Стратегия, тактика и еверейский Вопрос

В ЗАКОУЛКАХ И ТУПИКАХ РОССИЙСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ

АНТИПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА

НЕ В ПОРТКАХ ДЕЛО

 

Идеальный план рухнул. И вообще в такую жарищу можно было идти в шортах – никто там на это не смотрит – люди-то нормальные! Не в портках дело! Только такой наивный попрыгунчик, как я, мог полагать, что его возьмут с распростертыми объятиями в 57-ю школу. Не-ет, я, конечно, понимал, что это довольно глупо – надеяться, что мне скажут: о! вот вас-то нам и надо. Конечно, работать в самой интеллектуальной и интеллигентской школе России рядом с Кремлем и Пушкинским музеем было бы ох как интересно и престижно! Но – увы и ах! Директор Менделевич и завуч Давидович отнюдь не намерены брать каждого встречного Гельфмана к себе в словесники.

Я, конечно, хвост-то распустил: Бергман-Тарковский, Гринуэй и все прочее, театр-шматр, Додин-«Современник» – в общем, с Джойсом на дружеской ноге. Но у них там все такие – никаким Хармсом не удивишь. «Купила вчера кило апельсин» – и во сне не пригрезится. Бунина от Куприна отличают.

Тем не менее на собеседование они меня все-таки позвали, не просто же так мы там час доказывали друг другу свою крутизну. Однако они не могут взять словесника, не увидев его в работе, не услышав компетентное мнение своих проверенных и маститых кадров. Вот если бы я жил в Москве или хоть во время учебного года как-то проявился, они бы направили кого-нибудь из своих, кто в Питер бы поехал, ко мне на урок. И, конечно, надо встретиться с главным авторитетом по словесности в 57-й школе – Надеждой Ароновной Шапиро. Уж она авторитет непререкаемый. А она приедет только 24 августа.

Давидович прямо сказал мне, что какую-нибудь 25-ю учительницу английского языка они бы взяли сходу, а словесник – это главный человек в школе, рисковать они не могут. И я их понимаю. У них имя и репутация лучшей школы России, а не еврейской лавки.

– И что же мне, короче говоря, делать? Соваться наобум Лазаря абы куда? Я же знаю, куда пришел, не просто ж так. Ну, видел я в интернете: есть вакансия в какой-то школе на Речном вокзале плюс на автобусе еще пилить туда.

Оказалось, Менделевич там как раз живет. Это, говорит, камера хранения. Чуть получше других камер хранения, но камера хранения. Вот видите, говорю! Ну, типа, чтобы ему стыдно стало. Я ж, вопию, не хочу работать в камере хранения! Хватит, говорю, с меня «кило апельсин»! И сказал Сергей Львович тогда: «Позвоните мне завтра после двух. Я поговорю с парой директоров приличных школ по поводу словесника. Но ничего не могу обещать. Ну, а дальше будем к вам присматриваться».

Кстати, спросили они меня и о хлебе насущном. И когда услышали, что за 33 часа плюс две консультации, то есть за 35 часов в неделю (эта цифра их привела в ужас! учитель не может столько работать! вам не обрыдла еще литература?! Пришлось объяснять, что я вот такой вот сангвиник-живчик-попрыгунчик и что с ума я вряд ли сойду, а энергии у меня много и что не сам я себе столько часов навесил) я получал на руки 27 тысяч рублей, они были в шоке. В Москве оплата в полтора-два раза выше.

 

ЛАДУШКИ

 

На днях моя московская подруга Лена Акивенсон радостно сообщила:

– Гельфман, чтоб ты знал, москвичи – это самодовольные циники, к тому же бессовестные.

– Что ж, – отвечаю, – стало быть, меня здесь как раз и не хватало.

– По большому счету, – сказала Лена, – тебе уже три года назад надо было переехать.

Не знаю, почему именно три года назад, а не четыре или десять, ведь в Москву по нескольку раз в год я таскаюсь уже очень давно с завидным постоянством – шастаю по театрам, шляюсь по городу, увожу в Питер возы (повтор – намеренный!) книг. Впервые очередной воз я оставил у друзей в Москве до счастливого водворения на московскую жилплощадь, каковое предстоит, как я надеюсь, по моем возвращении из Израиля. Осталось только найти эту счастливую жилплощадь в районе Авиамоторной, Семеновской или Бауманской, так как музпед колледж под руководством Маркса Ефимовича Кесселя как раз в Лефортово.

Так что – ладушки, как сказано мне было на прощанье по телефону в издательстве «Ad marginem».

– Я показал Ваше резюме директору. Что он Вам ответил?

– В том-то и дело, что он мне ничего не ответил.

– Ну, значит так и есть.

– Ну, спасибо. До свидания тогда.

– Ага. Ладушки.

Самодовольные бессовестные циники.

Ничего. Ладушки.

 

 

МАРКСОВО ПОЛЕ

 

В общем – засада. Москва сопротивляется.

Прилетел вчера полвосьмого вечера из Израиля – никто, конечно, меня не встретил, то есть встретить-то обещал, но я знал, что если это случится, то небеса разверзнутся. Небеса разверзнуться не пожелали, поэтому пришлось брать машину. Причем я уже был готов тащиться с тремя пакетами из дьюти-фри (мимо пройти ведь нельзя было – я ж это, почти средний класс) и сломавшейся еще в Бен-Гурионе сумкой на колесиках (черт же дернул меня ее купить в какой-то московской палевной дырке, никогда я не доверял сумкам на колесиках), выдвижная ручка от которой благополучно осталась в багажном отделении самолета, – готов был тащиться на маршрутке и метро, потому что водилы предлагали за 700 рэ проехать расстояние в 15 минут – по Краснопутиловской до Стачек, а там рукой подать. Я настаивал на пятистах.

– Давай за 600! Сто рублей тебе погоду сделают?

– Пятьсот! – я был раздражен и решителен.

Какой-то дядя меня поймал и с ветерком довез за мою сумму.

Дома я обнаружил, что в самолете на полке осталась бутыль шампуня: в дьюти-фри давали четыре по цене двух – домой я привез три. В прошлом году я в самом дьюти-фри взял вместо четырех три флакона AXE (или четыре вместо пяти, не помню, или три вместо пяти, – помню, переживал я по этому поводу долго).

Этой же ночью я уехал в Москву – перед началом учебного года дорог каждый день, ведь с работой не ясно. В кассе на вокзале, были, разумеется, только купейные билеты. Я уже приготовился платить 1700, причем в кармане у меня было только 1200, по карте денег не принимали, поэтому надо было бы бежать в метро к банкомату. Подошел к другому окошку – оказалось, в нем принимают деньги по карте. Предыдущая кассирша даже не обмолвилась, что в другой кассе принимают карты. Впрочем, карта бы мне все равно не помогла – денег, как я выяснил сегодня, там бы на купе не хватило, а часть наличными, часть по карте у нас не принимают.

Счастливый случай в этот раз меня не оставил: в компьютере выскочил один сидячий билет за 550 рулей.

В 10 утра я был на Ленинградском вокзале. Ну, думаю, все складывается.

Незадолго до отъезда в Израиль, в конце июля, я встречался с директором Музыкально-педагогического колледжа в Лефортово. За полторы недели до встречи нашел ссылку на вакансию и позвонил:

– Надо поговорить с директором. Когда Марк Ефимыч приедет? – крикнула кому-то моя собеседница.

– Кто приедет?! – обрадовался я. – А какая фамилия у Марка Ефимыча?

– Да-да, – смеясь, ответили мне, вы совершенно правильно позвонили. – Фамилия его Кессель. У нас тут хороший коллектив.

И пригрезилось мне, что вот она – моя московская пристань. Не к Менделевичу, так к Кесселю. Марк Ефимович возвращался в конце июля. Ну, думаю, чего я буду еще искать. Звонил в один «центр образования», где тоже была вакансия. «Я передам директору. Вам перезвонят». Однако Гельфману оттуда не перезвонили, что не удивительно: на сайте этого «центра образования № 1468» в списке учителей нет ни одного намека на еврейские антропонимы. Инородцев, видать, не берут.

Кессель (интересно, не родственник ли Мориса Дрюона?) оказался классическим евреем, похожим на Марка Давидовича Грубарга, директора одной из питерских еврейских школ, но лайт, по-московски лощеным – ироничный, подстебывающийся, самовлюбленный.

– Сейчас придет моя дочь, она у нас психолог, вы с ней пообщаетесь.

Пришла дочь – еще более классическая – полная и чернявая. Оказалось, ездила в Израиль по сохнутовской программе «Таглит», дающей право любому еврею побывать один раз за счет государства в Израиле.

– Елена Марксовна, поговорите с ним. А то я не понимаю, он говорит, что переезжает из Петербурга в Москву, чтобы ходить в театр. В Петербурге уже нет театров! Поговори с ним, выясни, что там на самом деле, что-то здесь не то.

– Как вы сказали?! Елена МАРКСОВНА?! Так вы МАРКС, а не Марк?!

То-то он, когда объяснял, как к ним ехать, Театральную площадь назвал площадью Свердлова.

Вышли мы с недоумевающей Еленой Марксовной в коридор. Она решительно не знала, о чем со мной говорить, подвела зачем-то к расписанию, стала рассказывать, что у них есть хоровое, а есть дирижерское отделение.

– Литература у меня везде будет одинаковая, что у хоровиков, что у дирижеров, – проявил я перед психологом способность к обобщению.

Затем в коридоре появился Маркс.

– Ну ладно, – говорит, – езжайте спокойно в Израиль, возвращайтесь, приходите, мы вас устроим. Вам же все равно где работать – у Кесселя, у Вайцмана, у Петрова, Сидорова, вам же просто нужна Москва для удовлетворения своих морально-психологических запросов.

– Ну, в общем, да, – говорю, – хочу дышать московским воздухом.

– Ну, вот и дышите. Если у нас часов будет мало, что-нибудь еще придумаем. Кстати, а на уроки вы так же ходите?

Я был в шлепанцах, шортах и футболке – в Москве стояла жара.

– Ну, вместо шортов на мне бывают штаны, длинные. А что, у вас дресс-код?

Оказалось, что ходить предпочтительно в рубашках. Сам Маркс был в полосатой веселенькой футболке.

– Это только летом, когда никого нет.

– А в джинсах можно?

– Не рваные?

– Ну, – говорю, – так.

В общем, поржали мы, и я, довольный дурачок, пошел гулять по Лефортово. Последний вопрос Маркса был сакраментальным:

– Как администрация относилась к вашей серьге?

Каков вопросец! А каков подтекст! Я даже не знал, что ответить, – никак не относилась. Я даже не помню, чтобы кто-нибудь из моих коллег когда-нибудь задавал мне вопрос о серьге. Или просто не помню? Конечно, в школе работают не самые передовые люди планеты, многие из них даже не стремятся быть современными. Единственное, что они знают, – это «инновационные технологии» и прочую фигню с презентациями в пауэр пойнте и «дискурсивной компетентностью» – потому что сверху по разнарядке спустили. А то, что за этими презентациями и «проектами» – только зарплата чиновников и пустозвонов и никакого содержания? Тссс.

Да и серьга в ухе – уже прошлый век. Но нет, они воспринимают это как вызов своему трехсосновому (чтобы не заблудиться) директивному мирку.

Конечно, я уже тогда должен был понять, что не все так просто с Марксом – с другим Марксом, как известно, тоже не все было так просто.

Сегодня он послал меня по телефону следующим изощренным способом:

– Ситуация изменилась. К нам вернулись старые кадры. (В прошлый раз он сказал, что их многолетний литератор уехал к сыну в Америку.) Но мы ведь с вами уже так близко знакомы, поэтому я должен вам помочь, раз обещал. Я позвоню в несколько мест и завтра утром вам дам знать. (Где-то я это уже слышал. И результат тоже помню.) А вы звоните в Департамент образования в кадровую службу.

И снова полез я в Сеть. И снова нашел приличную вакансию – в театральной школе № 123, в самом центре – между Пушкинской, Арбатской и Охотным Рядом. Директор там – сухая, уставшая дама, спрашивавшая меня о курсах повышения квалификации и уроках-презентациях, которые я ненавижу всей душой. И о какой-то проектной деятельности и тому подобной хрени, которая помогает слабенькой личности обрести профессиональную значимость.

– Я повышаю квалификацию, постоянно выписывая и читая филологические журналы.

Но тете нужна бумажка о курсах, где зачастую такая же грымза непонятно о чем вещает занимающимся своими делами измученным после рабочего дня училкам. Например, о том, как составить какую-нибудь сравнительную таблицу суффиксов, потому что именно эта таблица – панацея для ученика. Такие бумажки у меня были – но тетю смутило, что там указана специальность – еврейская литература.

– А почему вы не хотите работать в еврейской школе? В Москве есть еврейская школа, – показала тетя знание предмета.

– В Москве много еврейских школ, – уточнил я. – И работать в них я не хочу.

То, что я 15 лет преподаю русский язык и литературу и что у меня высшая категория, кажется, осталось без внимания.

И снова напоследок был прибережен сакраментальный вопрос с прозрачным подтекстом:

– А что означает ваша серьга в ухе?

Интересно, а что означает необручальное кольцо? А что означают волосы на груди? Но я так не сказал, конечно.

– Да ношу уже по привычке. Могу снять. Нет проблем.

Директриса удовлетворилась.

– Сколько вам лет?

– 36.

– Самый возраст для работы. Мы все обсудим, и я вам позвоню либо сегодня вечером, либо завтра во второй половине дня.

До этого я разговаривал с миловидной приветливой молодой женщиной – завучем. Конечно, не преминул сказать о своей любви к московской театральной жизни.

Сегодня вечером мне не позвонили.

 

 

ВЕРЮ – НЕ ВЕРЮ

 

Слово ВСЁ в предыдущей заметке оказалось лишним. ВСЁ еще, кажется, далековато, а 1 сентября уже завтра, то есть практически сегодня. Впервые за много лет в первый день учебного года я не у дел. За много – это действительно много – начиная с 1980 года, когда я пошел в 1-й класс. Без году 30 лет. То есть нет, я пойду завтра на праздничный концерт в музпед колледж к Марксу. Он все-таки позвонил через обещанный день. Он все-таки предложил мне часы! Целых 6 часов – у студентов разных групп. Он готов мне выделить день! Но я уже ничему не верю. В Москве нельзя верить никому. Как раньше Невскому проспекту, который, как известно, лжет во всякое время. Москва лжива насквозь. Слово москвича ничего не значит. Ровным счетом ничего, кроме того, что соблюдается ритуал общения сторон. Не общения, не диалога, а именно общения сторон. Такой ритуал. Ничего не значащая фраза, возможно, решит многое, а многообещающие тексты лишь сотрясут воздух.

Я не знаю, как в Питере и других местах. Мне никогда в жизни не приходилось искать работу. Она всегда как-то шла в руки сама собой. Я был нужен. Теперь я не нужен. Нужны мои бумажки. Кому-то те, кому-то другие. Человека нет. Сегодня директрисе английской школы № 1273 в Коньково потребовалась справка о моей регистрации в Москве. Она и слушать не хотела, что эта справка будет на этой неделе. В крайнем случае на следующей. ЕЙ НУЖНА БЫЛА СПРАВКА. А у меня справки не было. Зато я увидел истукана – каменную бабу, каких раскапывали в древнеславянских капищах. Воистину – передо мной сидела каменная баба – и она была живая! – морщинистое ископаемое, кустодиевское изваяние, ужас наводящая мумия – мамочка Карлсона. Я всегда хотел представить, как выглядит лесное уобище – и я его увидел. И вот это уобище с отчеством Гордеевна (!) спросило меня о регистрации. Я уже не говорю о том, что она не хотела меня принимать вообще!

– У меня сейчас педсовет. Давайте после!

Пришлось ей объяснять, что именно завуч просила меня подойти заранее, перед педсоветом, чтобы там уже представить коллегам. Но регистрации не было.

– Вот когда будет регистрация, тогда приходите.

– Завтра же 1-сентября!

– Ну и что?! – удивилась функционерша.

 

БУМАЖНАЯ ИСТЕРИЯ

 

Сегодня случилось продолжение бумажной истерии: был со своей московской подругой Леной Акивенсон, которая отзывалась о москвичах как о самодовольных бессовестных циниках, в паспортном столе. В понедельник там был выходной, но одна самоотверженная паспортистка, оказавшаяся на рабочем месте, любезно рассказала нам с Леной, какие бумаги нужны для регистрации. Кроме заявления и свидетельства о собственности, чтобы зарегистрироваться на год, потребовался договор безвозмездной аренды, типа гражданка предоставляет мне квартиру в бесплатное пользование. Зачем он нужен – убей меня бог. В Питере я регистрировал на год своего приятеля с Камчатки – никакого договора мы с ним не заключали. Договор этот подписывается сторонами без всякого нотариуса и печатей! Спрашивается, в чем его юридическая сила? Но есть в московском паспортном столе форма, которая слово в слово должна быть воспроизведена. Взяла Лена образец маленького формата. Его нужно было довести до А4 и распечатать, что и сделал на следующий день на работе Ленин муж Вася (не Акивенсон), оставив место для вписывания моих паспортных данных.

И вот пришли мы с Леной в паспортный стол. Вписал я в договор номер паспорта и прочее. Отдаем тетеньке.

– Нет! – произносит она профессиональное слово всех паспортисток и прочих бюрократических работников. – В таком виде это в милиции не примут! Надо, чтобы все было отпечатано, ничего вписывать нельзя. Либо все должно быть написано от руки!

Мы с Ленкой выпали в осадок. Это было так абсурдно, что возмущение перекрывалось смехом. Такого я еще не видывал! Лена пригрозила тетеньке судом. Но тетенька была под защитой директив, указаний, параграфов и проч. и проч., что спускается ей сверху чудесными людьми с прекрасным высшим образованием. Полчаса я обреченно переписывал мутотень про 33 квадратных метра жилой площади. Делать это было непривычно: от руки я уже ничего не писал в течение трех месяцев, да и вообще уже не вспомню, когда я так долго строчил ручкой – только список класса и темы в классных журналах.

P. S. Перед тем как распечатывать договор, Вася звонил Лене и спрашивал о моих паспортных данных – чувство стиля московских канцелярий его не подвело.

 

 

АДСКИЕ СТУПЕНИ

 

Как же мне надоело писать эти заметки! Как же мне надоело таскаться из одного конца Москвы в другой в поисках материала для них! Как же много уходит на это бесплодное (если не считать, конечно, бешеного читательского успеха J) метание драгоценного времени! Как в том анекдоте, и завтра опять пойду! Отдать бы это все в «Русский репортер» – и о любой школе можно будет забыть бесповоротно. «А, это же тот самый пасквилянт!» – «И у него еще есть наглость приходить в школу!» Вот только заинтересуется ли «Русский репортер» этими писаниями?..

К половине одиннадцатого поехал я на ВДНХ – в Строительный колледж. Дорога – час. Там никто не требовал у меня регистрации в ту же секунду. Готовы подождать неделю, оформив на работу. Беседовал я с тремя тетеньками – вполне себе нормальными. И все три спрашивали у меня про аттестационный лист о присвоении высшей категории (записи в трудовой книжке недостаточно для бухгалтерии). А я его с собой не взял – может, и к лучшему, а то бы уже завтра вышел на бой. Одна из тетенек – Алла Леонидовна Романовская – оказалась эффектной, яркой пожилой леди, неожиданно умной, похожей на... Людмилу Леонидовну Левину из отдела поэзии старого Дома книги (в 60-е Люся Левина, говорят, была одной из возлюбленных Бродского; во всяком случае, Евгения Евтушенко она называла Женечка, – сам слышал, когда во времена своей юности частенько ошивался около ее прилавка).

Алла Леонидовна не стала играть со мной в кошки-мышки, все вывалила начистоту:

– Ну, надеюсь, вы понимаете, что наш контингент – это не гимназия. Это дети социально запущенные, проблемные. Родителям они не нужны, те с ними не справляются, да и сами, как вы можете догадаться, зачастую социально неблагополучны. У вас будет кураторство: за все их прогулы и прочее будете отвечать вы. Они будут не виноваты. Если только кого-то из них посадят в тюрьму, то вы с ними не сядете.

– И на том спасибо.

– Плюс к этому у нас в обычных классах учатся дети с проблемами по здоровью: слабовидящие, слабослышащие, запущенные... Есть в Москве такая образовательная программа, а наш колледж впереди планеты всей.

Другая тетенька, Екатерина Ивановна, пожаловалась, что некоторые учащиеся, поступавшие после 9 класса, даже имя-отчество свое не могли правильно написать.

И вот туда меня возьмут хоть завтра! Только медицинскую книжку надо сделать – но это у них там все рядом. («Вам повезло – в соседнем здании! Вам ее могут и сразу сделать за тысячу рублей». Может, тоже выучиться на делателя медицинских книжек и прочей лабуды?)

Еще полтора часа, и я был в частной школе «Ступени» в районе метро Юго-Западная. Школа с иголочки – бабла много. Зарплата только, как выяснилось, обычная.

– За вами сейчас спустятся, – сказал мне охранник.

Вскоре появилась возрастная секретарша и отвела меня в комнатуху с названием «кабинет консультаций».

Через некоторое время пришел завуч – женоподобный Игорь Витальевич (как-то так, он был настолько женоподобен, что я даже не запомнил, как его зовут). Документов он у меня вообще никаких не спрашивал (в колледже отксерокопировали и диплом, и все страницы трудовой книжки! Причем диплом дважды – сначала в одном кабинете, потом в другом – напротив), зато спросил, как я готовлю учеников к ЕГЭ. На такой вопрос всегда хочется ответить – каком кверху.

Выяснилось, что вакансий у них нет, но меня позвали, чтобы познакомиться, потому что всякое бывает, мало ли что с каким-нибудь сотрудником станется. Теперь я буду знать, что у потенциального работодателя надо всегда спрашивать, есть ли у него реальная работа или у него просто знакомых мало.

– Надеюсь, что ни я, ни вы время не потеряли, – дипломатично нахамил я на прощанье.

Одна женщина во дворе, когда я спросил у нее, как пройти к школе «Ступени», сообщила, что дети там платят пол-лимона в год, а учителя долго не задерживаются – подруга там работала.

Еще часа через полтора я попал домой и сел на телефон обзванивать окружные и не очень школы. Вакансий нигде не было.

 

 

АЙГУЛЬ И ХАББАРД

 

Вот странно: все почему-то думают, что дожди идут только в Питере. «В Ленинграде дождик», «в Петербурге сегодня дожди» и прочее. А между тем дожди идут везде. И московский дождь ничуть не лучше и не хуже питерского, только про него песен почему-то не придумали. Вот и сейчас – серое питерское небо и навязчивая морось за окном – как все это любят заядлые невские романтики и романтички! А за окном-то у меня самая что ни на есть Москва! Идея фикс стала реальностью. Осталась самая малость – найти работу. Строительное путейство – колледж! – меня ждет. Наверное, даже не путейство, а ТЕХНИКУМ! Рангом повыше все-таки. Путейства у нас превратились в лицеи – Пушкин вертится в гробу вечным двигателем.

В пятницу я сперва поехал на станцию метро Волжская – пустынное тридевятое царство. Выход из метро в какую-то чуть ли не заповедную зону с девственным лесом. Есть там 7-я улица Текстильщиков. И вот в этой-то глухомани спрятался во дворе «образовательный центр ЭДЕЛЬВЕЙС». Уже само название внушало подозрение – горный цветок, вокруг которого много мистической мифологии. Потому как центр образования – это крутое звание, а вот образовательный центр – это что-то непонятное. «Как вы о нас узнали?» – спросила меня по телефону некая Айгуль, а на следующий день некая Анастасия. И все это было очень странно. Невозможно себе представить две вещи: во-первых, подобный вопрос для нормальной, пусть и частной, школы абсурден. Во-вторых, в школах, пусть и в частных, никто не представляется по имени – только по имени-отчеству. Но я все-таки поехал.

– Возьмите пока почитайте резюме нашей КОМПАНИИ, – всучила мне в руки объемную папку вахтерша.

Ага! Так и есть – не школа, а компания! И я нехотя (поскольку глупостей не чтец, а пуще образцовых) погрузился в изучение папки. И был вознагражден потрясающими открытиями: «школу» эту основал выходец из Душанбе с душанбинским именем и фамилией – альпинист и скалолаз (вот он, эдельвейс-то откуда!), бывший (если верить) рыночный торговец и бывший (если верить) хозяин нескольких магазинных лавок продуктового свойства. Содельник его по школе – тоже альпинист и скалолаз (но уже с рязанским именем и фамилией). Практически на каждой странице резюме по нескольку раз было написано, что учителей там обучают методикам, принятым в их успешной компании. А в одном месте я прочитал, что методики эти разработаны... Роном Хаббардом. Так вон оно что! Секта! Дианетика и саентология! Бежать – бежать отсюда без оглядки. Конечно – платные тренинги для жаждущих работы училок!

Все же интерес и забота о дорогом читателе заметок пересилили, и я остался на «собеседование». Пока я ожидал в прихожей, секретарша калякала с местным хаббардом – рослым американцем, хорошо говорящим по-русски, – об отличной квартире с джакузи, которую он снял в ближнем Подмосковье, недалеко от «школы». За мной пришла Айгуль.

– Сначала я задам вам интересующие меня вопросы, а потом вы спросите обо всем, что интересует вас. Как вы хотите работать – с полной занятостью или с частичной?

–??????

– Частичная занятость – это суббота и воскресенье. Полная – пять дней в неделю с 10 до 19.

В резюме было сказано, что потолок – 20 000.

– За двадцать тысяч с десяти до семи находиться здесь?!

– Да.

– Думаю, тогда до свидания.

– До свидания, – и Айгуль стремительно проводила меня к выходу.

Я спросил о Хаббарде.

– Нет, мы с ними не связаны. Просто используем методики.

Господи, как же я рад, что больше ни разу не окажусь на 7-й улице Текстильщиков!

ПУТЬ РУССКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА

 

«Фото: ты среди любимых бритоголовых ученичков в комбинезонах. Подпись: Карьерный рост – тока на удаффком», – резвится мой американский друг Виталик Эйбер. «ПТУ – это путь», – блещет народническим толстовством Саша Гершт. Уникальный опыт сулит мне Герман Берсон и ждет нового витка заметочного творчества. Макаренковской стези желает Яна Волкович откуда-то из Европы: с приличными-то в гимназии как два пальца, а ты поди попробуй путяжнику Достоевского открой!

Что ж, Лев Николаевич тоже за плугом ходил и крестьянских детей в школе обучал, и Александр Исаевич в Рязани преподавал, – вот он, истинный путь русского интеллигента. Хождение в народ. Правда, народничество как прямо понятое действие, кажется, потерпело полное фиаско – никак не могли взять в толк мужики, чего от них хочет этот восторженный горожанин, о чем трактует, – и относились к нему с подозрением. Тургенев в «Нови» все это чудесным образом показал.

В пятницу я выхожу на работу. Или кочегаром в котельную? Нет. Не то место. И не то время. Вакансии закрыты 25 лет назад.

 

 

ХОЛДИНГ «БАКАЛАВР»

 

В четверг коллега из прошлой школы написала мне: «Завтра? Нет... А вот в понедельник, обещаю. Будет 2 места, не промахнитесь... Одно – пустое, не для вас, а вот второе ваше. Попробуйте не ошибиться. Я думаю, что будет так».

Действительно, в понедельник появилось в интернете две новых вакансии. Точнее одна была вывешена в пятницу во второй половине дня, так что дозвонился я в частную Ломоносовскую школу в понедельник утром. Это было единственное место из всех, куда не просили приехать. «Отправьте резюме, мы его рассмотрим и при положительном решении вас известим». И прислали уведомление в том, что резюме получено. Все. Это было единственное место – спасибо им! – где уважительно отнеслись к моему времени, и не заставили вхолостую отмеривать бешеные московские метрОкилометры, чтобы «познакомиться».

– Я передам администрации ваше резюме, его рассмотрят и, если вы подходите, вам позвонят, – сказала мне сегодня ту же фразу одна офисная тля из частной школы «Бакалавр». Ах, нет, простите, не из школы – из ХОЛДИНГА!

– Наша компания, – начала заученно тля, – предоставляет образовательные услуги... Наш холдинг...

Мне захотелось дико ругаться матом. Это была последняя капля, воспламенившая мой моск, в котором большими спасительными буквами загорелась надпись: СТРОИТЕЛЬНЫЙ КОЛЛЕДЖ. Да, да и еще раз таки ДА! Я буду работать в колледже, в техникуме, я буду работать в ПУТЯГЕ – но Я НИКОМУ НЕ БУДУ ПРЕДОСТАВЛЯТЬ ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ УСЛУГИ ни в какой компании и ни в каком, мать его рублевскую, холдинге. Все это происходило как раз на том самом – Рублевском.

– Это улица Крылатские холмы?

– Нет, это Рублевское шоссе.

Стал озираться в поисках особняков и светских персонажей – ничего такого не увидел, кроме пустынного торгового центра «Рублевский», в котором тщетно пытался найти банкомат ВТБ 24. Рядом с ним стояло несколько дорогих иномарок с прилагающимися к ним дорогими людьми.

А улица Крылатские холмы – очень хитрая. И школа «Бакалавр», холдинг то есть, тоже хитрая. Эта улица петляет вокруг этих самых Крылатских холмов, и если находишься там впервые, то хрен вообще чего найдешь. Я думал, что умру раньше, чем попаду в эту школу. Когда же услышал, что компания эта имеет особую развивающую методику, то Кондратий, как мне показалось, уже был совсем близко и вот-вот готов был меня хватить, так что это большая удача, что я сейчас сижу и пишу эти заметки, радуя вас поворотами слога и изворотами сюжета. Но, в общем, не скрою, я был рад оказаться за воротами «Бакалавра».

– А, – говорю, – дианетика, саентология, да?

Тля непонимающе хлопает глазами.

– Ну, Хаббард, – поясняю я.

– Нет, нет, у нас свои методики.

– Какие, – допытываюсь я, понимая, что тля ничего не скажет, но надо же ее вывести из заученного равновесия.

– Руководство рассмотрит вашу кандидатуру и все вам расскажет. Я провожу только первый этап собеседования.

Полный ппц! Хочется все бросить и бежать на край света от этих тлей, собеседований и резюме (никогда не любил этого слова, а сейчас просто его ненавижу). Это был абсолютно холостой шаг! Со мной не беседовал ни один компетентный работник школы! Как только я вошел, девица спросила, присылал ли я свое резюме. А ведь накануне по телефону она велела его прислать – и я послал! Лучше бы я сразу послал «Бакалавр». Тут же она дала мне анкету, в которой пришлось продублировать информацию, написанную в резюме. А резюме у нее было на столе. Дурдом! А ведь психически слабый человек мог бы уже свихнуться от всего этого!

– Скажите мне, а зачем вы меня сюда позвали? Зачем я потратил впустую полтора часа, добираясь до вас? Вы мне можете сказать?!

– У нас такой порядок.

Хотелось чем-нибудь куда-нибудь заиипашить.

– Тогда ответьте мне еще на один вопрос, – не унимался я. – Как это учебное заведение, школа может называться компанией, а уж тем более холдингом?! Что это за новости такие?! Холдинг!

– У нас есть несколько школ и детских садов в разных местах. Поэтому холдинг.

– Ладно, я все понял. Значит, сегодня я ответа, разумеется, не услышу?

– Нет. Вашу кандидатуру рассмотрят и при положительном решении позвонят.

Как же! Позвонят! Я уж постарался.

Чтобы войти и выйти, охранник дает специальную пластиковую карту: подносишь куда следует – пикает, и дверь открывается. Как в настоящем холдинге.

 

 

РЯДОВОЙ ЗАПАСА

 

Получив вчера вожделенную справку о регистрации, я поехал в коуч-педагогический холдинг (если бы я заранее внимательно изучил их сайт, то читатель наверняка был бы лишен предыдущего памфлета). «Беседа» с кадровичкой заняла от силы минут десять, зато три с половиной часа было потрачено на метро, петляние по холмам и экстрим в троллейбусе на Ярославском шоссе: водила то и дело резко тормозил, вплоть до слетания рогов.

В строительный колледж (куда я ездил каждый день как на работу) для окончательного оформления в отделе кадров я попал уже ближе к концу рабочего дня. Снова там ксерокопировали несколько раз ксерокопированные документы – то потеряли, то в другом кабинете, то печати не видно. Выяснилось, что необходим военный билет, а его в паспортном столе мне не отдали, велели прийти через две недели. Тут у меня случилась истерика, потому что это был уже перебор. То есть перебор, конечно, все, что я описываю с самого начала, но здесь просто издевательство: мне уже дали для заполнения анкету и учетный листок образца махрового года с вопросами о национальности и о том, был ли я за границей, когда и по какому поводу (про заграницу сказали написать слово «да» – и все), как вдруг всплывает военный билет. И я не выдерживаю:

– Я не могу больше!!! Это выше моих сил! Так мне заполнять эти бумаги или нет?! – даже не пытаюсь скрывать истерику.

Екатерина Ивановна Столетова, замдиректора по учебной работе, снисходительно и понимающе улыбается, а начальник отдела кадров успокаивает меня:

– Ничего-ничего, потом занесете. Порядок просто такой, может нагрянуть проверка из военной прокуратуры. А вы не помните, к какому военкомату в Петербурге вы приписаны и его адрес?

Тут мне следовало истерически расхохотаться.

– Вы знаете, как бы это вам сказать, с военными я имею весьма слабые связи.

В анкете требовалось указать военное звание.

– У вас билет красного цвета? Пишите – рядовой запаса.

Больше всего меня удивило, что не надо было переписывать из трудовой книжки места предыдущей работы. Бывают в таких учреждениях и нормальные люди.

Пока я заполнял бумаги, позвонил папа.

– Я слышу по голосу, что ты расстроен.

Расстроен! Я не расстроен, я раздавлен! И папа хорошо это знает, помня о моих наполеоновских планах. И подбадривает меня.

– Да нет, просто очень устал.

– Ничего, это ведь только начало. Надо с чего-то начинать.

На работу я мог выходить сегодня. Но расписание было уже составлено. Релакс.

 

 

НО В ОБЩЕМ ХОРОШИЕ РЕБЯТА

 

Прежде чем приступать к новым учебным заведениям, хочу досказать про ПТУ. Кое-что еще осталось замеченным, но неОзамеченным. В частности по теме "Что в имени тебе моем" и "Не пой, красавица, при мне", в смысле, не красься.

– Как вас зовут?

– Леонид Александрович.

– Лёня! – понеслось по рядам.

В одной группе я пропустил это движение, подождав, пока закончится освоение моего имени. В другой "Лёня" было произнесено явственно и достаточно открыто.

– Да, Лёня! – гневно заорал я. – Лёня. Но вас я, молодой человек, вижу впервые, мы незнакомы, поэтому для вас я исключительно Леонид Александрович, как и для всех здесь присутствующих! Это понятно, нет?

Для парней такой ход был неожиданным, поэтому оказалось понятно.

В другой группе боевая Света посреди урока принялась усиливать контуры своей боевой раскраски.

В этот момент я сам для себя вдруг открыл, почему же мне так не нравится, когда женщина красится в публичном месте. А Света и другие девушки искренне не вдупляли, что в этом плохого. Конечно, с одной стороны, наведение марафета на уроке выглядит по-хамски. С другой же стороны, спрашивается – а в чем тут хамство? Девочка хочет поправить свою красоту – только и всего. Ну, подумаешь, отвлекается!

– Поймите, – начал я психологическую атаку, – не зря же говорят, что в женщине должна быть загадка, тайна, да, это расхожая фраза, но тем не менее – именно эта как бы загадка привлекает мужчину. И вот такой своеобразной тайной является лицо женщины. Она должна появиться перед мужчиной, да и вообще в обществе – уже готовая. Наложение макияжа – должно остаться за пределами взглядов окружающих. А вы что делаете? Вы раскрываете фокус! Понятно, что все знают о том, что женщина накрашена – но она УЖЕ готова, как спектакль в театре: нам же не показывают процесс репетиций, мы видим уже готовое произведение искусства. Так и женщина должна быть вот таким вот произведением. А настоящая женщина даже при муже никогда не будет краситься – это своего рода интимный процесс.

Девки слушали, открыв рот. Кое-кто из парней поначалу ржал, особенно, когда я произнес слово готовая. Но тем не менее они все прониклись моей правотой.

Вообще, думаю, они, конечно, поняли – многие из них, что перед ними оказался не обычный пэтэушный препод. Да я и не скрывал, что до этого работал в петербургской гимназии, где были дети, желающие учиться.

– И я надеюсь, – лукавил я, – что вы тоже хотите учить русский язык и литературу.

Но вести они себя по-другому не могли. Не привыкли. А тратить себя на вразумление не желающих вразумляться? Мыслимое ли это дело? Я не Иисус Христос, я не хочу быть распятым. Я слишком себя люблю.

Одна девочка, дождавшись окончания пары, подошла ко мне и спросила: