Шестьсот (запредельный улет на нижней масловке)

 

Вторая вакансия, появившаяся в понедельник в интернете, была в центре образования 1601. (Первая была в частной Ломоносовской школе, куда я отправлял резюме, – разумеется, ни ответа ни привета.) Чем центр образования отличается от школы или гимназии – бог весть. Но типа круто. Карл Маркс был экономист, а Клара Марковна старший экономист, – в таком духе.

Во вторник, после очередного хождения в колледж, где мне наконец сказали, что работать я буду в 8, 9, 10 и 11 классах – по телефону, видимо, сделать это никак было нельзя, – я поехал в 1601, что на Нижней Масловке. Почти на Верхней. Между Савеловской и Динамо. Ох уж это мне Динамо! Шел я пешком от Новослободской – ездил в ВТБ 24, где заказанную карту мне не дали, сколько я ни размахивал дипломом и трудовой книжкой. Нужен был паспорт. Русский был еще на регистрации, заграничный я забыл сунуть в сумку перед выходом.

Главным аттракционом за все время моих московских мытарств стал тест из 600 (шестисот!) вопросов – на профпригодность. Вместе со мной тестировались две дамы – на вакансию руководителей кружка шахмат. Вопросы у них были те же самые. Мы вместе уходили и это выяснили. Еще группа соискателей ожидала, пока освободятся компьютеры. Очень странно: начало учебного года, а в центре образования, руководимом педагогиней с большими регалиями – доктор, член, лауреат – масса вакансий по различным позициям.

Допотопная америкосовская программа, перебиваясь с орфографической ошибки на пунктуационную («нравиТЬся ли вам?») интересовалась, нравятся ли мне высокие женщины, доволен ли я состоянием своих половых органов («Мы довольны своим бюстом», – скандировали женщины в «Астральном полете на уроке физики»), всегда ли я любил свою мать и не часто ли я страдаю запорами. Я не выдумываю и не преувеличиваю! И вот таких вопросов было ШЕСТЬСОТ! Вопросы повторялись иногда по три раза, иногда даже без изменения формулировки. Например, моими половыми органами программа на ПРОФПРИГОДНОСТЬ интересовалась дважды. Дважды ее занимали мои поносы. В общем, не для слабонервных. Настойчиво в разных формах появлялся вопрос о том, насколько я раздражителен. Хотелось обнуть клавиатурой по столу и разиппашить эту калабуду вдребезги и пополам! Спокоен. Совершенно спокоен. Совсем не раздражителен. Очень терпим. Горячее олово льют на ногу, а я и спрашиваю: можно ли у вас поинтересоваться, спрашиваю, не подскажете ли, любезный, а зачем вы мне раскаленное олово на ногу льете? Только так. И никак иначе.

Час я сражался с тестом. Ответы были только Y и N, никаких промежуточных вариантов. Та еще психология.

МаКаКа (МАКАРЕНКО + КК)

 

Из всех животных я почему-то меньше всего люблю обезьян. А из обезьян меньше всех – макак. Мне очень нравится телеканал Animal Planet. Но передачи про обезьян почти никогда не смотрю. Почему-то раздражают меня обезьяны. И больше всех – макаки. Наверное, потому, что они мне кажутся пародией на человека. Но пародией наглой, понятия не имеющей, что она пародия. Впрочем, бог с ними с обезьянами – переключи канал, выключи телевизор или отойди к другим вольерам. Хуже всего, когда эти обезьяны свободно перемещаются по учебному заведению и на смену одной стае (или что там у них?) в вольер, то есть, извините, в кабинет, приходит другая.

На втором году преподавания довелось мне работать в классе "К" – коррекционного или компенсирующего обучения. Это был 6-й класс, вскоре его расформировали, раскидав по параллели. Тогда-то я и научился работать с трудным контингентом – держать дисциплину и внимание. Но, на минуточку, это была все-таки школа. И это были все-таки дети. Они, конечно, давали жару некоторым учителям, учеба никогда особенно не была у них в приоритете, но, когда я иногда потом замещал в их классах, из кожи вон передо мной лезли, стремясь показать, что не зря я их когда-то учил.

И вот из таких вот "К", только без буквы – ее сняли, чтобы не отпугнуть клиентуру (как и во многих образовательных учреждениях, здесь борются за каждого, как бы это выразиться, ученика – от этого зависит финансирование, премии администрации, наверное), – состоит каждая группа в моем обезьяннике.

Чтобы работать в таком заведении, надо быть или одержимым макаренковщиной, или сердобольной мамушкой, всегда готовой пригреть асоциальное дитя улицы, или каким-нибудь мастером-пропойцей (бывшим пропойцей), которому пацанов, млин, жалко: куда ж он еще пойдет, если не сюда? А здесь он выучится на хорошего столяра (слесаря, сантехника, плотника...), в люди выйдет, семью сможет содержать.

"Экзамены мы проводим у нас, никуда они не ходят, чужих здесь не бывает, так что в этом плане все у нас спокойно, можно не волноваться", – дала мне понять завуч Галина Владимировна основную методику обучения в колледже. "В общем, вы должны их развлекать", – еще раньше напутствовала меня Алла Леонидовна, завуч над всеми завучами.

В квартире, которую я снимаю, стоит на полке 5 томов уважаемого Антона Семеновича. Может, и в самом деле почитать?

Я – ЕВРЕЙ! ЧТО ДЕЛАТЬ БУДЕМ?

 

– А че, у нас русский щас? А где учительница, которая в прошлом году была? Уволилась? Жалко! Она хорошая была! Ничего не задавала! Я вообще люблю русский! И русских люблю! А нерусских не люблю! – фонтанировал с задней парты социально запущенный на всю катушку юноша.

– Я – еврей! Что делать будем? – приветственно машу юноше рукой.

– Не, я против евреев ничего не имею! Я этих не люблю – таджиков всяких там...

– Не считаю, что национальность каким-то образом связана с личностными качествами человека, – отрезал я.

Так начался урок.

Я скромно сидел за новеньким модным выпукло-вогнутым столом на удобном стуле типа кресло. Перед группой (здесь не классы – группы) великовозрастных лоботрясов стояла их мамушка – то ли мастер, то ли классный руководитель, то ли и то и другое сразу. В группах по два куратора: контролируют посещаемость, следят за тем, чтобы вели конспекты. Все это, конечно, с весьма переменным успехом. Форма одежды вольная. Думаю, мера эта вынужденная, потому что унифицировать внешний вид "студента" – дело бесплодное. Повсеместно радуют глаз трусы, животы, мелькают шорты и закатанные джинсы. Впрочем, мне нравится современный молодежный стиль. Хотя в гимназиях считается хорошим тоном иметь свою собственную форму. И некоторым из них при умелых и целенаправленных действиях администрации даже удается сделать форму традицией.

Максим, мой ровесник и учитель информатики, тоже пришедший в шарагу в этом году, увидев меня в джинсах и футболке, очень удивился – сам он ходит в рубашке и обычных брюках, кажется, даже при галстуке и ездит на раздолбанном стареньком жигуленке. Неделю назад, когда я примеривался к колледжу и носился с документами, он подвозил меня на главную площадку. Я проклял все на свете, вдобавок по дороге он вел со мной религиозно-мистический разговор: его лучшая подруга сняла Исаакиевский собор на цифровой фотоаппарат, и на фотографии над реальным собором проявился такой же белооблачный. Ну, думаю, абзац – попадалово. И этот вот Максим преподавал информатику в каком-то вузе, откуда уволился то ли по сокращению, то ли по маленькой зарплате. Но вообще сам по себе он безобиден и выказывает всяческую приязнь, как и все колледжные тетушки.

– Мы должны показывать студентам другую форму одежды, – пояснил мне Максим, – поэтому здесь принят дресс-код.

Однако ни завуч, ни директор площадки ничего подобного мне еще не сообщили. Может, боятся спугнуть. Редко еще кому удавалось увидеть меня в рубашке, а уж тем более при галстуке. Исключительно по особым дням. Или на собеседованиях.