V. Перенос смыслового ударения

 

1. Так называемые «общечеловеческие» ритуалы многие люди отождествляют с современными формами их проведения. Знакомство с классической литературой позволяет утверждать, что еще совсем недавно акценты могли расставляться совсем по-другому.

 

Пикник

 

Одним из самых больших личных открытий при изучении творчества Гете автором данного очерка была роль, которую играл в жизни элиты той эпохи ритуал чаепития. Предлагаю твоему вниманию, читатель, несколько цитат.

Гете пишет Шиллеру 17.12.1799: “Герцог и герцогиня приглашены сегодня ко мне на чашку чая…” [5, 2, 278].

А вот первый прием, на который приглашен секретарь Гете Эккерман (проходил прием 14.10.1823): “Сегодня я впервые был приглашен к Гете на торжественное чаепитие…” [27, 75].

Тот же Эккерман записывает 27. 10.1823:

“Сегодня утром я получил от Гете приглашение на вечерний чай и концерт. Слуга показал мне список лиц, которых ему получено пригласить, и я убедился, что общество соберется весьма многолюдное и блестящее ” [27, 81]. Несколько слов в записи секретаря выделил я, Владимир Ловчев. Самому Эккерману и в голову не могло придти, что когда-то такое словосочетание будит выглядеть почти диким: блестящее общество... собирается за чаем!

Или вот еще запись от 9.10.1828: “В честь Тика (курсивом фамилию Тика, известнейшего в ту эпоху писателя, выделил Эккерман) сегодня устраивалось чаепитие в комнатах госпожи фон Гете”. [27, 267].

Судя по всему, чаепития не были отдельными, случайными эпизодами в быту великого поэта. Канцлер фон Мюллер записал 2 октября 1823 г. слова Гете: “Разве нельзя устроить так, чтобы в моем доме ежедневно собирались раз и навсегда приглашенные гости, когда в большем, когда в меньшем числе? Пусть каждый приходит и уходит, когда ему заблагорассудится, пусть приводит с собой сколько угодно гостей. С семи часов вечера комнаты будут неизменно открыты и освещены, к столу будет в изобилии подаваться чай и все к нему полагающееся. А гости могут музицировать, играть, разговаривать, по желанию и разумению каждого. А я бы появлялся и исчезал, также по желанию и разумению… Словом, хотелось бы устроить вечное чаепитие (курсив канцлера фон Мюллера), подобно тому, как в некоторых часовнях горит вечный огонь”. [Цит. по: 36, 2, 522]

Да и не только Гете практиковал чайные ритуалы. О подарках, присланных ему ко дню рождения, он рассказывал 11.09.1828: “Одна милейшая дама, у которой Шиллер как-то пил чай, возымела счастливую мысль записать то, что он говорил.... Шиллер здесь, как и всегда, абсолютно верен своей возвышенной природе. За чайным столом он также велик, как был бы велик в государственном совете” [27, 257-258]

Гете понимал, что его соотечественники – не самые большие поклонники чая. Своему другу Шиллеру 30.12.1795 автор “Фауста” пишет резко, откровенно: “Немец не может уйти от себя, и даже когда он бежит в Рим, ему везде сопутствует пошлость, как англичанину чайник”. [5, 1, 166].

Итак, вина конечно, в эпоху Гете пили изрядно, но само вино совершенно не играло роль все подавляющего, универсального символа, характерного для России конца ХХ века.

Кстати, ритуалом могло быть употребление и других безалкогольных напитков. Обессмертила Гете повесть в письмах “Страдания юного Вертера”. Один штрих. Между делом Вертер пишет своему другу: “Целое общество собралось пить кофе под липами” [4, 6, 17]. В общем, коментарий-то и не нужен. Или...

Вертер пришел на пикник. Теперь представьте современный пикник... Задайте “среднестатистическому” современнику маленькую логическую задачу: удалите из смыслового ряда лишнее слово: пикник - веселье - вино - кофе. Готов спорить, что 99% исключат слово “кофе”.

Во времена юного Гете пикник мог проходить за кофе, а не за бутылкой спиртного.

 

Смотрины (или, сватовство), особенно если они удачны, вызывают в наши дни проалкогольные ассоциации. «Пропили девушку!» – часто можно услышать по поводу данного события. Интересно, что так говорят даже люди почти не пьющие и о тех смотринах (или сватовстве), которые возлияниями спиртного почти не сопровождались. «Свадьба без спиртного – не считается!» – слышал автор этих строк собственными ушами. Но вернемся к тому, что предшествует свадьбе, точнее к тому, что предшествовало ей в прошлом веке. Откроем «Энциклопедию русской жизни». Слово Пушкину. Семья провинциальных дворян Лариных принимает самых дорогих гостей. Две дочки на выданье, а тут привалила удача: два жениха, да еще каких! Уж ради них стоило разбиться в лепешку. Не обидеть дорогих гостей. За дело хозяйка:

“Поскакали други,

Явились; им расточены

Порой тяжелые услуги

Гостеприимной старины.

Обряд известный угощенья:

Несут на блюдечках варенья,

На столик ставят вощаной

Кувшин с брусничною водой. [20, 4, 47]

Дальше у Пушкина многоточие, но последующий диалог однозначно указывает, что украшением стола была брусничная вода, ибо именно ее поминает Онегин на обратном пути из гостей. [20, 4, 47].

Завидные женихи приехали во второй раз. Их уважили аналогично:

Смеркалось; на столе блистая

Шипел вечерний самовар,

Китайский чайник нагревая;

Под ним клубился легкий пар.

Разлитый Ольгиной рукою,

По чашкам темною струею

Уже душистый чай бежал,

И сливки мальчик подавал [20, 4, 62-63]

“Но, может быть, автор данного очерка преувеличивает привлекательность Онегина-Ленского как женихов?” – возразит мне читатель. Проверим:

Богат, хорош собою, Ленский

Везде был принят как жених;

Таков обычай деревенский;

Все дочек прочили своих

За полурусского соседа;

Взойдет ли он, тотчас беседа

Заводит слово стороной

О скуке жизни холостой;

Зовут соседа к самовару,

А Дуня разливает чай… [20, 4, 33]

Прямо как сговорились эти провинциальные дворяне: все чай да чай!

Нет, Ларины поступали глупо только с современной точки зрения - сегодня гость, принятый без спиртного, может уйти обиженным. В двадцатых-тридцатых годах прошлого века, как свидетельствует Пушкин, принять важного посетителя за столом без спиртного можно было без обид со стороны гостя, запросто. И общение разворачивалось полноценно, интересно, на высоком интеллектуальном уровне. В 1817 году Денис Давыдов, которого уж никак нельзя заподозрить в симпатиях к безалкогольному образу жизни, писал:

А теперь что вижу? – Страх!

И гусары в модном свете,

В вицмундирах, в башмаках,

Вальсируют на паркете!

Говорят: умней они…

Но что слышим от любого?

Жомини да Жомини!

А об водке ни полслова! [8, 62]

Переводя на современный язык: развлекается молодежь на дискотеке, но обсуждает при этом не “травку” или “колеса”, а Интернет или новейшие макроэкономические программы. А “детям застоя” это кажется диким. Впрочем, прошу прощения, читатель, из “золотого века русской поэзии” заехали мы с тобой в социальную фантастику. О Жомини (новейшем военном теоретике), а не об водке говорила элитарная часть молодежи второго десятилетия прошлого века на приемах.

 

 

Ваганты

 

В так называемую ”эпоху застоя” одним из наиболее значительных элементов музыкальной и в целом духовной культуры нашей Родины стал диск Д.Тухманова ”По волне моей памяти”. Чарующие ритмы Тухманова если не затмили, то, по крайней мере, на год потеснили в наших сердцах народного любимца Высоцкого. В годы, когда готовилась ”общенародная” кампания по изучению ”Малой земли” и ”Целины”, возникла альтернатива в виде шедевров мировой культуры, переложенных на язык современных ритмов. Это было действительно мастерское произведение. Не ошибусь, если скажу, что самой ”забойной” частью диска была песня ваганта. В Казани она раздавалась из многих окон, и даже считалась неофициальным гимном общежития истфилфака КГУ. В общем, влияние Тухманова на эмоциональный мир ”семидесятников”, на их ассоциации с образами ”студента”, со средневековой культурой отрицать нельзя. Автор сам был очевидцем, когда в конце 70-х годов роль тостов в турпоездках играли стихи вагантов (например, стих, начинающийся словами: ”Без возлюбленной бутылки тяжесть чувствую в затылке...”[19, 439]. Образ студента в песни точно увязывался с популярным тогда понятием ”балдежь”. И лишь единицы, нашедшие оригинал этого стихотворения - называлось оно ”Прощание со Швабией”, - обнаруживали, что смысл-то в него вагант вкладывал совсем другой. Смысловой точкой песни была хмельная пирушка, а вот, чем завершал свой стих средневековый студент:

«Вот и все! Прости-прощай,

Разлюбезный швабский край!

Захотел твой житель

увидать науки свет!..

Здравствуй, университет,

мудрости обитель!

Здравствуй, разума чертог!

Пусть вступлю на твой порог

с видом удрученным,

но пройдет ученья срок,

­стану сам ученым.

Мыслью сделаюсь крылат

в гордых этих стенах,

чтоб открыть заветный вклад

знаний драгоценных!» [19, 433].

В общем, Тухманов ”усек” самую ”скучную” часть творчества вагантов, а именно, их гордость, за то, что они становятся частью интеллектуальной элиты. Вне поля зрения остался культ знаний. А ведь ваганты оставили подлинный гимн профессионализму - стихотворение ”Любовь к филологии” [19, 451], написанное так же живо, бойко, но лишенное пронаркотического содержания.

Расширение ПКП не завершилось на популярном в 70-е годы диске. Пусть проалкогольная, но трогательная, лиричная сцена прощания на реке обернулась похабной сценой в бане. Речь идет о вульгарной интерпретации музыкального шедевра Тухманова в - как бы это помягче сказать - в наскучившем римейке - ”Старые песни о главном - III”. Мне как зрителю было больно смотреть на эксперименты над талантливым композитором, но, как говорили в Средневековье: ”Тронь только один волосок в бороде дьявола, и он тут же вцепится тебе в загривок!” (Кстати,”Старые песни о главном - III” насилуют не только наследие Д.Тухманова. Специалист в области средневековой поэзии отмечает: ”любовная и вакхическая тема у вагантов никогда не смешивается” [17, 494]).

Прежде чем подвести черту под сюжетом о вагантах, еще раз проиллюстрируем технику расширения ПКП. Примем за исходный, или «нулевой» уровень фундаментальную научную публикацию ”Поэзия вагантов”, осуществленную М.С. Гаспаровым (мы его цитировали в предыдущем абзаце). Тема алкоголя - одна из многих в творчестве вагантов. Тираж издания - 50 тысяч экземпляров.

Первый уровень расширения ПКП - том ” Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов” из серии ”Библиотека всемирной литературы”. Алкоголь, алкогольные эксцессы - одна из ведущих тем раздела о вагантах. Тираж тома - 303 тысячи экземпляров.

Второй уровень расширения ПКП. Песню о поездке в храм наук Тухманов превращает в лирическую проалкогольную песню. Диск ”По волне моей памяти” тиражируется бесконечное число раз на аудиокассетах.

Третий уровень расширения ПКП. Превращение лирической проалкогольной песни в сцену пьяного банного разврата. ”Старые песни о главном - III” видят десятки миллионов телезрителей. Тиражируется на аудио - и видеокассетах.

 

3. До сих пор у меня звучит в ушах страстный рассказ преподавателя о красивой смерти правителя гуннов Аттилы – в объятиях молодой германской красавицы. Почти четверть века назад я внимал этому маленькому шедевру педагогического мастерства. Три года назад у меня дошли руки до первоисточника. Но сначала краткая историческая справка.

Страшным ураганом пронеслись в V веке по Европе новые завоеватели. Даже другим варварам - германцам они казались дикими и жестокими. Звались новые захватчики гуннами. Гуннским главарем был Аттила, за все его зверства заслужил он прозвище ”бич божий”. На счастье римлян, в 453 году Аттила умер, и его гигантская империя распалась. Как же он ушел из жизни?

Историк VI века Иордан поведал нам о смерти Аттилы: ”Ко времени своей кончины он, как передает историк Приск, взял себе в супруги - после бесчисленных жен, как это в обычае у того народа, - девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжеленный вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянениепринесло постыдный конец прославленному в войсках королю (подчеркнуто мною - В.Л.)” [12, 109]. Итак, в рассказе моего учителя все было правдой, … кроме акцента. Смерть постыдна или прекрасна? Сколько сотен студентов, изучая эту седую старину, унесли с собой эмоцию о гармонии алкоголя и секса. А потом эти студенты встали за учительские столы и университетские кафедры, нашли себя в редакциях, оказались у кормила власти…

4.

5.

6.