуры. А ленинградский спорткоми­тет отказался от запланированной было бла­годаря стараниям Ощепкова, матчевой встречи своих борцов с москвичами. Сам председатель Всесоюзного спорткомитета Харченко публично дал этой борьбе самую отрицательную оценку. Видный советский руководитель, он, точно так же, как и его уже расстрелянный предшественник Анти-пов, был «сослан» на малозначительную физкультурную работу и точно предвидел, что это лишь этап на пути к скамье подсу­димых по пресловутой пятьдесят восьмой статье. Понятно, что от «японского компро­мата» он отмахивался, как черт от ладана.

Понимал ли это Ощепков? Боюсь, что нет. Он жил своими спортивными интере­сами, был так далек от политики и видел во всем этом только профессиональное неве­жество. Всего за несколько месяцев до сво­его ареста и трагической гибели этот беско­рыстный энтузиаст пишет резко протестую­щие письма во Всесоюзный спорткомитет, инспекцию физподготовки и спорта ар­мии; в Московский, Ленинградский, Укра­инский и Закавказский институты физичес­кой культуры. В письмах прямо говорит о неправильных действиях высшего спортив­ного руководства и персонально - председа­теля спорткомитета. Никаких ответов на эти письма Ощепков, дни которого были уже сочтены, конечно, не получил.

Василий Сергеевич работал тогда над книгой, излагал в ней богатые результаты своей долголетней творческой деятельности. Однако закончить этот капитальный труд, который стал делом всей его жизни, Ощеп-кову так и не довелось. По всей стране уже гуляла зловещая круговерть ночных арес­тов. Зловонным махровым цветом расцве­тала бешеная шпиономания. Для тех, кто имел какое-либо отношение к загранице, особенно к Японии, настали черные време-

на: по логике НКВД эти люди могли быть завербованы вражеской разведкой. И Васи­лий Сергеевич имел несчастье подпадать именно под эту категорию. 29 сентября на Лубянке, хотя следствие даже еще не нача­лось, было утверждено так называемое «По­становление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения», в котором лживо отмечалось: «Ощепков Василий Сер­геевич достаточно изобличается (выделено мной - М. Л.) в том, что, проживая в СССР, занимается шпионажем в пользу Японии... Гражданина Ощепкова привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58 п. 6. Ме­рой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей...»

Чета Ощепковых с большим трудом при­обрела на 10 октября билеты на замечатель­ную пьесу Михаила Булгакова «Дни Турби­ных» в филиале Художественного театра. Единственного в стране театра, которому Сталин разрешил постановку этой «подо­зрительной» пьесы. Но Василия Сергеевича ожидал совсем другой, ужасающе трагичес­кий спектакль, который тоже был поставлен по сталинской режиссуре. И в ночь на пер­вое октября Ощепковых разбудил оглуши­тельно громкий в ночной тишине звонок в двери их квартиры...

Страдавший серьезным сердечным забо­леванием, он сразу после доставки в «Бу­тырку» жаловался тюремному врачу на сильные боли в сердце, а уже через десять дней скончался на нарах в переполненной «врагами народа» душной камере. И тот же тюремный врач хладнокровно констатиро­вал: «Можно предположить, что смерть на­ступила от приступа грудной жабы» (так на­зывали тогда стенокардию - М.Л.).

Этот замечательный человек и выдаю­щийся специалист погиб в расцвете творче­ских сил всего лишь сорока четырех лет от роду, и как много полезнейших и больших дел не смог он завершить...

А насмерть перепуганная администрация инфизкульта, едва узнав об аресте, поспе­шила издать 8 октября приказ об исключе­нии из учебных планов дзюдо и увольне­нии всех преподавателей с 1 ноября 1937 года. Так что покойный Василий Сергеевич еще целый месяц числился сотрудником института...

Впрочем, очень скоро «вышестоящие» разъяснили администрации, что ликвидиро­вать такую нужную дисциплину ни в коем случае нельзя. И занятия «втихомолку» про­должил единственный оставшийся препода­ватель - ученик Ощепкова Н. М. Галковский.

Вскоре после ареста Ощепкова Харлам-пиев зашел к его жене Анне Ивановне, ко­торая еще не знала, что уже стала вдовой, собрал целый чемодан книг богатейшей ощепковской библиотеки и других его ма-

териалов и перенес все к себе. Бесспорно, это было очень смелым поступком для тех страшных лет беспрерывной охоты за несу­ществующими ведьмами, и особенно для Харлампиева, положение которого было уже довольно опасным из-за ареста его младшего брата Георгия. Брат «врага наро­да» - это было очень подозрительным род­ством. На такой поступок мог решиться только очень смелый человек и, к тому же, беззаветно любящий свое дело. Но вот ведь какие гримасы реальной жизни: казалось, что Харлампиев, проявив подлинное муже­ство при спасении ощепковских материа­лов, должен был бы и обнародовать их при первой же возможности, но, к большому сожалению, не сделал этого даже тогда, ког­да имя его учителя было очищено от грязи ложных обвинений. Харлампиев вообще старался скрыть даже сам факт обладания этими книгами и другими материалами, никогда ни слова не сказал об этом.

Будзинский утверждал, что материалы эти широко использованы в книгах Анатолия Аркадьевича, но я ни в коем случае не мо­гу принять на веру подобные предположе­ния, не имея их серьезного документально­го подтверждения. Уж очень серьезное это обвинение!

Мне неизвестно, в какой мере он исполь­зовал эти материалы в своей работе, и ис­пользовал ли вообще, но я точно знаю, что они у него хранились. Во время одного из моих посещений Анатолий Аркадьевич по­казал мне редчайшую книгу прославленно­го голландского мастера борьбы и самоза­щиты Николаса Петтера «Искусный борец», выпущенную в Амстердаме в 1674 году. Любовно поглаживая обложку, он сказал: «Эту книгу купил еще мой дед, и мы все вместе рассматривали иллюстрации и разу­чивали эти приемы». (Подобную ложную версию некоторые из журналистов даже опубликовали впоследствии). Таким обра­зом, мне, и не только мне, преподносились сведения о том, что мой собеседник, якобы, овладел боевыми приемами чуть ли не с ко­лыбели. Однако сам факт приобретения по­добного раритета, весьма и весьма дорого­стоящего, дедом - то ли мелким провинци­альным чиновником, уволенным, к тому же, от службы, то ли фельдшером - не мог не вызвать у меня серьезных сомнений. Прошло немало лет, прежде чем эти мои сомнения получили документальное под­тверждение. В.В. Сидоров рассказал мне, что книга принадлежала Ощепкову, и пока­зал фотокопии ее иллюстраций, сделанные им еще задолго до войны.

Выяснилось также, что у Харлампиева хранился еще ряд предметов из личного ощепковского архива: владивостокское -1914 года - групповое фото русских и япон­ских дзюдоистов, вырезки статей из новоси-

бирских газет 1927 года, посвященные ра­боте там Ошепкова. И хотя эти материалы были очень важны для восстановления утра­ченных фактов биографии его безвинно умерщвленного наставника, Анатолий Ар­кадьевич счел нужным скрыть их. На свет божий они появились лишь после его смер­ти и, насколько мне известно, благодаря его сыну Александру...

Материалы, которые мастер успел опуб­ликовать, и которые удалось обнаружить, очень невелики по объему, по существу, конспективны, ориентированы на потребу дня. До самой трагической кончины Ощеп-ков, понимавший острую необходимость в полноценном пособии, продолжал работу над капитальным трудом, запланирован­ным к изданию в 1938 году. И можно толь­ко горько пожалеть, что книга эта, еще не родившись, погибла вместе со своим авто­ром. Это была огромная потеря, несомнен­но, задержавшая как развитие у нас техни­ки и тактики рукопашного боя, так и борь­бы в одежде. В сущности, богатейшие по­знания мэтра оказались реализованными не в его печатных трудах, а, главным образом, в плодотворной работе его учеников - Си­дорова, Галковского, Школьникова, Василь­ева, Симкина, Харлампиева и многих, мно­гих других, которым он преподнес значи­тельно больше того, чем успел напечатать.

Имя Ощепкова сейчас нередко мелькает на страницах книг и журналов. Но я бо­юсь, что подлинные масштабы выдающих­ся заслуг Василия Сергеевича все еще не по­няты и не оценены в той мере, в какой они этого объективно заслуживают. Как-то ус­кользает от внимания пишущих, что боль­шая часть сделанного специалистами, сплошь его учениками, в области рукопаш­ного боя с тридцатых до пятидесятых годов было разработано еще Ощепковым или за­ложено им в качестве рабочей идеи...

Обученные рукопашному бою именно по методам Василия Сергеевича, наши по­граничники и кадровые части Красной Ар­мии встретили первые и самые тяжелые уда­ры врага в начале Великой Отечественной войны. Уже на второй день после начала боевых действий «Правда» писала о погра­ничниках: «Они бились в рукопашную, и только через мертвые их тела мог враг про­двинуться на пядь вперед».

Вооруженные ощепковскими боевыми навыками крушили врагов воины бессмерт­ного гарнизона Брестской крепости. И если не имели оружия, то все же шли в руко­пашную с саперной лопаткой, ножом, об­ломком кирпича и даже с голыми руками. Гитлеровский генерал-лейтенант Шнитлер вынужден был признать в своем боевом до­несении: «Русские в Брест-Литовске дрались исключительно настойчиво и упорно, они

показали превосходную выучку пехоты и замечательную волю к сопротивлению».

Известно, как страшились фашисты и не выдерживали наших штыковых атак, когда в ход шло все, что могло служить оружием, и когда психологические качества бойца подвергались самому беспощадному экзаме­ну.

Еще в предвоенные годы у нас в стране было уже 165500 значкистов ГТО II ступе­ни. Многие десятки тысяч этих людей, уве­ренно владевших и штыком, и приемами самозащиты, в первые же месяцы войны встали в ряды защитников Родины. Для спортсменов, мастеров самозащиты без оружия пришло время защищать свою страну с оружием в руках...

Неоднократный чемпион Советского Со­юза, ныне покойный известный специа­лист, профессор инфизкульта, а тогда, осе­нью сорок первого, старшина медслужбы Евгений Чумаков в суматохе внезапно вспыхнувшего ночного боя оказался в тем­ной избе, полной затаившихся фашистов. Те решили его «убрать» без выстрела, вти­хую, но не знали, с кем вступают в схват­ку. Схваченный было неожиданно мертвой хваткой за горло, Чумаков сумел справить­ся с нападавшими в беспощадной руко­пашной схватке. Остался в живых и успел предупредить товарищей о гитлеровцах, за­таившихся в засаде.

И разве один только Чумаков оказался обязанным своей жизнью прозорливости старого мастера самозащиты? И заслужен­ный мастер спорта К.В. Васильев, и заслу­женный тренер СССР Г.Н. Звягинцев, слу­жившие в разведке и «таскавшие» языков из-за линии фронта. И будущий трехкрат­ный чемпион страны ленинградец В. Дани­лин, который, находясь в разведке, был схвачен тремя гитлеровцами, но сумел вый­ти победителем в этой неравной борьбе. И хорошо известный вам диктор Центрально­го телевидения Виктор Балашов, ловко ору­довавший приемами при встрече с врагом лицом к лицу в траншее. И еще сотни и тысячи разведчиков, десантников, солдат и офицеров, использовавших в бою надеж­ные боевые приемы. Годы войны убедитель­но доказали, что Василию Сергеевичу, не­смотря на преждевременную смерть, уда­лось успешно выполнить свою задачу и за­ложить основы могучей боевой системы.

Уже ушедший из жизни, позорно ошель мованный как государственный преступник и враг народа, Ощепков, тем не менее, вно­сил свой вклад в дело борьбы с нашим смертельным врагом. Старого мастера не было в живых, но его безотказные приемы служили верную службу, сокрушая в беспо­щадных рукопашных схватках и гитлеров­цев, и японских «самураев»...

Глава 15

Презумпция виновности

Почему арестовали Ощепкова? За что арес­товали? Говорить об этом начали еще в 37-ом и не перестают до сих пор. Правда, тог­да говорили только шепотом, с боязливой оглядкой, а теперь рассуждают громогласно и, даже не задумываясь, публикуют свои со­мнительные догадки, выдавая их за истину в последней инстанции.

Белорусский националист, противник России минчанин А. Тарас в своем журна­ле «Кэмпо» напечатал заведомо провокаци­онный материал «историка» Г. Панченко, который совершенно облыжно обвиняет в доносе на Ощепкова его соперника В.А. Спиридонова. Тот же самый материал был воспроизведен и в книге Панченко «Исто­рия боевых искусств. Россия и ее соседи». Прежде всего, этому «знатоку» точно изве­стно, за что репрессировали Василия Серге­евича, и он с ученым видом несет такую вот несусветную чушь: «Современному чи­тателю не надо, вероятно, объяснять, что это такое - конец 30-х гг. Именно тогда стал набирать силу тезис «Россия - родина сло­нов», в полной мере проявившийся уже по­сле войны. Хотя основной удар был нане­сен по «западному» влиянию, Япония в данном смысле сошла за «Запад». Особенно ярко это проявилось на примере судьбы другого (первый - Спиридонов - М. Л.) ос­нователя «русского стиля» - B.C. Ощепкова.

Ощепков в отличие от своего «коллеги» (то есть Спиридонова - М.Л.) отказался за­малчивать восточное происхождение своей школы. В результате он был арестован как «агент японского милитаризма»».

Не хочется думать, что это - сознательная ложь. Скорее всего, Панченко взялся судить о работах Виктора Афанасьевича, не увидев ни одной из его книг (все они издавались с запретительным грифом и в библиотеках отсутствуют). А в них Спиридонов не то что не скрывает, а прямо говорит, что японское джиу-джитсу является одним из «слагаемых» его системы. И, к тому же, ос­новополагающим!

К сожалению, Панченко точно так же не известно, что при всей остроте политичес­кого антагонизма в 20-30-х годах никакого делового отчуждения от Запада не сущест­вовало. Наоборот: всячески стремились пе­ренять его промышленно-технические до­стижения под официальным большевист-

ским лозунгом: «Догнать и перегнать!». В СССР работало много западных специалис­тов, а наши инженеры и ученые обретали практику в заграничных командировках. «Историк» явно перепутал тридцатые годы с сороковыми...

Некомпетентный автор не без злорадства сообщает, что, якобы, при аресте Ощепко­ва хотели пытать, но он дал тюремщикам отпор: «Так что не исключено, что среди тех, кто безуспешно пытался одолеть Ощеп­кова в его последней схватке, были и учени­ки Спиридонова, и учителя Кадочникова (!!!) Вряд ли это бы понравилось им обоим. Но из песни слов не выкинешь».

А заголовок для своей безбожно фальши­вой «песни» он специально подобрал откро­венно издевательский - «Стиль от Лаврентия Павловича»! Это особенно кощунственно, так как речь там идет и о двух мастерах, ставших жертвами репрессий - B.C. Ощеп-кове и Н.Н. Ознобишине, которые никако­го отношения к госбезопасности не имели.

Когда подобным образом упражняются персоны типа Панченко и Тараса, это впол­не понятно и закономерно. Но мне было особенно огорчительно и обидно встретить аналогичное обвинение в адрес Спиридоно­ва в отличной книге талантливого и добро­совестного петербургского специалиста А. Грунтовского «Русский кулачный бой. История, этнография, техника». За широ­кую спину именно этого, симпатичного мне и уважаемого человека пытался спря­таться Панченко в одной из своих статей в «Кэмпо». Невольное и неизбежное заблужде­ние Грунтовского продиктовано резко отри­цательным, но ошибочным мнением о Спи­ридонове, которое исповедовали старые ма­стера ленинградского самбо, все как один -«спортивные дети» или «внуки» Василия Сергеевича. (В книге именно на них он и ссылается.) Эти ветераны были твердо убеж­дены, не имея, впрочем, никаких реальных доказательств, что донес на Ощепкова его соперник: во-первых, резко неприязненные отношения, и, во-вторых, «он из НКВД».

Я процитирую здесь мнение о Спиридо­нове одного из первопроходцев ленинград­ского самбо A.M. Ларионова. Ларионов го­ворит о нем, как об «этой белогвардейской жандармской сволочи, виновной, безуслов­но, в гибели Ощепкова»... Почему жан-

дармской? Потому что «в армии бою без оружия не обучали. Ни в одном уставе до революции его не было. Остается предполо­жить, что Спиридонов обучался в единст­венном месте, во время перерыва в службе, в полиции или жандармерии».

Но Ларионов был весьма требователен к самому себе и принципиален. Подозрения, которые он мог выразить в разговоре или в частном письме, он ни в коей мере не считал возможным публиковать в печати и сокрушался: «Вот если бы подтвердить это документально, но таких возможностей не имею».

Между тем, существует и еще один подо­зреваемый, да еще с несколькими варианта­ми «доказательств».

«По доносу Харлампиева в органы было сообщено, что Василий Сергеевич долгое время был в Японии, окончил там инсти­тут Кодокан дзюдо и является японским ре­зидентом, и, якобы, у него имеется сеть шпионов: в Баку - Галустян, в Ленинграде -Васильев, в Харькове - Школьников. И это послужило арестом его в 1937 г.». Так ут­верждал один из институтских одноклассни­ков Анатолия Аркадьевича.

Другой подметил еще одну «важную» де­таль: «Я тогда встретил Харлампиева и гово­рю: «Что, не взял тебя Василий Сергеевич в аспирантуру?» А он отвечает: «Ничего. Он и сам там долго не засидится».

Но всех превзошел третий, который еще в те времена «сам видел донос Харлампие­ва в деле Ощепкова». (Недаром же говорят: врет, как очевидец!)

Как человек, скрупулезно изучивший не такое уж большое дело по обвинению Ощепкова, я категорически утверждаю, что никакого доноса там вообще не имеется. Это можно проверить: номер дела я уже указывал, кто желает - может ознакомиться.

Что же касается совершенно бездоказатель­но и безответственно зачисленных в донос­чики лиц, то могу сказать, что не таким че­ловеком был интеллигент, старый русский офицер Спиридонов, чтобы опуститься до низости доносчика. Точно так же и относи­тельно Харлампиева. Можно как угодно от­носиться к нему, но возводить на человека такую страшную напраслину, исходя лишь из своих «глубокомысленных» умозаключе­ний - просто недостойное дело. Хочу напом­нить, что семья Харлампиевых сама постра­дала от репрессий тех лет. Младший брат Анатолия, Георгий, музыкант с консерватор­ским образованием, еще подростком сыг­равший в знаменитом фильме двадцатых го­дов «Приключения мистера Веста в стране

большевиков», так и сгинул после ареста...

Я совершенно намеренно поднял здесь эту болезненную тему для того, чтобы ни­кто больше попусту не наводил тень на пле­тень. Не кляузничал ни изустно, ни, тем бо­лее, в печати. Упомянутые мной Панченко и Тарас не стесняются, называя свой источ­ник информации, писать «по слухам». Куда как лучше было бы и им, и всем прочим ссылаться в подобных случаях на почтен­ный источник, который во время войны именовали остроумной аббревиатурой «О.Г.Г.» - «Одна гражданка говорила».

Понятно, что в своей поисковой работе я не мог игнорировать вероятность ареста по доносу и уделил выяснению этого немало сил и времени. То, что персонально направ­ленного на Ощепкова доноса не существо­вало, доказывало отсутствие такового в деле. Но была еще и другая, к тому же, даже бо­лее вероятная, возможность, что кто-то из уже арестованных, стараясь избежать или прекратить пытки, облыжно оговорил его.

В тихом Благовещенском переулке мне удалось отыскать вдову Ощепкова, Анну Ивановну. Немало интересных сведений почерпнул я тогда, но особо засело в памя­ти, что почти одновременно с Василием Сергеевичем были арестованы два его ста­ринных, еще с семинарских лет приятеля и земляка. Два япониста: профессор Н.П. Ма-цокин и знакомый нам, теперь уже доцент, Т.С. Юркевич.

Что касается Мацокина, то сотрудник от­дела общественных связей ФСБ по телефо­ну ознакомил меня со всеми деталями двух его «уголовных» дел и заверил, что фамилия Ощепкова там не упоминается.

А вот «уголовное» дело № 4760 по обви­нению Т.С. Юркевича по ст. 58 п.6 Уголов­ного кодекса РСФСР (шпионаж) я прошту­дировал лично и так же тщательно, как и дело Василия Сергеевича. Особое внимание привлек протокол первого же допроса.

Все первые восемнадцать вопросов име­ют стандартный анкетный характер: где и когда родился, кто родственники, где учил­ся, работал, служил... И под каждым отве­том, подтверждая его правильность, стоит подпись допрашиваемого - твердым, давно выработанным почерком взрослого образо­ванного человека. Наконец, девятнадцатый вопрос: «Кто и когда вас завербовал?» И вот здесь-то бросается в глаза неузнаваемо изменившаяся подпись. Теперь это почерк полуграмотного трясущегося старого пара­литика: корявые, прыгающие буквы словно сваливаются под уклон...

Я повидал не одно подобное дело, но,

пожалуй, никогда так вот обостренно, поч­ти физически, не ощущал чудовищную, но ставшую уже будничной, реальность пыточ­ных сталинских тридцатых годов. Сколько страшных часов пролегло между ответами на восемнадцатый и девятнадцатый вопро­сы? Сколько времени потребовалось следо­вателю - «доблестному» лейтенанту госбезо­пасности И. Вершинину, чтобы превратить сильного, волевого мужчину - бывшего ка­зачьего сотника и кадрового разведчика - в ревущее от невыносимой боли, окровавлен­ное, искалеченное существо? Что осталось за пределами этого чистенького, аккуратно оформленного протокола допроса: беско­нечные избиения резиновой палкой, ожоги паяльной лампой или изуверское сдавлива­ние половых органов? Но теперь, после вы­сокопрофессиональной обработки, допра­шиваемый со всей откровенностью при­знался, что «до момента ареста занимался разведывательной деятельностью в пользу Японии», а завербовал его еще в 1929 году Ощепков, старый друг и по совместительст­ву японский шпион с большим стажем. А далее - все, как на духу: какие получал зада­ния, кого завербовал и передал Ощепкову...

Вы, конечно, решили, что именно несча­стный Юркевич стал виновником гибели Василия Сергеевича? Не могли не подумать так... И не могли... не ошибиться! Пред­ставьте себе: все было иначе. У страшно изувеченного узника хватило благородства и силы воли не назвать ни одного человека, которого смогли бы арестовать. Допрос происходил уже полгода спустя после кон­чины старого друга и соратника Юркевича - 28 марта 1938 года, и он отлично пони­мал, что Ощепкова уже нет в живых.

Не получается ли так, что на вопрос о причинах ареста Василия Сергеевича уже невозможно дать ответа. Вовсе нет! Нужно только разорвать ограниченность круга на­шего мышления, преодолеть его рутинную инерцию.

Усилиями пишущей братии с железной непоколебимостью утвердилось весьма со­мнительное ходячее мнение, будто бы лю­бой арест в те годы мог произойти лишь при соответствующем доносе. Беда в том, что судить об этом берут на себя смелость люди, родившиеся уже после того, как мо­щи «великого вождя и учителя» в ночной тиши удалили из Мавзолея.

Лишь из газетно-телевизионных россказ­ней знают они о тех давних тридцатых го­дах, которые так же далеки, чужды и непо­нятны для них, как времена крестьянской реформы или эпоха декабристов. Как чело-

веку старшего поколения мне довелось быть очевидцем всех волн репрессий, про­катившихся по нашей стране, начиная с тридцатых годов. И я должен сделать здесь существенное уточнение.

Конечно, доносы были, но они вовсе не имели столь пугающе массового характера, который им приписывается. Мне довелось просмотреть не так уж мало дел известных спортсменов и тренеров, репрессированных в те годы, но всего лишь в одном встретил донос: семейка негодяев жаждала завладеть комнатой своего соседа по коммуналке -бывшего царского офицера. Строго говоря, происходило точно то же, что и сегодня. Только теперь нанимают киллера, а тогда брали в руки перо и бумагу.

Да и слишком наивным было бы думать, что энкаведисты ожидали доноса для того, чтобы произвести арест. Так, пожалуй, они не заселили бы и малой толики обширней­шего Архипелага ГУЛАГ. На самом же деле, в НКВД еще загодя, с большой предусмот­рительностью, брали на заметку всех «небла­гонадежных и подозрительных». Один пере­писывался с сыном-белоэмигрантом; другая была замужем за иностранцем; третьи были когда-то троцкистами, меньшевиками или эсерами; четвертые, хотя и правоверные большевики, в свое время входили в оппо­зицию; пятые в давние годы отбывали на­казание за «антисоветчину»; шестой служил в Белой армии; седьмой встречался с иност­ранцами... И продолжать этот список мож­но, поистине, бесконечно.

Но особо пристальным вниманием бди­тельных энкаведистов, безусловно, пользова­лись «клиенты», имевшие несчастье побывать за границей для работы или учебы. Выступая по телевидению, один из бывших обитателей Гулага очень точно определил «свою вину»: «Был за границей - значит, шпион».

Нелегко объяснить современным поколе­ниям повседневность тех позорных, крова­вых лет. И чтобы вы могли не только по­нять, но и более или менее реально ощу­тить без устали насаждавшуюся пропаган­дой уверенность в неотразимо губительном влиянии заграницы, я приведу всего один из множества «первоисточников» - дешевых «антишпионских» агиток того времени. Это изданная в конце 30-х годов специально для спортсменов книга некого Л. Зильвера «Будем бдительны!», главы которой еще до ее выхода поспешила напечатать газета «Красный спорт». Из массы «ужасных» слу­чаев удачной и неудачной вербовки наших спортсменов иностранной разведкой я при­веду только один, но уж очень показатель-

ный: «Он приехал издалека. Два года про­был он на заграничной работе, и внешне его с трудом узнавали даже близкие знако­мые. Но этот франтоватый парень был прост и скромен.

- Саша, ты совсем не изменился. Не ис­портили тебя разные заграничные господа, - с восхищением говорили приятели».

Заметьте, какая существовала внушенная пропагандой, но искренняя уверенность в «тлетворном влиянии заграницы»! И какая радость, что товарищу удалось избежать его! Только вот радость была преждевре­менной. Тренер Саша, конечно же, не вы­держал и, поддавшись разлагающему влия­нию буржуазной культуры, согласился пре­дать свою Родину: стать шпионом. В спор­тивных кругах Дома Красной армии он свел дружбу с военным конструктором Лу-бенцовым, которого очень заинтересовал своим зарубежным «физико-волевым трена­жером», особенно ценным для уже не мо­лодых людей. А при попытке похитить сек­ретные лубенцовские чертежи Саша, как и положено, был разоблачен и арестован...

Иностранный шпионаж действительно имел тогда угрожающие масштабы. Но бо­ролись с ним энкаведистские пинкертоны не только глуповато-незамысловатыми, но явно преступными методами. Лечили пер­хоть, отрубая голову. Главным образом аре­стовывались не лица, которых действитель­но удалось уличить в шпионаже, а те, кто, по «глубокомысленным» предположениям, мог оказаться завербованным. Вот здесь-то «счастливчики», которые когда-то так радо­вались своим удачливым, редким в те годы зарубежным командировкам, и попали под особенно плотный, прицельный огонь. Ведь там, за границей, на своей собствен­ной территории иностранные спецслужбы располагали полной свободой действий по вербовке агентуры. И этих командировоч­ных тоже вполне могли завербовать!

Сейчас очень модным стало к месту и не к месту упоминать о презумпции невинов­ности. О ней разглагольствуют даже те, кто не знает, как правильно писать этот юриди­ческий термин. А смысл его в том, что чело­век может быть признан виновным не ина­че как по приговору суда, к тому же всту­пившему в законную силу. Но ни в коем случае не ранее этого. А в те времена исхо­дили из диаметрально противоположного принципа, который иначе, чем «презумпция виновности», никак не назовешь. Произ­вольно подозреваемый человек уже априор­но считался виновным, арестовывался и дол­жен был доказывать свою невиновность, да

еще под пытками - совсем, как в XVI веке.

Очень может быть, что следователи-косто­ломы были действительно уверены в вине своих несчастных подследственных. Но их высшее начальство явно не испытывало по­добного наивного заблуждения.

Анализируя ссылки на архивные докумен­ты в исследованных мной «уголовных» де­лах, я убедился, что существовал не один об­щий, а два обособленных «шпионских» ар­хива. В один «сваливалась» вся масса липо­вых «шпионских» дел 30-х годов. А вот в другом отдельно хранились материалы по вполне реальному шпионажу: японскому, немецкому, английскому, французскому, польскому, эстонскому и так далее. И по­верьте, что там-то уж были очень серьезные и добротные разработки. Как говорится, без дураков. Достаточно сказать, что, например, в качестве доказательств по делу известного дореволюционного деятеля и мецената спор­та Бориса Майтова, учредившего для боксе­ров даже кубок своего имени, служили ко­пии подлинных документов из досье фран­цузской контрразведки. Шустрый Майтов интересовал ее, поскольку он являлся даже не двойным, а тройным или «четверным» шпионом, обслуживая не только француз­скую «Сюрте-насьональ», но и ряд разведок иных стран. Последнее время - даже совет­скую. Именно этим достоверным архивом пользовалась Военная коллегия Верховного суда СССР, устанавливая невиновность жертв сталинских репрессий при проведе­нии их реабилитации в конце 50-х годов.

Разделение архивов было, конечно, сов­сем не случайным и диктовалось разумно-функциональными причинами. Начальству­ющие лица, естественно, не желали «захлам­лять» достоверный архив, так как появление там огромной массы заведомо дутых дел дезориентировало бы контрразведчиков, со­здавало ненужные, искусственные затрудне­ния в работе с архивными материалами, требуя заведомо непроизводительной затра­ты дорогого рабочего времени.

Но чем же в таком случае объяснялось сознательное и жесткое массовое преследо­вание своих законопослушных и ни в чем не повинных граждан? Не могло же оно быть совершенно безмотивным? Оно та­ким и не было.

Если не иметь в виду репрессии, специ­ально направлявшиеся против какого-то од­ного народа (калмыков, ингушей, чеченцев, евреев и т.д.), а говорить лишь о широкоо­хватных «мероприятиях» всесоюзного мас­штаба, то в них явно прослеживается одна общая для всех закономерность.

Каждая из этих всеобъемлющих кампа­ний проводилась в условиях напряженного международного положения, реально гро­зившего началом войны. В 30-х это была уг­роза японской агрессии, уже создавшей плацдарм для нападения на СССР. В 41-ом Сталин, боявшийся принять необходимые военные меры в явном преддверии гитле­ровского нападения («чтобы не провоциро­вать немцев»), тем не менее, то ли прика­зал, то ли лишь разрешил Берии провести массовые аресты «подозрительных лиц». Прибалты до сих пор уверены, что эта ак­ция была нацелена только против них. Но это неверно: аресты проводились тогда по всей стране. Просто на остальной террито­рии Союза они не имели столь массового характера, так как там, по выражению од­ного из вождей, «уже сняли несколько сло­ев» еще в конце 30-х. А предгрозовая обста­новка на пороге 50-х годов, разрешившаяся корейской войной, породила очередную волну репрессий...

И всякий раз в подобных ситуациях на­чиналась особенно активная «работа» соот­ветствующего Управления ежевско-бериев-ского ведомства по ликвидации гипотетиче­ской будущей «пятой колонны».

Теперь, когда обрисованы общие законо­мерности, можно дать своего рода хроноло­гическую стенограмму технологии репрес­сивной кампании 37-го, ставшего послед­ним годом в жизни Василия Сергеевича.

Стабильно напряженные отношения между Японией и СССР тогда особенно обострились. Дочь маршала И.С. Конева Наталья Ивановна со слов отца, который служил тогда на востоке, рассказывала: «Отец часто встречался со Сталиным, еще до войны. В 1937 году тот пригласил отца

в Кремль. Тогда советское руководство бы­ло обеспокоено ситуацией на Дальнем Вос­токе». Обеспокоенность советского руко­водства, под которым следует подразуме­вать все того же великого вождя, немедлен­но передалась новой метле его опричнины - зловещему карлику Николаю Ежеву. В своем специальном докладе высшей парто­кратии он старательно нагнетает страсти, расписывая черными красками зловещую угрозу, якобы, созданную внутренними вра­гами на пороге войны с врагом внешним.