Когда жизнь состоит из одних трудностей 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Когда жизнь состоит из одних трудностей



В этой главе речь пойдет о том, как типы личности связаны с гиперактивными стрессовыми реакциями, о том, что общим для них является несоответствие между видами стрессоров, которые жизнь подкидывает этим людям, и о том, какие копинг-реакции они выработали (рис. 57). Этот заключительный раздел посвящен недавно распознанному варианту гиперактивной стрессовой реакции. И она вызывает недоумение.

Речь о людях, которые относятся к своим стрессорам не слишком пассивно, непреклонно, бдительно или враждебно. У них, похоже, этих стрессоров и вовсе не так много. Они утверждают, что у них нет депрессии или тревожности, и психологические тесты, которым их подвергают, показывают, что они правы. На самом деле они называют себя довольно счастливыми, успешными и состоявшимися (и, в соответствии с личностными тестами, таковыми являются на самом деле). Тем не менее стрессовые реакции у этих людей (составляющих примерно 5% населения) уже хронически активированы. В чем их проблема?

Их проблема, думаю, относится к числу тех, которые дают представление о неожиданной уязвимости нашей человеческой психики. Те, о ком идет речь, обладают так называемой «репрессивной» личностью и всем нам встречались. На самом деле мы, как правило, относимся к ним с оттенком зависти: «Хотел бы я быть таким же собранным; им, похоже, все само плывет в руки. Как они это делают?»

Это основательные люди, которые тщательно все продумывают и доводят до конца. Сами себя они называют педантами, не любят сюрпризов, ведут упорядоченную жизнь по строгим правилам: на работу ходят каждый день одним и тем же маршрутом, всегда носят один и тот же фасон одежды и могут перечислить, что ели на обед последние две недели. Неудивительно, что они не любят неопределенности и стремятся разделить мир на черное и белое, наполнив его либо хорошими, либо плохими людьми; либо разрешенными, либо строго запрещенными поступками. Свои эмоции они держат под надежным замком. Мужественные, очень правильные, трудолюбивые, продуктивные, надежные люди, которые никогда не выделяются в толпе (если только вы не начнете удивляться нетрадиционному характеру их чрезвычайной традиционности).

Определить репрессивную личность можно с помощью некоторых личностных тестов, впервые проведенных Ричардом Дэвидсоном. Во-первых, как уже отмечалось, личностные тесты показывают, что у этих людей нет депрессии или тревожности. Тесты выявляют их потребность в социальном конформизме, страх перед социальным неодобрением и беспокойство при неопределенности, двусмысленности. Это видно по той необыкновенной готовности и частоте, с которой они соглашаются с утверждениями, сформулированными как абсолютные принципы, где фигурируют «никогда» и «всегда». Полутона им неведомы.

С этими характеристиками переплетается характерное для репрессивных личностей отсутствие внешнего проявления эмоций. Тесты выявляют, что они «подавляют негативные чувства» — не выказывают этих неприятных для них сложных эмоций и плохо выносят их проявление у других. Например, репрессивных и нерепрессивных людей просят припомнить опыт, связанный с конкретными сильными эмоциями. Обе группы с равной энергичностью сообщают о таких эмоциях. Однако на вопрос, что еще они чувствовали, нерепрессивные обычно с готовностью рассказывают о сопровождающих, неосновных чувствах: «Ну, в основном это меня разозлило, но было и немного грустно, и чуточку противно тоже...» Репрессивные же твердо стоят на своем: дополнительных эмоций нет и не было. Чернобелые чувства, с намеком на легкий оттенок.

Эти люди не шутят? Вполне может быть, что и нет. Вполне может быть, под внешней невозмутимостью они сильно обеспокоены тем, чтобы не попустительствовать своим слабостям. Тщательное исследование показало, что некоторые репрессивные люди действительно озабочены в основном соблюдением приличий. (Подсказка — они, как правило, дают меньше «репрессивных» ответов на личностные опросники, когда могут сохранить анонимность). Так что физиологические симптомы их стресса легко объяснить. Этих людей мы можем вычеркнуть из списка.

А как насчет остальных репрессивных? Может, они обманывают себя—охвачены тревогой, а сами об этом и не знают? Такого рода самообман не смогут обнаружить даже подробнейшие анкеты; чтобы выявить его, психологи традиционно полагаются на менее структурированные, более свободные тесты (типа «Что вы видите на этом рисунке?»). Эти тесты показывают, что, да, некоторые репрессивные люди куда более тревожны, чем понимают сами; их физиологические стрессовые реакции также легко объяснить.

И даже после того, как вы вычеркнете тревожных самообманщиков из списка, остается группа людей скрытных, очень сдержанных, у которых все действительно просто отлично: они психически здоровы, счастливы, продуктивны, успешно взаимодействуют с обществом. Но у них есть гиперактивные стрессовые реакции. Уровень глюкокортикоидов в крови высок, как у людей с сильной депрессией, повышен и тонус симпатической нервной системы.

При решении когнитивных задач у репрессивных людей необычно увеличиваются частота сердечных сокращений, артериальное давление, потливость и мышечное напряжение. И за эту сверхобостренную реакцию приходится платить. Например, у репрессивных личностей снижен иммунитет. Кроме того, страдая ишемической болезнью сердца, они более уязвимы для сердечно-сосудистых осложнений, чем нерепрессивные.

Гиперактивные, опасные для здоровья стрессовые реакции имеются, а у людей, их проявляющих, нет ни стресса, ни депрессии, ни тревоги? Вернемся к нашей завистливой мысли: «Хотел бы я быть таким же собранным; им, похоже, все само плывет в руки. Как они это делают?» А делают они это, подозреваю, работая как безумные, чтобы создать свой строго упорядоченный мир без лишних эмоций и какой-либо двусмысленности или сюрпризов. И делают это, расплачиваясь своей физиологией.

Дэвидсон и Эндрю Томаркен из Университета Вандербильта использовали электроэнцефалографию (ЭЭГ), чтобы показать необычно повышенную активность в части лобной коры репрессивных людей. Как будет подробнее рассмотрено в следующей главе, эта область мозга участвует в подавлении импульсивных эмоций и спонтанного познания (например, у закоренелых социопатов метаболическая активность этой области снижена). Она—наш ближайший анатомический эквивалент супер-эго, заставляющий говорить, что нам нравится отвратительный ужин, хвалить новую прическу, поддерживать навыки чистоплотности. Она держит в жесткой узде некоторые эмоции, а, как показала работа Гросса, посвященная подавлению эмоций, чтобы так плотно сжимать эмоциональные сфинктеры, требуются немалые усилия.

Мир там, снаружи, может быть пугающим, а тело вполне способно реф- лекторно реагировать на усилия, с которыми мы прокладываем путь через эти мрачные, зловещие леса. Насколько лучше было бы посиживать, расслабившись, на залитой солнцем веранде виллы, подальше от всех этих дикостей. Тем не менее то, что выглядит как расслабленность, вполне может быть истощением — от трудов по выстраиванию стен вокруг этой виллы, стараний держаться подальше от этого тревожного, опасного, неугомонного мира. Уроком репрессивных типов личности и их невидимого бремени служит то, что построение мира без стрессов порой может привести к тяжелейшему стрессу.

16. Наркоманы, адреналиновые наркоманы и удовольствие

Ну что же—замечательно, что мы пытаемся понять, как же устроен стресс, как нам жить более здоровой жизнью и как сделать мир более приятным местом и прочее, но пора бы нам посвятить немного времени действительно важному вопросу: почему мы не можем щекотать сами себя?

Прежде чем взяться за исследование этого серьезного вопроса, нам сначала нужно понять, почему не все люди могут вызвать у вас ощущение щекотки. Возможно, нужно, чтобы это был человек, к которому вы расположены. Например — вам пять лет, и никто не может вызвать у вас такую щекотку, как ваш придурочный дядюшка, который сначала долго гоняется за вами по всей комнате. Или — вам двенадцать, и в школе есть один человек, от которого у вас в животе начинают летать бабочки, а в других частях тела появляются таинственные и странные ощущения. Именно поэтому мы, скорее всего, не станем хихикать, если нас начнет щекотать, скажем, Слободан Милошевич.

Большинство из нас более или менее позитивно относятся к себе. Так почему же мы не можем щекотать сами себя? Философы размышляли над этим вопросом на протяжении столетий и пришли к некоторым умозаключениям. Но теорий о самощекотании — пруд пруди. В конце концов эта загадка была раскрыта ученым, который провел эксперимент.

Сара-Джейн Блэкмор из Университетского колледжа Лондона впервые выдвинула теорию о том, что вы не можете щекотать себя, потому что вы точно знаете, когда и где вас будут щекотать. Здесь нет никакого элемента неожиданности. И она вознамерилась проверить это предположение, изобретя щекотальную машину. Эта машина состоит из рукоятки, прикрепленной к подушечке из губки; когда вы двигаете рукоятку одной рукой с помощью различных роликов и шарниров, которые приводит в движение компьютер, то подушечка практически мгновенно поглаживает вашу ладонь другой руки, двигаясь в том же направлении, что и направление движения рукоятки.

Будучи прагматичным ученым, Блэкмор все это обсчитала и получила «индекс щекотки». Потом заново изобрела колесо — если кто-то другой двигает рукояткой, то вам щекотно, если вы делаете это сами — ничего подобного. Нет элемента неожиданности. Вы не сможете себя защекотать даже с помощью щекотальной машины.

Потом Блэкмор проверила свою теорию, убрав ощущение предсказуемости из процесса щекотания себя. Сначала она убрала ощущение предсказуемости в том, что касается времени, когда происходит щекотание, — человек двигает рукоятку, но неожиданно перед движением губки возникает пауза. Любая задержка длительностью более трех десятых секунды — и индекс щекотки возрастает, как будто вас щекочет кто-то другой. Теперь давайте уберем ощущение предсказуемости того, где происходит щекотание, — человек двигает рукоятку, скажем, вперед и назад, и неожиданно губка движется в другом направлении. Любое отклонение более чем на 90 градусов от предполагаемого вами движения подушечки — и вам щекотно, как будто вас щекочет кто-то другой[106].

Наконец-то мы к чему-то пришли. Щекотание не вызывает ощущения щекотки, когда нет элемента неожиданности. Непредсказуемости. Ослабления контроля. И внезапно наш прекрасный мир науки о щекотке рушится. Мы потратили уйму времени несколькими страницами ранее, учась тому, что краеугольные камни психологического стресса выстроены вокруг отсутствия контроля и предсказуемости. Это было плохо — и в то же время большинство из нас любит, когда нас щекочет приятный нам человек[107].

Эй, подождите минутку—еще несколько кусочков нашей системы взглядов начинают рассыпаться — мы выстаиваем длинные очереди в кино, чтобы посмотреть фильм, который удивит и ужаснет нас, мы прыгаем с «тарзанки» и катаемся на «американских горках» — занятия, которые определенно лишают нас ощущения контроля и предсказуемости. Мы платим большие деньги, чтобы временами подвергнуться стрессу. И, раз уж зашла об этом речь, как мы уже упоминали, мы переключаемся на симпатическую нервную систему и вырабатываем огромное количество глюкокортикоидов во время секса, что же здесь не так? Глава 9 сориентировала нас в роли вызванной стрессом анальгезии в том, чтобы мы чувствовали себя во время стресса не так ужасно. Но я начну эту главу, сказав, что если вы получите правильное количество стресса, если вашему стремлению к гомеостазу будет брошен вызов нужной интенсивности, то вы будете не просто чувствовать себя менее ужасно — вы сможете почувствовать себя замечательно.

Как же это работает? И почему для некоторых людей стресс и рискованные поступки кажутся настолько приятными, что у них формируется зависимость? И как же взаимодействуют стресс с удовольствием и со свойствами различных веществ, связанных с формированием зависимости?

Нейрохимия удовольствия

Как мы уже видели в главе 14, в мозге находится путь удовольствия, который вовсю использует нейротрансмиттер дофамин. Как мы также узнали из той главы, если дофамина на этом пути будет мало, то в результате могут развиться агедония или дисфория. Эта «дофаминергическая» проекция начинается в глубоко расположенном отделе мозга, называющемся вентральной областью покрышки среднего мозга. Он проецируется на область, называющуюся прилежащим ядром, и потом, в свою очередь, отправляется в самые разные места. К таким местам относится фронтальная кора, которая — как мы видели в главах 10 и 12 — играет ключевую роль в функции управления, принятии решений и контроле побуждений. Также есть проекции на переднюю поясную кору, которая, как мы видели в главе 14, по-видимому, играет определенную роль в возникновении ощущения грусти (что приводит к мысли, что дофаминергическая защита, как правило, подавляется поясной корой). Также есть основательная проекция в миндалевидное тело, которое, как мы видели в предыдущей главе, играет ключевую роль в возникновении тревоги и страха.

Связь между дофамином и удовольствием — очень важная и трудноуловимая. На первый взгляд можно предположить, что трансмиттер — это про удовольствие, про награду. Для примера возьмем обезьяну, которую обучили такому заданию: звучит звонок, это означает, что обезьяна теперь нажимает рычаг десять раз, что приводит спустя десять секунд к появлению желаемого вкусного вознаграждения. Вы можете сразу же угадать, что активация дофаминового пути вызывает максимальную активность нейронов во фронтальной коре в ответ на вознаграждение.

Блестящие исследования Вольфрама Шульца из Фрайбургского университета в Швейцарии показали кое-что более интересное. Да, фронтальные нейроны приходят в возбуждение в ответ на вознаграждение. Но самая сильная реакция возникает раньше, примерно в то время, когда раздается звонок и начинается выполнение задачи. Это вовсе не сигнал «это приятно!». Это связано с мастерством, и с ожиданием, и с уверенностью. Это: «Я знаю, что означает этот сигнал. Я знаю правила — ЕСЛИ я нажимаю на рычаг, ТО я получу еду. Я стараюсь изо всех сил. Все будет просто замечательно». Удовольствие — в предвкушении вознаграждения; с точки зрения дофамина, вознаграждение — это то, о чем думается в последнюю очередь (рис. 58).

Психологи обозначают период предвкушения, ожидания, работы за награду как стадию «аппетита», ту, что наполнена аппетитом, а стадию, которая начинается с появлением вознаграждения, называют «потребительной» стадией. Исследования Шульца показывают, что если вы знаете, что ваш

аппетит будет удовлетворен, то удовольствие в большей степени связно с самим аппетитом, чем с его удовлетворением[108].

Следующая важная вещь, которую нам стоит узнать, — дофамин и связанное с ним ощущение приятного предвкушения являются топливом для работы, которую нужно совершить, чтобы добиться вознаграждения.

Пол Филипс из Северокаролинского университета использовал некоторые чрезвычайно изощренные техники, чтобы измерить миллисекундные скачки дофамина у крыс, и показал с максимальным на данный момент временным разрешением, что скачки возникают прямо перед поведением. Потом в качестве решающего довода он искусственно стимулировал высвобождение дофамина, и неожиданно крыса начала нажимать на рычаг. Дофамин и в самом деле является топливом для поведения.

Следующим важнейшим моментом является то, что сила этих путей может измениться, так же как и в любой другой части мозга. Всплеск дофаминер- гического удовольствия возникает сразу же после того, как загорается свет, и все, что требуется, — это приучить к более и более долгим интервалам между светом и вознаграждением, чтобы эти предвкушающие скачки дофамина подпитывали все возрастающую частоту нажимания на рычаг. Именно так работает откладывание удовольствия — основой целенаправленного поведения является ожидание. И вскоре мы уже воздерживаемся от немедленного удовольствия, для того чтобы получить хорошие оценки, для того чтобы попасть в хороший колледж, для того чтобы получить хорошую работу, для того чтобы в старости мы смогли сами себе выбрать, в какой дом престарелых отправиться.

Недавняя работа Шульца добавляет к этому интересную деталь. Предположим, в одних заданных условиях испытуемый получает сигнал, выполняет задание и потом получает вознаграждение. Во второй ситуации тоже есть сигнал, есть задание и потом—вместо гарантированного вознаграждения есть просто высокая вероятность его получения. Другими словами — при благоприятном в целом контексте (то есть когда вероятность хорошего результата высока) присутствует элемент неожиданности. При этих условиях отмечается еще более мощное высвобождение дофамина. Сразу же после того, как задача выполнена, высвобождение дофамина начинает подниматься до гораздо более высоких показателей, чем обычно, с пиком в районе времени, когда вознаграждение, если оно будет получено, должно появиться. Предположите: «Все будет замечательно... возможно... может быть...» — и ваши нейроны обрызгают все вокруг дофамином в предвкушении. В этом заключается сущность того, почему — как мы знаем из вводного курса психологии — вероятностное подкрепление такое подкрепляющее. Эти открытия показывают нам, что если вы думаете, что у вас есть все шансы насытиться, но до конца не уверены в этом, то ваше удовольствие оказывается связанным с аппетитом даже больше, чем с насыщением.

Итак, дофамин играет важную роль в предвкушении удовольствия и в придании вам энергии для того, чтобы реагировать на стимулы. Однако это еще не вся история про удовольствие, вознаграждение и предвкушение. Например, крысы сохраняют способность до некоторой степени реагировать на вознаграждение, даже когда их пути искусственно лишают дофамина. Опиоиды, возможно, играют свою роль в других вовлеченных в процесс путях. Более того, дофаминовые пути, по-видимому, должны быть наиболее релевантны для этих пиковых, интенсивных вариантов предвкушения. Это демонстрирует одно недавнее и захватывающее исследование. Возьмите студентов колледжа (любого пола), которые находятся в отношениях с их, как они считают, «единственной настоящей любовью». Поместите их в сканер и показывайте им изображения знакомых, но нейтральных для них лиц. В какой-то момент покажите изображение возлюбленного или возлюбленной. Если человек находится в отношениях первые несколько месяцев, то дофаминовые пути «кайфуют». Для тех, кто состоит в отношениях годы, этого не происходит. Вместо этого активизируется передняя поясная кора, та часть мозга, которую мы обсуждали в главе о депрессии. Дофаминовая система «область покрышки среднего мозга/прилежащее ядро», по-видимому, связана с безудержной страстью, сводящей с ума предвкушением. Года через два в дело вступает уже передняя поясная кора, она становится проводником чего-то близкого к ощущению тепла, комфорта... или, может быть, спокойного варианта любви.

Стресс и вознаграждение

Итак, самым приятным в щекотке является предвкушение щекотки. Элемент неожиданности и отсутствия контроля. Другими словами, мы возвращаемся к тому, с чего начали, — когда же отсутствие контроля и предсказуемости питает высвобождение дофамина и ощущение удовольствия от предвкушения, а когда это — основное, что вызывает стрессовую реакцию при психологическом стрессе?

Главным, по-видимому, является то, возникает ли неопределенность в благоприятном или недоброжелательном контексте. Если вас щекочет симпатичный одноклассник в той подростковой стадии, когда идет расцвет сексуальности, то возможно — просто возможно, — что за этим щекотанием последует что-то действительно хорошее, например вы пойдете, держась за руки. Напротив, если вас щекочет некий диктатор, то возможно — просто возможно, — что после этого он попытается вас этнически почистить. Если контекст таков, что вы рискуете быть травмированы, то отсутствие предсказуемости добавляет стресса. Если контекст таков, что кто-то очень дорогой вам в итоге, скорее всего, скажет «да», то ее периодическая смена гнева на милость — это все, что вам нужно, чтобы пуститься в пятидесятилетнее ухаживание. Частью того, что делает мир азартных игр Лас-Вегаса таким засасывающим, является блистательное манипулирование людьми, когда их заставляют считать, что окружение скорее благоприятно, чем нет, заставляют поверить в то, что вероятен хороший результат — особенно для такого необыкновенного и удачливого человека, как вы... пока вы продолжаете опускать в автомат жетоны и нажимать на рукоятку.

Что создает благоприятную среду, в которой неопределенность скорее будет приятной, чем стрессогенной? Ключевым элементом является то, как долго длится переживание. Приятное отсутствие контроля тесно связано с быстротечностью — вовсе неспроста поездка на американских горках длится три минуты, а не три недели. Еще одна вещь, которая влияет на то, что неопределенность становится приятной, — это если она сопровождается большей степенью контроля и предсказуемости. Не важно, насколько фильм ужасов натуралистичный и захватывающий, вы все же знаете, что Энтони Перкинс преследует Джанет Ли, а не вас. Не важно, насколько диким, пугающим, непредсказуемым и волнующим будет прыжок с «тарзан- ки», он все же проходит в контексте вашей уверенности, что у этих ребят есть лицензия на их «тарзанку». Это суть игры. Вы в некоторой степени отказываетесь от контроля — вспомните, как собака начинает игру с другой собакой, припадая к земле и становясь меньше, уязвимее, в меньшей степени контролирующей. Но это должно происходить в рамках более широкого контекста безопасности. Никто не начинает валяться на спине и подставлять свою шею кому-то, кого сначала тщательно не обнюхал.

Настало время познакомить вас с одним совершенно неожиданным аспектом нейрохимии, который все это связывает. Глюкокортикоиды — гормоны, которые были обнаружены на месте преступления при буквально всей известной нам патологии, связанной со стрессом, и те же самые подлые глюкокортикоиды... являются триггерами для высвобождения дофамина из путей удовольствия. Это не какой-то универсальный эффект для всех дофаминовых путей в мозге. Только для пути удовольствия. Особенно примечательно то, что показали Пьер Винченцо Пьяцца и Мишель Ле Моаль из Университета Бордо во Франции — лабораторные крысы даже будут работать, чтобы получить инъекцию глюкокортикоидов, будут жать на рукоятку до тех пор, пока не получат именно то количество, которое необходимо, чтобы максимизировать количество дофамина, высвобождаемого гормоном.

А каково же должно быть воздействие глюкокортикоидов, максимизирующее высвобождение дофамина? Вы, возможно, уже способны угадать. Их уровень должен подняться до среднего, и это не должно длиться слишком долго. Как мы уже видели, вы можете испытать на себе длительный и серьезный стресс — и ваши способности к обучению, синаптическая пластичность и иммунные защиты будут нарушены. Как мы видели, вы можете испытать умеренный стресс, и память, синаптическая пластичность и иммунитет усилятся. То же самое и здесь. Испытайте на себе длительное и основательное воздействие глюкокортикоидами, и мы возвращаемся к главе 14 — уменьшение дофамина, дисфория и депрессия. Но краткосрочное и среднего уровня повышение глюкокортикоидов высвобождает дофамин. И временная активация миндалевидного тела также высвобождает дофамин. Соедините подъем глюкокортикоидов с сопутствующей ему активизацией симпатической нервной системы, и вы также усилите доставку глюкозы и кислорода в мозг. Вы почувствуете себя сконцентрированным, бодрым, живым, мотивированным, предвкушающим. Вы почувствуете себя классно. У нас есть имя для такого временного стресса. Мы называем его «стимуляцией»[109].

Адреналиновые наркоманы

Что это говорит нам о той части людей, которые расцветают от стресса и рискованного поведения? О тех, кто чувствует себя наиболее живым в ситуациях, которые погубили бы других[110]. Это ребята, которые постоянно доходят до края. Они тратят последний доллар в «Монополии», украдкой занимаются сексом в общественных местах, готовят блюдо по новому рецепту перед приходом важных гостей, отвечают на объявления в «Солдате удачи»[111]. Что это с ними такое?

Мы можем сделать несколько весьма квалифицированных предположений. Может быть, они высвобождают нетипично низкое количество дофамина. Или же — в качестве другой версии той же проблемы, — может быть, они обладают вариантом дофаминовых рецепторов, которые атипично невосприимчивы к дофаминовому сигналу. В этом сценарии трудно «просто сказать нет» каким-то захватывающим возможностям, когда не так много приятных «да» в жизни человека (мы к этому вернемся, когда будем говорить о злоупотреблении различными веществами). Эту идею поддерживают некоторые описания атипичных вариантов дофаминовых рецепторов у людей с аддиктивной личностью[112].

Другое предположение состоит в том, что, возможно, базовый уровень дофаминовых связей в порядке, но эти краткие периоды стимуляции вызывают огромные всплески дофамина, гораздо более сильные сигналы о предвкушении удовольствия, чем у большинства других людей. Такое, конечно же, вызовет желание снова принять дозу.

Есть и еще один вариант. Если вы переживаете нечто захватывающее нужной интенсивности и длительности, то дофамин высвобождается в пути удовольствия. Переживание закончилось, уровень дофамина возвращается к прежнему базовому уровню. Что, если чей-то мозг не очень-то здорово себя чувствует, довольствуясь запасом дофамина в пути удовольствия. В результате в конце стимуляции, повышающей уровень высвобождения дофамина, последний не только падает до базового, но и чуть-чуть опускается ниже базового. Другими словами, чуть ниже, чем на старте. Каков же единственный способ противодействовать этой легкой дисфории, этой легкой неспособности предвкушать удовольствие? Найти еще что-то захватывающее и, вынужденно, чуть более рискованное, для того чтобы достичь того же дофаминового всплеска, что и в прошлый раз. Затем ваш базовый уровень снова опустится чуть ниже. Делая необходимым еще одну и еще одну стимуляцию, каждая из которых должна быть больше, в погоне за теми головокружительными высотами дофамина, которых вы достигли в первый раз.

В этом—суть регрессирующего маховика зависимости. Однажды, давным- давно, 16-летний Ивел Книвел[113] ехал за рулем с только что выданным ему водительским удостоверением, превысил скорость, чтобы успеть до красного света, и слегка от этого прибалдел. Потом, проделав это в следующий раз, он обнаружил, что это уже не так сильно возбуждает.

Зависимость

Существует невероятное количество веществ, обнаруженных в различных культурах, которые могут вызвать у вас разрушительную зависимость и заставить компульсивно принимать эти вещества, несмотря на негативные последствия. Исследования в области зависимостей давно вынуждены разбираться с огромным разнообразием этих составляющих с точки зрения понимания их влияния на химию мозга. Алкоголь очень отличается от табака или кокаина. Не говоря уже о понимании того, как такие вещи вроде азартных игр или шопинга приводят к формированию зависимости.

Среди этого многообразия есть, однако, существенное сходство — все эти вещества высвобождают дофамин. Не все в одинаковой степени. Кокаин, который вызывает высвобождение дофамина непосредственно в этих нейронах, особенно хорошо с этим справляется. Другие наркотики, которые делают это через промежуточные стадии, гораздо менее сильны, например алкоголь. Но все они это делают — по крайней мере до некоторой степени, и в исследованиях, где проводилось сканирование мозга людей, принимающих вызывающие зависимость вещества, чем субъективно более приятные ощущения испытывает человек после приема данного вещества, тем больше активируется этот путь. Это определенно имеет смысл и является важной характеристикой веществ, вызывающих зависимость, — вы предвкушаете то, как это будет приятно, и поэтому возвращаетесь к ним снова.

Но вещества, вызывающие зависимость, не только вызывают зависимость, но и обычно обладают свойством вызывать толерантность, или привыкание. Другими словами, вам требуются все возрастающее количество вещества, чтобы получить то же очарование предвкушения, что и раньше. Объяснение лежит отчасти в количестве дофамина, который высвобождают эти вещества. Посмотрим на некоторые источники удовольствия, которые есть у нас: повышение на работе, прекрасный закат, отличный секс, удачно найденное место для парковки, где на счетчике еще осталось немного времени, оплаченного кем-то другим. Все это для большинства людей высвобождает дофамин. То же самое и с крысами. Дайте еду голодной крысе, секс—похотливой крысе, и уровень дофамина в этом пути поднимается на 50-100%. Но дайте крысе немного кокаина — и высвобождение дофамина увеличится ТЫСЯЧЕКРАТНО (рис. 59).

Каковы же нейрохимические последствия этих приливов и отливов дофамина? Мы рассматривали похожую версию в главе 14. Если кто-то постоянно кричит на вас, вы перестаете слушать. Если вы заливаете синапс в миллионы раз большим количеством нейротрансмиттера, чем обычно, то нейрон-реципиент должен компенсировать это, становясь менее восприимчивым. Ни у кого нет уверенности в том, каков механизм того, что называется «процессом-оппонентом», противодействующим дофаминовому взрыву. Может быть, это происходит за счет меньшего количества дофаминовых рецепторов, может быть, за счет меньшего количества того, с чем дофаминовые рецепторы связаны. Но вне зависимости от механизма в следующий раз потребуется высвободить еще больше дофамина, чтобы оказать то же воздействие на этот нейрон. Это — аддиктивный цикл возрастающего использования наркотика.

В этот момент в процессе формирования зависимости происходят изменения. На ранних стадиях зависимость связана с «хотением» наркотика, предвкушением его эффекта и с тем, насколько велики уровни дофамина, изливающиеся в состоянии, вызванном наркотиками (к тому же высвобождение эндогенных опиатов в этот период подпитывает это ощущение «хотения»). Это связано с мотивацией получения наркотического вознаграждения. Со временем происходит переход к «нужде» в наркотике, это связано с тем, насколько низко опускается дофамин без наркотика. Капкан наркотической зависимости возникает тогда, когда важно уже не то, насколько хорошие ощущения дает наркотик, а то, как плохо переживается его отсутствие. Это связано с мотивацией избегания наказания за неупотребление наркотика. Джордж Куб из Исследовательского института Скриппса показал, что, когда крыс лишают наркотика, к которому у них развилась зависимость, в мозге возникает десятикратное возрастание уровня КРГ, особенно в путях, регулирующих возникновение страха и тревоги, как, например, в миндалевидном теле. Неудивительно, что можно почувствовать себя так отвратительно. Исследования, в которых проводилось сканирование мозга наркозависимых, находящихся на этой стадии, показали, что просмотр фильма, в котором актеры изображали употребление наркотика, активизирует дофаминовые пути в мозге в большей степени, чем просмотр порнофильма.

Этот процесс возникает в обсуждавшемся выше контексте неопределенности и вероятностного подкрепления. Вы вполне уверены, что наскребли достаточно денег, вы вполне уверены, что сможете найти дилера, вы вполне уверены, что не попадетесь, вы вполне уверены, что наркотик будет хорошим, — но все же есть некий элемент неопределенности на фоне предчувствия, и это бешено подстегивает зависимость.

Это говорит нам кое-что о том, как приобретается зависимость, о снижающейся спирали толерантности к наркотику и о психологическом контексте, в котором эта зависимость может происходить. Есть еще одна принципиальная черта зависимости, которую нужно обсудить. Рассмотрим того редкого индивида, который поборол свою зависимость, оставил своих демонов в прошлом, осуществил перезагрузку и начал новую жизнь. Прошли месяцы, годы, даже десятилетия с тех пор, когда он притрагивался к наркотикам. Но не зависящие от него обстоятельства возвращают его туда, где он раньше всегда употреблял наркотики, — на ту же самую улицу, в ту же самую музыкальную студию, в то же самое мягкое кресло рядом с барной стойкой в загородном клубе — и тяга к наркотику со свистом возвращается, как будто это все было вчера. Способность индуцировать эту тягу вовсе не обязательно снижается со временем; как бы сказали в этой ситуации многие употреблявшие наркотики: все становится таким, как будто они никогда не преставали употреблять.

Это феномен рецидива, вызванного контекстом, — тяга в каких-то местах оказывается сильнее, чем в других, особенно в местах, которые вы связываете с предыдущим опытом употребления наркотика. Вы можете продемонстрировать идентичный феномен у лабораторных крыс. Приучите их к какому-то веществу, чтобы они были готовы жать на рычаг как сумасшедшие для получения очередного впрыскивания. Поместите их в новую клетку с рычагом — и вы можете увидеть, что они немного понажимают на рычаг. Но поместите их обратно в клетку, которая ассоциируется у них с потреблением наркотика, и они снова начнут жать на рычаг как сумасшедшие. И, как и у людей, возможность рецидива не снижается с течением времени.

Этот процесс ассоциирования использования наркотиков с определенным окружением — один из типов обучения, и многие современные исследования зависимости изучают нейробиологию такого научения. Эти работы сосредоточены не столько на этих дофаминовых нейронах, сколько на нейронах, которые проецируются на них. Многие из них идут из тех областей гиппокампа и коры больших полушарий, которые хранят информацию об окружающей среде. Если вы раз за разом употребляли наркотик в данном окружении, эти проекции на дофаминовые нейроны раз за разом активируются, что в конце концов придает им силу, они усиливаются таким же образом, как и синапсы гиппокампа, о которых мы узнали в главе 10. Когда эти проекции становятся достаточно сильными, то в случае возвращения в то же окружение дофаминовое предвкушение наркотика активируется самим контекстом. В случае лабораторной крысы в подобной ситуации вам не нужно даже помещать животное в то же окружение. Просто проведите электрическую стимуляцию тех путей, которые проецируются на дофаминовые нейроны, и вы восстановите тягу к наркотику. Как звучит одно из клише о зависимости, не бывает бывших наркозависимых — просто есть зависимые, которые находятся вне контекста, запускающего прием наркотиков.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-01-20; просмотров: 145; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 34.201.37.128 (0.042 с.)